Позор Дома Аркенервс: испытание веры

Стрела, заточенная не хуже клыков Паучьей Девы, попала в самый глаз спасенного. Он даже не успел ничего почувствовать — смерть наступила мгновенно. Так же мгновенно их миссия была провалена, а нити жизни натянулись, тихо затрещав. Группе дроу удалось сбежать с не менее ценными вещами торговца. Да только остаться под градом вражеских стрел казалось лучшей идеей. Дроу-налетчик, несший связанного торговца из Дома Аркенервс, дрожал. Нетипичное поведение для эльфа, чей народ презирает слабость и страх, но ему уже нечего было терять: он виноват в провале задания, и теперь Ваэзир, как капитан попросил всех себя называть, сдаст его госпоже Калькуарре, которая отдаст его на мучительное съедение языкам жертвенного пламени. Они шли по пыльному тонкому проходу, ведущему к городским воротам. Нимасте коснулся промокшей чужой кровью кожаной брони и упал на колени, беззвучно зарыдав. Сердце бешено стучало. Лоб исцарапали мелкие камешки, когда смертник уперся головой в холодный пол. Близилось очередное подношение, и ему оставались считанные дни. Неужели он выбрался из рабского положения в своем Доме, чтобы умереть после пары заданий из-за меткого, Паучья Леди его раздери, стрелка? Идущие с ним дроу были ничуть не спокойнее. Никто не знал, насколько матрона будет в гневе. Весь отряд рисковал быть убитым за недостаточную преданность делу. Радовало лишь то, что хотя бы не жрица умерла по вине Нимасте. Сломавшийся под грузом страха дроу оказался в кругу его товарищей. Необычное слово для их народа: понятие дружбы у них извращенное, совершенно отвратительное. Но именно товарищами стали друг другу бежавшие от безумия города души. В кругу дроу-мужчин, знавших бедственность своего положения в иерархии, было безопаснее. Авторитет капитана был непоколебим: на его стороне репутация, сила, знания, покровительницы, а оттого и среда в их отряде значительно спокойнее и дружелюбнее остального общества, где каждый пытался вытеснить вышестоящего и убить нижестоящего. — Вставай, Нимасте, — раздалось у него над головой. Голос Ваэзира был холодным, но в нем не было презрения. Дроу поднял голову, и через выбившиеся из тугого хвоста пряди увидел своего командира, сидящего перед ним на корточках. Взгляд алых глаз был рассеян: капитан смотрел сквозь отчаявшегося Нимасте, словно о чем-то размышлял. — Держи себя в руках. — Но я... Я, — его голос дрожал, оставался тихим, чтобы тоннели не донесли о его слабости большему количеству сородичей. — Давайте в-вернемся и захв-ватим п-пару св-ветлых... Ваэзир встал, покачал головой и развернулся в сторону города. Длинные волосы подскочили от поворота и сквозняка в тоннеле, и их белоснежный блеск в тусклом свету напомнил Нимасте паутину. Бежать ему уже все равно некуда, а смерть надо принять достойно. Чрезвычайно важное задание провалено, им уже ничто не поможет заслужить милость матроны. Кто-то должен будет заплатить кровью. Команда подошла к главным воротам. ***  — Как вы смеешь показываться, после того как убил цель, — голос матроны бил по ушам сильнее раската грома. Она прибывала в тихом гневе, а оттого и ждать приговор становилось все страшнее и тяжелее. — Глупцам не место в отряде при моем Доме. — Молю, простите мою некомпетентность, и дайте мне еще один шанс, — Нимасте упал ниц, вымаливая себе прощение. Скорее от отчаяния, нежели в настоящей попытке спастись. — Обещаю, я оправдаю Ваше доверие. — Имеешь наглость указывать мне? Именем Ллос, я предам тебя и всю твою семью жертвенному огню, раз твой Дом так и не научился воспитывать достойных служителей Богине. — Встань нормально и замолчи, — голос Ваэзира был все так же спокоен, хоть и стал тише. Остальная часть отряда молчала, послушно склонив голову и присев на колено — привычное положение провинившегося, извивающегося под начальником в надежде сыскать его прощение. Кто-то удивленно дернул длинными ушами и наклонил голову, с интересом и опаской окинув взглядом храбреца. — Произошедшее — всецело моя вина, величественная тетушка Калькуарра. Так вот в чем дело: матрона приходилась капитану не просто дальней родственницей, а сестрой покойной и не менее уважаемой матери. Дроу с золотой родословной наверняка убежден, что ему спустят с рук их провал. Его слова не более чем бравада, прикрывающая павлинье показушничество. — Глупый мальчишка. Мало того, что ты позоришь Дом после всего, что он для тебя сделал, — госпожа Калькуарра встала со своего кресла и на каждое новое слово делала шаг в сторону племянника. — Так еще и держишь вокруг себя всякий сброд, очерняя имена всех твоих покровителей. Их взгляды пересеклись. Без разрешения. Небывалая наглость по отношению к матроне. Ваэзир прекрасно знал, чем для него может обернуться такая дерзость, но для спасения душонки Нимасте он должен был отвлечь внимание на себя. Тонкая, даже костлявая ладонь схватила мужчину за тугой хвост и дернула, заставив поморщиться и откинуть голову. — 25 ударов плетью. Я уже говорила тебе, что отсюда никто не выберется безнаказанным: ни живой, ни мёртвый.   *** Эхо упавшей на дорогую плитку брони ударило по вискам всех присутствующих мужчин. Никто из команды не видел, что происходило, но все все прекрасно понимали. Мало кто доживал до совершеннолетия, так и не испытав на себе гнев матери-матроны. Поднять взгляд было страшно, и этот животных страх, казалось, даже и вздоха сделать не давал. На голову Дриззта упала белоснежная рубашка — Надваэзир отбросил ее, а вместе с ней и свой страх. Дроу презирали страх, хотя постоянно его испытывали. Лишь единицы могли его отринуть. Но капитан всегда был странным: кто вообще пойдет на службу, когда он вот-вот возьмет в жены принцессу из главенствующего Дома, и кто вообще возьмет на себя вину за проваленное испытание, если можно отдать на растерзание своего подчиненного? Сложно понять дроу, который родился с серебряной ложкой во рту и теперь занимается благотворительностью. В главном зале каждого Дома есть место для наказания — не смертельного, но не менее жестокого. Так наказывали только "своих", когда не хотели выносить сор из Дома. Действительно ли Надваэзир специально сказал, что это его вина, чтобы в обмен на 25 ударов спасти жизнь своего подчиненного? Но времени подумать было мало: слуги уже затянули ремни на запястьях и натянули веревки настолько, что у Надваэзира спина и локти болезненно хрустнули. Не успело развеяться эхо, как тут же заревела плеть. Оружие наказаний госпожи Калькуарры было особенно изощренным: кожаные веревки в некоторых местах были затянуты в узлы, на концах и в узлах были вставлены острые металлические шипы, раздирающие кожу с каждым ударом все сильнее. Послышался первый удар: зазвенели ударившиеся друг о друга шипы, и капли крови разбились о холодный пол. — Раз! — начал считать наказуемый, и слова его смешивались с истошным воплем боли. Дроу чувствовал, как шипы раз за разом сдирали серую кожу, разрывали мышцы и разбрызгивали кровь по всему залу, словно в нем забили свинью. *** Истерзанное тело рухнуло на холодный пол и больше не двигалось. Надваэзир лежал в луже собственной крови, плоти и пота, совершенно не понимая, что происходит. Кожа горела, пульсировала, но совершенно непонятно, где именно: все тело словно сгорало заживо, а уже приготовившаяся кожа начала отходить от костей. Перед глазами, если он пытался их открыть, плыли огромные черные пятна, как будто он ослеп. Разобраться в месиве, оставленном на его спине, было невозможно. Но где-то даже прослеживались белые участки. Неужели шипы на плети содрали мясо до самых костей? Кровь текла рекой, а лужа все разрасталась. Дроу не шевелился, и в сердцах его подчиненных проскользнул страх: неужели умер? Подошедшая через пару минут целительница выставила руки и вжалась ими в разорванную плоть, выдавливая из Надваэзира хриплый, глухой вскрик. Ладони засветились, а кровь начала останавливаться. Процесс был медленным, будто чтобы специально продлить муки. — Во славу Ллос. Прими кровь провинившегося в качестве подношения и даруй ему силы исправиться. Дроу привстал на ладонях и оперся на макушку. Исправиться, как же. Вся команда увидела его глаза. И без того алые, как кровь, но теперь уже безумные, со свинцовым, невероятно тяжелым взглядом. В глазах капитана читалась ярость, ревущая, уничтожающая и сжигающая дотла все на своем пути ярость. Ни матрона, ни целительница не видели этой звериной злости, которую так старательно прятал Надваэзир. Но зато ее видел каждый из отряда. Так вот как поступают с самым высокопоставленным мужчиной в Доме? Участь сгореть в огне казалось уже не такой ужасной, если постоянно приходилось терпеть подобное отношение к себе, будучи самым везучим в семье.  Ваэзир поспешно сел на колени перед подошедшей матроной и послушно склонил голову. Ее ладонь по-матерински заботливо смахнула прилипшие к крови на лице белесые пряди и остановилась у губ дроу, словно благородная девица ждала поцелуя своего рыцаря. Да только от происходящего тянуло стошнить прямо тут, в главном зале Дома. Провинившийся поддался навстречу руке и скромно поцеловал перстень с гербом Дома — губы вздрогнули от контакта с холодным драгоценным камнем. Самодовольно улыбнувшись, Калькуарра обхватила ладонью щеку и подбородок племянника и подняла его лицо, чтобы он посмотрел ей в глаза. Ни капли сожаления или сочувствия — исключительно садизм. Пересекаться с этим взглядом не хотелось, но выбора у него уже не было. — Ну-ну, дорогой, зачем так унижаться, — ее голос звучал наигранно сладко, и от такого к горлу подступил ком отвращения и уничтоженного самоуважения. Как будто у него был выбор и в этот момент. — Я знаю: моя доброта не знает границ. Ступай с миром и подумай о своих ошибках хорошенько в покоях. *** Анариэль всегда была ласковой и цветущей жизнью, но теперь она казалась Ваэзиру пугающе смелой. Скорее даже самонадеянной — что-то произошло за время его отсутствия, но у него не было ни сил, ни желания разбираться с этим сейчас. Ее ладони без разрешения легли на плечи и сжали их. Севший на стул у зеркала дроу зашипел, велел оставить его в покое и идти найти брата. Но его слова пропустили между ушей. — Они ведь болят? Болят же, Вы это чувствуете? Да, понимаю, — маниакально весело и в то же время задумчиво протянула эльфийка, слегка впиваясь ногтями в полностью заживленную спину. Лишь пару шрамов от особенно глубоких ран портили это идеальное полотно сажи. Пальцы прошлись по ним, вызывая разряды током: плечи дроу подпрыгнули, а с губ слетело неразборчивое ругательство. Продолжать такое равносильно тыканью в израненного пещерного паука палкой — игра на грани сломать или сломаться. Действия рабыни были непонятны мужчине. Анариэль всегда отличалась тактильностью и желанием кокетливо ухватиться за руку или плечо. Возможно, она вкладывала в эти попытки что-то особенное, но каждый раз Ваэзиру становилось не по себе. Словно она пыталась заслужить милость и ласку в этом темном царстве страха и страданий, играя на чувствах доброго господина. Но ее брат всегда учтиво отвечал на немой вопрос: они просто признательны хозяину за его доброту и терпение. Ложь, все это была наглая ложь, но Надваэзир никогда не злился. В его жизни было вранье и посерьезнее. — Анариэль, ты забываешься. В каше из мыслей дроу пытался найти объяснение такого поведения. Напряжение, страх, похищение, рабство, издевательства других господ в Доме — все это не ново, скорее даже неприлично старо. Не ново, да? И тут он осознал: в отчаянной попытке иметь власть хоть над чем-то в своей жизни, наполненной некогда пропавшего, но резко возобновившегося насилия, она пыталась взять контроль над гневом своего хозяина. Она не хотела, чтобы он выместил свою злобу на ней, напротив, она хотела отстраниться, прежде чем он ее уничтожит. Но еще больше она хотела заставить его осознать и принять накопившуюся ярость и боль, ошибочно принимая это нездоровое решение за власть. Но власть — это власть, ее нельзя получить и тут же потерять. Ураган чувств изнутри разрывал дроу похлеще кнута матроны. — Так дайте это мне, господин. Уничтожьте меня, — ее шепот заставлял остатки самообладания трескаться. Ваэзир, не желающий попадать в этот порочный круг, в который некогда были затянуты брат и сестра, грубо отмахнулся от рабыни. Вот только Анариэль не хотела униматься, поэтому вместо того, чтобы оставить его в покое и уйти в свое крыло, она схватила господина за запястье и притянула к себе. Запястье поразила призрачная боль: ран уже не было, но Ваэриз почувствовал, как испытал адскую боль от крепкого хвата веревок вокруг восстановленной кожи. Анариёль хочет выпустить всю его боль, накопившуюся за насколько десятков лет. — Я хочу, чтобы ты ударял меня так сильно, как только можешь, и столько, сколько тебе понадобится. Тогда для него стало все понятно: «жертва» и «хищник» поменялись местами, и теперь уже Анариэль действительно контролировала эту ситуацию, а Ваэзир подчинялся это власти, мимолетной и шаткой. Теперь неясно, кто от кого зависел: девушка радостно завизжала, когда господин повалил ее на пол и сомкнул ладони на ее нездорово бледной шее, оставляя на коже пленку высохшей крови. Осталась надавить сильнее, и шея бы переломилась, навсегда оборвав жизнь заточенной в холодных стенах мрачного города эльфийки. Но в комнату после скромного стука зашел растрепанный Исилендил. Вдоль позвоночника Надваэзира пробежал покалывающий холодок, а руки резко распахнулись и закрыли искаженное гримасой ужаса лицо. Что только что произошло? — Господин Надваэзир! — испуганно закричал высший эльф, падая в ноги своему хозяину, когда девушка начала откашливаться, обхватив руками покрасневшую шею. Конечно, он хотел оттащить его от своей сестры, которая явно находилась не в себе. Но такие действия могли расцениться как нападение на своего господина, что обязательно повлечет за собой смерть. Ваэзир никогда не не славился своей жестокостью к рабам. Напротив, он никогда не наказывал их, хотя иногда было за что. Исилендил и подумать не мог, что когда-то увидит такую картину и искренне испугается за жизнь своей сестры. Дроу встал и подошел к окну, даже не посмотрев в сторону близнецов. — Пошли вон. — Господин Надваэзир, это полностью мой проступок. Я скажу леди Зилвре, что заслужила наказания. Только скажите, какое, — промямлила такая разбитая и опустошенная девушка и почтительно поклонилась, чувствуя, как слезы угрожали политься из ее глаз. Но золотые локоны упади на лицо, скрывая скатывающиеся по щеке капли. — Я сказал: пошли вон! — Ваэзир резко повернулся и оттолкнул подошедшую слишком близко эльфийку рукой. Гнев вырвался из ладони неконтролируемой вспышкой магии, заставляя Анариэль взвизгнуть и зажмуриться, прячась за руками. Яркая пламенная волна разбилась о фигуру девушки. Жгучая боль пронзила ладони и внутреннюю часть предплечий эльфийки, и она упала на руки подбежавшего брата. Белоснежная кожа покрылась уродливыми волдырями, некоторые из которых сразу лопались и стекали по до локтя, капая на плитку. Испуганный сильнее чем под жестокой рукой матроны, дроу снова отвернулся к окну и уперся руками в ледяной, как ему показалось после тепла огня, подоконник. Безумный взгляд направился вдаль, за пределы города. Именно там и хотелось скрыться от всего произошедшего за сегодняшний день. — Прошу, уходите. Близнецы безмолвно удалились. Лишь всхлип за дверью потревожил наступившую тишину. Оставшийся в гордом, но губительном одиночестве эльф поджал губу и вздрогнул. Хотелось просто взобраться на подоконник и сделать шаг вперед, в пустоту этого города, чтобы все наконец закончилось. Но не от жалости к близнецам. Скорее от отвращения к себе. Огонь отогревает путников, спасает деревни от хищных животных, указывает путь в каменных лабиринтах Подземья. Его же огонь не приносит ничего, кроме разрушений. У поэтов есть легкость мысли и слова, у матриархов властность и уверенность в своем влиянии, у воинов — вера и отвага. У него нет ничего, кроме ярости. — В мои лета не должно сметь свое суждение иметь, однако… — разочарованно, но на глубоком выдохе прошептал Ваэзир, беря из тумбы скромно украшенную книжку и садясь на подоконник, свесив ноги на улицу. — Служить бы рад, прислуживаться тошно. Измятые страницы зашелестели. Вера в происходящее кровавым пеплом осела на бумаге. Ему следовало бы сходить в купальни, да только видеть никого не хотелось. Должно быть, одиночество и не такое губительное, если правильно его использовать.