Princess of fire and blood

Мольбы не в ту сторону, полнейшая тишина и мрак. Она тоже не спит, непонятно, почему… Наверное, потому что это я проснулась. Она нежно, как и всегда, неуверенно, но дико прикоснулась к моей ноге кончиком ступни, совсем прислонившись после и начиная поглаживать. Опять она за свое, прекрасно понимает, что я не смогу отказаться… Она слишком любит дергать меня за струны, чтобы я потом еще неделю ходила с сухим горлом и туманным разумом. А у меня скоро сессия. “Франсин…” Чего она хочет? Я смогла только вопросительно фыркнуть, потому что разум опять затянуло чем-то непонятным. “Франси-ин…” Теперь она начала трогать меня руками, притягивая меня к своим границам и обнимая. Ее объятия были неискренними, совращательными и очень горячими. Каждое ее прикосновение обжигало, как клеймо, и я уже давно превратилась в хорошо прожаренный стейк из дорогого ресторана, который хорошенько прижимали лопаткой, солили, перчили и подавали с гарниром. Хоть она и не ест мясо, она бы съела меня. С радостью, с охотой и снисхождением, каждое волокно она бы промельчила у себя во рту, каждую каплю моего сока она бы выпила, вылизала и она осталась бы довольна. Она хочет этого. Она хочет меня. Она не любит меня, она хочет меня. “Франси-и-и…” Я не вытерпела, я не смогла бы терпеть подобное отношение к себе от кого-либо другого, я бы не позволила. Но тут у меня просто что-то щелкнуло и… Я полезла целоваться, и, как и ожидалось, она вертела головой, почувствовав жар моего лица и мое рваное, как мясные волокна в ее рту, дыхание. Я не понимаю, что она хочет. Чего она добивается от меня? Она хочет все, абсолютно все, что я могла бы ей предложить. Однако когда я предлагаю, она отнекивается, кружась вокруг да около… Я вцепилась руками в ее шею. Послышался возглас, непонятный, как если бы бегущее от охотников животное наконец подстрелили. Однако тут он был преисполнен страсти и желания. Желания чего именно, я не знала, да и мне не было интересно сейчас. Я просто хотела ее поцеловать, искренне, чтобы она осознала мою любовь к ней, чтобы она приняла меня, чтобы она перестала бегать от меня. Чтобы она стала моей. Однако полноценно поцеловать я ее не смогла: я повелась на ее игры, попала под влияние ее чар и лишь прижалась губами на долю секунды. Мне захотелось плакать, отчего я невольно сильнее сжала руки. “Кхи-и-и..! Франси-и…” Она звала меня из пустоты, она никак не откликалась на мои вопросы. Я буду играть по-твоему, потому что я всегда так себя вела. Я всегда была твоей игрушкой. “Да-а… Да, вот так… Придуши меня… На совсем…” Опять. Я убрала одну руку с шеи, чтобы появилось место для поцелуев и конечность для мобильности. Это были не те поцелуи, это были не те прикосновения, которые я хотела. Будь мне лет 15, я бы была только рада, я бы до потолка подпрыгнула, но… “Убей меня… Прямо здесь…” Моя рука спускалась все ниже. Спускалась нехотя, очень грубо проведя по ее ребрам и животу и раздвигая ее ноги. Как я и думала. “...Сломай меня… Вскрой меня… Залезь в меня, п-пожалуйста…” Мои пальцы залезли внутрь без какой-либо моральной преграды, на что я услышала хриплый, как и все ее прошлые слова, стон. Он был таким высоким, оглушающим, как сирена, и она хотела сейчас звучать подобным образом. Она хотела быть в таком положении. Она хотела, чтобы ее использовали. Чтобы она контролировала того, кто ее использует. “А-а-ах..! Франси-и..! Н-нет, почему ты так… Аккуратна со мной?..” Потому что я люблю тебя, дура ты бестолковая. Я точно сейчас заплачу от всего этого, у меня уже глаза трясутся… Вневременность, внепространственность ситуации, я вжимаю ее обеими руками в свою кровать, нависаю над ней, и все равно остаюсь в дураках. Я все равно ведома, я все равно слаба перед ней. Одна из ее ног успела проползти между моих, игриво двигаясь вперед и назад. Я ничего не могла с этим поделать. “Засунь в меня еще… Что-нибудь… Пожалуйста…” Пальцы так и норовили залезть в рану, отодвигая эпидермис с прилипшей к ней частью дермы, разоблачая мышечную ткань. Пульсирующую, кровоточащую, сочную, блестящую, выедающую мозг своим запахом. Если к ней прикоснуться, начать массировать, залезать пальцами глубже, пропитываясь ее нутром, все стремительнее и нажимать на все вокруг, то будет звучать сирена. Ее крик это то, что заставляло идти дальше. “Ты ужасна, Кристин.” Она хотела этого, так? Она хотела услышать именно это, так? Она хотела моей грубости, она хотела моей так называемой страсти, она хотела, чтобы я ее довела до такого состояния. Она хотела, чтобы я ее душила, вырывая из нее свист, стоны и мольбы, вырывая, как кусок мышц, слыша болезненно хрустящий треск связок, то, как хлещет кровь и крошатся кости, пульсацию вен и артерий, ее глухой стук об пол и смех. Она смеялась. Она пыталась сейчас смеяться, но из ее рта выходил только свист. Из ее организма выходили только мои руки. Мои руки и хлест крови, мои пальцы, обработанные ее смазкой и внутренней мягкостью, ее внутренней непорочностью, что была мною сегодня нарушена. “Ты сама виновата в этом. Что было бы, если твои родители увидели тебя сейчас?” Однако я не хотела говорить подобное. Я не хотела говорить ей подобные вещи. Для нее это как скольжение лезвия по рукам, оголение мышц миру и мне, открытие всего своего естества, сухость во рту, потеря сознания, для нее это было приятно, она хотела этого. Она жила этим. А я умирала от подобных вещей. Любой человек бы умер от такого, но не она. Чем больше она страдает, тем сильнее она живет. “...Конченная ты, блять, психопатка. Ненормальная, абсолютно наглухо отбитая шлюха. Слышишь меня? Все еще хочешь, чтобы тебя душили, как непрошенных котят? У вас много общего.” Я все-таки заплакала. Мои слезы смешались с ее потом, с ее псевдо-криками и согласием на все, что я скажу. Пальцы продолжали ползать в ней, как черви в трупе, съедая и выпивая все ее жидкости и все, что она может выдать. Все то блестящее, все то пахнущее, как она, выглядящее, как она, и все то, что называет себя Кристин Эммерих, я хочу все это. Я хочу присвоить это себе и охранять, охранять от всего жестокого и непрошенного. Я просто хочу, чтобы она ценила себя так же, как и я ее. Чтобы она ценила жизнь. Но все, что из нее исходило, это лишь стоны, хрип и хлюпание изнутри. Будто оно бултыхается внутри меня самой. Будто она тоже засунула себя в меня… Я аж вздрогнула. “Я ненавижу тебя.” Я люблю тебя… “...Всем сердцем.” Она задергалась подо мной, схватила меня, вжала в себя и заставила прочувствовать свое сердцебиение и похоть. Слезы продолжали идти, обливая ее обтянутую кожей грудь, а пальцы схватили оголенные мышцы. Она не хотела меня отпускать… Она была зависима от меня так же, как и я от нее. Но только потому, что в ее окружении больше не было мускулистых, умных и послушных девочек. Она знала, что я всегда буду рядом с ней, и она брала от этой возможности все. “...Извини.” Стук, очередной стон, дыхание, что-то мокрое и быстрые шаги из комнаты. И плач. Плач, полный чувств и презрения к себе охватил нас, вновь сплотил нас, заставил работать друг на друга, но уже не телами, а душой. Может быть, она этого не понимала, зато я — да. Более чем. Я боялась сказать ей, признаться и спросить. И так каждый раз. Где-то через полчаса мы опять лежали вместе на одной кровати. В полнейшей тишине и мраке.