С любовью, папа

– Пап, пап, – услышал как-то ранним утром молодой отец, лёжа на слегка кривоватой, низкой и холодной кровати. Всю ночь он плотно укутывался в сотню одеял, но к утру из-за лютого холода сопли всё же проступили, чему блондин был не удивлён. Молодой отец разлепил глаза, чуть приподнялся на логтях и увидел у маленького окошечка в каменной холодной стене стоящего сына, который выбежав, по всей видимости, без тёплых валенок на студенный пол, теперь стоял в одних носках и подпрыгивал на месте. – Да, сына? Ты чего выбежал без валенок? – заворчал он и толкнул в сторону мальчика свою обувь. Мальчишка не обратил внимания на вопрос отца, а всё так же подпрыгивал на месте, смотря в окно на пустынную, мрачную, лишённую каких-либо красок жизни улицу. – Калум, встань хоть на то ведро, чтобы ноги не морозить, – сказал блондин, без сил падая обратно на подушки. Темноволосый пятнадцатилетний мальчуган, не оборачиваясь на отца, сделал, как было велено, – встал на стоящее рядом с ним металлическое ведро, но его взгляд по-прежнему блуждал за пределами маленького окошка. – Калум, малыш, что ты пытаешься там разглядеть? – Пап, я не малыш, сколько раз повторять? – раздражение так и скользило в голосе мальчика. – И вообще, этот грёбанный грузовик когда нибудь приедет? – Калум! – чуть ли не взвизгнул блондин, даже подрываясь с места. Кровать под ним жалобно заскрипела. – Не вырожайся! Мальчуган обернулся. Всё его лицо было измазанно в саже, какой то грязи и в чём-то ещё. Казалось, его лицо стало каким-то серым из-за довольно долгого проживания среди пыли, в каменном доме, на довольно скудном питании и без солнечного тепла и света. Лицо мальчика сделалось каким-то жёстким, взрослым. Брови его были всегда нахмуренны, а уголки губ опушённые вниз, словно бы ему грустно. Хотя, конечно, чего радостного в жизни практически под землёй? Также одежда паренька не могла похвастаться первой свежестью и новизной. Все вещи на нём – старые тряпки. Замотав длинное тряпьё на логти, мальчик спрыгнул с вёдра и в два шага преодолев расстояние, что разделяло его от отца, опустился на низкую койку. Брюнет сел на одну ногу, а вторую обнял руками. – Прости, пап, – извинился он, потупив взгляд. – Как думаешь, сегодня от Папы будут известия? Он написал нам что-нибудь? С губ блондина слетел тяжёлый и протяжный вздох. – Я надеюсь, сына, – протянув руки в сторону ребёнка, он взял того за предплечье, а затем потянул на себя. Пододвинулся чуть к стене, чтобы сыну было куда лечь. Он специально лёг к стене, потому что она была ужасно холодной, а он не хотел, чтобы ребенок простудился и не смог выходить на улицу за запасами продуктов, которые привозит им специальный грузовик из города. Блондин плотно зажмурил глаза, чтобы предательские слезы крупными каплями не скатывались по его тоже, как и у сына серому лицу. Он услышал, как сын слегка завозился на кровати, а затем, видимо, взяв с прикроватной кривой, как и кровать, тумбочки фоторамку, устроился под боком у отца. Люк слышал, как Калум шептал в фотографию в фоторамке одни и те же слова. Люк уже их выучил, хотя чего их учить, если он и так знал смысл и содержание как слов, так и предложения в целом. – Папа, я очень скучаю. Мы с папой скучаем по тебе, Пап, – прошептал одними губами Люк вместе с сыном. Калум в последние несколько месяцев так и делал. Брал одну единственную фотографию отца, которого, можно сказать, насильно отняли у их семьи, ложился к под бок к Люку, а затем, словно мантру повторял и повторял одно и тоже. Кроме этого, мальчуган иногда загадывал желания, просил, чтобы отец писал чаще и вернулся поскорее, хотя сам понимал, что в данное время это, мягко говоря, невозможно. Люк подождал пока Калум заснет с высохшими дорожками слез на лице, а сам придался воспоминаниям, так как ему в любом случае не хотелось особо то спать. Не сказать, что Люк придавался воспоминаниям прошлой жизни в те моменты, когда ему было скучно или нечем заняться. Любые воспоминания прошлой жизни отдавались болью в груди. Наверное, отголоски прошлой жизни навсегда останутся только в его голове. Так и сейчас, пялясь в серый, как и вся жизнь в целом, потолок, Люк вспоминал, как хорошо было тогда. Как хорошо было в прошлом. Как хорошо было, когда у него был любящий муж рядом. Любящий муж по имени Эштон. Конечно, и сейчас у него есть его любящий муж Эштон, правда он находится за несколько тысяч километров от него. Он очень далеко, но Люк всё ещё чувствует любовь Эштона через письма. Каждый раз читая кривоватый подчерк мужа, Люк видит, насколько сильна его любовь к нему, Люку. Эштон не пишет в каждой строчке слова любви. Люку достаточно и того, что Эштон просто пишет. В каждом письме Эштон пытается найти во всей ситуации, что их всех окружает что-то положительное, найти какие-то светлые краски, которые, как ему кажется, смогут вернуть смысл в жизни мужа и сына. Знал бы он, что, к сожалению, это, по обыкновению, не работает. Знал бы он, как влияют вот такие вот письма с какими-то воздушными розовыми замками, которые хочет видеть Эштон в такой ситуации на Люка. Знал бы он, когда Люк и Калум получают такие письма с таким вот содержанием, Люк просто зарывается носом в подушку и ревет. Ревет после ухода сына на улицу, опять за припасами еды. А Калум тяжело вздыхая и, наверное, в сотый раз думая, что отец никогда не будет прав в данном случае, уходит на улицу и проподает там до глубокой ночи. Калум знает, что его отец никогда не будет прав, ведь в данной ситуации, в таком бедственном положении их страны и, наверное, всего мира в целом, не стоит и, наверное, бессмысленно ожидать какого-то чуда. Бессмысленно уповать на то, что в последний момент всё изменится, что кто-нибудь, кто-то главный во всём мире просто щелкнет пальцами, как выключателем, и весь ужас изчезнет с земли. Всё изменится, и все заживут весело да прекрасно. Да не бывает такого. И Калум это прекрасно понимает, но, ему кажется, его отец нет. Конечно, Калум и Люк несомненно благодарны Эштону за то, что тот все ещё пытается найти в таком положении что-то положительное, что пытается как-то подбодрить своих, несмотря на весь ужас, развернувшийся, кажется, по всему миру. Здорово, что каждый раз он пишет, что очень ждёт встречи. Он знает, что они когда-нибудь встретятся. Он пишет о том, как крепко обнял бы их. Это, конечно, здорово, да вот только в последнее время Калум и Люк стали получать письма от Эштона всё реже и реже. Люку очень совестно за свои мысли и догадки, но мысль о том, что Эштона давно убили или ещё хуже, не даёт ему покоя. В последнее время он стал постепенно в это верить. Верить в собственные и он уверен ошибочные догадки. Как же он хочет, чтобы все его догадки не подтвердились. Как же он хочет узнать о том, что с его мужем всё в порядке, всё хорошо, что он жив и здоров. В меру упитан, хотя, в таком положении страны, это невозможно. Да и это не главное. Он надеется, что Эштон не писал только по той простой причине, что у них в военном лагере закончились канцелярия, бумага и прочие вещи. Или Эштон был сильно занят, отчего не мог даже найти свободную минутку, чтобы вырвать небольшой клочок бумаги из тетради и нацарапать тупым карандашом о том, что с ним всё в порядке, что он ещё жив, цел и невредим. Люк понимал, почему Калум сегодня и каждый день до этого подбегает к окну и неотрывно смотрит на улицу. Он ждёт, когда к их бедному посёлку подъедет военный грузовик с припасами еды и письмами, посылками и прочее. Казалось, Калум ждал письма от отца больше, чем ту же еду. Какой смысл есть, если он будет знать, что с отцом всё плохо? Там не то, что аппетита нет будет, – всё перехочется делать. Не сказать, что в их посёлке семья Люка и Калума уж больно была сильно чём-то занята. Никто в общем не имел какой-то постоянной работы, даже по дому. Казалось, люди в этом посёлке не жили, а просто существовали. Помимо подростка Калума, в посёлке были и ещё дети, но брюнет с ними не общался. Они вообще редко ему попадались, ведь в основном большая часть людей сидела по домам, боясь высунуть кончик носа. Если у Люка спросят, с чего всё началось, как так вышло, что мир разделился на две части – те, кто оберегают страну и те, кто остались с детьми на руках, он точно не ответит. Люк бы, конечно, наверное, тоже относился к тем людям, которые все силы бросают на защиту Отечества, если бы не его отцовство и довольно серьёзная болезнь, которую он не известно как и где подцепил. С одной стороны он немного рад, что государство оставило его у Калума, не забрало его, как сделало это с Эштоном. Он рад этому, ведь у Калума какой никакой, но отец есть. Хоть кто-то у него есть. А так бы пропал пятнадцатилетний мальчуган. Пропал или его бы просто забили местные ребята. Наверное, поэтому Калум с ними и не общался. Вся эта ситуация влияла негативно даже на детей. Казалось бы, на таких непорочных, светлых и невинных существ, как дети. Но да, так и было на самом деле. Дети в их бедном, находящимся на отшибе, посёлке были довольно жестокие и грубые, собственно, как и все люди здесь. Поэтому Люк и просил Калума не выходить на улицу больше одного раза в день, в основном, когда приезжает грузовик. Конечно, бывали и такие моменты, когда Калум сам уходил на весь день, и Люк не знал, где пропадал сын. Только под вечер молодой отец дожидался прихода сына и сразу лез с распросами. Многие люди из их посёлка скажут, что во всём виновато государство, ведь в какой-то определённых момент выпустило ситуацию из рук, и теперь большинство людей в разных уголках страны болели непонятной болезнью. Наверное, эту болезнь можно было охарактеризовать как обычный грипп или нечто подобное. Да вот только от этой болезни люди медленно погибали. Особыми признаками болезни являются сильная слабость, сильный кашель, иногда и высокая температура. Зачастую люди, болеющие этой болезнью, теряли со временем зрение. Конечно, многие в это не верили, то есть в то, что слепота является основным и самым смертельным признаком этой болезни. Люк тоже думал, что это всё выдумки, типа, чтобы меньше выходить из дому и меньше контактировать друг с другом, но нет. Он думал так, пока сам не подхватил эту заразу. Он так думал, пока не стал замечать, что постепенно, с каждым днём его зрение становится всё хуже. С каждым днём он видит некоторые очертания предметов в их доме нечётко, расплывчато, а то и вовсе уже не видит. Люк очень боялся, что с полной потерей зрения, он лишится и памяти. Если он полностью ослепнет, то боится, что забудет элементарные вещи. Например, то, как выглядел его муж до того, как его забрали. Или как выглядит его сын Калум. Он боится, что забудет, как они выглядят. Он боится, что забудет, как выглядят кудрявые волосы мужа. Хотя руки Люка всегда будут помнить мягкость волос Эштона. Его руки всегда будут помнить черты лица мужа. Всё же образ Эштона навсегда останется под коркой, собственно, как и образ их сына. Свою внешность Люку не обязательно запоминать и потом в будущем пытаться построить в памяти, ведь он больше никогда не сможет увидеть своё отражение в зеркале. Да ему это и не нужно. Ему достаточно и того, что он помнит, какого цвета были его волосы при спокойной, хорошей, красивой жизни. Ему достаточно того, как выглядели и какого цвета были его глаза. Достаточно того, что, наверное, он ещё помнит ту искру, тот огонь и ту живость его глаз. Он ещё помнит, что у него были светлые, чуть волнистые волосы, которые он любил отращивать, подобно его мужу. Он помнит, какого красивого холодного цвета были его глаза. Он ещё помнит, как хорошо они сочетались с глазами Эштона. Холодный лёд и зелёная густая роща. Это было, словно в другой жизни. Наверное, когда он полностью потеряет зрение, то его глаза приобретут тусклый, лишённый радостной жизни, цвет. Они станут какими-то серыми. Они лишаться искры, этого холодного огня. Он боится, когда наконец встретит своего мужа, не сможет его увидеть. Хотя, наверное, к тому времени Люк уже сможет ориентироваться на ощупь, полагаться больше на свой слух и прочие рецепторы. Наверное, вскором времени Люку всё таки нужно будет рассказать Калуму о том, что он смертельно болен и, наверное, Калум в будущем лишиться и второго отца и останется один. Хотя Люк очень надеется, что до такого всё же не дойдёт. Только люди, скончавшийся от этой болезни, почему то говорят об обратном. Люк боится говорить эту страшную новость сыну. На самом деле, если в их посёлке кто-то прознаёт о том, что Люк болен, да ещё и смертельной болезнью, то ни к чему хорошему это не приведёт. Особенно Калуму будет ой как не сладко. Ладно Люк, уже заразен и всё на этом. Болезнь сама его добьет, а вот Калума могут вообще выгнать из посёлка, чтобы не заражал остальных. Никто не заинтересован в том, чтобы весь их посёлок одновременно слег, а под утро помер. Хотя единственному выжившему городу будет, наверное, это на руку, так как больше не будет необходимости каждый день мотаться на другой конец страны, чтобы небольшой кучке людей поставлять продукты. Хотя подождите! Эта кучка людей, в этом захудалом посёлке, кажется, единственные, кто выжили, остались живы, несмотря на эпидемию и развернущуюся войну между главными правящими государствами. А война на почве чего? А на почве того, что, как выяснилось, где-то в мире, самое интересное, непонятно, где находится огромный бункер. Видимо на случай, если произойдёт ситуацию, подобна этой. Бункер-то есть, только все люди хотят туда попасть. Вот и война. А самое интересное, наверное, в том, что никто ещё не нашёл этот бункер. Он где-то затерян. Люк не видит смысла в том, чтобы вообще искать какой-то там бункер, ведь в скором времени эпидемия их всех настигнет. Вероятнее всего, они все умрут. Наверное, Люк думает, думать так довольно пессимистично. Это действительно так, но Люк позволяет себе так думать, ведь он уже одной ногой в гробу. Что такого, если он в любом случае умрёт, так и не то, чтобы не найдя, не увидев бункер?! Вот поэтому Эштона и забрали. Забрали в военный лагерь, в котором такие же солдаты, как и он, пытаются отстоять территории, защитить то, что осталось от развалившейся страны и параллельно вести поиски бункера. Наверное, поиски не увенчаются успехом каждый раз, когда Люк с Калумом получают полупустые письма, лишённые, кажется, истинного содержания. Вот и сейчас, лёжа на кровати в обнимку с сыном, Люк уловил еле слышный звук сирены, оповещающий жителей посёлка о том, что военный грузовик подъезжает. – Калум, сына, вставай, – блондин затормошил брюнета за плечо. – Калум, грузовик приехал, – просипел он, с ужасом понимая, что не может разглядеть очертания заезжающего в их посёлок грузовика. Не потому что окно далеко и всё заляпано, нет. Дело в том, что зрение постепенно покидает его. Мальчик завозился на койке, меняя свою позу, но при этом никак не реагируя на отца. – Калум, солнышко, сходи за продуктами. Может и письмо от Папы пришло? Он точно нам написал. Я чувствую, – наконец Люку всё таки удалось растормошить сына. Мальчуган потянулся, протер кулаками глаза и широко зевнул. – Калум, иди, грузовик приехал, – сам Люк опустился обратно на подушки, заходясь сильным кашлем. – Поспеши. Смерив отца жалостливым, грустным взглядом, мальчуган надел отцовские валенки, накинул на плечи тёплую кофту, нацепил шапку ушанку, обмотал шею шарфом и вышел из дому. Дверь за ним ужасно скрипнула, а Люк до боли прикусил губу, чтобы не зареветь от осознания того, что Калум, вероятнее всего, уже в курсе о его болезни. Калум, кутаясь в кофту и прячя нос в колючий шарф, поспешил к приехавшему грузовику, возле которого уже толпились люди. Он заметил бегающих неподалёку радостных детей. Видимо, письма от родных пришли. Как же ему тоже хочется услышать свою фамилии в списке тех, кому пришли письма. Он отметил про себя, что даже совсем не думает о том, что у них будет на обед. Гречневая крупа с небольшими кусочками хлеба или что-нибудь другое. На самом деле, он уже и не запоминает рацион их питания, хотя его можно было по пальцам пересчитать. Зато он знал наизусть все письма, что писал им Папа. – Ирвин – Хеммингс. Калум Ирвин – Хеммингс здесь? – громко выкрикивал, скажем, главный их посёлка. – Здесь. Я здесь, – брюнет ломанулся к этому мужчине, чтобы поскорее получить заветное письмо и припасы еды. – Держи, сынок, – вручив в руки мальчика довольно увесистый пакет с едой и конвертом, мужчина перешёл к оглашению других. Счастье... Калум почувствовал себя таким счастливым. Он почувствовал тепло, что расплылось внутри него. Несмотря на мороз, не сотня одежды грела его, а заветное письмо, отчего покалывало кончики пальцев и будоражило сознание. Наверное, Калуму было уже и не важно, каково содержание письма, главное было то, что отец написал. Главное то, что отец, наверное, ответил на их предыдущее письмо, что Калум и Люк отправляли ему в военный лагерь. Как же хорошо! Только Калум хотел двинуться в сторону их покосившегося домика, как услышал краем уха довольно тихий разговор местных. – Ну и как продвигаются поиски заветного бункера? – спрашивал женский голос с явной насмешкой. Вскоре посыпались вопросы со схожим смыслом. Народ просто напал с расспросами на водителя военного грузовика. – Я не в праве отвечать на такие вопросы. Мне нельзя разглашать всю информацию как о военных лагерях и всех действиях там, так и о поисках бункера. – Небось и нет никакого бункера в помине. Наверное, просто ляпнули, что есть, чтобы нас, бедный народ, утешить, – люди бесновались, пытались выпытать нужную информацию, только водитель оставался непреклонен, молчал. Сидел и молча ждал, когда все письма, посылки и заказы еды наконец разберут и он сможет уехать. Хмыкнув про себя, Калум продолжил идти к дому. На самом деле, слова местных звучали довольно логично. Какова вероятность того, что бункер действительно существует, и что его в скором времени найдут? Какова вероятность того, что места в бункере хватит на всех? Остаются множество и множество вопросов, ответы на которых обычный, простой народ никогда не получит. Калум немного сгрустнул, почему то задумавшись о содержании письма отца. Наверное, вести в письме одни и те же – солдаты защищают остатки страны, ищут бункер, а результата нет. Всё бессмысленно. – Хэй, Худ, – окликнул его чей-то голос. На самом деле, уже очень долгое время его никто не звал по его настоящей фамилии. Да, как уже стало понятно, Калум является приёмным сыном Люка и Эштона. Обручившись, Эштон и Люк приняли решение обзавестись детьми, и их выбор пал на смуглого мальчонку Калума. Долгое время они жили счастливой семьёй в спокойном времени. Но около года или больше назад, началась вся эта страшная ситуация, которая разлучила их. – Слыхал, что говорят-то? – обернувшись, Калум увидел Клиффорда – одного из подростков этого захудалого посёлка. Калум знал его, как парня с грубым, от такой нелёгкой жизни, характером, но довольно добрым сердцем. Добрым сердцем, потому что Клиффорд тоже неоднократно получал письма от отца, находящегося в военном лагере, но после прочтения в одиночку, тут же их рвал. Рвал, потому то не хотел приносить плохие вести в дом. Не хотел расстраивать мать, которая и так держалась на последнем издыхании. Калум позодревает, что мать Майкла, как и его папа тоже больна. – Говорят о чем? – нахмурился брюнет. Парень заметил, что Клиффорд уже сжимал в руках пакет с едой. Однако письма Калум не обнаружил. Видимо, он уже успел его прочитать, порвать и либо выбросить, либо сжечь. Хотя второй вариант однозначно надёжней. Майкл подошёл ближе и взяв Калума за рукав кофты, повёл его в сторону. – Говорят, что нет никакого бункера, да и вести от отца в письме неважные, – сухо доложил он. Не то, чтобы Калум очень ждал от Майкла сводки новостей, но его слова о том, что вести неважные, его огорчили. Наверное, в отцовском письме всё будет также. Не сказать, что Калум был дружен с Майклом, нет. Скорее он остерегался этого парня, так как Майкл имел привычку шататься ночами по пустынному посёлку и непонятно, что делать. А хотя, может, у Майкла как раз таки была какая никакая работа, только никто, собственно, как и Калум об этом не знал. – Есть, нет, какая разница? –спросил Калум, уже порядком устав от их, по его мнению, бессмысленного разговора. – Ну да, ты прав. Какая разница, если мы все умрем?! – как-то нервно хохотнул тот. – Ну ладно, бывай, – хлопнув брюнета по спине, Клиффорд окинул взглядом столпотворение у грузовика и поплелся в свой дом, находящийся, на самом деле, не так уж и далеко от дома Калума. Калум нахмурился, немного не понимая причину, по которой Клиффорд подошёл к нему. Пожав плечами, брюнет подпрыгивая от холода, поспешил домой. Нужно принести в дом хорошие вести, какую никакую еду, а главное – надежду. Он, Калум, видит, как вся ситуация влияет на папу. Он видит, как папе с каждым днём становится всё хуже. Как же он надеется, что Папа в своём письме говорит о чём-то хорошем, о чём-то, что могло бы как-то вернуть прежнее состояние папы. Скрипнула дверь, и в дом влетел Калум. – Ты чего-то долго, – заметил блондин, натянув одеяло до подбородка. – Да ко мне чего-то Клиффорд подходил, – как-то даже нехотя отозвался Калум с кухни, разбирая пакет с продуктами. Долгожданное заветное письмо лежало на краю стола. – Клиффорд? Зачем? – Люк внимательно следил за всеми действиями сына. Наконец Калум, усевшись с отцом на кровать, стал распечатывать конверт. – Да так, – махнул рукой сын. – Ну давай, открывай. Оба склонились над письмом и стали бегать глазами по кривоватому, но такому родному подчерку отца и мужа. Глава семьи писал: " Дорогие Калум и Люк! Это в очередной раз пишет папа. У меня не всегда находится время что-то чиркнуть на бумажке для вас, и я очень сожалею по этому поводу. Хотел сказать, что со мной всё относительно нормально. Пока жив. И это самое главное. Поиски продолжаются, и я надеюсь, что мы всё же найдём то, что так долго ищем. Но и не это главное в моём письме. Хотел сказать, что очень вас люблю, обоих. Только вы единственная причина, по которой я каждое утро встаю и иду делать то, что должен... " Далее отец интересовался достаточно ли они едят, всё ли с ними хорошо, не болеют ли и прочее. Писал, что ждёт, когда настанет тот момент, когда он приедет в родной посёлок и сможет забрать свою семью с собой. Калум, дочитав письмо, принялся писать ответ. Люк диктовал всё, что Калум должен был писать. – Пиши: живём мы не плохо, – говорил Люк. – Но пап, мы же... – хотел было возразить мальчик, но отец его перебил: – Пиши, что говорю. Калум обернулся на отца, поймав на себе недовольный и хмурый взгляд. – Я не буду такое писать, – мальчуган откинул ручку, отчего та покатилась по столу. – Отчего же? – блондин склонил голову вбок. – Не хочу и не буду. Мы же обманываем его. Так нельзя. Мы должны... Мы просто обязаны сказать ему всю правду. Мы должны сказать, что живём впроголодь. Живём только за счёт его писем каждый раз. – казалось от слов сына лицо Люка побледнело. – Что ты такое говоришь? Мы не будем такое писать. – Но... – Я сказал не будем и всё, – слегка прикрикнул он. Сын, сидящий за столом, чуть дёрнулся, нахмурив брови, а глаза, словно бы затаили обиду. – Прости, Калум, я не хотел кричать на тебя. Подойди сюда, – протянув руку в сторону сына, Люк ждал, когда рука напротив ляжет в его ладонь. Когда это случилось, блондин потянул мальчугана на себя. Мальчик приземлился рядом на кровать, обнимая свои ноги руками. Люк приобнял его за плечи и снова заговорил: – Понимаешь, мы не можем такое написать, потому что Папа будет переживать за нас. Мы не можем такое написать, потому что он сразу приедет сюда... – Пускай приезжает, – Люк слышал нотки несправедливости в голосе сына. – Он ведь должен об этом знать. Мы же его семья. – Ты прав, мы его семья, но сделай мы так, ему от этого не станет легче. Это достаточно трудно понять, – вздохнул молодой отец. – Тогда какой смысл писать, что у нас всё прекрасно, когда на деле всё не так? Какой смысл в этом всём тогда? – мальчик всплеснул руками в воздухе. – Калум, смысл всегда есть. Он всегда был, есть и будет. Смысл наших слов о том, что всё прекрасно, даёт нашему Папе надежду. Он будет делать в два раза больше, он будет стараться для нас. – Так он ведь будет работать за ложь. За ежедневную ложь. И вообще, разве не плохие новости о нас заставят его делать что-то больше? – Нет, плохие новости о нас не сделают того, чего ты ожидаешь. Они лишь усугубят положение. Ведь узнай он о том, что его семью, далеко от него, не снабжают всем необходимым, он просто отчается. Он перестанет видеть смысл в том, чтобы дальше продолжать работать, дальше продолжать нести службу не за что. Вся работа застопориться. Всё остановится. Если он вернётся к нам, то и все остальные солдаты тоже, а государству это не нужно. Да и нам, наверное, тоже. – Но это же не справедливо! – возмутился Калум. – Мы, считай, сидим тут, ждём у моря погоды, а он вкалывает, как проклятый. И вкалывает за что? За обычную мерзкую ложь. – Калум! – осадил его Люк. – Он работает не за ложь! Он работает, чтобы в будущем было хорошее будущее. Он работает, чтобы забрать нас отсюда. – Да откуда ты знаешь, за что он работает? – мальчишка подскочил с кровати. – Пойми, Калум, – спустя какое-то время снова заговорил Люк достаточно тихим голосом. – Если Папа узнаёт плохие вести от нас, он ведь... Считай, это его убьёт. Понимаешь, не будь у него нас, он бы, конечно, не стал бы ничего такого делать, не стал бы работать, как ты выразился, как проклятый. Не было бы этого ничего. А у него есть мы. Ты что не читал, что он пишет? – взяв в руки письмо мужа, Люк стал зачитывать строчки: – "Только вы единственная причина, по которой я каждое утро встаю и иду делать то, что должен." Видишь? Мы единственная его причина. Мы! На глазах Калума заблестели слезы, нижняя губа задрожала, а затем он громко всхлипнув, упал в раскрытые объятия отца, который тут же принялся его успокаивать. – Калум, потерпи чуть-чуть, тяжёлые времена, в любом случае, скоро закончатся. Мы довольно скоро увидим Папу. Я тоже сильно по нему скучаю. – Я скучаю по нему, – растягивая слова, промямлил сын. – Я знаю, я тоже, – отец гладил ребёнка по спине, смотря куда-то в прострацию. Достаточно оба успокоившись, они написали, хоть и завуалированное, но достаточно хорошее письмо Папе, в котором говорилось, что у них всё достаточно хорошо, но не так, как хотелось бы. В основном, всё письмо писал Люк. Конечно, он позволил Калуму чиркануть пару строчек, только наблюдал за этим очень внимательно, острегаясь того, чтобы Калум не написал лишнего. Дописав письмо, они сложили сложенный вдвое лист в тот же конверт, в котором и пришло письмо от Папы и сложили его в общую стопку писем со всего посёлка. Эта общая стопка писем будет дожидаться следующего приезда военного грузовика. Сейчас, лёжа все в той же кривой кровати, отец и сын смотрели в потолок и, кажется, думали каждый о чём-то своём. Есть совсем не хотелось, поэтому продукты они даже не разупаковывали. Им даже не известно, что за еда там. Да и интереса, как такового, нет. – Пап, а как вы познакомились? – услышал вопрос сына Люк сквозь толщу мыслей. – Как мы познакомились? – спросил блондин, а Калум лишь угукнул. – Это достаточно интересная история, – усмехнулся он. Усмешка это была добрая, с ностальгией в голосе. – Когда я в первый раз повстречал твоего отца, наверное, тогда уже понял, что у любви есть имя. И эта любовь носила имя Эштон. – Как? – мальчик взглянул на отца. – А вот так, сына. Ты поймёшь это, когда тоже повстречаешь такого человека, чье имя будет синонимом к слову любовь. – А когда я встречу такого человека? – спросил Калум, наверное, смотря на отца, как на гадалку, которой он отвалил довольно приличную сумму денег, взамен ожидая тот ответ, который его устроит. – Кто знает. Может завтра, может через несколько лет. Мы же не знаем. Никто не знает. Ты обязательно встретишь такого человека, который будет любить тебя... – Больше жизни? – перебил его мальчуган. – Нет, – ответил Люк. – Нет? – Нет, потому что он будет любить тебя также, как и свою жизнь. Он будет дорожить тобой также, как и своей жизнью. Он не позволит кому-то украсть тебя или что-то сделать с тобой, так как он не сможет допустить, чтобы с его собственной жизнью поступили также. Ты и жизнь того человека будут связаны. Любовь будет твоё имя для него, а его имя будет синонимом любви для тебя. Наверное, ты сейчас достаточно мал, чтобы понять это. – Я хочу это почувствовать, – спустя какое-то время сказал Калум. – Ты обязательно это почувствуешь. – Пап, а любовь чём-то помогает? – Помогает ли она? Конечно, ты что? – И чем? – мальчик вытянул руки перед собой, представляя, если бы на их потолке были приклеенные звезды, он бы попробовал потрогать их пальцами, даже если бы не дотягивался. – Чем она помогает? Много чем, – ответил отец. – Во первых, любовь делает человека сильнее, но в то же время человек слаб. Человек слаб, слеп, беспомощен. – Да? – изумился Калум, словно бы его отец поведал ему какую-то грязную тайну. – Да, сына, человек очень слаб, когда любит. У человека очень много изъянов становится, когда он любит. – И у вас с папой тоже? – И у нас с папой тоже, – отзеркалил фразу Люк как-то задумчиво. – И знаешь, почему? – Калум отрицательно помотал головой. – Мы изъяны друг друга. Мы словно сделаны из конструктора, детали которого плотно связали нас с твоим Папой. Мы словно бы сделаны из разного конструктора, и мои детали теперь у твоего Папы, а его – у меня. И если попробовать вытащить какую-нибудь детальку, то всё, как цепочка, потянется. – А как же сильная сторона? Ты же сказал, что любовь делает людей сильными. – Да, делает, – согласился Люк. – Во первых, человек становится сильнее, потому что у него за спиной есть тот человек, который защитит его, убережёт, успокоит, когда это будет необходимо, подбодрит, поддержит и прочее. Люди сильнее, когда вместе. – Но вы же с Папой не вместе, – напомнил Калум, и эти слова, словно ножом полоснули молодого отца по сердцу. – Сейчас да, но вообще– нет, – досточно сухо ответил Люк. Несмотря на расспросы, Люк понял, почему Калум спрашивал его об этом. На самом деле, достаточно сложно в таком положении, на довольно далёком расстоянии друг от друга, сохранять все взаимоотношения. Довольно трудно ждать и, наверное, с надеждой смотреть в будущее и, не опасаться, что время всё изменит. Люк знает, зачем Калум интересовался у него многим вещам. Он знает, ведь Калум тоже хочет и обязательно построит в будущем свою семью. Он захочет построить себе такую семью, основываясь на взаимоотношениях его родителей. Он захочет, чтобы в его семье было всё так же, ну, наверное, за исключением бедности. Люк знает, что Калум хочет видеть в своей семье ту же идиллию, что и в родном доме. Люк знает, что Калум хочет создавать и поддерживать любовь и светлые чувства в своей семье. Люк знает, что Калум хочет, чтобы основой его семьи были такие слова как "любовь", " уют", "нежность", "поддержка", "уважение ". Именно они и другие такие же, которые хорошо будут охарактеризовать его семью. Люк знает, что Калум будет делать свою семью такой, чтобы она была синонимами к светлым, высоким, нежным чувствам. К этим словам. А вообще, Люк рад, что Эштон в своём письме интересуется жизнью его семьи. Также он рад, что они вместе с Калумом написали такое, как, наверное, выразился бы Калум, "лживое письмо", ведь вместе взятые письма, что Эштона, что их, в любом случае, несут в себе что-то идеальное. Идеальное в плане ситуации в целом. Люк с Калумом пишут, что у них всё хорошо. Хотя, если так посмотреть, то, да, у них всё, относительно, нормально. Дом есть, еда – есть. Что ещё надо? Ну да, мужа, защитника и отца рядом нет, что минус, конечно. Но, в целом, жизнь то неплоха. Взять даже те письма Эштона. Люк вполне уверен в том, что Эштон что-то идеализирует. Люк подозревает, как сложно Эштону даётся находить во всём этом ужасе что-то хорошее. Он понимает, как Эштону сложно удерживаться на плаву. Он знает, как Эштону сложно каждый раз поддерживать эту розовую дымку, строить эту тонкую ширму, чтобы не пугать сына всей жёсткой правдой. Также он знает, как ему трудно писать ему, Люку, уже в отдельном абзаце о том, что их ещё ждут хорошие года. Люк хочет верить, но какой-то частью себя понимает и, наверное, пессимистично думает, что те золотые, хорошие года, что обещает ему Эштон, просто не наступят для него. Для Эштона может и да, но для Люка уже нет. Люк боится, что осталось ему не долго. Он понимает, что болезнь прогрессирует, она не стоит на месте, давая какое-то время носителю. Наивно полагать, что болезнь на какое-то время отступит, позволяя Люку жить дальше. Позволяя Люку ждать Эштона. И дождаться. Дождаться, а потом продолжать жить вместе. Жить уже в хороших золотых годах. Люк боится, что уже нет. Не будет этих золотых годов. Не наступят они. И Люк знает, что Калум это понимает. Калум хоть и не читал отдельные абзацы отца для папы, но уже представляет, что там. Он полагает, что в каждом полученном письме, отец пишет папе что-то хорошее, обещает ему что-то. Обещает, да вообще только и Люк, и Калум понимают, что все воздушные розовые замки, что Эштон наобещал Люку просто меркнут на фоне появившейся болезни. И Калум с каждым днём замечает, что папе становится всё хуже и хуже. Калум заметил, что папа перестал вставать с кровати. Или он делает это реже обычного. Калум заметил, что папа стал натыкаться на разные предметы в их доме, стал спотыкаться, практически, на ровном месте. А главное, он заметил, что глаза папы стали приобретать серый цвет. Проходит несколько недель, и Калум обнаруживает в один из дней, что на глазах у папы старая отцовская бандана. Паренёк опустился на кровать. Папа тут же попытался найти его руками, и когда под шершавыми подушечками пальцев почувствовалась лицо сына, папа словно бы успокоился. – Пап, что происходит? – спросил Калум. – Я же вижу, что всё не в порядке. Ты не в порядке. – только папа хотел раскрыть рот, чтобы что-то ответить, как сын его перебил: – Знаешь, я в курсе о твоей болезни. – Я знал, что скрывать бессмысленно. – Да ты и не особо то и скрывал, если так посмотреть, – цокнул мальчуган, возведя глаза к потолку. – Когда думал сказать мне об этом? Когда уже ничего нельзя было исправить? – Нет, я хотел тебе сказать, только... – А отцу когда собираешься сказать? Когда он приедет, а тут холодненький лежишь? Тогда, да? – чуть повысил голос Калум. – Калум, всё не так... – А как? Как тогда? Объясни мне, коль я не понимаю. Объясни отцу, ведь он вообще не в курсе происходящего, – Калум подскочил с кровати и стал поспешно одеваться. – Калум, ты куда? – просипел Люк, еле оторвав голову от подушки. Он не видел сына, но понимал, что тот активно собирается, шатаясь по дому. – Не утруждай себя разговорами. Я понимаю что сейчас, да и вообще, ты ничего не скажешь, ведь поздно уже. Поздно, потому что я вижу к чему всё это привело. Думаешь я слепой? – и Калум выскочил на улицу, хлопнув за собой дверью. А Люк снова упал на подушку, и ткань банданы на глазах стала впитывать слезы. Выскочив на улицу, Калум чуть ли не сразу врезался в Клиффорда, непонятно откуда взявшегося. – Воу, чувак, полегче, – парень слегка оттолкнул Калума от себя, при этом поднимая руки вверх. Буркнув тихое "прости", Калум хотел было скрыться за поворотом, в щель между домами, как Майкл его остановил: – Болезнь прогрессирует, да? Это заставило брюнета остановиться. Он медленно обернулся. – Что? – Ну, я говорю, болезнь прогрессирует, да? – Майкл сократил расстояние, что разделяло их, чтобы никто ненароком не услышал их разговора. – Откуда тебе знать? – Потому что у моей тоже, – Клиффорд кивнул головой в сторону своего дома. Калум сразу понял, о ком тот говорил. О матери. – Зачем ты об этом спрашиваешь, когда у самого такая же ситуация? – Просто хотел удостовериться, – пожал плечами тот, пиная камушки под ногами. – Удостовериться в чем? – В том, что они оба заболели в одно и то же время, и поэтому, наверное... – Хочешь сказать они умрут вместе? – крикнул Калум, и Майки, тут же к нему подлетев, закрыл его рот руками. – Ш шшшш. Ты что орешь на весь посёлок то? Вдруг кто услышит, нам с тобой капут считай, – зашипел Клиффорд. Он оглянулся по сторонам, отмечая нет ли рядом никого, кто мог бы подслушать их разговор. – Норм? Успокоился? Могу отпускать? – на его вопросы Калум лишь коротко кивнул. Майки, явно нехотя, перестал зажимать руками рот соседа и отошёл чуть назад. – Ты действительно это имел ввиду? – через какое-то время спросил Калум. – Действительно ли это я имел ввиду? Чувак, ты либо не слушал, либо заснул на этом моменте, но да, это я и имел ввиду, – как-то дергано ответил тот, запустив руку в свои волосы. – Почему ты говоришь так, словно... Словно я не знаю, о чем. Это звучит так странно. Тем более из твоих уст. – Странно, не странно, но дело дрянь. – И почему же? – брюнет вскинул брови. – Разве твоему отцу не хуже? Разве он не слепнет с каждым днём? Разве нет? Разве ты это не заметил? – задавая эти вопросы, Клиффорд нарезал круги вокруг Калума. От таких вопросов брюнету стало не по себе. Он опустил голову. – Всё так, как я описал, не так ли? – Чего ты добиваешься? – Я просто знаю, что скоро потеряю её, – голос Клиффорда дрогнул. – А я то тут причём? – А при том, что ты пока единственный человек в посёлке, у которого схожая ситуация. – И чем я должен, по твоему, помочь? Как я сделаю это, по твоему? – Никак. Я просто... Мне просто не так одиноко и больно от осознания того, что я такой не единственный. – А то есть, я правильно понял, что тебе легче от того, что у меня умрёт отец? Правильно я понимаю? – Нет, дело не в этом... – Нет, дело как раз таки в этом, – смерив Клиффорда недовольным взглядом, Калум всё же завернул за угол. Майки проводил его фигуру, пока та не скрылась в темноте. Так Калум, шатаясь и непонятно, что делая, ближе к ночи вернулся домой. Тихо скрипнула дверь, и на пороге появился брюнет. Он, как мог, тихо и аккуратно ступая по скрипучим половицам, зашёл внутрь дома. Стал раздеваться, всё время поглядывая на перекосившуюся койку, на которой спал отец. Точнее, Калум так думал, пока не услышал во мраке комнаты сиплый голос: – И где ты был? Пацан дёрнулся, выронив из рук верхнюю одежду. Вопрос застал его врасплох. Он не знал, что ответить и поэтому промолчал. – Калум, – позвал его Люк. Блондин не видел ничего как из-за темноты в комнате, так и из-за банданы на глазах, но он слышал, как дышал его сын в нескольких метрах от него. Люк ещё не совсем лишился зрения, но бандану по-прежнему носил. Не снимал, потому что не хотел пугать сына своими бездонными, лишёнными красками жизни, глазами. Не снимал, потому что не хотел, чтобы сын видел, как в скором будущем его глаза просто проваляться, оставляя после себя чёрные дыры. – Калум, подойти, пожалуйста, – Люк беспомощно вытянул руку вперёд. Такой жест заставил сердце Калума сжаться, и он отбросив одежду в сторону, взял отца за руку. Люк успокоился, когда рядом с ним на кровать присел брюнет. – Калум, пойми, я очень переживал за тебя. – И поэтому ты не спал? – Поэтому, – отозвался отец, обнимая сына. Они уснули, а на утро, получив новое письмо от отца, Калум пришёл к выводу о том, что нужно как-то действовать, нужно как-то менять положение. Люк по прежнему хотел начать диктовать слова, которые Калум должен был записывать в качестве ответа, только брюнет, снова откинув ручку и скрестив руки на груди, сидел за столом и не собирался что либо писать. Не собирался записывать слова папы о том, что у них всё, видите ли, "замечательно". – Калум, ты опять не пишешь? – словно бы догадался Люк. Хотя он сразу это понял, ведь не услышал, как ручка царапает буквы по тонкому листу. – Верно понял, – отозвался сын откуда-то из-за стола. – И почему? Что на этот раз? – Я хочу написать правду, – упрямо ответил тот. – Какую именно? Правду о том, что мы с тобой живём "впроголодь"? – Люк даже сделал кавычки в воздухе. – Какую правду ты собрался писать ему на этот раз? – Правду о том, что ты болеешь, – резко выпалил сын, тем самым заставив Люка резко и пристыженно замолчать. – Ну? Хочешь сказать, что нет? Что ничего мы не будем писать? Не будем писать о твоей болезни? Снова врем, да? В который раз. И ради чего врем? – с каждым новым вопросом Люк понимал, что сын прав. Прав, потому что врать уже ни в какую. Прав, черт возьми, потому что болезнь никуда не уходит, а лишь всё больше завладевает организмом молодого отца. Прав, потому что нет какой-то определённой цели врать. Хотя её и не было вообще никогда, если так посмотреть. Прав, потому что в этот раз слова о том, что "всё хорошо" не прокатят. Люку было больно слышать такие слова от сына, но он понимал, что тот прав. Бесконечно обманывать Эштона он бы не смог. Да и какой смысл? Врать, чтобы потом Эштон узнал всю правду только от других людей. Узнал о том, что, видите ли, его муж скончался от болезни, о которой он вообще не слышал. Скончался... Эти слова даже сейчас болью отдаются в груди. Люк думал, что перестроив свои мысли в голове на "тёмную тему", он автоматически перестанет боятся такое слово, как "смерть". Но видимо нет. Нифига подобного. Никогда человек не перестанет боятся этого слова. Не имеет значения сколько лет, какие обстоятельства, хочешь, не хочешь, а боишься. Вот и Люк тоже. Вроде готовил себя к этому. Но дело в том, что к такому не подготовишься. Никогда. С этим не смиришься, особенно если знаешь, что осталось тебе совсем чуть-чуть. – Мы... – начал было Люк, но Калум его перебил: – Не напишем об этом в письме? – лёгкого кивка со стороны отца было достаточно, чтобы Кэл отшвырнув от себя и листок, и ручку, подорвался с места и вылетел на улицу в том, в чем был. Снова услышав, как с громким хлопком закрылась за сыном дверь, Люк не выдержал и заплакал. Ему казалось, что он выдавливает из себя слезы, ведь они с болью, по крупицам, вытекали из его глаз. Можно сказать, он даже и не чувствовал, как это. Не чувствовал, как слезы, покидая его влажные глаза, оставляют после себя мокрые дорожки у него на щеках. Блондин сорвал с глаз бандану и откинул на кровать. Без банданы всё чувствовалось по-другому. Он по-прежнему не видел, но чувствовал всё, что его окружает. Он попытался подняться с кровати. Поднялся, еле держался на дрожащих ногах, затем рухнул на кровать снова. Люк не помнит, когда настал тот день, когда он полностью ослеп. Он помнит лишь то, что проснулся как-то утром, а вокруг одна темнота. Сперва он подумал, что проснулся глубокой ночью. Вокруг всё было тихо, темно. Но на задворках его разума стал прокрадываться страх. Страх того, что это действительно случилось. Что он действительно потерял зрение. Уже навсегда. Внешне он не показывал свои панику, страх и остальные эмоции. Он просто лёг обратно с сыном, пялясь уже не видящим взглядом в потолок. Смотрел и не видел прежней серости. И это его не радовало. Хотел бы он снова уставиться взглядом куда-то, в тот же потолок. Он не думал, что будет скучать по вещам. Но он знал, что будет, определённо точно, будет скучать по краскам, по цветам, по яркости и неповторимости этого мира. Так, попытавшись снова подняться, Люк еле удержался на ногах. Руками он схватился за спинку кровати. Без зрения вся комната, почему то, стало другой, не такой, какой он её помнил. Он вставал с кровати достаточно редко, чтобы привыкнуть передвигаться на ощупь. Он не просил Калума помогать ему в этом. Люк считал, что это чисто его проблема, чисто его задача, которую он должен решить. Это его трудности, с которыми он должен сам справляться, не впутывая в это сына. Сделав пару шажков, Люк нащупал руками спинку стула. Пол пути он уже прошёл. Благо, что все предметы в комнате находились достаточно близко друг к другу. Блондин нащупал руками ручку, взял поудобнее, пододвинул нетронутый ни чернилами, ни руками сына лист бумаги и приготовился излагать свои мысли. И тут он задумался, что же ему написать. Не может же он сразу с порога так сказать, что, видите ли, всё, помирает. Видите ли, Эштон, так и так, вышло, что не судьба ему жить дальше. Помрёт он раньше времени, не дождётся любимого мужа. Ну, как бы то ни было, Люк склонился над листом бумаги и принялся царапать ручкой буквы. Конечно, он придерживал другой рукой лист, чтобы всё не съехало, и почерк был читабельным. "Дорогой Эштон, Пишет тебе Люк. Я хочу поблагодарить тебя за все письма, что ты присылаешь нам. Нам с Калумом очень приятно. Хотелось бы мне, чтобы "золотые хорошие года", о которых ты говорил в прошлом письме, наступили. Также мне придётся сообщить очень и очень неприятную новость. Калум бы сказал, что я сообщаю об этом поздно. Слишком поздно, чтобы что-то исправить. Чтобы не мучать тебя, говорю, что болен. Серьёзно болен. И...теперь мои глаза больше никогда не смогут увидеть цвет твоих глаз и... Я больше ничего не могу видеть и не смогу, вероятнее всего. Но, наверное, самое худшее, что я не смогу увидеть тебя при встрече или вообще не смогу... Наверное, ты спросишь, почему же я так долго тянул и ничего не сказал раньше? О, любимый, это хороший вопрос. Хороший вопрос, ответ на которой я не знаю. Никто его не узнаёт. Жить мы не стали хуже, еду по-прежнему привозят к нам в посёлок, но я понимаю, что между мной и Калумом выросла стена. Да, наш мальчик растёт, и, вообще то, это нормально, но меня пугает, с какой большой скоростью это происходит. Честно признаться, я не был к этому готов ни тогда, ни сейчас. Я не готов к этому. Наш мальчик очень быстро познает этот мир. Он познает всё: как хорошее, так и плохое. По большей части, плохое, конечно. Мне хочется показать ему хороший мир, хочется показать, насколько здесь красиво. Хочется передать ему ту же жажду к жизни, ту необходимость в созерцании мира и доброты. Я очень стараюсь это показывать на примере нашей с тобой любви. Да, Калум на днях интересовался, как мы с тобой познакомились. Интересовался любовью и всеми вещами. Любовью, в плане духовной, как у нас с тобой. Возвышенной и чувственной любовью. Смотря на него сейчас, я понимаю, что он уже готов. Неосознанно, но он готов ко всем трудностям, что преподнесёт ему судьба. Я... Вижу, сказать будет очень громко, но я видел это в его глазах, когда мог видеть. Я видел это желание обладать тем, что у нас есть с тобой сейчас. Он говорил мне, что хочет этого. Хочет любить. Хочет быть любимым. Хочет семью. Именно поэтому я и сделал вывод, что он готов. Я боюсь только одного, что наш мальчик пойдёт не по той тропе. Боюсь, что он однажды оступится. Упадёт и ему будет очень больно. Ему будет очень больно и он перестанет доверять этому миру. Конечно, мне очень стыдно за свои мысли и догадки. Мне стыдно, что я думаю в таком плане. Совестно, что уже наперёд представляю, что сделает наш сын, хотя, может быть, ему это совсем и не свойственно. Я знаю, что мы с тобой старались воспитать хорошего сына. Хорошего, в первую очередь, не для нас, а для него самого. Я знаю, мы старались дать ему всё необходимое. Старались вместе показать хорошие стороны этого мира, чтобы он видел это. Показывали ему это, чтобы в будущем он сам мог строить все хорошее, что будет его окружать. Конечно, плохие стороны этого мира он, в любом случае, познает, но я знаю, он готов. Он не будет обманутым, ведь видит всю правду этого мира сейчас. Наверное, я всё таки нашёл ответ на вопрос, почему же я так тянул со своей болезнью и не сказал об этом раньше. Дело в том, что я не хотел беспокоить тебя. Знаю, ты скажешь, что здоровье при выше всего, особенно в такое время. Но я понимал и понимаю сейчас, что ты занят и, наверное, такие новости лишь усугубят всю ситуацию. Собственно, на эту тему мы с Калумом и поссорились. Калум придерживался мнения о том, что лучше сообщить тебе обо всём, причём чем раньше, тем лучше. Я знаю, в этом моя вина. Это всё моя вина. Я сильно виноват перед тобой. Виноват и мне очень жаль, наверное. Конечно, сейчас ничего не исправить уже. И мои слова звучат жалко. Слова о том, что я сильно сожалею, ничего не исправят. Эти слова лишь нервируют и раздражают меня всё больше и больше. Я дурак. Я... Прости меня, Эштон. Прости, что всё так вышло. Прости, что оставил это в тайне. А ещё прости, что пытался изменить мнение Калума по этому поводу. Прости, что не писали всю правду, что окружала и окружает нас. Хотелось бы мне написать в этом письме больше, но, во-первых, бумаги не хватит, а во-вторых, я переживаю о том, куда ушёл Калум. Да, в последнее время он стал чаще пропадать на улице, непонятно где. Хочу сказать в завершении, что в последнее время надеюсь на то, когда закрываю свои глаза, хочу увидеть твоё лицо. Я не надеюсь уже, открывая глаза, увидеть твоё лицо. Я не надеюсь на то, что когда-нибудь увижу что-нибудь. Не надеюсь, но очень хочу. С любовью, Люк" Люку хочется надеяться, что письмо вышло хорошее. Ну в плане написания – да, всё супер, всё классно. Но он боится, что всё, написанное им лишь что-то неразборчивое. Лишь какие-то каракули, ведь писать и при этом ничего не видеть достаточно сложная задача. Лишь сейчас он понял, что ему ведь придётся отправить это письмо. Отправить без Калума. Калум об это не узнает. По крайней мере, Люк на это надеется. Хотя выйти сейчас на улицу является для Люка той ещё задачкой. Дальше своей кровати он никуда не уходил. Да и к тому же, если кто увидит вот такие вот дыры у него вместо глаз, то ни к чему хорошему это не приведёт. Как минимум он напугает местную детвору, а как максимум... Люк не хочет знать, что будет как максимум. Отодвинув листок с ручкой в сторону, Люк поднялся со стула и снова, по пройденному маршруту, двинулся в сторону кровати. Есть не хотелась да и без сына он не собирался. А вообще, в последнее время, Люк стал реже есть. Аппетит пропал вообще. Опустившись на кровать, Люк снова надел на глаза бандану и закрывая свои, в буквальном смысле, пустые глаза, надеялся, что перед его взором предстанет образ мужа. Тем временем Калум, выйдя из дома, опять же наткнулся на сидящего на камне Клиффорда, который точил ножом палку. – Опять ты? Что ты здесь делаешь? Знаешь, мне в последнее время кажется, что ты сдедишь за мной, – Калум скрестил руки на груди, выжидающе уставившись на соседа. – Я? Слежу за тобой? – парень прыснул, прикрывая рот ладонью с ножом. – Не смеши меня. – А что тогда ты здесь делаешь? Это вроде территория моего дома. – Мне что нельзя просто присесть на камень? – парень развёл руки в стороны, а Калуму стало немного совестно, ведь, может, парень действительно решил просто присесть, а он тут на него налетает с расспросами. – Извини, – он хотел было опять скрыться между домами, как Клиффорд догнал его. – Слушай, а куда ты вечно ходишь? – Тот же вопрос тебе. Все знают, что ты что-то делаешь ночами, – парировал Калум и не мог не наслаждаться изумленным вырожением лица соседа. Майкл стушевался под взглядом Калума. – Тебя это не должно касаться. – Как и тебя. Тебя не должно интересовать, куда я, как ты выразился, вечно хожу, – с этими словами Калум развернулся и продолжил идти туда, куда шёл, а именно – на пустое, заброшенное пастбище. Калум не сразу, но понял, заметил, услышал, что Клиффорд навязался следом, по дороге затачивая палку. Брюнет слышал, как срезанные части сухой палки падали на землю. Выйдя на простор, Калум смог вдохнуть. Свободно вдохнуть свежий морозный воздух. Клиффорд шатался где-то сзади. Калум помнит, что это просторное, пустое пастбище было когда-то полно разныими животными. Он помнит, что когда-то у их семьи были овцы. Такие кудрявые и немного глупенькие, они всегда своим поведением забавляли Калума, когда он выводил их на пастбище вместе с отцом. Столько воспоминаний разом нахлынуло, тем самым заставляя предательские слезы появляться у него на глазах. – Тоже всегда выводит на эмоции это место? – подал голос Клиффорд сзади. Калум дёрнулся от неожиданности. Он и позабыл, что Клиффорд всё ещё здесь. – Вовсе нет, – буркнул себе под нос брюнет и забрался на шаткий забор. Его взгляд блуждал по сугробам снега, что покрыли собой, Калум уверен, короткую сухую жухлую траву. Он почти уверен, что с исчезновением животных и природный мир постепенно стал блекнуть, начал становиться серым, словно бы не живим. – Я помню как ходил сюда с отцом, когда у нас было стадо овец, – хриплым голосом заговорил Калум, сам поражаясь тому, что начал рассказывать Клиффорду о своей прежней жизни. – Я тоже помню. Мы со старшим братом и отцом видели вас, – отозвался Майкл. Он убрал нож в карман, палку куда-то выкинул, а теперь во рту гонял соломинку. – Мне нравилась прежняя жизнь, – с горечью в голосе продолжал Калум. Ему почему то захотелось выговориться, а Майкл, сидящий рядом, молчал. Его молчание распологало к общению. Пусть и одностороннему порой. – Кому ж она не нравилась? – вздохнул Майкл. – Тогда всё было, как в сказке. И животных много, и времени много, никакой тебе войны, болезни, ничего не было. Живёшь себе, ни о чем не думаешь. – Я помню те хорошие дни, наполненные солнечным светом. Те дни были полны любви. Жизнь... Прежняя жизнь была проще. Намного. Я помню, как вставал рано утром, а отцы спят. Так мило, нежно выглядели их объятия. Я люблю их любовь. Хочу такую же. – Всегда поражался, что ты чувствуешь, имея двух отцов, – Калум взглянул на Майкла и заметил виноватый взгляд. – Почему? – Не знаю. Наверное, потому что у меня обычная семья. Всегда думал, что у тебя, почему то, лучше. – Лучше? – вскинул брови брюнет. – Возможно. Я не знаю, какова жизнь в обычной семье. – Жизнь в обычной семье обычная, – Майкл пожал плечами. Вытащил изо рта соломинку, рассмотрел со всех сторон, а затем кинул в снег. – Обычная бытовуха, ссоры, семейные ужины за круглым столом. Всё, как и у всех. – Ссоры? – Да, ссоры. Не знаешь, что это такое? – Знаю, просто в моём доме и в моей семье никогда не было ссор. – Считай, что тебе повезло тогда. – Ссор в моей семье не было до всей этой ситуации. – Та же фигня, – вставил свои пять копеек Клиффорд. – Когда отца забрали, мне кажется, забрали и часть нашей семьи. – Ну, так у всех случилось. Ты такой не единственный. – Я знаю. Наступила тишина. Калуму казалось, что он не всё рассказал. Хотелось рассказать больше, но он не знал, как. – Скажи честно, почему ты вечно ошиваешь у нашего дома? – через какое-то время спросил Калум, взглянув на Майкла. Майкл молчал, смотря вниз. – Я же знаю, что это всё не просто так. – Ты прав, – кивнул тот, всё ещё не поднимая головы. – Мне просто кажется, что есть у тебя какие-то мысли. Мысли, которые, кажется, ты и рад бы гнать от себя, но не можешь. Прочно они засели у тебя в голове, – и он поднял голову, и по его взгляду Калум понял, что тот говорил серьёзно. *** Так проходит несколько дней. Калум и Майкл стали видиться чаще. Майкл часто заходил за ним, и они вместе шли на пустое пастбище. Подолгу там сидели, разговаривали о многом. Обо всём. И с каждым разом Калум все больше убеждался в том, что Майкл был прав. Его слова о том, что у него, Калума, есть одна мысля. Он прав, потому что мысль и правда есть. Мысль есть и она действительно не даёт ему покоя. Ему с каждым разом стыдно становиться смотреть в отцовские глаза, закрытые банданой, когда приходит домой. А ещё на днях Калум обнаружил, написанное папой письмо. Написано было криво, немного не разборчиво, но Калум всё понял. Понял, что в этом, не отправленном письме папа писал отцу о своей болезни. Он о многом писал. Многое рассказал. И мысль, засевшая в голове Калума, стала бить набатом. Он просыпался, делал что-то за весь день и засыпал с этой мыслью. И всё повторялось: встаёт, а мысль с ним, проводит время с Майклом – всё тоже самое. И встретившись сегодня опять с Майклом и дойдя до пастбища, Калум решил всё рассказать другу. Он чувствовал, что должен рассказать, поделиться этим с Клиффордом. – Слушай, Майки, ты был прав, – заговорил он, смотря на безоблачное небо. Так и не скажешь, что под этим небом, на этой земле идёт война. И, кажется, непонятно за что. Люди всегда будут воевать, несмотря ни на что. – Когда это? – спросил тот, кутаясь в воротник своей куртки. – Ты сейчас о чем вообще? – Помнишь, ты говорил, что у меня есть какие-то мысли?! – Ну допустим помню и что? – А то, что это действительно так. – Слушай, ты сейчас меня немного пугаешь. Подозреваю, мысли эти не очень хорошие, – взгляд Майкла сделался обеспокоеным. – Ты прав, – Калум спрыгнул с забора и уже хотел было направиться в сторону своего дома, как голос Клиффорда остановил его. – Я, кажись, догадываюсь, о чем ты думаешь, – он тоже спрыгнул с забора и последовал за Калумом. – Знаешь? – Кажется, да. По крайней мере, я подозреваю. Боюсь немного, что ошибусь. Точнее говоря, я очень надеюсь, что мои догадки не оправдаются. Я не хочу, чтобы это было действительно так. – Первый выскажешь свою теорию или мне начать? – Давай, наверное, я первый, – сказал Майкл, а Калум только кивнул. – Я знаю, что ты хочешь сбежать. Сбежать к отцу, потому что тебе осточертело такое положение. Ты хочешь что-то исправить, но не знаешь, как. – Откуда?... – удивление так и читалось на лице брюнета. Не думал он, что это так очевидно. – Я знаю этот взгляд, – поспешил ответить Клиффорд, обходя Калума. – Этот взгляд выражает безысходность, усталось от бездействия. Я бы сказал, что это пустой взгляд, да вот только у тебя есть определённая цель, – на какое-то время между ними воцарилась тишина. Каждый думал о своём: Калум о том, где оступился и наследил, а Майкл о том, рассказать ли ему свою историю. – Я могу рассказать тебе кое-что, только я не думаю, что мои слова как-то будут полезны для тебя. – Расскажи, мне будет интересно послушать. – Я, как и ты сейчас, когда-то давно тоже размышлял на эту тему. У меня тоже была мысль сбежать от сюда к отцу и брату. Но как видишь это не вышло. – Почему же? Из посёлка же выйти не трудно. – Я тоже так думал, – с какой-то досадой в голосе сказал Майкл. Калум понял, что это был конец разговора, и Майкл не собирается ему рассказывать всё остальное, все подробности, ведь даже не прощаясь, ничего не говоря, тихо и незаметно пошёл к себе домой. – Какой в этом смысл тогда, если я не могу ни чем помочь? – крикнул Калум, спустя какое-то время в тишину, которая, казалось, стала постоянной на пустом пастбище. Этим же вечером, сидя за столом, Калум строчил письмо папе, потому что уже принял решение уйти, принял решение отправиться к отцу, принял решение хоть как-то помочь, хоть как-то изменить положение. Взглянув на спящего папу, сердце Калума сжалось, ведь он понимал, что бросает единственного родного человека в плохом состоянии. Можно сказать, бросает на произвол судьбы. Калум понимал, что поступает жёстко и совершенно, казалось, не обдуманно, но поступить иначе не мог. Он понимал, что своим уходом сделает, не подозревавшему ни о чем папе больно. Он уже представляет, что будет чувствовать папа, когда проснётся утром, а сына не будет рядом. Глубоко вздохнув, Калум принялся писать письмо. "Дорогой папа! Я принял решение уйти к отцу. Да, эта новость очень плохая, особенно от меня, но я понимаю, что моё бездействие лишь отрицательно влияет на меня. Я не могу так больше. Я понимаю, что бросать тебя в таком положении сверх наглости и... Это некрасиво, неправильно, грубо и не обдуманно, и я это понимаю. Мне стыдно, что ухожу не попрощавшись, не сказав ни слова, под покровом ночи. Бесследно... Но я понимаю, это необходимо. Необходимо сделать это сейчас. Я должен сделать это сейчас, ведь подожди я ещё чуть чуть времени, я бы уже не смог этого сделать. Могу пообещать только одно, – постараюсь себя беречь и дойти до отца живым. Ещё хочу сказать, что очень тебя с отцом люблю. Хочу, чтобы вы это знали. С любовью, Калум" Дописав письмо, Калум всё же уронил пару слез, но тут же их стёр. Снова глянул на папу, тот спал. Вздохнув, юноша поднял с пола, набитый всем необходимым портфель и закинув себе на плечо, тихо вышел из дому. На улице было холодно, темно и, как обычно, тихо. Но это даже и к лучшему. Конечно, Калум ещё не совсем знает, как покинет посёлок, но он надеется, что это произойдёт быстро. Как нибудь на ходу сообразит. Не прошёл он и нескольких шагов, как его окликнул знакомый голос: – Калум? Калум обернулся и увидел, стоящего в нескольких метрах от него Майкла. Самое интересное было то, что за спиной у Клиффорда был тоже не маленьких размеров портфель. Одет он был тепло. Облачко пара вырывалось у него изо рта, когда тот согревал дыханием свои руки. – Да, тебе не мерещится, это я, – Майки развел руки в стороны. – Думал уйти без меня? – подойдя к младшему, он заключил его в объятия. – Честно, я не думал, что ты соберешься тоже, – честно признался брюнет, немного расслабляясь в объятиях Майкла. – Думал я позволю уйти тебе без меня? Нет уж, – сказал Клиффорд, как-то довольно резко разорвав объятия и шмыгнув носом. – Идём, – парень обошёл брюнета и пошёл по кривоватой, но зато сто раз протоптанной людьми тропе, что вела к выходу из посёлка. – Ну чего ты встал? – Почему ты идешь со мной? – задал вопрос Калум в спину впереди идущему соседу. – Почему иду с тобой? А ты разве не понял? – Честно? Нет. У тебя ведь мать. – А у тебя отец. Что ты ожидал услышать? – спросил он, обернувшись на застывшего и замолчавшего Калума. – Ну... С ней ведь нужно сидеть, ухаживать как никак, – предположил брюнет, пожав плечами. – А так что ты не сидишь со своим отцом? Ему ведь нужно тоже самое. – от его слов Калум стушевался, потупив взгляд. И правда. На этом разговор закончился. Калум видел, как они проходят мимо покосившихся домов, пустых заброшенных сараев. А вот и родное пастбище. Они проходят мимо них, оставляя все воспоминания, события и всё, что связано с посёлком, в прошлом. За их спинами. Вероятнее всего, Калум больше никогда не увидит родной край, в котором вырос. Так, покинув родные стены дома, родные просторы и красоты посёлка, они оторвали от себя часть их сердец. Как Майкл и говорил, выйти из посёлка не так то просто, ведь по периметру домов был забор, о котором Калум, казалось, никогда и не знал, никогда не видел его. Забор этот был высокий, с колючей проволокой. А помимо всего прочего стояла хорошая такая сигнализация, которая оповещала не только посёлок, но и город о вторжении врага. Оказалось, не всё так просто, как Калуму показалось на первый взгляд. Конечно, времени у ребят было, чтобы хорошенечко обдумать, а точнее придумать их план. Конечно, под покровом ночи мало что можно было разглядеть, но ребята всё же пришли к единому мнению, а именно – сделать подкоп. Благо Майкл запасся парой мощных лопат, и поэтому работа пошла быстрее. Конечно, Калум не думал, что ему ещё придётся копать, как ненормальному. – Калум, поторопись, скоро солнце взойдёт, – поторопил его Клиффорд. И Калум ускорился, как мог. Втыкал лопату в снег и активно копал, выбрасывая себе за спину снег в перемешку с землёй. Так, раскопав нужного размера яму, ребята убрали лопаты и принялись ползти. Первым пополз Калум, так как Майкл уступил ему, а сам оставался начеку. Задача в виде забора была решена, считай, пол пути уже пройдено. Ребята поднялись на ноги, отряхнули одежду от снега, закинули портфели на спины. Майкл развернулся и возобновил ход, как Калум заговорил: – А мы что оставим яму так? – А что ты предлагаешь? Взять лопаты и сделать всё как было? – обернулся Майкл. – Ну... – Калум пожал плечами. – Слушай, если ты действительно начнёшь это делать сейчас, то потеряешь уйму времени и до военного лагеря мы дойдем, как минимум, к следующему утру. И вообще, пока ты будешь закапывать яму, весь посёлок прознаёт о нашем побеге. Не особо хочу, чтобы это случилось. Не знаю как ты, – Клиффорд, пожав плечами, пошёл дальше. Калум решил не отставать и поэтому быстро догнал парня. Шли в тишине. Было темно, холодно и тихо. Лишь одинокие звезды, что далёкими точками блестели в небе, освещали им путь и были их спутниками. Тонкий, еле заметный месяц выглядел как декорация на тёмном, словно бы туманном небе. – Майки, что ты видишь, когда смотришь на ночное небо? – вдруг заговорил через долгое время Калум, вперив свой взгляд в небо. – Обычные звезды, – отозвался тот, продолжая идти и смотреть себе под ноги. Казалось, он даже головы не поднимал. – Да, на первый взгляд, это обычные звезды, только именно эти звезды освещают нам сейчас путь, – сказал Калум, и из его рта вырывалось горячее облачко пара. Брюнет находил это забавным и завораживающим, ведь облачко пара тут же растворялось в холодном воздухе. – Ну это логично. Я знаю об этом. – А почему же не сказал тогда? – Потому что это обычные звезды, что ещё нужно? – Эти звезды, они те, кто позволяют людям встречать друг друга. Позволяют им друг друга любить, – как-то мечтательно сказал Калум, всё ещё не отрывая взгляда от звезд в небе. – Когда ты успел заделаться таким романтиком? – неужто Майкл обернулся, косо посмотрев на брюнета. – Не знаю, наверное, после слов папы о том, что имя отца – любовь, – ответил младший, пожав плечами. – Ясно всё с тобой, – закатил тот глаза. И они снова замолчали. Они по прежнему шли, и помимо непроглядной тьмы, еле заметных сугробов снега и очертаний деревьев Калум ничего не видел. Хотя, наверное, он был рад этому, ведь если он поймает взглядом что-то отдалённо похожее на то, что было в его родном доме, то это заставит его усомниться в правильности его поступка. Честно говоря, он понимал, что поступок не является чем-то, чем можно было гордиться, или считать этот поступок , совершенным для благой цели. Хотя нет, цель есть и она определённо благая, да вот только не понятно сперва для кого. Постепенно холод пробирался своими холодными руками под одежду, и Калум поежился. Снова взглянул на Майкла, который, казалось, ничего не чувствовал: ни холода, ни тьмы, что окружала их, ни чего-то ещё. Он просто шёл, смотрел себе под ноги, тем самым, наверное, протаптывая дорогу. – Майки, ты веришь в любовь? – снова заговорил Калум, чтобы как-то разрядить обстановку. Да и гробовое молчание стало порядком ему надоедать. – Не знаю даже. Верил когда-то, когда она не стала приносить мне столько боли, – отозвался тот, и Калум воспринял это, как то что сам Клиффорд, в общем то, и не против ленивого, повторяющегося раз в час разговора. – Любовь не может приносить боль, – возразил Калум. – Ещё как может. Ты просто не познал её. Не познал ту любовь, которая не может, а обязательно приносит тебе боль. – И какая же это любовь, по твоему? Безответная? – Не всегда. Когда любишь человека, но понимаешь, что больше его никогда не увидишь, и это приносит боль, – с горечью в голосе сказал Клиффорд. – А какую ты себе хочешь любовь? – спустя какое-то время снова спросил брюнет и уже начал согревать своим дыханием ладони. – Обычную, как и у всех, – пожал плечами впереди идущий Майкл. – А я хочу себе сильную, возвышенную, чувственную любовь. Такая у моих родителей. – Ты ведь понимаешь, что любовь будет такая, какой ты будешь её строить?! – Я понимаю это, – согласился младший. – И всё же, мне кажется, или у тебя какие-то наивные мысли, взгляды на мир. Ты ещё не обжёгся. – Может я уже, – предположил брюнет. – Нужно сохранять мысли свежими, чистыми. О жестокую реальность мира я уже обжёгся, но это не говорит о том, что нужно до конца своих дней помнить это и держать обиду и злость. Нужно уметь прощать и давать вторые шансы. – Этот мир уже ни чем не исправишь. Он такой, какой он есть, – Майки снова обернулся. – Да, ты прав, он такой, какой он есть. Да, мир не исправишь, но ты можешь сделать часть его лучше для себя. Это не говорит о том, что если мир такой грязный и низкий, то тебе придётся опускаться до его уровня, чтобы чувствовать себя комфортно. Ты должен сам исправлять какую-то часть этого мира, подстраивать под себя. Здесь так всё и устроено. – Собрался учить меня жизни? – Клиффорд остановился, вскинув брови. – Нет, вовсе нет. Просто так легче живётся. – Кому как, – и они продолжили идти, а разговор сошёл на нет. Постепенно стало невыносимо холодно. Калуму было трудно передвигать ногами. Его ресницы покрылись инеем, губы потрескались, а щёк он уже не чувствовал. Не думал он, что сбегать ночью будет немного проблематично, особенно если такая холодина. – Майки, может устроим привал? – тихо спросил Калум, дрожжа всем телом. Майки обернулся, словно бы оценивая состояние брюнета по десятибалльной шкале. – Замёрз? – на его вопрос младший кивнул, стуча зубами. – Давай. Парни скинули со спин тяжёлые портфели и поставили палатку. Калум только хотел поломать пару веток, чтобы разжечь огонь, как Клиффорд его остановил. – Не делай этого, – он накрыл его руки своей ладонью. – Почему это? Мы же должны как-то согреться. – Понимаешь, если мы сейчас разведем огонь, то лучше от этого нам не станет, – пояснил старший, потирая ладони друг о друга. – Почему? – Видишь вон те огни вдали? – Клиффорд указал рукой в сторону. Калум кивнул. – Это наш враг, и если они увидят что мы здесь, считай, мы покойники, – с этими словами Майки скинул куртку и полез в палатку. Калум снова посмотрел на еле заметные огни. Вероятнее всего, из-за этого они и замёрзнут здесь, и никто и не узнаёт. Тоже скинув куртку, Калум, опустившись на колени, пролез в довольно узкую для двоих палатку. Майки уже лежал на боку, глаза он прикрыл. Калум лёг напротив него, подложив руки под щеку. Взглядом он блуждал по спокойному, расслабленному лицу соседа. На языке снова крутились миллион вопросов, только озвучивать их Калум не спешил. Достаточно на сегодня он спросил их у Майкла. – Давай, – от резко раздавшегося в тишине голоса брюнет вздрогнул. – Что давай? – Задавай свои вопросы. – А с чего..? – Во-первых, я чувствую твой взгляд на себе, – ответил Клиффорд, открывая глаза. – А во-вторых, я чувствую твоё ожидание. Так что, спрашивай. – Почему ты пошёл со мной? – спросил Калум и пододвинулся ближе. – Сдаётся мне, ты уже спрашивал об этом, – парень сменил позу. Теперь он лежал на спине, смотря в тканевый потолок палатки. Снаружи поднялся сильный ветер, отчего их палатку слегка штормило из стороны в сторону. – Да, но мне хочется узнать истинную причину. – Понимаешь, – начал тот. – Я говорил тебе, что какое-то время назад тоже пытался сбежать, но это не увенчались успехом. – Что случилось? Ты не знал, как перелезть через забор? – Я знал, как это сделать, только при попытке сбежать я получил травму, – Майкл услышал, как Калум еле слышно ахнул где-то сбоку. Немного повозившись, Майки приподнял одежду над своим животом, и Калуму предстал достаточно больших размеров шрам, что тянулся чуть ли не от ключиц и терялся где-то под поясом брюк. – Как же так? – тихо спросил Худ и потянулся рукой к шраму. Когда холодные пальцы коснулись кожи, Майки чуть дёрнулся. Оба от этого засмущались. – Я... В тот раз я не додумался сделать подкоп, а полез поверху, и как ты уже понял, ни к чему хорошему это не привело, – вздохнул он и поспешил прикрыть голый участок кожи одеждой. На какое-то время воцарилась тишина. Калум смотрел на Майкла, а тот куда угодно, только не в глаза напротив. – В этот раз я пошёл с тобой, потому что не хотел чтобы тебя постигла та же участь, – сказал Майкл. – А вообще, мне было бессмысленно оставаться в посёлке. – Почему? – Случилось так, что я потерял её раньше, чем думал. Глаза Калума увеличились. Неужели?.. – Мне очень жаль, – брюнет дотронулся до плеча друга, но тут он задумался. Если мать Клиффорда не дотянула, то не означает ли это то, что его папа тоже?... – Подожди, если, если всё произошло быстрее, то говорит ли это о том, что мой папа?... – Калум не договорил, так как его слова потонули в потоке слез. – Я должен вернуться. Я совершил ужасную ошибку. Я... Мне нужно, – ему не удавалсь подняться, так как Клиффорд резко притянул его к себе в попытке утешить. – Калум, успокойся. Мне очень жаль, но боюсь ничего не исправить. – Как? Я должен... – Может я ошибся в расчётах? Может твой папа ещё жив? Вероятнее всего, я просто ошибся. – Я оставил ему письмо, – достаточно тихо сказал Калум и резко утихомирился. – Письмо? – Клиффорд нагнул голову вбок. – Да, письмо, в котором написал, что ухожу, – слезы с новой силой брызнули у него из глаз. – Это его убьёт. – Калум, успокойся. Тихо, – старший пристроился сзади и обнял его со спины. – Сейчас, как бы мне не было больно это говорить, но поздно что либо менять. Калум обмяк в его объятиях, а слезы по-прежнему скатывались по его щекам. – Всё будет хорошо, малыш, – прошептал Клиффорд и оставил лёгкий поцелуй у того на лбу. Калум слегка сменил свою позу и теперь обнимал Клиффорда, спрятав свой холодный нос у того в изгибе шеи. А Майкл как мог успокаивал его, проводя руками у того по спине. *** Солдаты в спешке собирались. Военные грузовики в считанные секунды наполнялись людьми. Главнокомандующие каждой группы солдат проверяли все ли находятся в грузовике, все ли пришли, никого ли не упустили. Кудрявый, достаточно уставший, как и все солдаты здесь, мужчина с ореховым цветом глаз сжимал в руках недавно пришедшее ему письмо от его родных. От мужа и сына. В письме муж писал, что с ними всё достаточно нормально. Письмо было не особо большим, только Эштону что-то не давало покоя. Каким-то скупым казалось это письмо. Скупым, лишённым эмоций и нужной информации. Он понимал, что иногда отправлял такие же письма, в которых невозможно было найти хоть крупицу правды. Он понимал, что писал, возможно, такие письма как отчёт. Писал, потому что нужно было что-то написать, не пропадать на долгое время. И это письмо, что пришло от мужа с сыном казалось таким же. Создавалось впечатление, что истинную причину они не говорят, что-то умалчивают. Хотя Эштону и не хотелось, чтобы с родными было что-то не так. Он не хочет, чтобы какие-то его домыслы подтвердились. – Ходу, ходу, ходу, – раздался крик снаружи. Затем по задней части грузовика похлопали, давая таким образом разрешение ехать. Грузовики дернулись, захрипели, а затем одновременно сорвались с места. Лишь столб пыли говорил том, что они когда то здесь были. Ехали они быстро. Эштон иногда поглядывал в небольшое окошко грузовика, оценивая таким образом, как долго им ещё осталось ехать. Все сидели в гробовом молчании. Кажется, каждый думал о чём-то своём. Наверное, все представляли будущую встречу с родными, собственно, как и Эштон. Закрывая глаза, он представляет, как войдёт в свой родной дом, а на шею ему тут же кинется любимый муж. Следом подбежит подросший сын. Они обнимутся. Он наконец встретит свою семью спустя год. Тяжёлый год, что они провели порознь на одних письмах друг другу. Он наконец услышит снова голос Люка. Как же он скучал по его голосу. Наверное, Эштон уже и позабыл, каким были его муж и сын. Он помнит Калума четырнадцатилетним несмышленым мальчишкой. Наверное, сейчас Калум далеко не такой. Война, эпидемия и тяжёлое положение страны изменили сына. И Эштон уверен. Мужчина окинул взглядом солдатов, что плечом к плечу сражались за родную землю, все силы кидали на поиски заветного бункера, успели даже построить новый. Наверное, этих людей он никогда больше не увидит. Эти люди, они хорошие бойцы, сильные и смелые, всегда придут на выручку. – Ребята, я очень благодарен вам за то, что вы все находились рядом. Рад, что мы сейчас вместе едем домой, – сказал Эштон, а остальные мужчины лишь закивали, ведь понимали, что это их долг – защищать Родину. Вскоре грузовики затормозили, и это означало лишь то, что они наконец дома, на родной земле, в родном посёлке. Как только задние двери грузовика отворились, все, как один повставали со своих мест, и вскоре машины опустели. Солдаты оставили все в грузовиках, ведь они приехали забрать свои семьи с собой. Эштон, казалось, вышел последним, наслаждаясь родными краями, в которых так давно не был. Он набрал лёгкие воздухом и поспешил к дому. К своему дому. Когда он дошёл до двери, то немного опешил. Думал постучаться, но решив, что это все-таки его дом, просто толкнул дверь и войшел. Убранство дома не могло похвастаться чистотой, красотой и чём-то еще, но, наверное, это было и не важным, ведь, во-первых, они больше не будут жить в этом доме, а, во-вторых, было кое-что интереснее. А точнее кое-кто. Эштон увидел лежащего на кровати Люка. Тот кажется спал до этого, но когда скрипнула дверь, тот проснулся и попытался приподняться на логтях. – Калум, это ты? – муж вытянул руку вперёд, и Эштон сперва не понял, почему и опешил. – Люк, – одного слова было достаточно, чтобы блондин закрыв лицо руками, расплакался. – Люки, – Эштон подлетел к кровати и заключил мужа в крепкие объятия. – Как же я скучал. – Эштон. Ты вернулся, – Люк цеплялся руками за широкую спину мужа. Футболка Эштона стала впитывать слезы блондина. – Я безумно скучал по тебе, – после крепких объятий они слелись в долгожданном нежном, полном любви и нежности, поцелуе. Наверное, в порыве ласки, нежностей и прочего, Эштон не заметил, во-первых, сына, а, во-вторых, заметил свою старую бандану на глазах у мужа. – Люк, у меня всего лишь два вопроса: первый – где Калум, и второй – почему ты носишь мою бандану? Она, конечно, тебе, несомненно, идёт, только её носят на голове, а не на глазах, – Эштон заметил, что от его вопросов Люк склонил голову, скорее всего, не особо то и горя желанием давать ответ. – Люк? – мужчина взял блондина за подбородок и приподнял. – Люк, посмотри на меня. Ответишь мне? – Я не знаю, где Калум. Я проснулся сегодня утром и не обнаружил его в доме. Зато я нашёл письмо, вероятнее всего, он написал его недавно, правда я мало что понял, – ответил Люк. – Письмо, если что на столе, – и он услышал, как муж поднялся с кровати и подошёл к столу, взял письмо и принялся читать. – Конечно, я подозреваю, что там написано. – А почему ты мало что понял? – спросил Эштон, когда дочитал письмо. – И о каком положении идёт речь? – Я написал тебе письмо, – невпопад ответил Люк. – Но я его не получал. – Я знаю, потому что я его и не отправил. Вероятнее всего, Калум тоже его уже видел. Оно где-то в столе, наверное, – он пожал плечами и мог слышать, как Эштон начал копошиться в разных бумажках. И когда возня прекратилась, Люк понял – Эштон нашёл. Тишина затянулась, а Люк не знал, куда себя деть. Он знал, что когда-нибудь наступит этот момент, когда-нибудь в любом случае пришлось бы рассказать всё Эштону, не через письмо, так лично. Он знал, что это всё случится, только не был к этому готов. Он не мог видеть, но услышал, как Эштон, кажется, немного смял письмо и подойдя к Люку сорвал с его глаз бандану. Люк слегка дёрнулся, не ожидая таких резких и быстрых действий. Он опустил голову, но муж подцепив пальцами его подбородок, снова её поднял. Люк ожидал каких-то слов, возможно криков или каких-то вопросов, но ничего не последовало. Эштон просто стоял и молчал. Стоял, держал Люка за подбородок, смотрел и молчал. – Скажи что-нибудь, – заговорил Люк, уже невыдерживая всей этой ситуации. Невыдерживая давящей на него тишины. Люку слегка не нравилось его положение. Сидячее положение. Он сидел на коленях, держа голову в сторону мужа. Он знал, чувствовал, что Эштон возвышается над ним. Смотрит сверху вниз. – Эштон... – Люк, почему ты не сказал? А хотя, в письме же всё написано, – горько хмыкнул кудрявый. – И да, Калум ушёл. – Куда ушёл? – запаниковал блондин и уже хотел было попытаться встать, как Эштон его осадил. – Куда он ушёл? Эштон присел на кровать рядом с Люком и притянув к себе, обнял. – Это уже не имеет значения, ведь он идёт в то место, которого уже нет. – Как нет? Он идёт в военный лагерь? – Верно. В военный лагерь, который мы сожгли, – подытожил Эштон. – Сожгли? – чуть ли не взвизгнул Люк. – Как сожгли? Зачем сожгли? А если Калум дошёл до него уже? А если он погиб? – Крайне мало вероятно, потому что мы сожгли лагерь как только уехали. А он пошёл ночью. Не думаю, что он быстро до него добрался. Сомневаюсь, что он знает дорогу. На какое-то время между мужчинами воцарилась тишина. Люк водил пальцами по кровати, а Эштон смотрел в пустоту. – Почему вы приехали? – разрушил тишину блондин. – За это долгое время мы построили ещё один бункер, другой, не тот, что искали. – Построили ещё один бункер? – Люк повернул голову в сторону мужа. – Да, потому что понимали, что место положение настоящего бункера знает только правительство и они ни за что не скажут нам, где он находится. И поэтому мы делали два дела одновременно: строили и защищали. – пояснил кудрявый. – И я приехал, чтобы забрать тебя с Калумом, – Эштон обхватил руками лицо мужа, смотря в его пустые глазницы. – Но боюсь, что опоздал. Как давно это случилось? – и Люк понял, о чем спрашивал Эштон. – Около нескольких недель назад, наверное. Я не считал, честно говоря, – блондин пожал плечами, тяжело вздохнув. – Да и какой смысл было считать дни? В любом случае, мои дни сочтены. – Люк, мне так жаль, – и Эштон принялся покрывать лицо мужа короткими поцелуями. – Люк, как я бы хотел вернуть время вспять. – А какой смысл возращать время? – спросил Люк. – Я бы попытался что-то исправить, – Эштон переплёл их пальцы между собой. – Что именно и главное как? – Я бы не позволил тебе остаться одному. – Это буквально произошло уже. Тебя тогда силой забрали. Что бы ты изменил? – Мы бы сбежали. – Куда? – без интереса спросил Люк. – Куда угодно, но с тобой и Калумом. Пусть вели бы отшельническую жизнь, пусть бы скрывались, но Калум был бы рядом, а ты был бы здоров. – Это лишь мечты. Сейчас ничего не исправить, и мы оба это знаем. Нам нужно что-то делать. Нам нужно найти Калума. – Я думаю мы не успеем. – Почему? – Потому что нам был дан всего час на сборы. Час, чтобы мы успели забрать семьи и поехать в новый бункер. – А как?... Как же мы успеем? – Наверное, нам придётся остаться тут и дождаться его возвращения, – предположил Эштон. – А если он не вернётся? Если он заблудиться? Если погибнет? А если мы уже потеряли его? – лицо блондина скривилось в гримасе боли, и вскоре он заплакал. – Я не знаю, Люки. Наверное, нам стоит уповать только на удачу. Эштон приподняв мужа, усадил его на свои бёдра. Обвил рукам его за талию, позволяя Люку топить слезы ему в плечо. Он кинул взгляд на окно и заметил, что многие уже покидали дома, собирались у грузовиков. Все уходят, а двое мужчин, сжав друг друга в объятиях, приняли решение остаться. Остаться, потому что без сына они не могли покинуть родной дом. Без сына они не могли уехать и начать новую жизнь. Без сына они больше не семья. *** Военные машины покинули посёлок, оставляя две одинокие фигуры в пустом доме. Уехали, оставив после себя забор с проволокой открытым. А вскоре где-то посреди пустыря двое парней, продолжая идти по большим сугробам снега, заметили несколько проезжающих мимо них машин. – Хэй, стойте, – закричал Майкл, размахивая руками. Грузовики остановились недалеко от них. Вышел мужчина, одетый в военную форму. – Ребята, что вы здесь делаете? Откуда вы? – Мы из того поселка, – ответил за обоих Клиффорд, указав рукой в сторону. – Но что вы здесь делаете? – Мы решили сами дойти до военного лагеря, – включился в беседу Калум. – Дело в том, что больше нет никакого военного лагеря, – подумав, через какое-то время ответил солдат. – Мы забрали всех из посёлка и сейчас направляемся в новый бункер. – Всех? – на вопрос Калума солдат кивнул. – Мои родители тоже там? – Какая у тебя фамилия? – Ирвин –Хеммингс, – ответил Калум. – Пойдём, – с этими словами солдат повёл ребят к грузовикам. Открыв двери, он выпустил их внутрь. Зайдя в грузовик, Калум тут же окинул всех взглядом. Наблюдались только все его соседи, держа на руках детей. Только не наблюдались его родители. Сколько раз бы он не окидывал взглядом сидящих в машине, он в любом случае не находил светлую голову папы и кудрявую голову отца. – Их здесь нет, – прошептал Калум и обернулся на Майкла, наверное, предполагая услышать какие-то слова или в попытке найти какие-то эмоции на лице друга. Но ничего не было. – Их здесь нет, – повторил он. – Калум, может они решили остаться в посёлке? Они, наверное, все-таки прочли твое письмо и приняли решение остаться и дождаться тебя, – предположил Клиффорд. – Хочешь сказать нам придётся вернуться? – Я уже ничего не знаю. Поблагодарив солдата, они покинули грузовик. Машины поехали дальше, ведь Калум и Клиффорд ответили отказом на вопрос, поедут ли они с ними. – Майки, я... – его слова потонули в потоке слез и он упал в объятия Клиффорда. – Калум, послушай, если ты решишь вернуться, я пойду с тобой. Куда бы ты не пошёл, я пойду с тобой. Я буду рядом. Всегда, – приподняв лицо Калума, Майки вытер большим пальцем слезы с его щёк, а затем аккуратно, невесомо и, наверное, даже как-то боязливо прикоснулся губами к губам брюнета. Калум ответил. *** Когда Майкл с Калумом вернулись обратно в посёлок было слишком поздно. Они шли несколько дней, и в один из этих дней Люк покинул их. Он умер на руках Эштона. Вернувшись домой, Калум встретил только отца, который крепко его обнял. Сказал, что ему очень жаль, но Люк, его муж и папа Калума, к сожалению, не дожил. Не дождался возвращения сына. Возвращение мужа дождался, а сына нет. Калум в тот момент расплакался, а Клиффорд принялся его утешать. Калум винил себя в этом. Винил себя в смерти папы. Через какое-то время Эштон благословил Калума и Майкла, ведь между ними вспыхли чувства. И сейчас Калум понимает, что папа был прав, когда говорил, что он, Калум, найдет того человека, который будет смотреть на него с обожанием. Он знает, что имя Майкла для него, Калума, не олицетворяет слово "любовь", а означает "Мир" . Мир с большой буквы, потому что он подарил ему всё. Он подарил ему новую жизнь и высшую степень любви.