***
А начиналось-то всё заурядно. День переваливал за половину. Курсанты после большого перерыва стекались в аудитории, на ходу поправляя ремни и поддёргивая широкие матросские воротники с белым кантом. Аспирант Дмитрий Фицко шагал на кафедру, чтобы взять там материалы для лекции, а заодно мимоходом глотнуть живительного китайского пуэра. С утра маковой росинки во рту не было – всё суета да учебные хлопоты, даже приготовленную невестой Катей яичницу он забыл на сковороде и не кинул в контейнер. Вот уж нагоняй будет. Хотя, может, не будет. Скорее всего, Катюха практично всё съест сама с бородинским хлебушком; да, «готовилось с любовью» - а почему бы ей себя саму не любить? В таких наполовину озабоченных, наполовину лирических мыслях Фицко подошёл к кабинету и потянул за ручку. Заперто. Ничего, дело житейское. Дмитрий зашарил в поисках ключа, опершись плечом о косяк и сосредоточенно копаясь в карманах. И тут с той стороны донеслись поразительно непотребные звуки: возня, пыхтение, стоны, какие-то подавленные возгласы, ругательства с придыханием, пару раз в дверь с той стороны словно ударили ладонью... Фицко не то, что «был поражён» - Фицко откровенно офигел. Что такое?! Как? Невозможно!.. Обрывки мыслей неслись самые дикие. На их кафедре?! Средь бела дня?! Такое?! А главное – кто посмел?! Словно в ответ застывшему в прострации аспиранту изнутри донеслось: - Федь, да вынимай ты наконец... - Не могу, туго идёт! - Ну хоть как-то?! - Нет, никак... Да прекрати дёргаться! И руки убери! О ужас, голоса были до боли знакомыми. Ну да. Иван Иваныч Францев и Фёдор Родионыч Крозенко. Фицко похолодел. Так, словно его обдало брызгами вод Баффинова моря. Так, словно его выставили раздетым на мороз где-то в том же районе. А что, по сути, оно так и было. Еле отходя от шока, Дмитрий сделал то, что обычно делают люди, находящиеся в помещении, а не снаружи – он гаркнул: - Кто там?! Возня чуть стихла, и в ответ Фёдор Родионыч в стиле почтальона Печкина в сердцах рявкнул: - Да никто! Фицко откашлялся и чуть более спокойно, но с вызовом опять крикнул: - У вас там всё нормально?! - Да ещё как, - проворчал Родионыч, - а если ты, Дима, за слесарем сбегаешь – вообще будет зашибись! Дмитрий снова на миг замер, но теперь потому, что его осенило. - Понял! – с облегчением отозвался он и понёсся на первый этаж, где были помещения хозперсонала.***
Если перенестись по ту сторону двери, тоже стоит отметить: день протекал своим чередом, и «ничто не предвещало». Фёдор Родионыч небрежно набросил свой кожаный «чекистский» плащ прямо на рубашку с подтяжками, надел фуражку и проверил карман: да, сигареты и зажигалка тут. Перед парой он собирался выйти покурить: в здании курилок не было, а дымить в форточку строго запрещалось. Родионыч всегдашним агрессивно-стремительным шагом направился к выходу из кабинета, дёрнул ручку, но было заперто. Он механическим жестом крутанул барашек замка, и... снова с нулевым результатом. Тогда он на мгновение остановился, озадаченно глянул на замок и увидел торчащий из скважины ключ. Крозенко кинематографически медленно развернулся и устремил взор на Францева, который сидел тут же за своим рабочим столом и что-то мирно, сосредоточенно печатал. Взгляд его зама был настолько испепеляющим, настолько, так сказать, энергетически насыщенным, что завкафедрой начал поднимать голову от какой-то бумажки, которую искал в стопке, ещё до того, как Родионыч угрожающе протянул: - Ваня... - Чего? – переспросил Иваныч – непонимающе, но уже настороженно распахнув невинные глаза. - Товарищ Францев, потрудитесь объяснить... какого, простите, хуя?! – взорвался Крозенко. Тут выяснилось страшное. По крайней мере, совершенно малоприятное. Дражайший завкафедрой любил поработать в тишине, когда рядом никто не снуёт и не толчётся. Громкость чужого трындежа была у Францева автоматически прикручена в силу некоторой глухоты, но разговоры всё равно отвлекали. Поэтому он позволял себе несколько злоупотребить своим начальственным положением – запереться в свободное время на кафедре. В такой обстановке было здорово покорпеть над статьями и методичками, поперебирать бумажки, попереписываться с зарубежными коллегами. Да в конце-то концов, погонять чаи, перекусить без стеснения, насколько часто и плотно ты это делаешь, потом вздремнуть полчасика на диване за стеллажами – приходилось признать, что чисто в силу возраста лишний отдых не помешает, за день не наскачешься, как тот же Фицко. Да хоть носки переодевай или в носу ковыряйся, что угодно! Красота. А ключ от кабинета был только у пары-тройки избранных, так что полный релакс – чужие не зайдут. Вот и взял Францев привычку закрываться на кафедре – сегодня он также ей не изменил. И чисто на автомате зашёл, поздоровался с сидящим в одиночестве Крозенко – а затем, как типичный рассеянный профессор, закрыл защёлку. Естественно, не проверив наличие ключа в замке. А вот этого - в связи с конструкцией замка - было делать категорически нельзя. - Ох... – сокрушённо покачал головой Иваныч. - Вот тебе и «ох»! – передразнил Родионыч. – Приплыли! - Любимая фразочка, - проворчал завкафедрой. - Ну а что, если так и есть?! Что ж ты за чудо-то за такое?! А ведь Иван Иваныч и в самом деле был в некотором роде «чудом» - то есть человеком уникальным. Во всём, что касалось службы, науки и преподавания он был на высоте. Ещё в советское время он был признан выдающимся полярным исследователем, затем командовал, ни много ни мало, атомоходом «Ямал» - да-да, тем самым, чёрно-красным и «зубастым»! Такое бы не доверили абы-кому. Равно как и ректорство в престижной военно-морской академии, пусть и окончилось оно не совсем удачно – но Францев оказался просто не в то время и не тем человеком, и конфликт был связан не с компетентностью, а с донкихотством в борьбе со взятками и блатом – пиррова победа, чисто моральная, но всё же... Да и сейчас он был одним из самых замечательных научных деятелей. Однако вся бестолковость и невезуха, весь талант попадать в нелепые ситуации распространялись у Францева исключительно на банальные бытовые вещи. Как это раньше не повлияло на карьеру и не замечалось? Быть может, стоило с грустью признать, что он не молодел и постепенно превращался в карикатурного рассеянного учёного? Как бы то ни было, из всего своего окружения только Иваныч мог вымыть пол и тут же опрокинуть на него ведро с грязнющей водой; только Иваныч мог битый час искать очки, хотя они были у него на лбу; только Иваныч мог уронить ключи в шахту лифта; только Иваныч мог наступить на открытый канализационный люк, провалиться туда и сломать ногу – хорошо ещё, жив тогда остался; только Иваныч постоянно забывал зарядить телефон или оставлял его чёрт-те где – так что ищи-свищи его в чистой тундре; продолжать можно было бесконечно. Ну, и вот теперь дорогой Иван Иваныч обрёк себя и верного зама на заточение в кабинете в разгар учебного дня самым глупейшим образом.***
Фёдор Родионыч опять подёргал дверную ручку, пошевелил ключ, защёлку и мрачно проронил: - По ходу, и личинке хана. Потому что кое-кто этот замок задрочил вконец! – едко припечатал он. Францев ответил оскорблённым взглядом из-под насупленных густых бровей, состроил ртом перевёрнутый полумесяц и пробубнил что-то неразборчивое насчёт личного пространства и что, вообще-то, это он тут хозяин. - Тоже мне, - хмыкнул Родионыч, - глаз да глаз нужен за такими хозяевами! И тут же осёкся и кашлянул. Так-то Крозенко не обязан был контролировать всё и вся кругом, всех спасать, в том числе Иваныча. Но его склонная к достоевским переживаниям натура тут же услужливо подкинула порцию самобичевания: «А ведь я же мог это предупредить... Ну нахер я оставил ключ?! А мог бы и крикнуть, мол, там ли он, вынь, всё-такое...». Хотя уж второе вряд ли, защёлку-то повернуть – секунда. И всё равно Фёдор Родионыч ощутил себя виноватым. И от этого ещё больше рассердился: - Бля, Иваныч, ну это ж проклятие какое-то! С тобой куда ни сунешься, везде застрянешь! То в лесу на болоте, то в лесу в сугробе, то в ебенях на остановке в минус двадцать, а то ещё и здесь! Ладно, - смягчился он, - тут хоть кругом люди, есть кому выручить. Францев вдруг изменился в лице, покраснел и буркнул: - Не нужны нам никакие люди. Сами справимся. - Ты долбо... дурачок, что ли? – решил всё-таки последить за чистотой речи Фёдор Родионыч. Иван Иваныч сцепил пальцы и глубоко вздохнул. Вопиющая тупость его промашки была ему очевидна. А значит, будет очевидна и всем окружающим. Так что да, именно. Иванушка-дурачок. Но он собрался, сухо и язвительно проронил: - Никак нет, уважаемый коллега. Просто я – за то, чтобы хранить самообладание. Из любой ситуации есть выход... Крозенко просто ненавидел эти прописные благоглупости и «мотивацию» из уст начальника, и ввернул: - Ага, в окно! - Ну уж нет, для тебя это – вход! – поддел Иваныч. Он припомнил тот легендарный случай, когда Крозенко не пустила в универ охрана под предлогом того, что он пьян, а тот рассвирепел и залез в аудиторию в окно по водосточной трубе и карнизу. Францев сам это лицезрел. А его зам раздражился: - Только не говори, что даже если тебя съели, у тебя минимум два выхода! - Хватит ёрничать! – вспылил Иван Иваныч. – Я всего лишь о том, чтобы вызвать слесаря! А то мы уже вечность тут воду в ступе толчём! Крозенко прищурился: - Ну, вызывай, чё. Иваныч сначала копошился в поисках телефона, а потом огорчённо глядел на потемневший экран с роковой цифрой: 1%. Тогда он достал из ящика зарядное устройство – в кои-то веки оно там лежало, аллилуйя! – воткнул в розетку, сунул шнур в разъём и минуты на три застыл, гипнотизируя злосчастный аппарат. Но, увы, циферка так и не менялась. Более того, экран вовсе почернел и печально погас. Иваныч, нахмурившись, ещё какое-то время хмыкал себе под нос: «Ничё не понимаю...», теребил то штепсель в розетке, то шнур, втыкал зарядное вообще во все розетки подряд. Родионыч издевательски наблюдал за ним, скрестив руки на груди, и вправду напоминая в своём плаще НКВД-шника. «Мартышка и очки, ей-богу, - подумал он. – Называется, «то к темю их прижмет, то их на хвост нанижет, то их понюхает, то их полижет...» Наконец, Иван Иваныч развёл руками со скорбным выражением: - Похоже, у меня зарядка накрылась. Может, с твоего позвоним? Фёдор Родионыч снисходительно поднял брови: - Ладно. Можно и с моего. - Но, сделав только шаг к своему столу, замер как вкопанный и простонал: - Бляяяя... Я его в аудитории оставил! Думал вернуться ведь! На лице Францева заиграла торжествующая улыбка: - Хах, один – один. Ладно, тогда с рабочего! Он выудил откуда-то с полки справочник служебных номеров, отыскал нужный и набрал. Но по мере того, как привычным скособоченным движением прижимал трубку к уху – правой рукой к левому здоровому уху – лицо его мрачнело. - Ну, а у тебя там что? – бросил Родионыч. - Да его нет на месте, где-то шарится! – гневно воскликнул Иваныч. – Ох уж эта вузовская практика! Безобразие! Ну уж нет, у меня сейчас лекция! С этим он нервно ринулся к двери и начал терзать несчастный замок. Это был жест чистого отчаяния. - Да без толку! - Нет-нет! Вон! Ключ вроде пошёл! – радостно воскликнул Иван Иваныч. Родионыч кинулся следом: - Отойди! Ещё сломаешь! Вот с этого и началась их нелепая и яростная толкотня у двери, звуки которой услышал Фицко.***
Тем временем, Дмитрий галопом нёсся вниз по лестнице. Пары уже начались, пять минут назад; в морской академии нравы царили не настолько вольные, чтобы действовало негласное правило: «Если препода нет пятнадцать минут, то валим» - но ситуация складывалась каверзная. Каково было разочарование и возмущение Фицко, когда выяснилось, что слесаря на месте нет, а будет ли он сегодня, вообще непонятно. Тогда Дмитрий предупредил охрану о приходе мастера и принялся названивать в разные сервисы. В одном из них его попросили прислать фотографию замка, и неутомимый аспирант со всей своей спортивной прытью помчался обратно. - Сейчас всё сделаем! – ободряюще крикнул он через дверь, отослав снимок. - Дима, простите, Бога ради! – раздался виноватый голос Ивана Иваныча. – Мы вас зря гоняли! Уже сами позвонили, штатного слесаря нет – или вы кого-то другого вызвали? - Да вот, консультируюсь! – всё так же энергично, по-комсомольски, в духе Францева, отвечал Дмитрий. И тут выяснилось, что фигушки «сделаем». Замок на кафедре вывинчивался не снаружи, а с торца. А тут, как говорится, медицина бессильна. Фицко вновь похолодел, как от порыва ледяного ветра, и нервно нажал на телефоне «отбой». - Ну чё там, блин? – нетерпеливо спросил Фёдор Родионыч. - Ща-ща! – с лёгким раздражением отозвался Дмитрий. Секунда, другая, третья. Хорошо. Минус вариант. Значит, остаётся один-единственный с учётом того, что дверь на кафедре открывается вовнутрь. В голове бывшего десантника созрел отчаянный тактический план. Не говоря ни слова, он устремился теперь в другую сторону – к аудитории, где должен был проходить семинар у Крозенко. Когда Фицко твёрдым шагом вошёл, то по рядам курсантов прокатился едва слышный ропот, все отложили телефоны, повернулись к аспиранту, выпрямились, а с задних рядов донёсся подобострастный голосок: - О, вы на замену? А мы уж думали, что пары не будет! - Не обольщайтесь, Хижняк, всё будет, - холодно отрезал Фицко. Щуплый рыжеватый курсант с бородкой состроил выражение «а я чё? а я ничё...» и картинно пожал плечами. - Озеров! – зычно выкликнул Фицко. - Я! – густым басом отозвался здоровенный плечистый детина, тоже бородатый, и выпрямился за партой, словно солдат по стойке смирно. - Я снимаю вас с пары. Идёмте со мной. - Есть! Озеров выбрался из-за парты и чуть не маршевым шагом заспешил к выходу. Он явно следовал старинному наказу Петра Первого, что перед начальством вид надлежит иметь лихой и придурковатый. - А почему только Озеров? – не утерпел всё тот же Хижняк и оглянулся по сторонам, ища поддержки: мол, за всех вас тут радею. Аспирант снисходительно обернулся и хмыкнул: - А потому что вы, Корней, фактурой не вышли. Вы, извините, дрищ. На лисьем личике Хижняка проступило недоумение и праведная обида. А прочие зашушукались: это что за интересное явление, что курсантов по физическим параметрам отбирают? Какое такое особое поручение? Что вообще происходит?..***
А происходило следующее. Аспирант и курсант торопливо подошли к кабинету кафедры гидрографии, и Фицко грозно, как слепой Пью из «Острова сокровищ», приказал: - К чёрту дверь! Для полного погружения Озерову стоило переспросить: «Не понял, сэр?» - но он просто нахмурился и озадаченно промычал: - В смысле?.. - В прямом! – огрызнулся Фицко. – Замок сломался, вывинтить невозможно, а открыть – нужно. Ясно? - Так-то ясно, - почесал в затылке Озеров, - а нам ничего за это не будет? - Это я беру на себя, - непреклонно заявил Дмитрий. - Ладно, - мотнул головой курсант, мол, моё дело маленькое. Озеров отошёл, примерился и с разгону влетел мощным плечом в дверь – бух!.. Звук так и раскатился по всему пустому коридору. - Ещё! Внутри кабинета Иван Иваныч и Фёдор Родионыч очумело переглянулись. - Кажется, спасательная миссия началась, - пробормотал Францев. – Вот только я не думал, что будет так радикально... - Ой, да насрать! – махнул рукой Крозенко. В течение следующих пары-тройки минут разворачивался настоящий блокбастер. Спасатели изо всех сил атаковали злосчастную дверь, спасаемые с надеждой прислушивались к яростным ударам. - А это вообще законно? – засомневался Иваныч. - Говорю же, насрать! – повторил Родионыч, раздражённо одёргивая полы плаща. Из-за суматохи и нервов он так и остался в верхней одежде, а потом ещё подумал, что после таких приключений уж точно грех не выскочить курнуть – раз уж семинар пропал. Бух!.. Бах!.. Бух!.. Озеров кидался на дверь, как бык на тореадора, лишь с краткими передышками – она пока не поддавалась, хотя уже начинала заметно дрожать. Курсант несколько запыхался, так что Фицко предложил сменить его – а заодно и тактику, вспоминая приёмы восточного боя и примериваясь. А внутри кипели страсти. - Ну же, ну же!.. - взволнованно приговаривал Иван Иваныч, как болельщик на матче. Прислушиваясь к ударам, приглядываясь к вибрации дверного полотна, он аж подступил почти вплотную. Фёдор Родионыч и сам так напрягся в азарте, что не сразу сообразил и запоздало бросил: - Да отойди, зашибёт! И в эту самую секунду Дима Фицко, как Джеки Чан, со всей дури с вертухи засадил ногой по замку. Дверь с грохотом распахнулась и влетела прямо в Иваныча. - Ааа!.. Францев отшатнулся, споткнулся и повалился прямо на Крозенко – так что грохот получился двойным. На миг повисла немая сцена. Незадачливые преподы ошалело переглядывались, переводя взгляд на встрёпанных Озерова и Фицко. Те в таком же остолбенении уставились на спасённых – но, возможно, пострадавших. Первым очнулся Дмитрий: - Иван Иваныч, вы не ушиблись?! - All well, - кряхтя, но очаровательно улыбаясь, отозвался Францев, пытаясь принять сидячее положение. Эта фразочка у него такой же фирменной, как «Приплыли!» у Крозенко, хотя сам вид завкафедрой – на полу в дурацкой раскоряченной позе с явно ушибленной спиной, говорил об обратном. А Родионыч, также покрякивая и не спеша садясь, проворчал: - Ну надо же, вежливые люди пожаловали! А чё не через окно, как в «Морских дьяволах»? - А потому что окно – это ваша специфика! – огрызнулся Фицко. - Во сговорились вы! Да я тебя сам ща в это окно выкину, а Катюхе скажу, что так и было! - Федя! – прикрикнул Иваныч. Так бы они и снимали стресс перепалкой, но тут в проёме замаячила длинная большая фигура, отодвигая Озерова, который только стоял и смущённо любился. И раздался громкий голос с противными резкими нотками: - Это что тут за разгром?! Что за террор средь бела дня?! На сообщение от охранников, которые всё видели на камере, явился не кто иной, как декан Арктического факультета Иван Николаич Ростов. Его появление не предвещало ровно ничего хорошего.***
- Так-так-так, - медленно проронил Ростов. Пока что он не орал. Пока что он оценивал обстановку. Он всегда так делал, а уж потом принимал решение, устраивать кому-то разнос и избиение самооценки хладным змеиным тоном или на повышенной громкости. Иван Николаич, недобро усмехаясь в щетинистую седую бороду, свысока обозревал место происшествия. Он любил перемежать ношение кителя дорогими костюмами, чтобы ещё больше подчеркнуть свой статус и достаток, но сегодня как раз был в полной капитанской униформе – и это ещё больше контрастировало с жалкими гражданскими костюмами презренных дебоширов. Сразу видно, кто здесь власть, а кто так, шушера... Выдержав театральную паузу, Ростов издевательски процитировал: - Вы что-то делали тут на полу? Вы делили деньги? Продолжайте, продолжайте, я посмотрю. Он окинул взглядом раскатившуюся на полкабинета железную мелочь из карманов Родионыча. - Мы всё объясним, - буркнул тот. - Ах, ну тогда не посмотрю, а послушаю! – сказал Николаич и картинно оперся о косяк. – Перед тем, как в ментовку кого-либо сдавать. Несколько сбивчиво все трое фигурантов – четвёртый, Озеров, отошёл чуть в глубь коридора и молча стоял там дуб дубом – объяснили патовую ситуацию с замком. Брови у декана поползли вверх, и он прошипел: - Я вам в порядке одолжения объяснял, где как поджать, где подвернуть, но вы не соизволили... Хех! Как так вообще вышло? А?! Отвечайте! – рявкнул он. Пришлось сознаться. - И кто такой уникум, кто такое сделал? А, подождите, вариантов же всего два. Иии... почему я не удивлён?! – воскликнул Ростов, продолжая издеваться. – Ну кто у нас такой гений в практических вопросах?! Он сверлил долгим взглядом Францева, да так, что это прям всем было заметно. Тот от стыда готов был провалиться сквозь два этажа академии, а там уж и сквозь землю. Иван Иваныч почувствовал, что внезапно и как-то очень противно вспотел. Пот бисерными росинками выступил на лбу, мерзкими змейками пополз по шее, по спине, по груди, марая свежевыстиранную рубашку. Иваныча бросало то в экваториальный жар, то в полярный холод. Перед ним маячила ехидная рожа старого декана, а он так и не мог отвести глаз, ну точно кролик перед удавом – и так и сидел, выпучив глаза, судорожно дыша, разве что язык не высунув. И тут Иваныч заметил, что Николаич переводит взгляд куда-то ниже... Ростов вдруг осклабился и, оттолкнувшись от косяка, почти в истерике расхохотался и захлопал в ладоши: - Ну вы даёте! Пиздец! Да у нас тут сексуальный скандал похлеще, чем в Белом доме! Ай да Францев, ай да сукин сын!.. Иван Николаич в чём-то напоминал Крозенко: в сарказм и иронию он умел, но был знатным грубияном. Несчастный Иваныч умоляюще прошептал, тайком полуобернувшись к Родионычу: - Что такое, Федь? Я не по... - Вань, - перебил Крозенко таким же свистящим шёпотом, - у тебя, это... штаны... - Что «штаны»?! - Сам смотри! – шикнул Родионыч, выразительно дёрнув головой туда, куда вперял взор декан. Иван Иваныч посмотрел вниз и обомлел: у него была расстёгнута ширинка. Полностью.***
Францеву захотелось скоропостижно скончаться от позора. Хотя в следующий миг он подумал: в таком неприглядном виде – не вариант, вот застегнётся последним движением, тогда и можно. А Ростов продолжал угорать: - А вырядились-то как! Ролевые игры! Кожа, подтяжечки, хуё-моё!.. Тут уже Крозенко покраснел как рак и выругался сквозь зубы. С одной стороны, грозного декана так разбирало от хохота, что это могло сулить помилование, с другой стороны, от унижения все присутствующие словно грязи наелись. - Не, я понимаю, - хрюкал Николаич, - у вас близкие отношения, вы старые приятели... но, может, уже староватые, а? - А вы не завидуйте! – вдруг выпалил Родионыч. Фицко очень сильно захотелось ему вломить. С ноги. Как в дверь. Хотя ясно было, что лежачего – точнее, сидячего – не бьют. - Охохо! – не унимался Иван Николаич. – Я не завидую, так, удивляюсь! Сколько чудных открытий! А сколько исследований, да? Кстааати!.. Может, товарищ Францев в Арктике не только мишке флажком махал, а? А?!.. Происходящее начинало напоминать кошмарный фарс. Тем временем, за спиной декана пару раз промелькнули какие-то тени – некто шастал по коридору. - Так вот какую «колбаску», должно быть, имеет в виду товарищ Францев, когда уходит на обед... Ну чё, товарищ Крозенко, вкусно?! - БЛЯТЬ!!! Этот вопль прозвучал хором – да так, что чуть стёкла не задрожали. Оба недавних узника синхронно вскочили на ноги и пошли прямиком на декана. Терпение лопнуло. Иван Иваныч ринулся к Ростову и гаркнул так, что аж покраснел: - Угомонись! Угомонись, чертила, пока я тебя не придушил на месте! Николаич отшатнулся и захлопал глазами, разом заткнувшись. А случай был классический. Францев натерпелся столько и по жизни, и лично от Ростова, что сжатая пружина распрямилась. Иваныча довели. И не впервые. Однажды он уже наорал на декана перед конференцией, а потом опустил на фуршете, не вынеся критической массы унижений. Но, видно, упёртый Ростов в виде психзащиты решил это стереть из памяти или считать дурным сном – показалось, мол – а теперь восстановить статус кво, так и сяк размазывая Иваныча, пользуясь дебилизмом ситуации. Но нет. Ростову не показалось. Францев не просто заорал и обратился к декану на ты, чего никогда себе не позволял. Францев изменился в лице и зыркал на него, как англичанин на француза в Трафальгарской битве. И до греха вполне мог дойти. В состоянии аффекта, так сказать. «Ёптвою мать, ну и псих», - мимолётно подумал Ростов и глухо, растерянно процедил сквозь зубы: - Да вы тут и правда ненормальные... Всё, я к вам на кафедру ни ногой. А то ещё, - криво ухмыльнулся он, - запрёте меня тут вместе с собой. - Вы не в нашем вкусе, - крикнул Крозенко, - будете тут скрипеть своими артритными суставами, как кровать пружинками! - Минуточку! – встрепенулся, было, Николаич, отвлёкшись на Родионыча. Но Иваныч был тут как тут: - Никакой минуточки, вали отсюда! Балаган устроил! Я те щас покажу! – и снова попёр на Николаича, как был, в расстёгнутых штанах. - Не надо мне ничего показывать! – побледнев, взвизгнул декан, отскочил в коридор и помчался по нему с невиданной скоростью. Только и слышны были звуки его тяжёлого галопа. - Эка прыть у него появилась! – фыркнул Фёдор Родионыч. – Так и поскакал козлом! - Козёл и есть, - буркнул Иван Иваныч, попутно неуклюже приводя себя в порядок. – И пусть теперь не жалуется, что ему тут в историческом здании лифта не хватает. Старый, мол. Зато шутки а-ля ПТУ...***
Раздался тихий скрип двери – её притворил до сих пор молчавший Фицко, оставив щёлочку, и выговорил: - Это было... мощно. - А то! – боевито отозвался Родионыч. - Спасибо, Дим, - вдруг сникнув, устало произнёс Иваныч. – Но... Уж теперь я точно не знаю, задержимся мы на этой работе или нет. - Ну... в прошлый раз тактика вроде сработала? – деликатно проронил Дмитрий. - Во-во, - поддакнул Фёдор Родионыч. Францев тяжко вздохнул. Он израсходовал на гневную вспышку весь запас энергии и выглядел крайне потерянно, обнять и плакать. Теребя галстук, он шаркающей походкой подтянулся к своему столу и привычным жестом судорожно зашарил в ящике в поисках заветной валерьянки. Сообразив, что к чему, Фицко скользнул к своему рабочему месту и прихватил со стола бутылку минералки. - Понимаете ли, коллеги, если мы пока можем так называться, - всё так же вздыхая, проговорил завкафедрой, - ситуация ситуации рознь... Тогда это были слова, а сейчас, ну, порча имущества? Он заглотил махом четыре таблетки и продолжал: - И тогда всё было между своими, э, лояльными лицами. Фуршет не в счёт, но там и формулировки были... непрямые, что ли? А сейчас?! Ну, это, как говорил капитан Врунгель, скандал, непоправимый скандал! – слабо попытался пошутить Иваныч. На какое-то время на кафедре воцарилось тягостное молчание. Наконец, Фёдор Родионыч хлопнул ладонью по столу и заявил: - А я знаю, что делать! Погнали к ректору! - Это что, к Боровскому?! – вытаращился на него Иван Иваныч. - Ну да, к Ивану Петровичу! – воинственно подтвердил Крозенко. – Всё ему расскажем! Про то, что Ростов оскорбляет подчинённых! Завкафедрой растерялся. Он аж зажмурился и помотал головой, словно утрясая беспорядочные мысли. Наконец развёл руками и сказал: - Всё это, конечно, прекрасно. А как мы докажем, что всё было именно так? Что, если нас обвинят в сговоре? Фицко прищурил свои татарские глаза: - Не обвинят. Я на диктофон записывал. Пока Николаич там в остроумии упражнялся и, как глухарь на току, ни хрена вокруг не замечал. Завкафедрой и его зам обернулись на него с изумлением. - Я, конечно, десантура, но не тупая, - с лёгким кокетством усмехнулся Дмитрий. - А как же... наши собственные, так сказать, реплики? – кисло осведомился Иван Иваныч. - А я их подтёр, - хитро подмигнул аспирант. – Аккурат до вашего, хм, общего возгласа. - Во! Вот это я понимаю! – восхищённо воскликнул Фёдор Родионыч и поглядел на Диму с признательностью. Но Иван Иваныч, который обычно был записным оптимистом, на сей раз поумерил восторги и озабоченно спросил: - Товарищи, но что, если Ростов уже сам к Боровскому побежал? - Так вот именно! Поэтому – на старт, внимание, марш! Не успел завкафедрой опомниться, как зам уже схватил его за рукав и потащил к выходу. - Вот как дойдём, у тебя там таблэтки растворятся, ты и успокоишься, всё изложишь. Выйдя из кабинета – который теперь невозможно было запереть – вся троица преподов с удивлением обнаружила до сих пор мнущегося снаружи Озерова. - О, Савелий, - проронил Фицко, - а вы что здесь делаете? - Ну, вы, Дмитрий Романыч, сказали идти с вами, - пробасил тот, - я и пошёл. Идти обратно не говорили. Я и стою. Крозенко не выдержал и, прыснув, вполголоса процитировал Францеву: «Мне доктор сказал ходить – вот я и ходю», и тот слабо улыбнулся. - Чудно! – воскликнул аспирант. – Просто чудно! Вы видели, что происходило? - Видел. - Слышали? - Так точно. - Значит, приказ идти со мной остаётся в силе, - весело объявил Фицко.***
По пути к кабинету ректора преподы негромко болтали для сброса напряжения, а позади послушным бычком тащился Озеров. Тем временем, Крозенко с присущей ему бесцеремонностью рассуждал: - Вот ты, Иваныч, когда в Кузнецовке ректором был, тебя тогда сталинскими доносами с места вышибли – дурак, мол, этакий, да некомпетентный, да такой-сякой-немазаный... А ты сидел сопли жевал, думал, я хороший, меня и не тронут – ага, щас! Надо шустрей быть! Вот мы ща как вдарим... - Не всем же быть шустрыми, - недовольно вступился за научрука Дмитрий. - Вот именно, - проворчал Францев. – Тем более, хм... Может, и не такой я хороший. Мне вот моё поведение в моменте, как бы сказать, в кайф – зато потом даже стыдновато как-то бывает... - Ты просто не привык! На самом деле это потенциал здоровой агрессии. Ты только с виду хлебушек – точнее, не, не так. Хлебушек, да внутри с гвоздями! Это как в сериале Блэнки с вилками! Тобой любой Туунбак подавится! - Как бы мне какой-нибудь Туунбак чего-нибудь не оторвал, - пробормотал Иваныч, - да и вам тоже. Однако, они пришли. Секретарша слегка удивилась столь многочисленной и разношёрстной делегации и велела подождать. Посетители присели на объёмистые кожаные диваны – только Озеров скромно остался стоять в позе королевского гвардейца – и принялись, коротая время, рассматривать интерьер. Пускай Францеву, Крозенко и Фицко доводилось бывать тут и раньше, а поглядеть было на что. Приёмная господина Боровского была обставлена в соответствии с историческим статусом здания академии, во вполне адмиралтейском духе: на лепном потолке разлапистая бронзовая люстра, на стенах панели карельской берёзы, тёмно-зелёные обои и картины русских маринистов – Боголюбова, Лагорио, Блинова, Гриценко, Беггрова, ну, и куда ж без Айвазовского – галерея, да и только. Вдруг Фёдор Родионыч наклонился к Ивану Иванычу и тихим заговорщицким шёпотом спросил: - Слышь, Вань. А ты скажи всё-таки, как это у тебя так вышло? Со штанами-то? Иван Иваныч вздрогнул и поморщился: - Дались тебе эти штаны, Федь. Нашёл, что обсуждать. - Да интересно же! Иваныч беспокойно, украдкой оглянулся и промямлил: - Мне неловко... Родионыч приглушённо хыхыкнул: - Ой, блин! После всего, что было, и неловко?! Давай, колись. Францев шумно вздохнул и склонился к уху коллеги. Фицко сощурился на них, как собака-подозревака, но на самом деле ничего криминального и ничего необычного в рассказе завкафедрой не было. Иван Иваныч очень любил покушать, это знали все – вполне невинная и даже милая слабость. Правда, иногда она всё-таки доставляла неудобства, как физического, так и психологического свойства. С собственным весом и фигурой у капитана Францева были сложные отношения. С одной стороны, он принял, что никогда уже не будет стройным оленем, как в тридцать лет. С другой стороны, когда ощутимо полнел, то начинался дискомфорт, причём самый разнообразный. Мало того, что двигаться становилось тяжелее, а одежда неприятно жала, так ещё и жена, Евгения Ивановна, принималась его критиковать и твердила, что пора бы сесть на диету. И ситуация складывалась двойственная. Опять же, с одной стороны, Женечка любила его дородную фигуру, обожала его обнимать, тискать, как кота, с придыханием называла «мой пирожочек», «мой тюленчик» и всякими подобными прозвищами, ей нравилось ему готовить и кормить всякими вкусностями. И тогда Иваныч ходил счастливый. Но в какой-то момент она становилась непреклонна, окидывала его беспощадным взором, заявляла, что пора на диету и что, дескать, «пузо торчит». Ну так ё-моё, запутавшись, думал несчастный Иван Иваныч, оно ж типа и всегда торчит, это постоянная конфигурация... И поначалу слегка обижался: то сюси-пуси, а то он ей статью не вышел – что за «качели»? И в принципе, при его общей шкафообразности довольно много кило туда-сюда не так заметны, как на человеке менее крупном. Но он понимал, что это лишь отговорки, а по сути жена права, притом в первую очередь заботится о его здоровье и комфорте, а уж мотивирует, как умеет – методом кнута, а не пряника. Однако при всём этом осознании товарищ Францев очень переживал. Ему казалось, что его несовершенство так и бросается всем в глаза. Казалось, что у кого-то нет-нет, да и мелькают мысли, что негоже моряку, пусть и давно на пенсии, иметь такую безобразную фигуру. Ему делалось стыдно за то, что он в принципе ест, и было неприятно, если кто-то видел, как он ест. Короче, загонялся он дико, не хуже двадцатилетней барышни. А как справлялся со стрессом? Правильно. Заедал его, тем самым усугубляя ситуацию. Правда, сам понимал, что делает хуже и что долго так длиться не может, но позволял себе пару-тройку деньков пищевой хандры – а там уж усилием воли брался за себя. И вот как раз сейчас у Иваныча случился такой период, когда он был категорически не в форме и грустно, очень грустно собирался с силами в неё возвращаться. На душе было паршиво донельзя, голова ватная, так что и защёлку в кабинете он повернул на автомате, потому что был рассеянным из-за общей подавленности и всяких «загонных» мыслей. А вообще, последнее время он часто закрывался на кафедре конкретно для тайных перекусов, чтоб не светиться ни перед кем. Да и сегодня пришёл туда «нажраться с горя». А ширинка у него разъехалась при полёте на пол, потому что перед этим он расстегнул заветную пуговку на брюках, чтобы было, куда жрать. И хотя бы в процессе не испытывать угрызений.***
Конечно, всеми тонкостями и подробностями своих переживаний Францев делиться не стал, и так про него говорили, что он натура слишком уж ранимая и чувствительная. Он изложил всё серединка наполовинку, пересыпав самоиронией. Однако Фёдор Родионыч всё-таки покачал головой, тронул его за плечо и с улыбкой проговорил: - Бля, бедный Иваныч! Ну, ничё, ничё... Утешение было вполне в духе Крозенко. Он был из тех, чьи поздравления в стиле: «С ДР!», или «С НГ!», а тосты – «Ну, будь!». Однако сейчас это было самое то. Тем более, что следующая фраза тоже приходилась как нельзя лучше к месту: - Прорвёмся. Тут как раз делегацию и пригласили к ректору, и они дружной толпой пошли жаловаться. Боровский несколько опешил при виде такого табора, и с его длинного острого лица словно с портретов осьмнадцатого века сразу слетела вся чопорность, уступив место живейшему любопытству. А самое главное, что оно постепенно сменялось сочувствием. Иван Петрович то и дело повторял: «Ну и ну...» - а в конце концов подытожил: - Нет, господа, вы правы, это форменное безобразие! В итоге вредному декану Ростову был объявлен выговор, а участники событий были полностью реабилитированы. Правда, потом по факультету всё равно ходили легенды о том, как Фицко и Озеров штурмовали кафедру, ползли слухи о том, что Ростов извращенец, а Францев и Крозенко, оказывается, могли быть товарищами, кхм, нетрадиционными, но слишком хорошо шифровались – однако это уж было побочным эффектом. Главное, что замок на кафедре гидрографии был поменян буквально на следующий день.