Свой Демиург

Знакомство

Был поздний вечер или уже ночь. Он сидел на кресле, вальяжно закинув одну ногу на другую, держал гитару в своих руках и небрежно перебирал струны, пытаясь вычленить хоть каплю мелодии. У него это не удавалось. Я же пытался сосредоточиться, передо мной стояла долгая и кропотливая работа, которую я только-только хотел начать, как вдруг мне решили устроить нежеланное выступление. Не хотел бы прерывать его, но и мириться с подобным проявлением лени я не стану. — Почему сейчас, а не завтра, не послезавтра и не после послезавтра, почему именно сейчас? — Я вспылил на него и считаю, что весьма обоснованно. — Не знаю, сейчас захотелось, всё равно нечем заняться. — Услышав мой тон, он убрал инструмент в сторону и посмотрел на меня. — Ты верно издеваешься надо мной, ты выкупил её две недели назад, но вспомнил про неё только сейчас, так ещё и под ночь, когда я начал работать. А тебе самому ничего не надо делать, да и на кой черт тебе сдалась эта ерунда. — Это не было вопросом, скорее вопросительное утверждение, пусть таких и не бывает, но ответа я не ждал. — Ты не прав, — Он прошёл к кровати и лёг в неё, — Это гитара, а не какая-то там ерунда — Конфликта он не желал, а по сему сразу прекратил игру, но всеми силами продолжал обороняться, стоя на своем, — Я купил её на последние деньги. — Такая бесполезная безделушка в его условиях, но почему-то нужная ему одному. — Ты действительно думаешь, что будешь учиться на ней играть? — Пробормотал я себе под нос и потянулся за ручкой, следовало начать работу. — Мне кажется у тебя даже времени не будет на эту безделицу. — Ты как всегда в меня не веришь, а я ведь ещё книг прикупить решил, ну со следующей получки. — Он накинул на ноги одеяло и сильнее вжался в кровать. — Я в тебя верю, но ты совсем с катушек слетел, раз решил успеть всё и сразу, да и что за получка, ты начал работать? Он шмыгнул и натянул одеяло ещё выше, — Не придирайся к словам, ты понял о чем я говорю. — И закрыл глаза локтевой ямкой, так он закрывался от света, боролся за сон и давал понять, что разговор ему надоел. — А книжка интересная... — Продолжил он, но я тут же его перебил — Тебе же хуже будет, у тебя спросят куда делись те деньги, что тебе отправили на месяц, — Я продолжал писать, писать нужно было ещё много и долго. — Ну и спросят, ну и отвечу я, ну и есть у меня деньги, ну и всё равно мне много не надо, — каждое новое "ну" он говорил громче и отчётливее, пока я не решил прервать его. — Есть деньги? — Я сказал, повысив тон голоса, обдумал и продолжил, но уже мягче. — Хотя, ты прав, тебе много и не надо, был бы я на месте твоих родных я бы не стал так переживать, но и их можно понять. — Понять... понять... — Зачем-то он сказал это несколько раз и после этого в комнате повисла тишина, нарушаемая редким шуршанием бумаги и царапаньем шариковой ручки по тетрадному листу. Нужно было доделать всего ничего: одну или две лекции, один проект, поставить будильник, принять душ и отправиться спать. Надежда на здоровый, нет, хотя бы какой-нибудь сон, быстро сыпалась в диалоге с этим бездельником. Саша, но скорее Санëк или Сашка в редких кругах или случаях Александр, а в ещё более невозможные ситуации даже Александр , но такие ситуации нереальны, конечно если его не решили выпороть за шалость или оплошность, но даже тогда зовут по фамилии, а кто из мужской половины семьи обязан подойти поймет виновник. Хотя сложно сказать, что его можно выпороть, только если он сам захочет, ну или в шутку, да и не порол его никто и никогда, вроде бы, по крайней мере ему не казалось, что это было больно, скорее обидно, но не более того. Я посмотрел на него, изучая торчащую из под одеяла голову с темными, прямыми волосами, немного длиннее средней длины, ноги, выглядывающие на другой стороне с надетыми носками, носки - верный признак того, что он ещё не собирается спать, скорее всего будет ходить по квартире, стоная о всем, что его терзает, и делая всё, что можно и нельзя, кроме чего-то полезного. Я смерил его взглядом, от макушки и до кончиков пальцев. Рост наверное метр и восемьдесят пять, может больше, может меньше, да какая разница, все кто выше восьмидесяти то высокие счастливчики. И широкие плечи, что показывались небольшими бугорками с разных сторон, будто этого ему было мало, на ещё одни, последние деньги, он купил гантели и на моё удивление, проводит он с ними больше времени чем с гитарой, хотя так хотел начать учиться играть. И кажется будто учебники для него куда тяжелее чем эти железяки, не знаю как ещё объяснить откуда такая сложность - поднять и открыть книгу, хотя бы ради вида. Обещал ведь своим родным преуспеть в учёбе, пусть он и продолжает хорошо учиться, а на него ещё не жаловались преподаватели, только он и успевал на кого-то жаловаться, постоянно, и не только на учителей, но благо, что не на меня, с ним и так жизни нет, а так и вовсе бы с ума сошёл. Я продолжал писать, выкинув лишние мысли, насколько это было возможно, в моей то ситуации, когда твой сосед вновь ноет тебе о своей жизни и у него постоянно играет что-то в одном месте, на улице необычайно быстро темнеет, даже для зимы с её долгими ночами, из-за чего раньше клонит в сон, силы быстрее кончаются, а моральное состояние, пусть у меня и поверхностное понимание этого термина, было не самого лучшего уровня. "Лекция №6" Было выведено на чистом тетрадном листе, выделено маркером бледно-синего цвета, а в углу страницы написана дата, в которую проводилась эта лекция и я начал переписывать с тетради моего одногрупника... "Бог мёртв - так писал Ницше", - три листа бессмысленного философского трёпа, ещё немного и я сам помру, но именно, что ещё немного, так что я успею до двух ночи. "Следует понимать это выражение, как нравственный кризис человечества...", совсем скоро я закончу, затем проект и тогда я со спокойной душой смогу отдохнуть. — Тебе там спать не охота? Я вот хочу. — Саша решил потревожить меня глупым вопросом. — А кто не хочет, нормальные люди давно спят, это я хернёй страдаю, пишу что-то, а ты бы спасибо сказал. — Да ладно тебе, просто спросил, лучше я комнату проветрю, приток кислорода тебе устрою, а потом разомнëмся, спать перехочется. — Хорошо, но не заболей, я не хочу таскаться по врачам и тратиться с твоей и так дырявой получки ещё больше, — Я сложил руки на стол, потянулся, так чтобы спина прохрустела и продолжил писать. — И ещё, не отвлекай меня, всего ничего осталось, а ты решил меня своим бездельем потравить. — Не бубни давай, я же о тебе беспокоюсь, лёг бы спать, твою писанину не потребуют ближайшие несколько дней, успеешь сделать о праздника, так что оставь на потом. — Скоро Новый год, у нас же начнутся праздничные каникулы, поэтому я торопится дописать и доделать всё долги, в новый год следовало переходить без них. Игра недогитариста сменилась грохотом и шумом гантель. В его руках уже играли эти железки, неохотно и тяжело, но как он говорил, когда я замечал это: "Я ещё не разгорячился, а дальше будет легче", затем, по всем обычаям, что воцаряются тут очень быстро и на столько же быстро сменяются новыми, он начинает приседать и делать прочие телодвижения, в общем всё чтобы не уснуть. — Я закончу на этом, — Положив ручку, я демонстративно погрозил Саше пальцем. — Но мне ещё проект делать, так что молчи и не упоминай при мне сон. Отложил тетрадь в кипу других, таких же забытых, и открываемых лишь по особым поводам, например, проверка лекционного материала, затем я включил ноутбук, открыл в нём браузер и напечатал в поисковой строке - "Внешняя политика Петра Первого: Северо-западное направление". Сотни тысяч результатов поиска, зачем мне показывают так много ненужного материала. Интересно, есть ли безумец, что решил посмотреть их все, но нет, самое интересное это какого понимать кому-то, что его труд сейчас может быть самым последним, стотысячным, таким далёким и ненужным никому, забытым и всеми пропускаемым, как не нужный и бесполезный. Если бы я был тем самым безумцем, то просмотрел их все, особое внимание уделил бы самой последней ссылке, а потом нашёл бы автора и пожал ему руку, виртуально конечно, ведь любой труд стоит уважать и ценить, а может мне просто стало жалко этого человека, но я начал отвлекаться. Первая ссылка - википедия. Меня пошатнуло, а глаза резко ослабли, да так что веки стали тяжёлыми вратами, закрывающимися под собственным весом, а руки и ноги обмякли - то были разваренные макаронины, не способные удержать моё тело, чего уж говорить об походе до кровати, не упираясь на мебель и путаясь в своих же шагах. Очень давно я подобного не ощущал, два дня бодрствования не дадут мне ничего хорошего кроме как скорой погибели, тяжёлой, страшной, но зато спокойной, конечно спокойствие придёт после смерти, но зато оно вечное, да мне бы и восьми часов хватило, а лучше недельки или двух, просто вечность звучит слишком скучно да и строго. Но не смотря на вероятный исход моих самоистязаний, мне нравилось это странное ощущение, может быть я сонный мазохист, не знаю есть ли вообще такие, можно быть я первый в своём роде, есть за что гордиться, хотя я точно мог назвать ещё нескольких таких же бедолаг. Пусть я не мог говорить за них, но мне почему-то было приятно это состояние, я даже придумал ему название - "Сонное опьянение", когда ты ничего не можешь, на столько измотан и слаб, когда пытаешься писать и не моргать, не закрывать глаз, закроешь хоть на секунду, а затем на две, три и четыре, а может быть и пять секунд тебе ничего плохого не сделают и вот ты лежишь на столе, осознавая,что если уснёшь, то уснёшь на долго, проспишь первые пары, а может даже и не проспишь, но не подготовишься, а иногда это намного страшнее, чем не прийти вовсе. Но оба варианта мне не нравились, проспишь и ты подставишь тех кто тебе доверился, нет, я не имею в виду родителей, а всех тех, решившихся сделать с тобой парный проект, а если не проспишь, но всё равно уснёшь, то значит не подготовишь свою часть работы и будешь ты третьим лишним, преподаватель, твой товарищ, повезет если он продолжит тебе таковым быть и ты, настоящий идиот, зато по настоящему выспавшийся идиот. Перед другими это как минимум некрасиво, а как максимум это самое настоящее предательство, хорошо что я почти закончил и оставалось буквально несколько штрихов. Не решаясь бодрствовать ещё час или два, а от того просыпаться ещё более уставшим, более дохлым и убитым, я распечатал текст, пусть преподаватель серьёзно негодует из за подобных выходок, отказывается принимать работу и везёт, что не топит ещё глубже, например, отнимая баллы, так тяжело заработанные или ставит плохие отметки, но я не боялся так рисовать. Я же не дурак, я актёр, может кто-то меня поправит: " Актёр, да театра дураков", но всё равно ведь актёр. Ничего особо хитрого - раскромсаю распечатанный лист с текстом, на несколько мелких частей и приклею на несколько страниц, в процессе выступления просто буду делать вид, вернее актерствовать, как-будто я вновь и вновь открываю новый лист, конечно придётся немного пописать, одна, а ещё надёжнее две страницы, желательно самая первая и последняя, лишь на них я что-то напишу. В нужный момент показаться преподавателю с рукописным текстом, читать его, показательно раскрывая свои карты, чтобы позже сменить на поддельную колоду, а места между "вклейками" я изуродую, фрагменты чистого листа, не затронутые моей хитростью я распишу невнятной писаниной, не слова, а просто каракули, то будет камуфляжем от лишних глаз, чтобы издалека было не понятно, текст это или сплошной узор. — Закончил. — Выдохнул я и отодвинулся от стола. — Молодец, — Раздался голос из кухни. — Может быть, налить тебе что-нибудь? Чай, кофе, молоко? — Чай, кофе, молоко, — Я повторил, предложенные мне варианты вслух, — Нет, спасибо, я приму душ и спать, а ты ложись, пока опять что в голову не взбрело. А в голову действительно могло что-то или точнее кто-то взбрести, например новая персона, такая идиотская ситуация, не понятная мне, но почему-то поддерживаемая... — Ты опять спишь на ходу? — Нет, я задумался, — Конечно я соврал, не хотел слушать его советы, предложения и лишнюю поддержку, а он и не стал продолжать, поверил мне на слово. А ведь я действительно начал засыпать, посмотрел на время - без пятнадцати два, уложился в график, может даже... Я протёр лицо руками, странное состояние, казалось будто я чувствовал подушечками пальцев каждую борозду, каждый буерак и каждую ямочку своего лица. Слишком измотавшись, чтобы ещё и собирать вещи, убедился, что портфель с заготовленным халатом у меня под столом, нащупав его носочками ног, и завтра, а вернее сегодня утром, просто закину всё в него и уйду. Я убрал мою маленькую "хитрость" на край стола, а затем, вынув флешку, куда я скинул проект из ноутбука и положив её на тетради, я наконец-то поднялся на ноги, они не ожидали этого и подкосились, я не упал, но понял этот намёк, скорее крик о помощи, но не стал принимать это так серьёзно, с меня было достаточно. Лягу сейчас, завтра рано утром помоюсь, главное поставить будильник. Время было определено - шесть часов и тридцать минут утра, полчаса на душ, возможно даже что-нибудь успею закинуть в рот, а затем начну собираться. Я лёг в кровать, закрыл глаза и тут же провалился в небытие. Будильник не прозвенел, а я проснулся в чужой квартире. Белый потолок, метра четыре над уровнем пола, бордовые стены с рисунком розочек тёмно-зелёный ковролин с отчётливыми, длинными ворсинками, где-то в углу комнаты стоял рояль или пианино, не могу сказать точно, не вижу и не знаю разницы между ними, а в центре комнаты расположился большой кожаный диван, прямо надомной было круглое окошко, единственное во всей комнате, но оно из всех сил освещало комнату и прекрасно с этим справлялось, блики солнца играли на отполированном материале музыкального инструмента, потолок и без того белый, а под действием одного единственного окошка сиял как небо без единой тучки, розы на обоях расцветали, а трава-ворсинка тянулась вверх. Из круглого окошка лил свет, яркий и неутомимый и падал прямиком на мое лицо, лучи солнца и послужили мне будильником. Я не придал происходящему внимание, где я был, как я тут оказался, я чувствовал умиротворение и более того я спокойно оделся и вышел на улицу. Знакомое место, знакомые дома. Тут я гулял, пусть и редко. Знал нескольких ребят, те с кем как-то раз пересекался и вопреки моему желанию они запоминали моё лицо, моё имя, мой голос, хотя я сразу после разговора забывал их имена, в общем мы знакомились несмотря на мою закрытость. Я шёл вдоль домов моих соседей к моему родному, где я рос и жил, а самое главное - там были мои родные. Я подходил к белокирпичному дому с серебряной крышей из профлиста, на ней играли лучики солнца, перепрыгивая друг друга на горячей стали. К дому примыкала красивая веранда, в ней стоял стол для летних посиделок и комод со старыми музыкальными пластинками без проигрывателя, на самой веранде были подвешены горшки со множеством цветов, различных окрасов, они также тянулись вверх, обнимая своими лепестками тёплое солнце. Сам же дом был окружён голубоватым и местами грязнорыжим от ржавчины забором, во дворе были клумбы, грядки и несколько плодовых деревьев. Всё цвело, росло и пахло. А снаружи: машинные шины, закопанные в землю, покрашенные в яркие цвета и выполняющие роль ещё одних клумб для цветов и декоративных кустов, а также скамейка, с железными ножками, и когда-то деревянным основанием, а сейчас обшитым ненужным линолеумом с различными фигурами ранее коричневого цвета, но от света солнца сильно посветлевшими. На той скамейке сидело два человека - моя бабушка и давняя знакомая, они зазывали к себе, махали руками и радовались без причины будто блаженные. Я подошёл к ним, они говорили громко и весело, но я их не слушал и не слышал, просто чувствовал что-то тёплое от них, всё вокруг, столь яркое, горячее и дорогое, но от того горько приторное. Во мне родилось горькое сомнение. Резко оно переросло в холодную тревогу. Тревога, а затем горячий страх. Интуиция, внутренний голос, нутро или инстинкт, что-то из всего этого подсказало мне - беги. Я моргнул и в ту же самую секунду весь сияющий мир обратился тьмой. Яркое небо - ночь с кроваво алой луной и хмурыми облаками, не пропускающими ни капли света, без единой звезды и тёплого лучика солнца. Дома соседей - развалюхи с серыми стенами, покосившимися будто от столетней бомбёжки, огоньками-глазками, следившими за мной из пустых окон и дверными проёмами, как пастями с острыми деревянными зубами-щепками, схватит эта пасть, прокусит насквозь без усилий и поглотит в древнюю тьму. Воздух пропитался гнойным запахом - густой и чёрный, необычно тягучий и липкий будто трясина туман окутал всё вокруг, обжигал лёгкие, не давая сделать полного вздоха грудью, давил на тело, смыкая движение и выкалывал глаза, лишая чёткого зрения. Я стоял как вкопанный и смотрел на две фигуры, когда-то мои близкие и знакомые, а сейчас два тёмных пятна будто ещё более густой дым чем туман вокруг, белые глазки судорожно бегали в этой аморфной массе дыма и в мгновение останаливались на мне, они смотрели в меня прямиком из глубин бездны. Вновь что-то ударило мне в голову - быстро, мгновенно никак по другому я распахнул калитку и побежал в дом. Захлопнув входную дверь за собой, я оказался на кухне, свет был выключен, но комната освещалась из дверного проёма, где-то в доме, несмотря на всё происходящее был свет. В дверном зрачке была тьма, но то и дело мелькали ещё более тёмные фигуры разных размеров, выдаваемые себя белыми глазками и зияющими пастями. Провернув замок несколько раз, я дёрнул ручку, убедившись, что дверь была закрыта и это не ещё одна иллюзия, затем пошёл к свету. Вышел из кухни, попал в прихожую, по левую руку была детская, ограждëнная будто стеной, такой резкий переход между светом и тьмой, казалось, что можно прикоснуться к этой тьме и она будет твёрдой, липкой и шероховатой, почему то гадкой, гневной и лживой. Справа - спальня прародителей, их кровать была разорвана, всё раскидано, а шкафы были открыты, из них валил белый дым и тусклый фиолетовый свет лился на раскиданные вещи прямиком из шкафа, будто кто-то или что-то стояло внутри, держа в своих руках маленький огонёк, и обманывая всех тех, кто хотел спастись из этого ада, они зазывали пойти на лживую надежду. Но наконец, передо мной был зал и лишь в нём горел яркий свет от лампочки. Я сделал шаг к дверному проёму и из него вышел чёрный кот, он перешёл мне дорогу, но это были цветочки, меня окутало оцепенение: его морда, вернее лицо, человечья физиономия смотрела на меня, толстый нос, длинные кошачьи усы, глаза человека и пасть человека, она ухмылялась большой зубастой улыбкой, я проводил его взглядом, стараясь не поворачиваться к нему спиной, а когда он скрылся в детской комнате, я увидел как в ней закопошились тени, маленькие, ростом в половину взрослого человека, они бегали по стенам, потолку и полу, а стена тьмы, об которую можно было убиться, если влететь в неё с разбега, начала вытекать из этой комнаты, как то делает что-то тягучее, сгущёнка или дёготь, я не стал дожидаться пока она дотечет до меня, я вступил в зал и закрыл за собой дверь. В зале всё было на своём месте: диван, кресло, телевизор, ковёр и самое главное - свет. Там же была и моя бабушка, она стояла в самом углу комнаты, закрыв лицо руками, дрожа от страха, и не шевелилась. Я подошёл к ней, и каждый мой шаг сопровождался гнойным смешком из за закрытой двери, откроешь её и всё сразу заполнится ни чем, тем самым в котором ничего и никогда не было, только на этот раз там будет чистый страх. Я раскрыл её лицо и попытался сказать ей хоть слово. Мой рот раскрывался, горло напрягалось, а язык двигался, но я не слышал ни звука, что я издавал, казалось будто громкость убавили на ноль. В этот же момент в окна начали стучаться, биться и молить впустить знакомыми и чужими голосами, спасти, уберечь от страшного небытия, людские лица начали прислоняться к окнам, они смотрели на нас, а окно запотевало от их дыхания, горячего воздуха из их ртов, выходящего вместе с криками и когда все окна полностью покрылись белой пеленой, дверь приоткрылась, и всё затихло, в маленькой щелочке ничего и никого не было, лишь знакомый и не затронутый интерьер, от того страх нахлынул ещё сильнее. Поняв, что я не смогу докричаться до неё, я начал хлопать ее по щекам, надеясь образумить и вырвать из окоченения. В один миг я увидел проблески рассудка в ее глазах, она пришла в себя, но я всё также не мог сказать ни слова. Тогда же дверь распахнулась и с ударом вбилась ручкой в стену, я повернулся к бабушке, схватил её ладони и сложил их вместе с моими так, чтобы боковое зрение было перекрыто, а наши глаза смотрели только друг на друга. Мы смотрели, боясь оторваться друг от друга, моргнуть, а открыв глаза ничего не увидеть, пока крики, смех, ругань и мольба смешивались вокруг нас в единый вопль. Я вновь попытался докричаться до неё. — Ба, баб, ба... — Я судорожно пытался вырвать из своей глотки хоть один звук, хоть одно слово, кричал всё громче и чётче, но всё было бессмысленно. Меня схватили за плечи. — Алоо, ты говоришь во сне, — Меня вырвали из кошмара. — На этот раз даже громче чем обычно, что же тебе постоянно снится? Мой рот пересох, глаза промокли, простыня и одеяло скомкались, а рассудок помутнел. Мне было и страшно, одиноко и грустно одновременно, хотелось увидеть, кого-то родного, обнять, прижаться и услышать дорогой мне голос, сказать, что меня напугало. — Кошмар, мне приснился кошмар, — Наконец-то я смог ответить, — Спасибо, что разбудил меня. — Обращайся, кошмары это вредно, не стоит смотреть их так часто. — Часто? — Ну ты раз в две или три ночи говоришь во сне, так на этот раз ты сжался в комок и начал хрипеть что-то себе под нос, вот я и решил тебя разбудить. — Хорошо, спасибо тебе ещё раз, постараюсь смотреть их пореже. — Ещё раз обращайся, а теперь закрывай глаза, тебе рано вставать. И помни - куда ночь туда и сон, доброй ночи тебе и спи спокойно. — Спасибо. — Я ещё раз повторил и вновь уснул.