Ошейник

Она заявляет права на него. Каждый раз, когда она поправляет ему галстук, у них возникает негласное соглашение. Преданность куплена на еще один день. Галстук кажется более тугим сегодня, он стал таким с тех пор, как скончались ее родители. Питомец на поводке служит безоговорочно. Лишенный когтей. Клыков. Послушный. Он улыбается ей, и она наивно верит, что он искренен. С его губ срывается обещание, заключающее большее, чем он готов дать. Если надеть ошейник на бездомную кошку, она удавится. Если добавить еще и колокольчик, она станет беспокойной, пока не умрет от истощения. Он снова улыбается, когда кончики ее пальцев касаются его щеки — вздрагивает так быстро и незаметно, что она не замечает этого. Ее пальцы переплетаются с его, пока она ведёт его по своему пути, и галстук ощущается как веревка из колючей проволоки. Не прикасайтесь к дикому животному; оно укусит, защищаясь. Но он не обнажит зубы. Пока нет. Он нежный. Чуткий. Он тот, кого она может любить, не сожалея об этом. Если бездомная кошка прячется от вас, не выгоняйте ее силой. Солнце ослепляет, как и ее золотистые волосы и янтарные глаза. В его угольно-черных радужках отражается только она. Он пристально наблюдает за ней и двигается вслед за её движениями, — это похоже на охоту. Он действует мягко, его жертва ничего не подозревает. Он вцепится ей в горло и сделает это быстро, укусом сломает хрупкую шею. Но это всего лишь легкий поцелуй, и она хихикает. Ее щеки окрашены в алый цвет, но из безжалостной раны не хлещет кровь. Диких хищников следует избегать любой ценой. Она сокращает расстояние между ними, осторожно касаясь его губ, проверяя насколько это безопасно. Он не отстраняется, не двигается — не согласие и не отказ. Но она решает, что он тоже этого хочет. С ним тепло и чувствуешь себя как дома. Отвратительно. Он больше не может бродить на свободе, потому что ее глаза пленяют его. А слабые руки приковывают к ней. Омерзительно. Если вы приблизитесь к бездомному животному, будьте осторожны с его желанием выжить. Он пробует ее на вкус: ни перьев, ни костей, только сладость кожи на языке. Он берет то, что не принадлежит ему по праву, — убийство, скрытое в игре. Хрупкая птичка, обнажающая истинную природу. Нежные пальцы расстегивают его галстук, прирученный хищник пробует давно забытую свободу, когда их одежда падает на пол. И все же он остается, окутанный ее теплом. Ибо инстинкт спаривания важнее, чем воля к самосохранению. Он осознает, что часть его не вернется из ее объятий, но он никогда не был целым, так чего же не хватает еще одной части? Ухоженные ногти оставляют след на его лопатках; ей не понадобится ошейник, чтобы укрепить право владеть им — он уже достаточно приручен, чтобы не кусать руку, которая кормит, и терпеливо ждет, когда исправит естественное превосходство, покрыв её телом сверху. Она произносит имя, которое на самом деле никогда ему не принадлежало, и боль распространяется там, где давно зияет пустота, — ей никогда не понять этого. Потому что он соучастник своей пустоты. Дикий останется чужаком. Вздох. Дрожащее тело. Кожа, пожираемая кусок за куском. Словно предсмертная агония хищного зверя. Он наблюдает, как она дрожит, раздвигая бедра для него, и представляет, как ее покрасневшее лицо бледнеет. Жажда крови отложена на другой день, пока его язык не заставит её кончить. Она льется ему на язык, и все, что он видит, — это зубы, погруженные в мягкую плоть, другой подход к близости, раскрытый на пороге смерти. Сохраняйте спокойствие, преследователь будет охотиться на ваши слабости. Он наблюдает за ней, за вершинами ее груди, которые колышутся в такт дыханию; за пульсом, бьющимся под кожей; за ароматом, наполняющим его вены жаждой убийства. Она соблазняет его еще одним поцелуем, приглашая прижаться к ней. Не обращая внимания на то, что скрывается за задумчивым взглядом. И он делает ее своей, потому что это то, чего она желает. Беззвучный крик застревает у нее в горле, ее изящное тело выгибается навстречу его, руки вцепляются в спину, когда он входит в нее. Ее невиновность сорвалась, как крик на последнем вздохе. Поступок, противоречащий природе. Она не способна быть его парой или вынашивать его детенышей. Но она теплая, и ее прикосновения на мгновение утоляют жажду крови. Его когти убраны и заменены крепкими руками, чтобы прижимать ее к себе и никогда не отпускать. У него нет клыков, способных разорвать ее на части, его губы скрывают давнюю тайну за обезоруживающей улыбкой. Он прижимается носом к его шее. Ее хриплые стоны символизируют удовольствие там, где он хочет посеять только боль. Ее удовлетворенные крики зазвучат по-другому, как только их связь разорвется, и он снова станет мерзавцем. Но сейчас он принадлежит ей, и он позволяет ей это. Одичавшие звери будут считать стены угрозой и стремиться всеми силами выбраться наружу. Или захватить территорию. Шепот. Три коротких слова — и все попытки удержать ее на безопасном расстоянии мгновенно рассыпаются пеплом. Он наклоняет голову, и она беззаботно смеется, притягивая его к своим губам, взволнованным признанием. Она слепа к смятению, бушующему внутри него — он хотел бы, чтобы она увидела. Но его маска настолько совершенна, что он отдается ее ласкам. До тех пор, пока утилитарное стремление не вцепится когтями и не просочится сквозь трещины его разума, не упрекнет растущую слабость, заставив вернуть потребность обладать. Ее дыхание смешивается с его, глаза блаженно полузакрыты. Он возобновляет ритм и выполняет клятву, данную в тайне, но не искренне. Это помолвка на словах и ублажение во лжи. Бродячего никогда нельзя заставить осесть. Но она постарается. И желает, чтобы его галстук был заменен золотым ободком — ошейником поменьше — в качестве видимого обязательства. Знак, указывающий на то, что он принадлежит только ей. Если он и посвящен в этот замысел, то не подает виду. Конечно, в глубине души у него есть подозрение. Но роль слуги запрещает ему бросать ей вызов. В конце концов, скоро это не будет иметь значения. Ее дрожащие ноги обвивают его спину, она напряжена, и он знает, что она близко. Нежные руки обхватывают его лицо, большой палец любовно проводит по нижней губе. Осторожно. Они соприкасаются носами, с её губ готовы слететь слова, но они тонут в неожиданном, но долгожданном вздохе, вызванном умелыми, ласкающими пальцами. Сейчас он не желает ее слушать. Дикие животные не предназначены подчиняться зашифрованным правилам любовников. Натянутая улыбка на его лице превращается в откровенный поцелуй, ее ногти царапают линию волос на его затылке. О, как он хочет поглотить ее. И в каком-то смысле он это делает. Этого должно хватить до тех пор, пока он не сможет сбросить лживое обличье и дать ей понять степень своей бездны и угрозы, которую она пригласила не только в дом, но и постель. Его свободная рука сжимает простынь у ее головы, и она принимает его злобу за страсть. Он стонет, теряя самообладание, когда ее пульс бьется под его пальцами. Зверь в нем вздымается и мечется, умоляя освободить его, умоляя о крови. Ее голова со стоном откидывается на подушку, соблазнительно обнажая горло. И он срывается. Он ощущает вкус железа, и разум становится приятно опустошенным; когда ее ногти царапают плечи, его пот горит в оставленных рубцах. Настоящий хищник гордится ранами, полученными в бою. Удивительно, но она начинает покусывать его плечо, ее тяжелое дыхание окутывает кожу тонким туманом; яркость ее кульминации подобна богохульству. Ее зубы погружаются в плоть и мускулы, обнажая его; птицы одного полета слетаются вместе. И он отступает, перспектива выйти из игры больше невозможна. Безрассудна. Волнительна. На ее губах вкус его добровольного поражения. В эту секунду она того стоит. И он падает, падает из тщательно выстроенной иерархии, созданной, чтобы оправдать его действий, падает в ее объятия, когда его семя знаменует принятие их завета. Она осыпает поцелуями его изможденное лицо, нежно облизывает укус, оставленный на стыке шеи и плеча. Ее пальцы робко скользят по устьям, которые она нарисовала на его спине. Он отвечает взаимностью: зверь, замолчал, насытился, устал в глубине его сознания. Ее руки не отпустят его этим вечером. Но он не возражает. Диким кошкам иногда нравится находиться в тепле. Его когти прочерчивают рану, которая, несомненно, оставит шрам в форме полумесяца, и он ухмыляется. Ему не понадобится еще один ошейник.