— У тебя такое прекрасное имя, — произносит девушка с улыбкой, но не той, которую носит обычно, а с необычайной нежностью, тем восторгом, которым посетитель галереи смотрит на работу художника. Она была похожа и на картину, картину… Фрейдуна. «Путешествие домой», да. Кажется именно так назвал её автор. Название такое странное, мало кем понятое. Но взглянув на девушку перед собой, Кафка поняла, что такое «путешествие домой» и почему россыпь солнечных лучей — это дом. Глаза девушки были сделаны из золота, чистейшей пробы… Возможно и не чистейшей. Какой-то процент заняли осколки самых ярких звёзд.
— Обычное.
— Обычное для других, но не для тебя, — её голос звучит как шёлк. Тот же шёлк, что и надет на её изящную фигуру фарфорового цвета. Тот же шёлк, что в свете луны блестит, словно снег в раннее солнечное утро. Но всё это так далеко от той, что рядом с ней. И она сама далеко от неё. Ей взгляд пуст и безразличен, но для Кафки это самый возвышенный и чистый взгляд, так должны выглядеть звёзды, если бы они стали людьми.
Стелла была звездой, её имя было взято из древности, как и сами звёзды. Она была далека, как и любая звезда на небе. Она грела, как солнце, но взгляд холодил, как ярчайший Сириус. Все крылатые выражения древности звёзд о том, как труден путь к ним. И к ней путь тоже был тяжёл. Так близко, но так далеко. Звёздное сияние нельзя уловить, как и её саму, как и этот зимний взгляд солнца.
— Не устали ли твои ноги? — улыбка Кафки всё та же. Она смотрит в глаза Стеллы, что наблюдает за небом вдалеке. Они стоят в парке около клуба, где сегодня проходил их выпускной, где проходила их, вероятно, последняя встреча. В этом парке под лунным сиянием, в окружении звёзд, в окружении тёплого воздуха с тонкой нитью прохлады, как последний аккорд в энергичной партии скрипки — такой тянущийся до бесконечности, который не хочет завершать историю, которую рассказали ноты.
— Меня бесят эти каблуки, — кратко и ясно выражается Стелла, не сводя взгляда с того места, куда сейчас смотрит.
Посмотри на меня.
Кафка смеётся и снимает каблуки, становясь босыми ногами на асфальт.
— Так сними их, в чём проблема? — она мотает парой чёрных каблуков прямо перед Стеллой, что наконец обратила на неё взгляд.
— И вправду.
Она снимает их за ней, на её пальцах аккуратный педикюр красного цвета, он так прекрасно смотрится в сочетании с бледной кожей, с изящными пальцами. Стелла снимает туфли без всякого энтузиазма, но в каждом её движении — шарм и грациозность. Кафка хочет расцеловать эти ноги, хочет наносить лак на эти ногти, хочет любоваться этим взглядом снизу, будто Стелла действительно звезда, что далеко на небе, что возвышается над ней, а Кафке остаётся лишь восхищённо мечтать о том, чтобы прикоснуться к ней.
Стелла всегда была безразлична к миру вокруг неё, Кафка хотела подарить ей этот самый интерес. Самое дорогое в любой жизни. Без цели нет смысла, без смысла нет желания, без желания нет того, что можно называть жизнью. Кафка сама не знала во что именно влюбилась в Стелле. В её холодные глаза, которые абсолютно точно были переполнены мыслями о чём-то ей неизвестном. В красоту или это самое безразличие, быть может во всё то, что делает Стеллу звездой.
— Твоё имя подходит тебе, — она улыбается, как и прежде. Стелла будто игнорирует это, но Кафка говорит себе, что она ошибается. Стеллу сложно разгадать, она как одна из тех самых книг, которую можно перечитывать несколько раз и всегда воспринимать по-разному. Кафка готова проводить пальцем по каждой букве, вчитываться в каждую строку, запоминать её и читать-читать, пусть и будет знать её наизусть.
Это был их выпускной. День, когда они расстанутся и больше никогда не увидят друг друга. Кафка не сказала бы, что они общались близко в школе до этого дня, но это не отменяло всех тех скопившихся чувств в груди молодой девушки. Не разбило всех тех звёзд, которые она увидела в золоте глаз. Фиолетовые глаза, почти пустые, такие размытые и лишённые человечности, нашли себе пару в похожих глазах. Холодных, но наполненных чем-то далёким и желанным.
Они гуляют по школьному парку, пока где-то вдали слышна совершенно безвкусная музыка, которой так упиваются одноклассники. Кафка не любит эти ноты.
— Ах, вот бы скрипку в руки! Я бы сыграла тебе Фрица! Слышала ли ты когда-то цикл «Три старинных венских танца»? Я так люблю «муки любви», — она кружится вокруг самой себя, руками делая вид, что держит скрипку, что водит смычком по струнам и играет ту самую мелодию, которая так ассоциировалось со Стеллой. У неё было так много ассоциаций с ней. Она видела её в нотах и книгах.
«Не в состоянии ни жить, ни говорить с людьми. Полная погруженность в себя, мысли только о себе. Мне нечего сказать, никому, никогда». Это было так похоже на звезду перед ней. Кафка думала, что эти строки посвящены Стелле. Она видела в ней искусство, музу и всё то, что связано с прекрасным и недосягаемым. Луч света, который можно запечатлеть только в скульптуре и каких-нибудь стихах…
Ты вдали, ты скрыто мглою,
Счастье милой старины,
Неприступною звездою
Ты сияешь с вышины!
Ах! звезды не приманить!
Счастью бывшему не быть!
— Тебе нравится скрипка? — тянет Кафка.
— Нравится, — кратко отвечает Стелла, — но больше я люблю орга́н.
И это стало переломным моментом. Девушка наконец-то проявила ту каплю интереса, ту искру, которая так нужна была Кафке! Гёте, которым она так восхищалась, ненавидел «искры», считал их чем-то глупым, о чём молвил устами Фауста, но как же Кафке хотелось плевать на все те убеждения. Наконец-то искра в глазах напротив обратилась к ней.
— Ха-ха! Ты просто не слышала моей игры.
Стелла показывает мягкую улыбку.
Девушка впервые видит, как Стелла улыбается. И эту улыбку вызвала она. И, возможно, скрипка. Но абсолютно точно главная заслуга на ней — Кафке.
Сердце пропускает удар, а воздух становится слишком холодным, по телу бегут мурашки. В её глазах мелькает то удивление, которое она испытала всего несколько раз за жизнь.
— Сыграешь мне?
Кафка подходит к ней, берёт нежные руки, что светятся в этом лунном блеске. Раздвигает их на подобии лодки, отбрасывая свои туфли и ведёт в танец тишины.
— Конечно.
Стелла смотрит на Кафку с улыбкой, которую девушка пытается прочитать, пытается уловить каждую ноту. Она ведь ценительница искусства, Кафка влюблена в Стеллу до безумия. Её движения нежные и возвышенные, Стелла следует за ней, как кукла, но на самом деле является путеводной звездой.
Кафка начинает обсуждать погоду, обсуждать музыку и книги. А Стелла начинает отвечать. Кафка забывает о том, что это выпускной, что где-то там есть люди. Её переполняет чувство эйфории, которое она не собирается отпускать, которое она собирает в струны музыкальной шкатулки, которая будет позже проигрываться в её сознании.
В этот момент Кафка понимает, что может научить Стеллу жить. Что может дать ей смысл, который она не смогла поймать сама.
В ту ночь они впервые целуются. И эта ночь оказывается у них не последней. Кафка помнит холод поцелуя, вкус той помады, что был у Стеллы, помнит аромат её совсем несладких духов, которые так идеально сплетались с дорогим и изысканным парфюмом Кафки.
В тот день Кафка решила, что они обе родились заново. Звезда упала прямо к ней в руки.
Кафка учила Стеллу жить, учила путешествовать, показывала театры и фильмы, играла на скрипке, целовала и целовала, они никогда не ссорились. Никогда. Два месяца до начала учёбы прошли в абсолютном безразличии к этой самой учёбе. Пока Кафка говорила о нотах, Стелла показывала ей созвездия.
Она хотела, чтобы это продолжалось вечно. Совместное утро, совместный кофе, совместные поездки на машине, выбор парфюма и изящные пальцы на молнии платья Кафки.
Кафка забыла о внешнем мире, о самой себе. Свет Стеллы ослеплял её. Она понимала, что стала зависимой от неё. Как любой творец от своей музы. Эта любовь не была похожа на мимолётную связь, а на медлительную композицию, уверенную связь, которая, казалось, строилась десятилетиями. Кафке было спокойно со Стеллой, с её улыбкой, с её глазами, с её редкими касаниями.
Она не замечала печали в её глазах.
Не хотела.
Но она всегда была и никуда не исчезала.
«Прости меня, Кафка».
Стелла никогда не говорила ей слов любви.
Стелла никогда не любила жизнь, но пыталась её полюбить. И Кафка была той, кто готов ей помочь. Та была лишь инструментом, попыткой. Но не более. Той, кто готова была показать красоту жизни, рассказать о мире, внушить то, что стоит жить. Что вокруг так много прекрасного. Так много искусства. Так много жизни и чувств.
У Стеллы не было эмоций и чувств. Врождённое отсутствие желания любить стало тем, что называется «самоубийство». Медленное самоистязание, которое превратилось в бесконечные пытки её самой.
И Кафка готова была принять её такой. Только если бы она рассказала, только если бы открылась ей, только если бы Кафка убедила её в своей любви, если бы… Если бы…
Если бы Кафка была достаточно хороша, она бы спасла звезду от падения. А теперь она смотрит на тело своей любви, ради которой могла быть кем угодно. Будь то простой инструмент или убийца других.
Звезда раскололась.
Если б жадною рукою
Смерть тебя от нас взяла,
Ты была б моей тоскою,
В сердце всё бы ты жила!
Ты живешь в сиянье дня!
Ты живешь не для меня!
Звезда. Её солнце. Она освещала Кафку, пробуждала в ней жизнь, как будто та была Землёй.
Земля не может существовать без солнца, как и Кафка без Звезды.
