Финал жизнеописания бабочки

      Лежу на кровати. В кажущемся полном одиночестве, эфемерном и поддельном. Закрывать глаза бесполезно, ведь веки так и норовят открыться, чтобы глазные яблоки вращались во все стороны, наблюдая за потоком разноцветных лоскутов. Руки дрожат, и я не могу удержать конечности на одном месте. Исполняю пальцами знакомую мелодию. Движение воздуха напоминает мне об агрессивных песнях, которые я слушал когда-то по молодости и желал, чтобы я мог лежать и не закрывать глаза. Как же я был глуп!       Мне хочется двигаться всё дальше и дальше, подбрасывать одеяло во все стороны, бить стены и падать на пол, подниматься вновь и ударять голову о дверцу старого шкафа. Я зол и агрессивен, я ненавижу весь этот проклятый мир. Да пусть он исчезнет, растворится во мраке и пропадёт посреди горящего солнечного света, к чёрту это всё! Хочу, вместе с этим павшим миром, исчезнуть под языками пламени, сгораемый собственной ненавистью, собственными эмоциями и переживаниями, закутавшись в отвратительного вида кокон. Чтобы проснуться и взлететь прекрасной бабочкой над руинами, и чтобы полёт мой был самим олицетворением того покоя, которого я сейчас жажду.       Безумие усугубляется тем, что меня окружает множество голосов. Материальные объекты, которые за моей спиной, пока я пытаюсь уснуть. Попыткой это сложно назвать, правда. Голоса не утихают, а когда я приподнимаюсь с кровати и начинаю осматривать свои покои, то осознаю, что никого вокруг нет. Я один. В моём разуме, как личинки, кишат мысли, голоса, чудовища, разумные и безумные, опасные и безобидные. Хочу очистить этот проклятый уголок, хочу вонзить остриё себе в висок; хочу поковыряться им в глубине своего мозга, дотронувшись кончиком лезвия гиппокампа, хочу выковырять эти грязные воспоминания из собственного мировоззрения.       Наступает темнота; моё израненное тело покрывается коконом из пыли и паутины, освещаемой холодным лунным светом. Волки бродят вокруг меня, стараясь тихо подкрасться к жертве лесного плена, обнюхивают и смотрят в мои пустые глаза. Их безжизненные зрачки пугают, но я не могу реагировать. Вся неистраченная энергия перелилась в мозг из проколотых вен. Тело не может двигаться, я всего лишь беззащитная гусеница, покрытая серебристым шёлком. Вдалеке горят города. Тротуары, по которым я ранее шёл, чтобы закупиться продуктами, теперь исчезают навеки, разрушаемые ярким пламенем. Здания и жилые дома; дворы, ещё не успевшие позеленеть в начале апреля. Наслаждаюсь своим будущим покоем. Волки уходят, осознав, что я больше не пригожусь им. И теперь я снова здесь, наедине с собственными мыслями.       Я полностью укутался в свой кокон. Здесь так комфортно, и тепло с близлежащего разрушения согревает мою хрупкую оболочку. На рукавах расстёгнутой белой рубашки красуются рубиновые узоры из свежей крови, которые, размазавшись по краям, обращаются в грязно-коричневый оттенок. Я, кажется, засыпаю.       Дождь стучит по крышам опустевшего города. Я обратился юной девушкой, которая гуляет после школы по знакомому району. Я не знаю, возвращаться ли домой, или побродить ещё немного по тем местам, где планировала побывать. Вечереет. Последние лучи солнца отражаются от горизонта яркой красной линией, которая понемногу угасает.       Прохладный ветер задевает меня, и потоком сознания я оказываюсь в маленьком доме на колёсах. Я никогда не видела, чтобы он находился здесь, по дороге к моему дому. Обстановка в нём довольно необычная. Здесь темно, окна полностью зашторены. Никого, кажется, нет. На шкафчике, очертания которого можно слегка увидеть, стоит рама с портретом мужчины. Прикоснувшись к шкафчику, я обнаружила на нём открытую пачку печенья, которая была уже наполовину пуста, и маленькую бутылку воды. От печенья исходил сладкий запах. Я вытащила одно из пачки и начала есть. Чудесный вкус земляники, наступающей боли и паяльной лампы, приправленные лёгким ароматом железа, исходящим от крови, пролитой в течение нескольких дней. Это слишком больно, и я не хочу больше этого. И я убегу отсюда при первой же возможности, когда свет от табло на заправочной станции пробьётся сквозь плотную ткань занавесок, скрывающую причину, по которой этот мир должен гореть в аду.       Я гусеница под плотным коконом, в плену своих же грязных фантазий и трагических воспоминаний. Пусть этот кошмар о давно произошедшей трагедии сгорит вместе с передвижным домом, который стоял в августе 1987 года.       Я проснулся в три часа ночи. Словно попробовавший синтетические наркотики впервые, превысивший дозу до экстремальной, я лежу, широко раскрыв глаза и глядя на силуэт луны. Агония повторяется, нарастая по синусоидальному закону; я сгораю в собственном замкнутом коконе.       И я снова уснул. Разные воспоминания посетили мою голову, и был я во всех этих ужасных трагедиях обычной беззащитной девушкой, которая не могла сделать ничего против творящегося по отношению к ней беспредела. Я ощущал эту боль, которая должна была превратить омерзительное существо в красивое насекомое. Я видел собственный суицид некоторое количество раз: я падал на самое дно океана, я умирал от рук жестокого убийцы-маньяка, я принимал летальную дозу наркотика-стимулятора внутривенно, я по случайности был убит от острия ножа, которое направляли близкие люди, не подозревая, что сейчас из угла появится моя отвратительная оболочка. Я умирал под звуки ню-метала, хард-рока, спидкора. Мне было недостаточно смертей, я хотел видеть собственное бренное тело, видеть, как оно гниёт, деформируясь и превращаясь в перегной.       Я проснулся, обнаружив себя окружённым языками пламени. Душа взлетает, подобно красивой бабочке, и летит над умирающим городом, парит над угасающей жизнью. Физическая оболочка сгорела, вместе с теми ужасными сновидениями, которые, к счастью, закончились.       Так и кончилась моя жизнь. Я умер, окружённый кошмарами, ставший коконом для красивой души разных цветов, которая освободилась из плена грязи и парит над кристально чистыми реками, приземляясь на белые, как хлопок, цветы.