Театр теней

Лжец сотворил свои новые очи, смотря на которые, люди не видят презренную правду. Они видят искру, что светится озорным ореолом, видят манящую пелену. Лжец сотворил себя, будто слащавую, развеселую замену. Былой настрой ушел восвояси, затаив недочеты в кромешной тьме, уголке с секретами, не предназначенным для общества. А лишь на поверхности все самое чарующее, словно сады Семирамиды. Лжец сотворил улыбку, нехотя всплывающую после любой услышанной брани. И это лицо — идеальное, загадочное — будто предназначено для лжи. Но только одно не смог сотворить лжец. Правду. И пусть даже к горлу поступает вездесущее острие проклятой совести, ложь — ипостась в виде черной нечисти — забирает, удушливо сжимает в гортани мольбы о помощи. У такой лжи есть два конца : смерть с приторно-грешной улыбкой, раскаивающейся, с облегчением и кровью выдыхая извинения и прощание; жизнь и бесконечное чувство вины за предательство выбранных мук. И обеспечен ли последователям второго пути хороший конец? Его взгляд был весь туманный. Будто бы слияние бушующего моря с острым, немеющим льдом. Леденящие светлые пряди среди иссиня-лазурных волн, а на одеждах его с лихвой достаточно островатых, позолоченных деталей, холодных и темных. И все это — писаная загадка, гармония буйных и таинственных льдов на просторах бескрайних морей под покровом мрачных вихрей и гроз. Молитвами святым ветрам он не добивался успокоения души, а вставал на колени лишь от безвыходности. Для него не было веры светлее, чем веры в скорейший конец. Конец жизни — скованного болью, театра теней. Однако присутствие одного человека, пальцы которого с любовью и заботой касались рук и губ, могло мигом растопить его сердце и прервать непоколебимую печаль. И тот мужчина выглядел как умелый воин, но сердечная обитель таила в себе ребячески милый взгляд, теплый и душевный. Его кудрявые волосы, словно сплетение жарких огней, с улыбкой приветствовали и солнечные лучи, с блеском переливающиеся по янтарным локонам, и таинственность лунного света под мрачным покровом, скрывающим тайны, слезы, несбывшиеся желания, делала их подобными на яшмовые ручьи. Вовлекающие в эйфорию, словно олицетворение цунами из страстей и безумия, глаза по-детски мечтательны, полны жаждой азарта и захватывающих испытаний. Его алые детали на наряде рубиновым отблеском напоминали бурлящую по венам кровь, а само одеяние выделялось простотой, удобством и привлекательной кварцевой серостью. Характером он сам похож на неугасимое пламя среди бескрайнего моря, вокруг которого бушевали частые волны. Однако рука пламенного воина держала не только клинок свободы, но и устаревшее, пожелтевшее перо с чернилами на кончике. А перед глазами по уютным вечерам и ночам — куча исписанных листов бумаги. Некоторые были смяты, использовались как черновики, на других слова теми же чернилами зачеркнуты, и Аякс смотрел на них, рассуждая. Свеча уже который час горела, что воск стремительно стекал на позолоченное старое блюдце. Но главное, что было светло, донельзя уютно, а от крохотного огонька исходило тепло. И чашка чая на блюдечке, поодаль которой заманчиво лежали куски рафинада, могла одним глотком принести энергию и вдохновение на каждый десяток минут. Его рабочее место частенько пахло чернилами и горячим чаем из устаревшего самовара, которым Аякс активно пользовался, что даже некоторые места покрылись бурым налетом. Пар простирался по каждому углу комнаты как только писатель садился за письменный стол. Скомканные листы выбрасывались то ли на пол, то ли в ведро — когда как. Но чтобы не испортить впечатление от вида аккуратно лежащих бумаг, нескольких перьев про запас и флакона с чернилами, горлышко которого изнутри вдоволь покрылось содержимым, писатель, будто бы настоящий перфекционист, пытался настроить себя на любимую работу. Никто, кроме Кэйи, не знал о его увлечении, да и Аякс не спешил раскрывать свои карты. Пока другие видят его шумным, раздражающим хитрецом, Кэйа может дружелюбно подойти к нему сзади, прижаться губами к макушке, к растрепанным волосам, наблюдая за активной работой пера в его уставшей ладони, ощущая тепло от свечи, и слушать, засыпая под его мягкий, тихий, хрипловатый голос. И стоит только тому отвлечься от работы, наблюдая за теплым слиянием ручьев золотого света с иссиня-черным оттенком волос, то сразу приходит вдохновение писать о любви к нему, наслаждаясь каждым изящным словом в своих мыслях, и ради этого бодрствовать чуточку дольше. И его глубокие глаза тоже подверглись покрову уютного отблеска, что теперь напоминали одинокий пляж на теплом закате. Бережный взгляд Аякса не хотел отрываться от всего этого, а лишь с улыбкой довольствовался прикосновением к его щеке, отодвигая мешающую прядь для приветливого поцелуя. И он будто бы чувствовал настолько искреннее тепло, с легкостью просачивающееся по самым скрытым уголкам своей души, что необходимость освободиться от желанного плена ощущалась как чудовищная пытка запредельно быстрого течения времени. Очередной день — снова типичная рутина капитана кавалерии. В городе свободы его образ любили многие за не сходящую с лица улыбку, проницательность и юмор, однако к себе в дом он часто возвращался раненный и уставший от повседневных дел, которые будто бы раз за разом повторяются и часто давят на больное. Кэйа не мог кратким монологом описать, как он устал, как хочет высказать свои чувства. Он терпит : с тревогой наивно думает, что другим намного хуже, и его проблемы ничего не стоят, боится стать в глазах Аякса или кого-то другого человеком с пожизненной истерикой, не замечающим вокруг чужой любви. В глубине души он понимал, что Аякс желает ему добра, но он просто не мог ... невыносимая слабость. Он отталкивался от желания сдаться, словно от оскомины. И донельзя приторно удушение совести после каждого бокала сладкого вина. Напиток благороден, заполнял разум терпким и одновременно нежным вкусом винограда с запоминающейся, приятной остринкой. Болезненно красиво удушье грехов и смуты бордовыми потоками, когда во время жажды хочется забыть о тревогах и снова погрузиться в холодную пучину размытой памяти и чувств. А на следующий день просыпаешься с колющей болью в голове, с расслабленным телом, что приносило некую усладу. Домик Кэйи был невелик, но пространства хватало с лихвой. Он вернулся поздним вечером, сразу сел на мягкую кушетку, вовсе не спешил включать свет. Занавешенные окна, первые минуты покоя, устремленный в потолок взгляд — первое, что ощутил Кэйа. А после он расслабился, уловил гнетущую сонливость. И все-таки он нехотя поднялся и пошел устало на кухню, пытаясь не облокотиться на бок лишний раз и не споткнуться от резкого желания сна. Он еле как дошел до кухонного стола, взял нож из подставки и начал, надавливая на буханку, резать несколько хрустящих ломтиков хлеба. В его глазах горела беспристрастная апатия, которая, распространяясь по улицам за окном, воспринимала только серый тон и вечный ливень. Кэйа будто не думал — рука действовала за него, но мужчина резко ощутил неимоверную слабость в ногах, они не слушались его и хотели обессиленно упасть. «Что в душе у меня? Туман, холод... Я будто заперт в маленькой комнате без света. Чувствую крепкие цепи у себя на запястьях. И будто бы с того момента, как я оказался взаперти, я был обречен ковылять по узкому кругу, не зная ответа ни на один мой вопрос. А уж после раздумий суждено, прислонившись ухом к стене, слышать крики и чувствовать собственный провал. И со временем запертая комната стала для меня желанным покоем в вечности своих мыслей. Я не нашел ответа и не нашел ключ от двери — границу между нескончаемой безмятежностью и тревогой. Пока я один, я чувствую себя тем, кому по правде нужна помощь, а при свете белого дня не решаюсь даже расслабить взгляд. Я могу позволить себе в который раз пережить очередную попытку смириться с тем, что я слаб. Но когда люди держат меня за руку, голова раскалывается от шатающегося черного меча над головой, готового упасть на меня в любой момент. И будто через мнимые нити, напряжение, как и чувство вины, снова и снова простирается от наконечника смертельного двуручного к очам, зашивая огромную рану, образовавшуюся от собственной глупости и детской слепоты. Слезы? Нет, это всего лишь кровь, я не плачу. Но я начну, как только вернусь в свою любимую одинокую клетку, потеряв все желание выбираться отсюда. Верно, я снова слышу за стеной свои неудачи, а также знакомый голос незнакомца, от которого я с трудом ухмыляюсь и все мечтаю сойти с пути, поступив как невинный ребенок. Но я чувствую, что это закончится, ибо же я не справляюсь... Я снова скован, снова временно свободен и могу наконец-то выдохнуть, подумать над горем, пришедшем мне в голову за день. И это бремя — обыденность, привычная ноша. Я чувствую себя с грохотом павшим на холодную, твердую землю ангелом, который не может взлететь и обреченно поглядывает на врата Рая, на белые облака, такие невинные и пушистые, будто благородные одуванчики на мирном, чистом поле. И перед роковым падением мне будто вслед кричали ангелы, я ощущал, я помнил свои надежды, я хотел как лучше. Я разбился. Мои белоснежные крылья, ранее купавшиеся в слезах, начали кровоточить. Кровь медленно стекала по переломанным перьям, по замерзшей земле, за которую я отчаянно пытался зацепиться. Но главное — это то, что у тебя, незнакомец, все еще есть шанс взлететь. Лети без меня : мои грязные крылья, впитавшие в себя ту кровь, больше не исцелятся. Я увидел воочию несправедливое свержение собственного Рая и кару за попытки найти, держа тебя за руку, дом и уют в месте, замурованном в грехах и слезах. Я презираю этот город за притеснение наших надежд, я ненавижу то, как пафосно он назвался свободным, пренебрегая никого не щадящей судьбой. Но я помолюсь, я встану на колени и буду просить прощения, пусть даже нагретый воск церковных свечей падет мне на кончики пальцев, или же режущие стекла под ногами лишний раз потешатся моими ранами. Я останусь просить Архонта и через силу ощущать свободный ветер на щеках, вспоминая то, как много он у нас забрал, и то, как я впервые был выброшен на святые, всеми хваленые земли. Мелодия природной гармонии, аромат лесов, прохлады, свежести, хвои, мирные просторы, направляющий вдаль ветер утешал душу, охранял от постоянного ужаса — первое, что я почувствовал, осмотревшись на чужой земле. Мне было страшно — я вцепился мертвой хваткой в рассыпчатую землю, повреждая хрупкие травинки, с непрерывным сердечным стуком поднялся. Ветер будто бы шептал мне на крохотное ушко : «Приглядись! На деревьях и листья свободно живут, вожделеют кружиться в вечном танце и в любую погоду. И так на каждом прелестном деревце до поры до времени существовал, не зная печали и устали, большой лиственный ансамбль. Разгуливая по тропинкам, ты слышишь грациозное пение трусливых птиц. И звери живут в умилительной симфонии, например, те же лисы, собирают то ли шишки, то ли закатники, вместе со стаей наслаждаясь окружающей средой. Приглядись же, малый чужеземец!» Мужчина и не заметил, как уже через некоторое время мучительных раздумий сидел на полу, оперевшись спиной о кухонный шкафчик и дрожал, судорожно терзал в ладони нож, на котором уже появились стекающие капли крови. Каждый вздох он пытался процедить сквозь зубы, а сам был до ужаса бледным. Кэйа не мог свободно дышать — за него с режущей болью вздыхало сердце. Сухие, холодные губы дрожали при попытке сомкнуть их и успокоиться, а размытый взгляд видел перед собой только чьи-то крепкие плечи, и они, казалось бы, охраняли Кэйю от внешнего мира, старались предотвратить от одиночества. — Успокойся. Дыши, — прошептал Аякс, утешающе обнимая мужчину. Кэйю трясло от желания крепко держать нож в ладони, в то время как Аякс мягко поглаживал ее, будто уговаривая расслабить хватку. Суставы болезненно онемели, напоминая о безвыходности и вечности в мрачной клетке. — Просыпайся, — мужчина продолжал шептать ему слова поддержки, — перестань жить во сне, в котором есть только твои страдания. Ты больше не один. Не заставляй меня потерять все самое дорогое и любимое, что у меня есть. Конечно, Аякс понял, что Кэйа никогда не говорил о своей скорби, и та переросла в мучительную паническую атаку. Его губы трепетали, двигаясь вдоль носовой косточки ко лбу, при этом пальцами душевно щекотал его лопатки. — Успокойся, ты справишься. В ответ на лихорадочно дрожащее тело страдальца, он погрузил его в нежные объятия по правде заботливого человека. Кэйа пытался сделать все, что говорил Аякс, но, даже при единственном вздохе, в горле возникал удушающий ком. Разум кипел от такой нагрузки, и он не знал, как остановить эту пытку. По щекам непрерывным ручьем текли слезы, и Кэйа, нагнувшись к грудной клетке предвестника, желал закрыть свои мокрые глаза, а также почувствовать спасителя немного ближе к, потерявшему всякий контроль, сердцу. Нож после всего остался предательски лежать на полу. По состоянию мужчины было понятно, что он постепенно приходит в себя, и его дыхание восстанавливается. Вскоре из полузакрытых глаз вытекают последние слезы, которые Аякс движением пальцев убрал с его бледного лица. — Люблю тебя, — прислоняясь носом к мочке уха, шепчет предвестник, заметив, что Кэйа уже полностью пришел в себя, невзирая на заложенные уши и учащенное сердцебиение. Тот обнимает его в ответ, снова прижимается, но ничего не осмеливается сказать. Он вел с ним немую беседу, состоящую из нежных действий и виноватых глаз капитана кавалерии. — Завтра ты никуда не идешь. Я остаюсь с тобой. И... — Аякс помедлил, прежде чем сказать. — Пожалуйста, расскажи мне все. Кэйа ничего не ответил : он по-прежнему пытался осмыслить происходящее. Кипел жаждой забыть то, что произошло, однако понял, что больше молчать ему не стоит. Ввиду невыносимой головной боли, закрыл глаза. Завтра будет новый день и новые переживания, а все то, что происходило чуть ранее, затаит в себе темная ночь и густые облака, напоминающие дым. Унес с собой воспоминания Кэйи и бушующий ветер в эту ночь, когда сильный ливень накрыл собой потертый городской асфальт. На улице нет ни единой души : все прячутся и греются в домах. Аякс бережно отнес сонного Кэйю в комнату, и тот, почувствовав мягкий матрас и родное, теплое одеяло, очень быстро заснул. Но предвестник был слишком обеспокоен состоянием другого, что разволновался, и все желание вздремнуть мигом пропало. И поэтому, достав две первые попавшиеся чистые бумажонки, начал излагать свои мысли при неярком свете лампы. Конечно, это чревато очередным недостатком сна, но Аяксу не привыкать. В конце концов, совсем скоро третий том романа «Записи грез» можно будет опубликовать. Вкратце о сюжете : Аякс предстает перед читателями в виде девушки неимоверной красоты, чьи светлые волосы «напоминали очаровательные, длинные колоски ржи, что свободно простирались в прошлом по полям Снежной, словно дар всемогущего солнца. Возлюбленный любил ласкать свои руки в ее волосах, ведь названная ведьмой могла исцелить его раненые ладони». Миролюбивые глаза, цитируя из книги, подобны на поле, устланное васильками, и в них широкой компанией затерялись лепестки незабудки. Медовая улыбка, увлеченная плетением очередного венка на берегу журчащей речки. Белое льняное платье очаровывало легкостью и тем, как легко его края цеплялись за душистый, розоватый вереск под ногами. На словах — неописуемая красавица, но это один из типичных образов в сказках, передающимся из уст в уста детям из Снежной. Аякс дал ей характер, полный надежд, и воспоминания : наполовину печальные, наполовину радостные. Он не называл ни ее имени, ни имени возлюбленного, с удовольствием слушавшего пение пленительной ведьмы, но он почти полностью списал его образ с Кэйи. «Пораженный мечами безумия, коваными криками боли и ненавистью, воин Снежной сидел на коленях перед горящим костром. В воздухе пылали мельчайшие огоньки, и вместе с ужасом мужчина почувствовал прилегающий жар по всему телу. Войско, называвшееся товарищами, одним ударом покончили с наивным прозвищем, и воин уже не мог держаться на коленях. В то время как ведьма горела в языках пламени, привязанная к высочайшему костру, мужчина горел в потоках крови и слез, желая взять ее, невинную мученицу, за руку. Пленительная красота девушки оклеветала ее, и возлюбленным пришлось любить друг друга в муках. Стрелецкие полки ликовали сзади, радуясь устранению «ведьмы и ее слуги», и где-то там от обожженной огнем земли отходила конница. Воздух был тяжелым — вскоре рядом с покойниками не было ни единой души, а по воле милостивой Царицы, богини трогательной любви, их прах не остался незамеченным. В течении сорока дней возлюбленные будут вместе путешествовать по всем возможным уголкам Тэйвата без устали, а в последний день похоронят пямять друг о друге в нетленном снегу, ощущая режущую мерзлоту, ощущая их вторую смерть». Третий том романа был завершен — утром можно будет обдумать все детали и скорейшую публикацию. Аякс осмотрелся : невзирая на тусклый свет от лампы, было достаточно мрачно, и стоило ему только дать золотистому ореолу потухнуть, как комнату окутала однотонная тьма. Предвестник конкретно устал, поэтому он лег рядом с Кэйей, стараясь не потревожить спящего. Аякс не сразу заметил, как очаровательно спал мужчина, уткнувшись носом в одеяло, имея длинные пряди практически повсюду : на плечах, на одеяле, под головой и особенно на лице. Всю эту чудесную картину он рассматривал на протяжении десяти минут и только потом вспомнил про вчерашний вечер. Его душа будто бы снова залилась печалью и страхом. Смотря на то, как Кэйа трясся, еле опираясь все, что почувствует ослабевшее тело, как похож был он в тот момент на крохотного мышонка в темном уголке, Аяксу становилось до ужаса тревожно. И окровавленный нож в руке, и ладонь, крепко-крепко сжавшая лезвие того ножа, и свободно капающая кровь, слезы и вздохи — картина немой печали, терзающей изнутри. И дальше предстоит долгий разговор. Впрочем, Аякс знает одно : он будет с Кэйей до конца.