Вечный круг

      Я никогда не ассоциировал осень с увяданием. Приближение к концу года, его закат, так сказать, вечер - может быть, но это всё не то. Она подобна сумеркам. Холодает, темнеет, но что тебе до того, если любишь прохладу и темноту?       Осень всегда была просто частью вечного круга - неотделимая от лета и неотъемлемая от зимы. Переход между этапами, сам в то же время являющийся равноценным этапом. Спокойствие - вот что на самом деле сопровождает это время. Неторопливость мыслей, движений - совсем не то, что летом. Все-таки есть что-то настолько же простое, насколько и непостижимое в этом вечном круге.       Я чувствую себя частью этой осени – немного потухшим и спокойным. Все вокруг было ярким, но каким-то блеклым, нужным, но лишённым смысла, понятным, но отчего-то непостижимым - везде ощущалась странная двойственность. Словом, все было вроде бы как обычно, только я не мог этого увидеть. Это может вдруг случиться, когда обретаешь смыслы везде, в каждой травинке, каждом солнечном луче, каждом дыхании дня, а потом трава вдруг становится жухлой, лучи солнца больше не пробиваются сквозь хмурые облака, а дыхание дней становится удушливым, и, кажется, дышать им в тягость. Удивительно, какой силой обладает человек, не делая при этом ничего, просто исчезнув из твоей жизни.       С тех пор, как она ушла, прошел уже год. Что есть такое год? Все затихло осенью, переждало зиму, зацвело весной, отшумело летом, а затем снова осень... Осенью мы и познакомились.       Тогда думалось, что все ещё впереди и все ещё будет. Все и было впереди тогда. Сейчас оставалось лишь вспоминать.       Парадокс заключался в том, что даже в этих воспоминаниях все не было гладко, хотя все в этом мире немного лучше, когда вспоминаешь об этом или еще только воображаешь, каким оно будет, так уж все устроено. Однако при всех недостатках, эти воспоминания - самое ценное и уникальное, что у меня было.       Они не отпускали ни утром и являлись вместе с пробуждением и свежестью нового дня, ни днем, отступая лишь когда отвлекаешься на работу, ни вечером, желая быть последним, о чем я буду думать перед сном. Даже ночью, приходя в обличии отзвуков дневных мыслей, они не давали спасения. Нет, они не забирали покой. Но нужен ли такой покой?       В руки сами собой, привычным, почти автоматичным жестом, возникли письменные принадлежности. Передо мной лежал абсолютно чистый лист бумаги. Что я должен написать? Чем должен вскоре этот лист заполниться? Признаниями? Сожалениями? Упреками?              "ЭРИХ МАРИЯ РЕМАРК из Порто-Ронко       МАРЛЕН ДИТРИХ в Беверли-Хиллз, Норт-Кресчент-драйв              Здравствуй, милая. Давно я не писал тебе, хотя раньше это было почти ежедневным ритуалом. Да и ты что-то позабыла писать. Как ты? Как твои дела? Как здоровье? Я слышал, будто в Нью-Йорке этой осенью необычайно для этой поры холодно".       Я ещё раз перечитал только что написанное. Неискренностью и фальшью, казалось, повеяло до самого Нью-Йорка. Может это мне только казалось? Все моё существо противилось тому, чтобы писать ей вот так, как пишут малознакомому приятелю. Как ты, как здоровье? Обсудим погоду? Для человека, с которым раньше вы обсуждали самые потаенные уголки собственных душ, написать такое - почти оскорбление.       Мысли – это тени наших ощущений, они всегда проще и темнее, чем сами ощущения. А слова – это тени теней, еще более простые и темные. Как же могут эти никчемные, невзрачные слова, которые я написал, выразить то… выразить эти ощущения? Как могут тени отразить этот спектр?       Вдруг сильно захотелось курить. Я поджег сигарету, и втянул носом привычный табачный запах. Привычный… Привычный и всегда одинаковый. И оттого честный.       Нужно написать прямо, написать честно, ничего не утаивая, протянуть руку навстречу и мягко сжать в ней ладонь, поданную в ответ.              "ЭРИХ МАРИЯ РЕМАРК из Порто-Ронко       МАРЛЕН ДИТРИХ в Беверли-Хиллз, Норт-Кресчент-драйв              Пума, милая, как ты?       Возможно, моё письмо станет для тебя неожиданностью, но мне очень хочется тебе написать. Мы столько времени не виделись, и, надо признать, мне страшно тебя не хватает. Нам было хорошо вместе. Хорошо, как ни с кем и никогда. Не считаешь ли ты, как и я, чудовищной ошибкой, что все так глупо вышло? Ведь ничего не мешает нам переступить через это и жить дальше!       Напиши поскорее, что думаешь.       Все ещё преданный тебе, Равик".              Я снова затянулся. Достаточно ли честно? Сложно снова обнажить душу спустя такое долгое время, особенно тому, кто раньше знал каждый ее поворот, каждую улочку и каждый затерянный угол. Ведь, как известно, никто не может быть более чужим, чем тот, кто когда-то был самым близким. Вдруг она просто посмеётся с моего письма? Может, зачитает очередному своему поклоннику? Может, вообще не откроет его?       Надо сделать по-другому. Я напишу, но не отправлю. Расскажу все, до каждой маленькой детали, чтобы больше ничего не тревожило, но она никогда это не прочтёт. Ей не надо.       Надо мне.       Я взял очередной лист бумаги и потушил сигарету.       "ЭРИХ МАРИЯ РЕМАРК из Порто-Ронко       МАРЛЕН ДИТРИХ в Беверли-Хиллз, Норт-Кресчент-драйв              Я все не могу смириться с тем, что все закончилось.       Сегодня ты снова мне приснилась. Каждый раз, когда я уже с уверенностью убеждаюсь, что больше почти не думаю и нисколько не скучаю по тебе, коварный разум выводит меня из этого мучительного самообмана. И вот я снова вижу, как мы держимся за руки, как ты кладешь голову на моё плечо, и как всем вокруг наплевать на то, что мы просто счастливы.       Но неизбежно после этого я просыпаюсь, и просыпаюсь в необычайно хорошем расположении духа, а когда решаю докопаться до причины сего явления, вдруг вспоминаю твои нежные руки и твой голос.       И вот я выпадаю из привычного хода дней, и все думаю и думаю. Душа моя похожа на пруд с застоявшейся водой, в которую вдруг кинули камень, и все в нем снова пришло в движение, закружилось, поднялось и взбудоражилось. Конечно, если бы никто не кидал туда камни, все осталось бы так, как и было, - безмятежно и спокойно. Но, с другой стороны, значит было что кружить и поднимать?       Скажи, пума, не могла бы ты наконец перестать мне сниться? Или, ещё лучше, скажи, снился ли я тебе хоть раз?       И дело даже не в том, что ты снишься, - присниться может кто угодно. Дело в том, что я счастлив, когда это происходит.       Удивительно, как я был уверен, что мы уже слились воедино тогда. Нет, настоящее слияние, несравнимое ни с чем, произошло сейчас. Я все чаще узнаю в своих действиях, привычках и желаниях тебя, словно часть тебя так и осталась, но не со мной, а во мне. Кажется, сама жизнь ставит передо мной такие же проблемы, какие стояли перед тобой, с интересом ожидая, поступлю ли я подобно тебе или выберу свой путь. И, знаешь что? Я всегда выбираю свой путь, а потом осознаю, что поступил в точности как ты. Оказалось, что между этими вариантами стоял знак "равно", а я и не понял. Забавно, не находишь?       А ещё забавно, что при всем моем скепсисе, я вдруг впервые почувствовал странную иррациональную тягу к эзотерике. Постыдился бы сказать тебе это лично, но однажды, когда в один еще по-летнему теплый вечер мы отправились на прогулку, и в какой-то момент, когда было уже достаточно поздно, одна женщина предложила нам погадать. И пусть я ни секунды не верю в гадания, но их цепкие лапы тянут меня попробовать ещё раз. Что же мне делать, пума? Как по-другому узнать, что ты чувствуешь? Я не могу узнать это от тебя и вынужден искать другие пути.       И вот в чем штука: я объясняю себе все каждый раз, и снова каждый раз возвращаюсь к этому мыслями. И точно также каждый раз объясняю себе, что даже хорошее гадание не значит, что ты правда все ещё любишь меня. А даже если и любишь, черт, это не должно ничего поменять. У нас был один шанс, мы воспользовались им неправильно, и теперь остаётся лишь размышлять, почему так вышло. И, боги, сколько бы я отдал, чтобы воспользоваться им еще раз.       Этот бесконечный круг все повторяется и повторяется, и, кажется, если я продолжу по нему ходить, однажды моя голова закружится настолько, что я упаду.       Все, что произошло между нами, было подобно спичке. Опаляет огнём, ты только успеваешь это почувствовать, как она уже потухла, и вот ты с истлевшим угольком в руке. Но как же ярко горел этот огонёк! Я почувствовал это сильнее всего, когда впервые взял тебя за руку, а ты переплела наши пальцы, и тогда я наконец понял, как ощущается счастье.       А ведь знаешь, темное пламя горит иногда ярче светлого.       Я в подробностях помню нашу последнюю встречу. Помню, во что был одет и во что была одета ты, помню, чем пах воздух, и что мы говорили друг другу. Болтали, в сущности, о всякой чепухе. Мог ли я предположить тогда, что та встреча станет последней? Ничто тогда на это не указывало. Знала бы ты, сколько раз я прокручивал тот день в своей голове, пытаясь понять, что привело к этому, или, что еще хуже, думая, что бы я мог изменить. Это так нелепо! Тот день уже никогда не вернуть, и ничего уже не сделаешь по-другому, но где-то шевелится мысль, что, может быть, скажи я тогда что-то другое, поступи иначе или даже глянь другим взглядом, все пошло бы иначе, обернулось вспять и тогда..."       Перо опустилось на стол.       Нет, я все ещё не могу смириться с этим, сколько бы времени не прошло. Время не помогает. Нас никогда больше не будет, сердце.       Она была идеальной. Сколько бы недостатков я в ней не нашёл, она идеальна, и всегда таковой будет. Мы были созданы двумя обломками одного целого, двумя детальками одного пазла, составляющими задуманную картину лишь соединенными вместе. И эти детальки просто не могли быть, словно потерянные в разных углах комнат, на разных континентах планеты.       И при всей этой идеальности, я вижу все противоречия наших характеров. То, что мы будем вместе и будем при этом счастливы так же вероятно, как то, что вместо чернил в моей ручке виски. Мне думалось, это понимание убедит меня в надобности отпустить, но этого не произошло. Как бы не повторял я себе это снова и снова, в голове лишь один вопрос: это действительно конец или я просто пытаюсь себя убедить, что это он?       Снова проживать все это, пропускать через себя оказалось слишком изощренной пыткой, чтобы пойти на неё добровольно. Ещё раз все это прожить не помогло отпустить, как я предполагал, оно только больше погрузило меня в этот омут, и я рисковал в нем задохнуться.       Невозможно забыться, невозможно… Раз за разом, когда я смотрю на других людей, я вижу в них твои черты, и все тут. Самые светлые, милые люди меркнут – что есть они по сравнению с ослепляющим светом пумы? А самые мелкие их проступки кажутся мне гораздо большими, чем самые страшные ее грехи.       Иногда мне начинает чудиться, что владелец моих чувств и моей души вовсе не я, что я просто марионетка в чьих-то руках. Иначе как объяснить то, что больше я ими не управляю?       Нет, написать все это, снова все вспомнить и остаться безвольно молчать, так и не связаться, не подать знак было невозможно. Все должно быть короче. Уместиться в пару слов, самых главных, иначе нет смысла.       На новом листе бумаги перо вывело:       "Пума, я скучаю по тебе".       Я вдруг почувствовал себя таким жалким. Кто-то сейчас там, рядом с ней, способный в любую минуту увидеть её, сказать ей что пожелает. Но пройдёт немало времени, прежде чем мое письмо пересечет океан и она сможет его прочитать, если вообще захочет это сделать, а пока дойдёт её ответ и того больше.       Я находился в том лихорадочном состоянии, когда поскорее нужно что то сделать, лишь бы не пустовала та часть души, которая отчаянно требовала действия. Каждая клетка тела находилась в напряжении, и стоило бы нечеловеческих усилий привести их в обычное состояние. Гораздо проще было предпринять что-то прямо здесь и сейчас. И, как казалось, это было правильнее.       Сорвавшись с места, я подбежал к телефонному аппарату. Набирал номер и просил соединить с Беверли-Хиллз, казалось, на автомате. Слышал свой надломленный голос, казалось со стороны. Кто это просит телефонистку соединить с отелем и не может с первого раза выговорить его название?       Раздались гудки.       Один.       Два.       Лишь бы ответила.       Три.       Четыре.       Лишь бы не ответила.       Пять.       - Отель Беверли-Хиллз. Чем могу помочь?       - Позовите Марлен Дитрих к телефону.       - К сожалению, такой проживающей сейчас у нас нет. Вы уверены, что позвонили правильно?              Сделал ли я хоть что-то правильно?