~~~
В следующий раз они встретились уже в саду при храме. Шут шёл туда в приподнятом настроении и с чёткой целью, и, кажется, впервые желание увидеть Аббата будто бы на мгновение отошло на второй план. Лишь на мгновение, ничего же страшного в этом нет? Только праздное любопытство. Сад был привычно зелен и цветущ — самый сезон. Было тепло, а запах яблонь разносился ветром до самых ворот. Шут считал забавным решение посадить яблони недалеко от храма, учитывая, что именно яблоко было показано запретным плодом, по крайней мере, насколько он помнил. Срывать он их сам никогда здесь не срывал, но падучие, когда никто не видел, собирал за пазуху. Не сорвал — не грех, верно? Вчерашний незнакомец нашёлся именно там, сидя на одной из скамей под старым роскошным дубом. Он, кажется, выглядел весьма живым и умиротворенным, но, завидев приближающегося Шута, поспешил встать с места, поморщившись от боли в боку. Сейчас получилось рассмотреть мужчину поближе — тот был высок, выше, кажется, даже Аббата, действительно статен, как показалось вчера, а густые чёрные кудри обрамляли явно непростолюдинское лицо. Взгляд его одновременно был будто бы добр и печален, а для его лет в глазах виднелась небывалая мудрость и отчаяние. — Доброго вам дня, — он поздоровался с Шутом любезно и без предвзятости. — Как ваше самочувствие? Как рана? — мужчина от такой прямолинейности, прыти и бестактности даже опешил. А парниша перед ним, светловолосый и лохматый, в яркой рубашке и поношенных штиблетах, кажется, и бровью не повел. — Вполне. Живой. Вашими усилиями. Если бы не вы, так бы и умер там в поганом переулке, — голос был исполнен благодарности, искренней и светлой, и руки у мужчины будто бы машинально потянулись к поясному мешку. — Простите, моя жизнь была нападавшим не так ценна, как моя сума. Я не могу сейчас вас отблагодарить звонкой монетой. Шут отмахнулся. — Отплатите мне историями, как вас сюда занесло и кто вы. — Истории долгие, но, думаю, мы с вами найдем на них время. Я Александр. Остальное вам знать нет необходимости, это пустое, — он увильнул от перечисления своих регалий и, чуть сощурившись, склонил голову. — А вы?.. — Вы назвали меня ангелом небесным, Ваша милость, — усмехнувшись, ответил Шут. Почему-то его весь этот разговор, да и произошедшее тогда в храме, очень забавляло. Да уж, будь он ангелом, с Аббатом общий язык было бы найти намного проще... — Я бы не сказал, что непростительно ошибся, — на губах возникла снисходительная мягкая улыбка, и Шут, кажется, от неожиданности даже покраснел ушами. — Так как же я могу вас звать сейчас? — Просто Шут. — А ваше имя? — Александр уже смотрел допытливо исподлобья, но голос всё ещё был любезен и полон терпимости к чужим выходкам. — А остальное вам знать нет необходимости, это пустое, — парировал Шут вновь, и мужчина тихо рассмеялся, а потом вновь погрустнел. Горестным он был так же красив, но в радости он казался намного приятнее и светлее. — Жаль только, что фамильное кольцо с гербом украли, это была единственная материальная память от отца... — губы тронула настолько печальная улыбка, что Шут не мог хотя бы не поинтересоваться. — А какой у вас герб, Ваша милость? — Лось в обрамлении гвоздик. Вскоре появился и Аббат. Он застал Шута в чужой компании за оживлённой беседой. Всё ещё было жутко интересно, как этих двоих свела судьба, но дистанцию они держали нарочито выдержанную, как полагается. Обычно Шут чувством такта не отличался, был прямой, как любимый пень с рубахи, и был часто порот за ненадлежащее поведение с вышестоящими. Но тут, кажется, вел себя как шёлковый. Нервно перебирая чётки и думая, не вляпался ли в какую авантюру этот балбес, Аббат подошёл к беседующим ближе. — О, Ваше преосвященство. Я как раз стремился вас найти, здравствуйте, — стоило заметить служителя на горизонте, Александр поклонился, на что Аббат покачал головой, мол, не стоит. — Меня к вам сюда привела не иначе, как судьба. Я здесь проездом, как раз по приглашению вашего брата. — Не знал, что у вас есть брат, Вашвашество, — поперёк правил вклинился Шут, крайне удивленный подобной новостью, что его брови высоко подлетели на лбу. Аббат же, кажется, не слишком был рад такому освящению подробностей своей жизни и заметно напрягся, хоть и был рад тому, что отличительное воспитание юнца никуда не делось. А Шут так увлекся размышлениями о том, а какая у Аббата вообще семья, кто в ней ещё мог быть и как Аббат рос, что опомнился, лишь когда почувствовал на себе участливый взгляд с добрым прищуром. — Спасибо вашему помощнику. Если бы не он, сейчас бы уже действительно воронов кормил. Шут на этих словах аж загорелся, глядя на Аббата. Тот же, напротив, как-то побледнел, опалив его быстрым взглядом. — Он не мой... Да, спасибо, Шут. На самом деле, Аббат был очень доволен его деянием. Вызываться помочь раненому незнакомцу, что больше тебя почти вдвое, чтобы спасти жизнь и восстановить какую-то справедливость, это очень хороший поступок. Аббат был уверен в бескорыстности шутовских намерений, и это его очень радовало. Шут был хорошим добрым малым, и Аббат был рад, что ни кабаки, ни праздные гуляния его душу не развратили хотя бы в этом плане. Они с Александром удалились, а Шут остался греться на той же скамье под дубом, думая, как было бы интересно получить с него по лбу яблоком. Их гость обернулся на светлую фигуру перед тем, как пройти обратно в храм, и думал о чем-то своём, после чего возвращал себя к беседе с церковнослужителем.~~~
Александр остался в их поселении надолго и всё чаще появлялся в храме, то и дело занимая время Аббата. То он передавал просьбы от брата, то сам любопытствовал к общению. Они часто проводили время в библиотеке. Александр был очень умён и начитан и, кажется, мог знать ответ на каждый вопрос, который ты ему задашь. Шут, попадавший на их совместные собрания, был и вовсе в восторге. Тогда, во время одной из дискуссий за длинным столом, Аббат впервые отчего-то и почувствовал то чуждое и инородное, что люди зовут ревностью, и долго себя корил, не в силах уснуть целую ночь. Оно появилось совершенно неожиданно и не давало покоя. Это было неправильно, это было стыдно, это было неведомо ранее. Так быть не должно, а оно всё равно было. Каждый раз, когда видел светлое лицо Шута при встрече с новым постоянным гостем храма — было. Каждый раз, когда тот вскользь упоминал имя Александра в разговоре — было. Каждый раз, когда он видел взгляд Александра на Шута — было. От этого чувства внутри всё с грохотом ломалось и скулило, как от присутствия безродной суки в грудной клетке, запертой там и не имеющей возможности вырваться наружу. Она должна была рано или поздно умереть от голода, но что-то её подкармливало, или же она сама отгрызала куски горячего сердца Аббата безобразными зубами. Наверное, это было бы закономерно. И правильно по-настоящему. Если бы Шут всё-таки уехал с Александром. Тот был хорош всем собой и хорош во всём. Он мог бы дать Шуту всё, чего тот пожелает. Аббат же диаметрально был хуже во всём. Умен — но его реальные знания о мире ограничивались пределами аббатства. Красив — бред, себя он никогда красивым не считал, наоборот, а вот Александр был по-настоящему прекрасен. И, что для Аббата казалось самым пугающим, он ведь никогда не смог бы в полной мере показать и дать своей любви Шуту, потому что всё ещё считал её греховной и грязной. А Александр мог и хотел, и это было видно. Александр не был обременён своими мыслями об этом, Александр был другим. Александр был лучше него. И лучше для Шута. Аббат не мог спать из-за душевной боли и готов был сам скулить подобно собаке, потому что знал, что отпустит Шута, если тот захочет уйти. Он считал дни до отъезда Александра и ждал последнего из них с ужасом. Когда Шут вызвался провожать, Аббат был уже готов и махнул рукой как всегда, мол, ступай. На душе скреблась обида, что тот толком даже не попрощался. Видимо, решил, что нет в этом необходимости. Значит, так будет лучше. Значит, скоро станет легче. А Шут даже не догадывался о том, как штормило его Аббата. Шут был лёгок на подъем и новые знакомства, но они всегда были одними из многих. Он просто собирал истории, коллекционировал, чтобы потом по-своему их нести дальше. Александра было действительно интересно слушать, за ним было интересно следить и наблюдать. Он был, наверное, самым необычным экспонатом в памяти Шута, но всё равно, сколько бы не старался, каким бы лучшим из лучших не был, он никогда не стал бы лучшим для него. Аббат часто говорил, не сотвори себе кумира, а Шут послушно говорил, что кумира сотворили уже до него. И, сколько бы Александр ни лил медовые речи, для Шута не было ничего слаще родного строгого порицания за очередную глупость. Александр уже сидел верхом в запряженную баулами лошадь, когда подоспел Шут. На лице у мужчины сразу возникла уже привычная и полная радости и снисходительности улыбка. Так смотрят на неразумных детей и котят, которых ещё не утопили в местной луже. Шута это заставляло распаясанно улыбаться в ответ и, может быть, такое отношение даже льстило отчасти. Сам он пришёл налегке, только прихватил на прощание булку хлеба в дорогу. — Вы правда не хотите уехать? В мире столько всего интересного происходит, вам открыто столько возможностей. Я могу стать вашим проводником, только если вы захотите, — Александр смотрел со своего роста, и даже сидя на коне, делал это не свысока, будто считая за равного. Это было приятно, но абсолютно не меняло чужих решений. — Моё место здесь, Ваша милость, — Шут улыбнулся и, кивнув, подал хлеб. — Не скажете мне своё имя даже на прощание? — Не скажу, — улыбка стала шире, лукавее, и Александру только и оставалось, что покачать головой. Поразительный юноша в своей поразительной привязанности и верности. Было в нём действительно что-то ангельское. Уму непостижимо, как в нём, с виду балагуре и дуралее, это всё умещается. Чувство это, кажется, было и вовсе необъятным. Хотелось этим чувством упиваться, хотя бы со стороны. Но чего не дано, того не дано. От брата Аббата Александр иногда подхватывал уверенность в неизменности некоторых вещей в жизни, данных по распоряжению судьбы. — В таком случае, прощайте. И будьте счастливы. Вскоре силуэт умчался за горизонт, растворяясь в пыли дороги, а Шут, проводив его взглядом, развернулся и привычно побрёл к аббатству, где его безнадежно ждали. — Буду.