Дуэль сердец

      После сказанных мужу слов Софи молча вышла из комнаты и пошла в сад. Всё, что случилось с ней по милости Фёдора, было похоже на кошмар, но было даже страшнее кошмара, потому что от кошмара можно проснуться. А здесь всё было наяву. Её жизнь была намеренно им разрушена, и пробуждения от этого не было. Не было спасения. Софи хотела снова вызвать у себя прилив гнева, но ощущала только пустоту и безнадёжность в душе. Когда она снова и снова прокручивала в голове сцену их объяснения, невольная горькая улыбка просилась ей на лицо. А ведь Фёдор действительно думает, что она бы обрадовалась той жизни, которую он предлагал ей. И по-своему он был прав. Все женщины их круга были бы счастливы получить такого мужа как он: любящего, страстного, заботливого, красивого, молодого, неистово-бесшабашного. Были бы счастливы стать ему покорными жёнами и отказаться от независимости и стремления самой зарабатывать себе на жизнь. Да что там говорить про других женщин? Живи она обычной жизнью дам из общества, так и сама была бы сейчас счастлива с таким мужем. Если бы не годы её независимости, если бы не пьянящее чувство свободы и собственной значимости, которое она испытала, начав самостоятельную жизнь и распоряжаясь ею только по своему желанию… Но теперь одна только мысль, что она находится во власти другого человека, что он может распоряжаться ею как своей собственностью, как своей вещью… эта мысль приводила её в ярость и отчаяние…       Фёдор после разговора с женой ещё долго приходил в себя. Он подошёл к окну и смотрел, как Софи бредет, словно тень, по направлению к саду. Он решил, что даст ей время. Час – достаточное время для того, чтобы она остыла. Он сопротивлялся стремлению пойти за ней, снова разговорить, склонить к единственно разумному решению. И конечно, единственно разумным он считал то, что сам предлагал ей. Оставить жене прежнюю независимость в браке он упрямо не собирался.       Через час он вышел в сад и пошёл по его тропинкам. В самом конце сада у ворот он увидел жену. Она сидела на скамейке и просто пустым взором смотрела перед собой. Ничего, решил он. Он уговорит её и переупрямит. Силы воли и характера в нём для этого достаточно. Он подошёл и сел рядом с женой. Она не шелохнулась.       – Хватит, Софи, – твёрдо сказал он. – Ты уже ничего не сможешь изменить. Прими ту жизнь, которую я тебе предлагаю. Я люблю тебя. И ты говорила, что любишь меня. Разве это не так?       Софи коротко взглянула на мужа, но тотчас же отвернулась. Ах, если бы она могла сказать ему, что уже не любит его! Что разлюбила сразу же после того, как обрела память и вспомнила всё. Но это было не так. Даже после того, что она узнала, она продолжала любить его. Поэтому она промолчала. Смысла лгать не было. Он всё равно рано или поздно поймёт правду.       – Я тогда пошутил, когда говорил о дуэли между нами, – убеждённо продолжал Фёдор. – Но если ты до сих пор настроена на то, чтобы видеть в нас врагов друг для друга, то признай, что эту дуэль я выиграл. А ты – проиграла. Но я это сделал не только для себя. Я это сделал ещё и для тебя. Разве это жизнь, которую ты вела раньше? Вечные разъезды, вечная занятость, вечные хлопоты. Остановись, живи спокойно, как моя жена.       – Нет, – как-то безжизненно ответила ему Софи. – Не говори мне, что ты сделал это для меня. Ты сделал это для себя и только для себя. Я ни о чём подобном тебя не просила, пока была в своей памяти и в рассудке.       Она встала и пошла к дому. Долохов двинулся за ней и почти грубо схватил её за плечо. Она остановилась и прямо глянула на него. Они смотрели друг на друга действительно как дуэлянты.       – Ты придаешь слишком много значения своей свободе и независимости, – жёстко сказал он ей. – Другие женщины обходятся без неё, и ты научишься. Научишься! – самым повелительным тоном повторил он.       Против его воли эти слова прозвучали как удар хлыста. Долохов и сам почувствовал это, поэтому попробовал смягчить свой голос и продолжил:       – Ты привыкнешь, как все остальные женщины нашего круга! На самом деле свобода, независимость, твоя вечная музыка… это ничто по сравнению с любовью.       – Это моя жизнь, – твёрдо сказала Софи и попыталась вырваться из его железной хватки. Но он ещё сильнее схватил её.       – Это ничто! – закричал он.       – Тогда и я ничто! – вдруг неожиданно так же громко крикнула она. – Тогда и я ничто! – повторила она тише, но с таким же яростным напором. И, окончательно вырвавшись от него, пошла дальше.       Он снова догнал её и пошёл рядом.       – Спасибо тебе! – горько говорила она на ходу. – Ты украл мою жизнь, мои мечты, и при этом ожидаешь любви и благодарности? Этого не будет!       – Я не крал твою жизнь, – резко возразил он. – Я просто дал тебе другую жизнь. Новую. Жизнь в любви со мной.       – Если хочешь доказать мне свою любовь, то позволь мне жить по-прежнему! – Софи остановилась и с мольбой взглянула на него. – Позволь мне по-прежнему выступать на сцене, и я никогда не заикнусь даже о разводе!       - Нет! – жёстко ответил Долохов. – Это полностью исключено! Никогда моя жена не будет выставлять себя перед публикой, да ещё за деньги!       У Софи спазмом перехватило горло. Ей захотелось зарыдать, но она сдержала себя.       – Тогда отпусти меня, дай мне развод! Я перестану быть твоей женой, буду жить своей прежней жизнью, а ты найдешь себе подходящую для тебя женщину, которая согласится на все твои условия! Отпусти меня! – повторила она с силой.       – Никогда и ни за что! – был его ответ. Долохов был готов к тому, что Софи снова ответит так же резко. Он даже хотел ещё большей ссоры. Пусть выплеснет из себя весь гнев. Может быть, после этого она успокоится, и им удастся поговорить разумно. Но произошло то, чего он не ожидал. Она заплакала.       Видит Бог, Софи не хотелось плакать, особенно перед ним. Она хотела сдержаться, но душевная боль была настолько сильна, что слёзы хлынули из её глаз. Она пошла дальше, рыдая на ходу. Фёдор не смог бы выбрать лучшего способа причинить ей боль. Она так долго строила свою свободную от чужой воли жизнь, а он так быстро уничтожил всё это. Просто наступил тяжёлым солдатским сапогом – и вся её жизнь, всё, что она так долго выстраивала для себя, хрустнуло и распалось на тысячи мелких осколков, как хрупкое стекло… Если бы подобное сотворил с ней чужой и ненавистный ей человек, ей не было бы так больно. Она бы не была так потрясена и опустошена, если бы она не любила Фёдора. Но она любила его. Даже сейчас. И она даже представить себе не могла, насколько расчётливо и жестоко он мог показать ей, что она, её жизнь и её мечты ничего не значат для него. Он хотел от неё лишь одного – чтоб она стала ему удобной и послушной женой. Если для этого понадобилось растоптать все её стремления, то он с лёгкостью сделал это.       Фёдор стоял и смотрел ей вслед. Он не ожидал, что Софи будет так безнадёжно и горько рыдать, и что её рыдания будут так мучить и рвать его душу.       В тот же вечер Софи пошла к княгине Марье и попросила у неё отдельную комнату для себя, не вдаваясь ни в какие объяснения. Княгиня удивилась, но дала распоряжение экономке. Софи быстро с помощью горничной перетащила свои вещи в выделенную ей спальню. Выходить к ужину она отказалась. Ей больше не хотелось сидеть с Фёдором за одним столом. Она попросила экономку прислать ей поднос с ужином в её комнату. Княгиня Марья объяснила это Долохову, когда за ужином он спросил, почему отсутствует его жена. Он выслушал её объяснения с внешне спокойным видом, но внутри его всё закипело. Кое-как закончив ужин, он вышел из столовой и прошёл в новую комнату жены.       Оказалось, что Софи готова к его визиту. Когда он вошёл, она сидела у окна, но быстро встала на звук его шагов и схватила что-то, что лежало перед ней на подоконнике.       Это был пистолет. Она нацелилась на него и смотрела абсолютно ледяным взглядом.       – Не подходи ко мне, – резко приказала она. – Сделаешь хоть шаг, и я буду стрелять.       Долохов сжал зубы.       – Откуда у тебя пистолет? – спросил он не менее резким тоном.       – Взяла в оружейной комнате, – ответила Софи. – Там же, где вы с князем Друбецким взяли свои охотничьи ружья. У старого князя Болконского, на счастье, оказалась неплохая коллекция оружия. И запасы пуль, и пороха, и вообще всего, что надо. Я зарядила пистолет как полагается. А то, что я умею из него стрелять, это тебе известно.       – Ты решишься снова выстрелить в меня? – снова спросил Фёдор.       – На сей раз я постараюсь стрелять в плечо или в ногу, – произнесла Софи. – Просто чтобы ранить тебя и тем самым остановить. Убивать тебя я больше не собираюсь.       Они ещё какое-то время стояли друг против друга, но Долохову было ясно: Софи не собирается отступать. И когда она в таком состоянии, то действительно не задумается нажать на курок. Выругавшись про себя, он повернулся и вышел из её комнаты.       На следующий день утром Софи снова попросила еду в свою комнату, и наотрез отказывалась выходить в столовую. А после завтрака пошла искать Друбецкого. Бориса она нашла в его кабинете.       – Князь, – обратилась она к нему с решительным видом. – Ко мне вернулась память. Я вспомнила даже то, что мы, оказывается, знакомы с самого детства. Мы вместе жили и росли в доме Ростовых. Я не буду спрашивать у вас, зачем вы дурачили меня вместе с моим мужем и притворялись, что мы с вами не знаем друг друга. Но я прошу у вас содействия. Дайте мне один из ваших экипажей с кучером и позвольте уехать из Лысых Гор. Я хочу вернуться к себе домой, в Петербург. Работу вашего кучера по прибытии на место я хорошо оплачу, и он вернётся обратно.       Борис с тяжёлым вздохом провёл рукой по волосам. Ему самому очень не нравилось то, что происходило между четой Долоховых в последние дни. Но он предпочитал не вмешиваться, ведь чужая семья всегда потемки. Тем не менее он решил объясниться с Софи.       – Софи, – начал он. – Всё не так просто. Я не сам начал притворяться перед вами, что не знаю вас. Об этом меня попросил ваш муж. Он сказал мне, что доктор запретил вам любые беседы о прошлом с кем угодно. И попросил, чтобы я и Мари сделали вид, что не знакомы с вами, чтобы избежать расспросов о прошлом с вашей стороны. Я хочу, чтобы вы это знали.       Софи поглядела в лицо Друбецкого и подумала, что он сейчас говорит правду. Долохов сплёл целую интригу, чтобы заполучить её в жёны. И, очевидно, действительно обманул и Бориса, и его жену. Они притворялись незнакомыми с ней по его просьбе.       – Я верю вам, – ответила она. – Обманутой оказалась не только я, но и вы с вашей супругой. Поэтому я не буду больше обвинять вас. Но я прошу вас выполнить мою просьбу: дайте мне возможность уехать.       – Я не могу выполнить вашу просьбу, – отрицательно покачал головой Друбецкой. – Поймите меня, Софи. Если бы вы до сих пор были не замужем, я бы с лёгкостью выполнил её. Но теперь вы замужняя женщина. И вашей жизнью по всем нашим законам распоряжается муж. Если вы всё вспомнили, то должны знать законы и обычаи нашего общества. Без его разрешения вы не можете уехать от него. Если я выполню вашу просьбу, то может так случиться, что ваш супруг потребует от меня объяснений. И в том случае, если ответы его не удовлетворят, то он может даже вызвать меня на дуэль. Вы хорошо знаете славу вашего мужа, как дуэлянта. В молодости он провёл столько дуэлей, что и не сосчитать. Да и прошлогодний случай в Париже с капитаном Дэлонэ мне тоже известен. Я не хочу ссориться с вашим мужем. Не хочу оказаться у барьера под дулом его пистолета.       Софи уже раскрыла рот и хотела обвинить Друбецкого в трусости перед Фёдором. Но не стала ничего говорить. По-своему Борис был прав. Он следовал законам их общества, по которым жена считалась собственностью мужа. Упрекать же его в том, что он следовал этим законам, смысла никакого не было. Поэтому она просто молча вышла.       Весь этот день Софи ела у себя в комнате, не выходя в столовую. Видеть мужа ей не хотелось. Кроме того, она попросила у княгини Марьи ключ от музыкальной комнаты и там начала играть на клавикордах. Они были в ужасном состоянии. Звук был расстроен, пара клавиш западали, но Софи уселась за них, и начала играть. Сначала сыграла одну из сонат Скарлатти*. Потом играла всё, что приходило ей на ум – пьесы Баха, Генделя, Моцарта, Вивальди, сонаты любимого ею Бетховена, ноктюрны Филда… всё, что помнила и знала. Это было совсем не то, к чему она привыкла уже, играя на первоклассных фортепиано в лучших концертных залах Европы. Но это было хоть кое-что. Она играла-играла-играла… несколько часов подряд. И чувствовала, как боль и зуд отпускают её руки, а смертельная тоска и мука, сковавшие её, отпускают её душу и сердце.       Когда она уже вечером возвратилась в свою комнату, где её дожидался поднос с ужином, она поглядела на свои руки. Они уже почти не болели и не чесались. Расчёсы превратились в подсохшие струпья, готовые вот-вот отвалиться, старая сыпь побледнела и начала сходить, а новой не появилось. Музыка, как и всегда, стала наслаждением и исцелением для её измученного тела и души.       Когда вечером после ужина Долохов возвращался в свою опустевшую комнату, он сначала подошёл к той комнате, где сейчас обитала его упрямая жена. Дёрнув за ручку двери, он обнаружил, что дверь заперта. Делать было нечего. Ругнувшись про себя, он прошёл в свою комнату. Там он в самом мрачном настроении скинул сюртук и жилет, развязал галстук… но понял, что просто так сегодня ночью не уснет. Тут он вспомнил, что у него в вещах есть бутылка хорошего вина. Он нашёл её, налил стакан и выпил. Этого показалось ему мало, и он налил ещё. Таким образом он выпил больше чем полбутылки, но всё равно чувствовал, что хмель его не берёт. Злость на себя, на Софи, на её упрямство и несправедливый, как ему казалось, гнев, всё больше и больше поднимались в нём. С этим чувством сплеталось и невыносимое ощущение тоски.       Как она могла даже подумать о том, что он женился на ней ради мести за тот давний выстрел, думал он, и обида поднималась в нём. И эти её упреки, что он украл её жизнь. Почему она не хочет принять другую жизнь, новую, которую он ей предлагал, и которую спокойно и счастливо вели все женщины её круга? И вот результат: Софи вышвырнула его из своей постели, и собирается вышвырнуть из своей жизни…       «Сейчас она сладко спит в своей снова одинокой постели, – думал Фёдор с тоской. – А ведь совсем недавно мы спали вместе и занимались любовью несколько раз за ночь… и днём тоже…»       Воспоминания о роскошном теле жены, о наслаждении, которое они дарили друг другу, о её любви и страсти, которую она так щедро отдавала ему здесь, в их комнате, которая совсем недавно была их общей, разбудили в нём ответную страсть. Нет, он не позволит ей отказаться от того, что их связало неразрывными узами, решил он. Не позволит выкинуть себя из жизни Софи.       Не чувствуя никакого хмеля, но исполненный решимости, Долохов встал и пошёл к комнате, которую теперь занимала Софи. Дверь была запертой по-прежнему. Неужели Софи думает, что эта проклятая дверь остановит его, думал он? Он примерился: дверь была не очень крепкой. Примерился ещё раз – и вышиб её одним ударом.       Когда в её комнате раздался треск выбитой двери, Софи и не думала спать. Сон не приходил к ней уже вторую ночь. Не давали спать мысли об обмане мужа, о том, что теперь её жизнь в его власти, что он может запретить ей всё, что ему угодно… Но к этому прибавлялось ещё кое-что. Софи с отчаянием думала, что несмотря на весь её гнев и ярость, её желание оказаться снова в объятиях мужа ничуть не угасло. Месячные у неё уже прошли, после игры на клавикордах стала проходить и непонятная болезнь рук, и страсть к мужу вернулась с прежней силой. Собственное тело предавало её. Она вертелась и металась по кровати со сбитыми простынями, и её тело казалось ей чем-то чуждым и незнакомым. Перед глазами вставали картины их взаимной телесной любви с Фёдором, а при мыслях об этом её грудь напрягалась, соски твердели, а низ живота сводило от сладкой боли. И она прекрасно понимала, отчего бунтует её тело и чего оно требует. Софи горько думала, что опускается до уровня тех женщин, которых раньше не понимала и даже относилась к ним с долей снисходительного презрения. Тех женщин, которые за постельные радости с мужчинами отдавали свою жизнь, душу, принципы… вообще всё, что у них есть. Теперь она их понимала, но не желала следовать их примеру. Какой бы сильной не была её любовь и страсть к Фёдору, но позволить своему жаждущему его ласк телу управлять её жизнью она не могла. Если бы она могла разлюбить и даже возненавидеть его за его обман! Но она не могла. Она отчаянно любила и желала его, несмотря ни на что. Кроме того, в глубине души она понимала, что дело не только в плотском желании. Она постоянно вспоминала его заботу, доброту и нежность, которую он щедро отдавал ей после того, как она получила травму и вынуждена была в беспомощном виде много дней провести в постели. Вспоминала, что он не выдал ее полиции после выстрела в него и не загубил, таким образом, её жизнь… Ах, если бы она не помнила всего этого и считала бы Фёдора отъявленным негодяем, если бы она ненавидела и презирала его… Вот тогда бы она спокойно спала хоть сотни ночей одна, без мужа…       Услышав треск выбитой двери и удар от её падения, Софи подскочила на кровати и сунула руку под подушку, где был пистолет. На пороге в проёме выбитой двери при свете одинокой свечи она увидела широкоплечую фигуру мужа, одетого лишь в белую рубашку и брюки. Он вошёл спокойно и решительно и прошёл к середине комнаты. Тут Софи вскочила с постели и направила на него пистолет.       – Что же, ты действительно собираешься стрелять в меня? – спокойно спросил её Фёдор.       – Если ты попробуешь подойти ко мне, то да, я выстрелю, – ответила Софи, с отчаянием ощущая, как пересохло у неё во рту и как задрожала рука. А главное – спокойной и твёрдой уверенности в её голосе совершенно не было, и она понимала, что муж чувствует это.       Долохова охватила такая же бесшабашная отчаянная удаль, которая всегда охватывала его в минуты боя или опасности. Он подумал, что это может быть последние минуты его жизни. Софи вполне может сейчас убить его. Но отступать он не собирался и сделал шаг вперёд.       – Стой на месте, – отчаянно предупредила его Софи, ощущая дрожь во всём теле. Но это не была дрожь страха или злости. Совсем другое чувство охватило её при виде стройной и сильной фигуры мужа.       Сердце у Долохова так сильно билось, что, казалось, сейчас выскочит из груди.       – Я не остановлюсь, – ответил он и ещё шагнул вперёд. – Ты давным-давно свела меня с ума, меня тянет к тебе как магнитом. И если ты хочешь выстрелить в меня, то стреляй быстрее. Только это сможет сегодня удержать меня от того, чтобы любить тебя.       Софи замерла на несколько мгновений, вглядываясь в его лицо, но не прочитала на нём никаких признаков к отступлению. Только отчаянную решимость. Она помедлила… и опустила пистолет.       – Будь ты проклят! – беспомощно сказала она.       Фёдор сделал ещё несколько шагов вперёд и, обняв её, поцеловал со всей отчаянной любовью и страстью, которые переполняли его.       – Ты упустила шанс, – сказал он, оторвавшись от её губ.       – Его никогда и не было, – тихо ответила жена. – Я не стала заряжать пистолет, хотя пули и порох к нему были в оружейной.       И отведя руку с зажатым в ней пистолетом в сторону, она нажала на курок. Раздался щелчок. Пистолет действительно не был заряжен. После этого она отбросила его в сторону. Руки её беспомощно повисли по бокам, но через мгновение, словно повинуясь чуждой ей воле, вскинулись и обняли Фёдора. И теперь она сама потянулась губами к его губам.       После нового поцелуя Фёдор подхватил её на руки и положил на кровать. Потом он быстро скинул с себя оставшуюся на нём одежду и принялся за ночную рубашку Софи. Она не только не противилась, но даже сама подняла руки, чтобы ему удобнее было стягивать её. Он лёг рядом с женой и прижался к ней всем своим сильным телом. Софи застонала и сама прижалась к нему. Фёдор целовал её губы, шею, подбородок, грудь, спускаясь всё ниже и ниже, доводя жену до безумия. Её пальцы запутались в его волосах и прижали его голову ближе, когда его горячие губы и язык начали ласкать её внизу, между ног. Она с удивительной быстротой достигла оргазма. После этого Фёдор подтянулся выше и наконец-то сам погрузился в её влажное тепло. Софи крепко обвила его бёдра своими ногами и начала двигаться в такт с ним. Его быстрые, мощные толчки снова вызывали сладкие конвульсии её тела, а потом и он достиг своей кульминации…       Какое-то время они просто лежали, прижавшись друг к другу и не желая разъединять их тела. Но вскоре Фёдор повернулся на бок и сказал, глядя на жену:       – Я сделал тебя своей женой совершенно не ради какой-то там мести, и ты сошла с ума, если думаешь так.       Софи молчала, как будто не желая разговаривать. То, что произошло сейчас между ними, ничего не изменило в её отношении к его обману. Она уже не думала, что он хотел таким образом отомстить ей, но то, что он пытался навязать ей свою волю, заставить отказаться от прежней жизни, превратить в удобную для него жену, живущую на содержании мужа и подчиняющуюся всём его правилам и требованиям… это продолжало терзать её душу.       Она села, всё так же молча потянулась за своей ночной рубашкой, надела её и сказала, отвернувшись от мужа:       – Уходи. Ты получил то, ради чего пришёл ко мне и вышиб дверь, но теперь уходи.       – Нет, я не уйду, – твёрдо ответил он, приподнимаясь на кровати. – Мы будем спать с тобой в одной постели, как это делали всегда со дня нашей свадьбы.       – Нет, не будем! – так же твёрдо ответила Софи, обернувшись к нему. – Ты можешь заставить меня хотеть тебя, но заставить спать с тобой в одной постели – нет! Для меня спать с тобой было знаком величайшего доверия к тебе. Даже бо́льшим, чем занятия любовью. Но я теперь не доверяю тебе и не буду доверять никогда. Ты обманул меня и заманил в ловушку, не важно даже, из-за чего. И поэтому я тебе не больше не верю и спать с тобой в одной постели не буду. Поэтому уходи. Если не уйдешь ты, то уйду сейчас я.       – И где же ты проведёшь ночь? – спросил её Фёдор.       – Где угодно, но только не с тобой, – отрывисто произнесла Софи. – Могу в твоей комнате, а если ты придешь туда, то отправлюсь в сад. Лучше буду спать под любым кустом, но не с тобой.       Долохов понял, что она так и сделает. Он молча встал с постели, натянул на себя брюки, захватил рубашку и так же молча вышел.       Утром ему пришлось объясняться с хозяевами по поводу выбитой двери. Он придумал, что у Софи ночью опять был приступ паники, она страшно закричала во сне. А он, услышав эти крики, поспешил к ней на помощь и выбил дверь, чтобы быстрее оказаться в её комнате. Князь и княгиня сделали вид, что поверили этой шитой белыми нитками истории. Софи же не снизошла ни до каких объяснений. Она продолжала прятаться от всех в своей комнате, где слуги спешно чинили поломанную дверь, и не вышла в столовую для завтрака. Опять еду ей принесли на подносе.       После завтрака Друбецкой снова пригласил Фёдора на охоту. Тот сразу же согласился. Ему самому было тяжело оставаться под одной крышей с женой, которая была так враждебно настроена к нему. Он чувствовал, что ночные занятия любовью ничуть не смягчили её и не сблизили их.       Софи увидела из окна своей комнаты, как муж и Друбецкой садятся в пролётку, туда же запрыгивает легавый пес Друбецкого, видела, как они кладут ружья рядом с собой… Она поняла, что мужчины снова отправляются на охоту. Теперь у неё был только один шанс сбежать от мужа. Оставаться с ним под одной крышей она не хотела. После прошедшей ночи она поняла, что не сможет противостоять страсти мужа. Если он будет рядом с ней, так близко, как они были ночью, то она не устоит. Ему было достаточно просто протянуть руку и дотронуться до неё – и она уже загоралась ответной страстью. Оставался лишь один выход: держаться от него как можно дальше. Не подпускать к себе и не позволять себя касаться. А для этого нужно было хотя бы сначала выбраться из Лысых Гор. Борис отказал ей, когда она попросила отправить её в Петербург. Софи понимала, что он будет отказывать ей и дальше. Что же ей делать?       Вдруг перед глазами Софи встала картина. Её неприятная кузина Вера обладала одним-единственным достоинством в глазах Софи: она отлично играла в шахматы. Софи однажды наблюдала, как Вера завершила партию с дядей Шиншиным и победила в ней самым разгромным образом. А потом, глядя на только-только выходящую из детского возраста Софи, с сознанием презрительного превосходства спросила ее:       — Как ты думаешь, малявка, какая шахматная фигура самая главная?       — Все знают, что это король, — настороженно ответила Софи.       — А вот и нет, — таким же презрительным тоном сказала Вера. – Короля просто назначили главным, но только потому, что игра считается законченной, когда его захватят. Однако его возможности в игре ограничены, он может передвигаться только на одну клетку. – И Вера точным и жёстким щелчком пальцев сбила фигуру короля с шахматной доски. А потом высоко подняла другую фигуру, и продолжила, глядя на неё. – На самом деле самая могущественная фигура в игре – это королева!       Софи глубоко вздохнула при этом воспоминании и сосредоточенно начала думать. Нет смысла отрицать, что муж переиграл её в своей игре. Видно, хорошо усвоил приемы карточных сражений, где почти всегда был победителем. А что, если попробовать сыграть с ним на другом поле? После отказа Бориса оставался только один человек, который мог ей помочь уехать из Лысых Гор. Но осмелится ли эта «королева» сыграть на стороне Софи? Полную подчиненность княгини Друбецкой своему мужу Софи давным-давно заметила.       «Надо попробовать, попытка не пытка», подумала про себя Софи, а потом решительно вышла из комнаты и отправилась на поиски княгини Марьи.       Княгиня Марья была в детской и занималась там вместе с няней и кормилицей своей маленькой дочкой Аннет. Софи вошла в детскую и попросила у Марьи разговора наедине. Та согласилась, и они вместе прошли в спальню княгини.       – Оказывается, мы с вами довольно таки давно знакомы, княгиня, – начала разговор Софи. – Мы ведь познакомились два года назад, незадолго до свадьбы вашего брата с моей кузиной Наташей. И потом не раз встречались после их свадьбы. Я навещала кузину, а вы тогда жили с ними в доме вашего брата в Петербурге. Но здесь вы долгое время притворялись, что увидели меня в первый раз.       Княгиня Марья покраснела и испуганно-виновато поглядела на Софи.       – Но я не сама придумала вас обманывать, – воскликнула она. – Мы сами с моим мужем были обмануты вашим супругом. Он внушил сначала Борису, а потом и мне, что доктор самым строгим образом запретил разговаривать с вами о прошлом. И попросил, чтобы мы притворились незнакомыми с вами.       – Я не обвиняю ни вас, ни вашего супруга в обмане, – успокаивающим тоном сказала Софи. – Я знаю, что Фёдор и вас обманул тоже. Ваш муж уже рассказал мне об этом, и я вам верю. Но теперь у меня к вам будет огромная просьба. Помогите мне. Я хочу уехать отсюда и вернуться в Петербург, в свой дом, к своей прежней жизни. Я уже просила об этом вашего супруга, но он отказал мне. Испугался ссоры с моим мужем и даже возможного вызова на дуэль. Но вы – женщина. Вас ни на какую дуэль мой муж вызвать не сможет. Поэтому я прошу, я умоляю вас: дайте мне экипаж с каким-нибудь из ваших слуг в качестве кучера, чтобы я могла добраться до Петербурга. Как только я окажусь дома, я расплачусь с вашим слугой, и он немедленно вернётся обратно.       Княгиня Марья ещё более испуганно взглянула на Софи.       – Но я не могу ничего сделать против воли мужа, – воскликнула она. – Я ничего не делаю без его ведома. И если он отказал вам, то имеет на то свои причины. А я не хочу идти против его воли. Жена должна подчиняться решениям мужа, вы же знаете правила.       Софи почувствовала самое настоящее отчаяние.       – Да ведь Лысые горы принадлежат вам! – воскликнула она. – Я же знаю, что это имение – ваше приданое. Официально вы его хозяйка, а вовсе не ваш муж. Мы же не в Англии и не во Франции, где по тамошним законам всё имущество женщины после свадьбы полностью переходит во власть и под контроль мужа. Спасибо огромное нашим императрицам Елизавете и Екатерине Великой, которые установили такие законы, что у нас, в России, женщина сохраняет права на своё имущество и после брака. И муж может распорядиться им только с письменного согласия жены. Вы – хозяйка этого дома, хозяйка этой земли, этого имения и людей, которые у вас служат! Почему вы так боитесь в этой мелочи нарушить волю вашего мужа? Я же не прошу у вас ничего неисполнимого. Только один экипаж и кучер!       Марья, казалось, была охвачена колебаниями. С одной стороны, многолетняя привычка жить в полной власти мужчин останавливала её от выполнения просьбы Софи, с другой стороны, её поразило выражение полного отчаяния на лице Софи. Чтобы потянуть время, она спросила:       – Но почему вы хотите уехать от мужа?       – Потому что он обманул меня, – горько ответила Софи. – Я не хотела выходить за него замуж. Я вообще ни за кого не хотела выходить замуж. Я знаю законы и обычаи. По закону муж имеет право распоряжаться жизнью жены. А мне не хотелось иметь никакого хозяина над моей жизнью. Я хотела выступать на сцене по-прежнему, хотела учить учеников, хотела открыть школу для девочек из бедных семей в Петербурге… много чего хотела. И никто не мог мне воспрепятствовать в этом, пока я была не замужем. Но когда я потеряла память и забыла обо всём, в том числе и о моих прежних занятиях, планах, мечтах, о моём твёрдом решении не выходить замуж, Фёдор воспользовался этим. Он убедил меня и всех окружающих, что он мой жених, что я дала согласие выйти за него замуж незадолго до моей травмы. А на самом деле я никогда не давала такого согласия. Они привёз меня сюда, в Лысые Горы. Очевидно, боялся, что в Петербурге ко мне придёт кто-то знакомый или я встречу на улице кого-то из моих знакомых, которые могли бы рассказать мне о моём прошлом. Поэтому он и увёз меня подальше от столицы. А вас обманул уверениями, что доктор запретил мне говорить о прошлом, и убедил вас делать вид, что вы со мной незнакомы и о моём прошлом ничего не знаете. И вот результат. Я согласилась выйти за него замуж. Он расставил мне ловушку, и я, будучи по сути в состоянии ничего не соображающего младенца, шагнула в эту ловушку. Теперь он намерен распоряжаться моей жизнью. Он хочет, чтобы я оставила сцену, выгнала всех моих учеников, забыла обо всех своих мечтах, перестала бы зарабатывать деньги концертами и уроками, и стала ему обычной послушной женой на его содержании. Но для меня такая жизнь означает медленное умирание. Я не смогу так жить. Вы видели, что со мной творилось в последние две недели. Поэтому я умоляю вас помочь мне. Мне больше не к кому обратиться. Здесь, в Лысых Горах, я как в клетке. Помогите мне выбраться из неё и вернуться домой, в Петербург.       – Но что вы будете делать там? – спросила княгиня. – И в Петербурге ваш муж всё равно останется вашим мужем. Это уже не изменить. Ваш брак абсолютно законный.       Софи вздохнула.       – Я знаю это. Но в Петербурге я буду добиваться развода. Я понимаю, что это очень трудно. Брак в наше время практически нерасторжим. Но всё же, хоть единичные примеры разводов, но есть. Здесь, в Лысых Горах, я бессильна. Но дома я буду искать любые способы расторгнуть наш брак. Пусть хоть десять, хоть двадцать лет на это потрачу, но добьюсь своего. У меня есть знакомства, есть покровители. Я могу обратиться к обеим императрицам, с которыми лично знакома. Но для этого мне надо вернуться в столицу. Дома и стены помогают, как известно.       По лицу Марьи было видно, что она продолжает колебаться.       – Разве вы не любите вашего мужа? – спросила она нерешительным голосом. – Я помню какая вы весёлая и радостная стояли под венцом. Впрочем, как и ваш муж тоже. Я помню, как вы были счастливы в первую неделю вашего брака. Вы напоминали мне пару влюблённых голубков.       Софи снова горько усмехнулась.       – В том то и беда моя, что я люблю мужа, – ответила она. – Но это ничего не меняет. Я всё равно не смогу принять тот образ жизни, который он мне навязывает. Он никогда не согласится на то, чтобы я выступала на сцене и сама зарабатывала деньги. А я не соглашусь быть послушной и удобной ему женой на его содержании. Это тупик. И развязан этот затянутый им узел может быть только одним способом: мы должны развестись.       Марья молчала и было заметно, что она по-прежнему не хочет или боится выйти из воли мужа. Софи почувствовала полную безнадёжность и отчаяние.       – Да наберитесь вы хоть раз в жизни смелости пойти против воли мужчины! – потеряв терпение, воскликнула она. – Чем они так вас околдовали и очаровали, что вы боитесь пальцем пошевельнуть против них? Почему вы считаете любое их распоряжение, любое их желание законом для себя? Неужели вы не знаете, что мужчины вовсе не праведные и непогрешимые в суждениях и поступках существа, которым надо подчиняться безоглядно? Ведь некоторые мужчины могут быть и несправедливы, и подлы, и жестоки в конце-то концов? Уверена, что вы это знаете! Простите, если я задену больное, но из светских слухов и сплетен всем известно о том, как вас воспитывал отец и как он вас унижал! Мог назвать вас обидными словами при всех! Заставлял просить прощения у прислуги! Так что с мужской несправедливостью и жестокостью на примере своего отца вы хорошо знакомы. Но до сих пор, даже после его смерти, вы считаете необходимым подчиняться любым приказам мужчин, даже самым несправедливым! Что вам стоит пойти против воли мужа и дать мне карету с кучером? Ведь по любому закону вы хозяйка здесь, ещё раз вам напоминаю. Ваш муж ничего не сможет сделать против вас, если вы отдадите распоряжение отвезти меня в Петербург. Вы в своём праве. Слуги в этом доме – это ваши люди. Любое имущество в этом имении, в том числе и кареты – это ваше имущество. Мы, женщины, не безвольные марионетки в руках мужчин. Мы тоже люди, со своей волей, со своими желаниями. Почему наша участь – только подчиняться? Я верю, придёт время, и женщины будут сами распоряжаться своей жизнью, не оглядываясь на желания мужчин и не подчиняясь их приказам, если они несправедливы! Наберитесь и вы хоть немного смелости! Станьте сами собой, а не просто женой вашего мужа, не просто придатком и приложением к нему! Не отказывайте мне в моей просьбе, прошу вас! – умоляла Софи уже со слезами на глазах. – Прошу вас! – повторила она.