хирургия отчаяния

Птица, раскрыв крыло, выпускает звезду, как глаз, избавившись от тела века, выпускает зрачок — незначительный блеск лихорадки выдает болезнь на сдачу — сбитые костяшки о бетонную жару лета засыхают кроваво-ржавой коркой осени, привкус засохших листьев во рту, если лизнуть каждую ранку, возникшую на месте большей; прямоугольник комнаты страдает от заноз полок — книги, вспухшие от слов, оттягивают стены, как шею оттягивает петля — запрокинутая голова упирается в потолок вместо неба, тонкие трещины тоски расходятся в стороны, как дождевая вода сползает с лобового, если гнать достаточно быстро, я знаю и то, и это; покинутое место остается пустым, пока о нем не вспомнить, а после — обретает плоть, которую можно отрывать по кускам, приставляя ко рту и глазу — тени, в которых можно заплутать хорошенько, тени, которые можно съесть на завтрак, обед и ужин — в зубах застревает и не вытащить; я не хочу ничего помнить, дар амнезии положен лишь некоторым, как подарок на Рождество ребенку, который вел себя пристойно, я — нет; камни отчаяния гремят в кране, когда я открываю его, чтоб наполнить стакан — камешек один, второй, третий, словно в фокусе с водой и бриллиантом, не заметен, я выпиваю залпом, как будто микстуру, которая горька, время ничего не лечит — у него нож, что режет, стоит вздохнуть, стоит открыть рот, чтоб закричать, бессердечная хирургия не для помощи; вытеснение настоящего прошлым, как ходьба по комнате, от одного угла к другому, от одной стене к другой — замкнутое в себе существование, как книга, в которой все слова вычеркнуты, как бы есть и как бы кончено — зачем мне проснуться утром, если темнота ничем не отличается от той, что ночью летит птицей, едва блестящая, как монеты на моих глазах, которых никому не видно, они холодные, словно их подняли с земли, которая вымерзла, в которой наши следы задержались прощаясь.