Сто шестьдесят пятый день

Ворона похожа на черного демона. Замерла на ветке, нахохлилась, смотрит одним глазом. Не двигается, как будто боится опрокинуть пухлую шапку снега, налипшую на гроздь рябины. Или калины. Или ещё какой херни, Миша не очень разбирается. Почему посреди зимы ягоды на дереве? Миша смотрит в окно на ворону, прихлебывая остывший чай. В детстве на окнах были морозные узоры, и белые бумажные ленты на створках, из-под которых торчали кусочки ваты. Сейчас и ваты нет, и узоров нет. Двойные стеклопакеты есть, а хочется сияющей льдистыми искорками сказки. Ворона вот ещё есть. И курить ещё очень хочется. Миша машет рукой, и птица тяжело срывается с ветки. Снежинки с рябины – ну рябина же, бля – сверкающим облачком застывают в воздухе, прежде чем медленно опуститься вниз. Надежда Ароновна сказала, что на улице сегодня очень холодно и гулять нельзя. А есть еще Марина Витальевна. И Георгий Петрович. Строгий, высокий, похожий на школьного завуча из старого кино. Георгий Петрович не носит ни белый халат, ни зелёную хирургическую форму, хотя Миша точно знает, что он хирург. Говорят, один из лучших. Курить хочется. Миша отставляет пустую чашку и вытягивается на кровати, гладит ладонью мягкий плед. Он уверен, что ворона опять сидит на ветке и смотрит на него через окно. Смотрит, как он лежит на кровати, застеленной мягким пледом с черно-белыми клеточками, как на шахматном поле. – Михаил Юрьевич, температурку смерить! Миша открывает глаза, послушно зажимает под мышкой холоднющий, как сосулька, градусник. Нахера дважды в день мерить температуру, он же не с бронхитом лежит. – Вы бы книжку почитали, у нас хорошая библиотека, – Надежда Ароновна поправляет ему подушку, придвигает к кровати стойку для капельницы, – или фильм бы какой-нибудь посмотрели. Хотите, я телевизор включу? Она кивает на плоский экран на стене. Миша отрицательно качает головой. Не хочет он ни читать, ни смотреть дурацкие новогодние комедии и передачи, которые сегодня крутят по всем каналам. И новости смотреть не хочет, от нынешних новостей болит голова и во рту привкус горелой резины. Он не готов. – Ну, хорошо, тогда я сейчас поставлю капельницу, а потом вы отдохнете. Сколько человек может отдыхать? Мише кажется – вечность. А сколько можно продолжать хотеть курить? Кто-то говорил, что на вырабатывание новой привычки нужно 73 дня, потом мозг перестраивается. Мишин мозг послал хозяина нахуй и перестраиваться не хочет. Наверное, ему нужно больше. 173 дня. Или 573 дня. Или 1073 дня. Про наркоту не думать легче, чем про сигареты. Про курево думается постоянно, особенно после еды и в туалете. Нахера он по морфину погнал, кто бы знал, что моторчик так быстро стуканëт? Миша залипает на капающую жидкость в колбе. Надежда Ароновна говорила название препарата, но он даже не пытался запомнить. Она, должно быть, его ненавидит, хоть и улыбается. Совсем молоденькая, и сестринская форма у неё нежно-розовая, как малиновый мармелад. Ей бы сегодня в клуб, танцевать и бухать, а она застряла на работе. Все нормальные больные ("Гости, – поправил его в первый же день Георгий Петрович, – у нас гости, или клиенты, Михаил Юрьевич, а больные и пациенты в стационарах лежат") на праздники отвалили домой. И только Миша лег (заехал, к нам не ложатся, а заезжают) в больничку (мы предпочитаем использовать термин "санаторий") под самый Новый Год. – Это правильное решение, – одобрил Георгий Петрович, пока Миша тупил на хрустальное пресс-папье в форме человеческого сердца, а Ольга подписывала бесконечные листы договора, – такие долгие выходные лучше посвятить здоровью, тем более мы предоставляем широкий спектр медицинских услуг и удобный график посещений. Если желаете, можно выписать пропуск в новогоднюю ночь для кого-нибудь из близких. Приносить с собой алкоголь, разумеется, нельзя, но... – Спасибо, не нужно, – ответила Ольга, а Миша и рта раскрыть не успел. У него сейчас нет права голоса. Ну и похуй. Миша рассматривает картину с парусником над кроватью и кнопку экстренного вызова под ней. Если внезапно прихуëвит, его успеют довезти до реанимации, даже в новогоднюю ночь. Тут недалеко больница, успокоил Георгий Петрович. После капельницы хочется спать. Миша закрывает глаза, вслушиваясь в обрывки мотивов, медленно плавающих в голове. Наверное, это хороший признак. Он уже начал забывать про музыку, был уверен, что вытравил её из себя, выскреб до самого донышка. Оказалось, нет. Что-то там еще шевелится, дергается, как недодавленная муха, только ухватить хоть одну мелодию, осмыслить, вытянуть из вязкого болота мыслей пока не получается. Ему внезапно не все равно, успеют ли его откачать. В этот раз было по-настоящему страшно. Приносят обед. Миша ест через силу, почти не чувствуя вкуса. Да и еда типично больничная, практически не солёная, хотя порции и большие. Ворона опять заглядывает в окно, с осуждением смотрит, как Миша героически ковыряет вилкой паровую тефтелю с рисом. – Не выйду я сегодня, блин, жри что дали, – говорит Миша вороне. – Там, это...полная кормушка, туда лети. Ты ж в авторитете, ë-моë, здоровая такая. Разгони там всех, не один же хлеб клевать. В первый день он бросил ей кусок хлеба прямо на тропинку. На второй день выпал снег, и Миша побоялся, что ворона потеряет угощение в сугробе. Зато он обнаружил птичью кормушку под окном, и положил хлеб туда. На третий день ворона уже сидела на рябине и сверлила благодетеля тяжёлым взглядом через стекло. – Я уеду, на кого смотреть будешь? – Миша заворачивает в салфетку горбушку, чтобы спрятать в тумбочку. – Завтра прилетай, понимаешь, да? Охренеть, как все быстро к хорошему привыкают. Чтобы отвлечься от мыслей о сигарете, Миша включает телефон. На него вываливается тонна смс и неотвеченных вызовов, половину он удаляет не открывая. Поздравления, пожелания, бесконечные приветствия, охуеть, сколько народу ему пишет. Миша хмурится, читая смс от Князя. Тот пожелал здоровья и творческих успехов в новом году, и, если бы не приписка с обещанием навестить числа второго-третьего, Миша бы решил, что над ним издеваются, отправляя обезличенную шаблонную поздравлялку. Еще бы картинку с ёлочкой и зайчиками прислал, впрочем, может такая картинка его и ждет где-нибудь в личке Вконтакта. Последние полгода Андрей стабильно приезжает к нему один раз в месяц, как будто дань платит. Говорит о всякой ерунде, с улыбкой заглядывает в лицо, ловко обходя в беседе девятый по счёту Мишин проëб. Балаболит почти как раньше, травит байки, привычно поднимая бровь. О своей группе и планах не говорит, старается в силу возможностей не сделать больнее. Князь до сих пор пиздец как напуган, и от этого страха где-то в глубине веселых глаз, становится тошно. Миша и сам знатно обосрался, не надо об этом еще раз напоминать, и смотреть так, будто это Князь причина всех мишиных бед, не надо. Сам херню устроил, что говорить-то. Год назад Миша бы только порадовался, что Андрюха себя поедом ест. Год назад он ни в чем себе не отказывал – говорил, что думал, не думал, что говорил, пихал в себя все, что можно и нельзя, курил, когда хотел... Бля, опять. Смс от Ольги напоминает включить скайп в десять часов вечера. Миша ставит будильник – он запросто может перепутать время, а то и вообще забыть. Следующее сообщение от Балу, с приветом и просьбой зайти в Вконтакт. И от Якова, почти с таким же текстом. Миша со вздохом открывает ноутбук. В личке короткое видео, в котором Балу таскает на руках одного из своих здоровенных котов, машет в экран мохнатой кошачьей лапкой. В конце поздравления кот вырывается, цапает Балу за палец и удирает из кадра под отборный мат. Ниже висит видео, в котором обмотанные мишурой Яков, Паша и новый басист (Мише немного стыдно, что он все еще называет его "новым", хотя какой он уже новый) Саня Куликов, кривляясь и хихикая, поют Jingle Bells акапелла. –Громче давайте, громче! – слышен за кадром голос Реника, сопровождаемый смехом Пора, и Миша, не сдержавшись, хохочет вместе с ними. Потом еще несколько раз включает видео, останавливаясь на фразе "громче давайте, громче!", улыбаясь, как дурачок. В груди, где дергано и нервно все еще что-то стучит, разливается тепло. Миша ставит телефон на зарядку и топает к раковине. Дурацкие поздравляшки, особенно от группы, настолько подняли ему настроение, что он даже решает прогуляться, если не по улице, так хоть по длинному коридору корпуса. Он умывается, потом долго рассматривает себя в зеркале, хотя смотреть не на что. Волосы почти белые, даже брови тронула седина, можно подрабатывать стариком Хоттабычем в детском театре. Нет, для Хоттабыча у него слишком мрачное выражение лица, с таким только пугать. Например, плохих мальчиков и девочек, гоняющих по вене всякое говно. Можно подумать, он когда-то по-другому выглядел. Выйдя в коридор, он замирает, принюхиваясь. В воздухе пахнет табаком. Миша идет на запах, как гончая, взявшая след, и, наконец, безошибочно находит источник сладостного аромата. В предбаннике запасного входа курит охранник. Увидев пациента (гостя, блядь, гостя!), он пугается, пытается задавить окурок о подошву тяжелого берца, и чуть ли не падает со стула, на котором сидел. Мише одновременно смешно и неловко, что его появление доставляет столько неудобств. – Да че ты, ë-моë, кури себе, – он тянет носом, вбирая в лёгкие остатки сизого дыма, разбавленного морозным сквозняком из-под входной двери, – я никому не скажу. Охранник – молодой парень, примерно одного возраста с Надеждой Ароновной – смущенно кивает, разглядывая Мишу, цепляется взглядом за подвернутый рукав толстовки, открывающий татуировку и торчащий из вены катетер. И вдруг широко улыбается. – А вы... – он хлопает ладонями по карманам, как будто что-то ищет. – Вы здесь... Вы же Горшок, да?! – Нет. Ну, то есть, да... – мнется Миша. – Я тут... мне тут, это... надо... Он пятится обратно в коридор и сбегает, сообразив, что парень уже тащит из кармана что-то похожее на блокнотик. Раздавать автографы, находясь на лечении, в Мишины планы совсем не входит. Да ему не жалко, никогда не жалко было, просто, ну, бля, как-то... Миша сам не может понять, почему так смутился. Был бы угашенным как раньше – да не вопрос, чувак, давай сюда свою бумажку, что хочешь подпишу. И сигареты давай. И, это, за пивом не сгоняешь? И че под праздник скучать, никого же нет, корпус пустой, щас отметим как надо, и мармеладную Надюху Ароновну зови, Новый Год же. Наверное, надо порадоваться, что его помнят, но не таким же... жалким. Миша возвращается к себе, мечется туда-сюда между окном и дверью в санузел. Наконец, успокоившись, садится на кровать. В телефоне новое смс от Князя с просьбой заказать пропуск на третье января. Определился, значит, с данью на этот месяц. Миша падает на спину, долго набирает фразу: "пошол на хуй". Ответ приходит через минуту: "не заблудись!". И отдельным сообщением целая вереница скобочек – ржет, ублюдок. Миша, на самом деле, благодарен, что Андрюха не поднимает тему последних лет. Однажды придется об этом поговорить, но пока что они оба, зажмурившись, успешно перепрыгивают через тлеющий костер. Если неловко поворошить угли, то и сгореть можно, а Миша гореть не хочет. Он хочет жить. Сумерки быстро сгущаются и он тянется к выключателю настенного светильника. Еще раз, на самом деле в сотый раз за эти дни, просматривает список сообщений. Оля, Лешка, Яха, Муся, опять Лешка, Саня Устюгов, Балу, Князь, Оля, Пор... Контакта, который он хочет увидеть, в списке нет. Телефон летит на тумбочку, Миша накрывает лицо подушкой, медленно и размеренно дышит в прохладный хлопок, отсчитывая удары сердца. Почему он с лёгкостью забывает какие-то действительно важные вещи, вроде даты приёма у врача, но отлично помнит то, что лучше забыть? Он, конечно, тот еще гондон, но можно же хоть в Новый год... Он же ничего невозможного не требует, но хотя бы стандартную рассылку с елочкой и зайчиками... Хотя бы намёк, что не только Миша все помнит. Его бы любили, если бы он умер. Любить мёртвых всегда легче, чем живых. Вон как с Андрюхой легко получилось, сразу примчался, как будто и не было никакого дерьма. Миша с мазохистским упорством снова включает видео, пытаясь в короткой фразе, перебиваемой смехом, расслышать какие-то тайные смыслы, которых там, конечно же, нет. – Громче давайте, громче! Тише, Миш, тише... Не торопись, хорошо, Миш, нравится? Он захлопывает ноутбук и отворачивается к стене. Надо было передать хлеб тому охраннику, пусть положит в кормушку. Услуга за услугу, Миша ему автограф, а охранник – доброе дело. Иногда Оля, устав, обзывает его эгоистом. Права, конечно, он и есть эгоист. Олю он тоже просрал. Хуже всего, что и не доебаться! Саня (надо уже приучаться обратно звать его Реником, хотя бы мысленно) на самом деле не прячется, и не избегает. Наоборот, развел такую кипучую деятельность, что Миша в какой-то момент подумал – а нахуй он вообще нужен? И без него все работает отлично, даже Тодд. Саня (Реник!) долго не страдал, как только Миша оклемался, тут же начал искать выход из ситуации. Там спросил, тут посоветовался, все разузнал, все выяснил, с кем надо переговорил, и вот, пожалуйста – Тодда играет новый актёр, группа при деле, спектакль по-прежнему собирает полные залы, а ты, Горшок, лечись спокойно, и ни о чем не думай. Хули тут думать, он даже не уверен, что сможет еще когда-нибудь выйти на сцену. С его диагнозом прогноз на будущее довольно мрачный. Если он сам через несколько лет отведет Сашеньку в первый класс, можно считать, что не зря в одиночестве встречает Новый Год. Было и хуже. Большинство праздников в своей жизни Миша вообще не помнит. По-хорошему, Ренику надо сказать спасибо. И за Тодда, и просто. То, что он в итоге, как и все, заебался, не его вина. Миша мудак, решил на старости лет в пидоров поиграться, о чем только думал? А он и не думал, он просто расслаблялся, пока можно. С Саней было легко, он ничего не доказывал, не пытался лезть вперёд, не бросал вызовов. Просто был рядом и все. А Миша его подвел, как и всех остальных. Такой связи, как с Андрюхой – чтоб понимание с полу-взгляда, с полу-вздоха – у них не было никогда. Все приходилось словами говорить, и поэтому свалить на "само получилось" не выходит. Саня предложил, а Миша согласился. А теперь, протрезвев и онемев, он уже не может как тогда, а Реник больше не предлагает. Может, он думает, что Мише и не надо, молчит же. Он залезает под плед, сворачивается клубочком, как будто замерз. В прошлой жизни, когда Саня оставался ночевать, он во сне слегка придавливал Мишу всем телом – охуенно было. И очень тепло. Надо завтра вороне кусок котлеты вынести, пусть тоже порадуется празднику. – Михаил Юрьевич, температурку смерить! Он открывает глаза. Надежда Ароновна ставит на тумбочку коробочку с таблетками. В коробочке несколько отделений, подписанных "утро", "день", "вечер", "ночь". Если высыпать все содержимое, то получится целая горсть лекарств. В первый вечер Миша так и сделал, просто из интереса, чтобы прикинуть, во сколько таблеток оценивается его жизнь. Потом не смог разложить все обратно, и пошел за помощью с полной ладонью разноцветных пилюлек. Тогда дежурила Марина Витальевна, она наверняка решила, что новый пациент (гость!) наглухо ебанутый. Надежда Ароновна все же включает ему телевизор, приносит пульт. Миша лениво листает каналы, наконец останавливается на одном, где показывают "Джентльменов удачи". Пора ужинать, но есть не хочется. Миша цедит кефир, который положен на полдник, а полдник он проспал. – Хорошо, я передам на пост охраны, – обещает Надежда Ароновна, когда Миша (не забыл!) говорит, что Князю нужен пропуск на 3 января, – если что-то понадобится, я буду в комнате для персонала. С Наступающим, Михаил Юрьевич. На экране Василий Алибабаевич тоскует о макаронах. Миша тоже тоскует, и даже не сразу слышит, что телефон издаёт короткий дребезжащий сигнал. Очередная смска от какого-то поганого банка, который хочет впарить Мише кредит. В пропущенных висит еще одно сообщение, Миша тыкает бездумно, болтает ногой, дожидаясь, пока загрузится вложенный файл. И от неожиданности чуть не роняет телефон. С зернистой, чуть размытой по краям фотки, на него смотрит Реник. Улыбается, показывает рукой вулканский салют. Что, где, почему – непонятно. Даже фон неопознаваемый, какая-то бежевая стена. Текста у сообщения нет, просто фотка. Миша мучается сомнениями почти три минуты, прежде чем написать: "ты где?" Ответа, конечно, нет. Да и сообщение было отправлено два часа назад, когда Миша спал. Ощущения странные, больше всего похожие на обиду. Как будто приходил Дед Мороз, посмотрел на спящего, и решил, что никаких подарков ему не положено – херовый ты мальчик, Миша, проебал все, что только мог. Старайся лучше, целый год впереди. Был бы еще этот год... – Шакал я паршивый, – вздыхает телевизор, – у детей деньги отнял... Миша кивает – шакал и есть. Под писк будильника в телефоне он включает скайп. Первым подрубается Леха, салютует в камеру бокалом шампанского. Из-за его плеча выглядывают веселые лица Аллы и Кирюхи. Они все толкаются, смеются, поздравляют Мишу, перебивая друг друга. Появляется Муся, долго и прочувствованно говорит о том, что теперь все будет по другому, теперь все будет иначе, что Миша молодец (в чем он молодец, в том, что опять не сдох?), что папа тоже очень рад... – Юра, ну что же ты! Отец на мгновение мелькает в кадре, коротко машет рукой, и исчезает. – Мишенька, – продолжает Муся, – мы к тебе обязательно приедем, все-все приедем, и я, и папа, и Леша с Аллочкой и Кирюшей, и Олюшка с девочками, хочешь, прям завтра и приедем, да? Миша пугается. – Не надо! Вас не пропустят, на самом деле, тут охрана, эт самое, пропуск надо заранее, предупредить, хотя бы за пару дней. – Вот через пару дней и п-приедем, – вклинивается Леха. – У тебя там есть, чем отметить, или привезти? – Леша! Мишеньке же нельзя! – Я ж не водку предлагаю, шампанское же можно, наверное. – Нет, нельзя! Миша, я тебе курочку привезу, и блинчиков, ты похудел совсем, компот домашний... – Да все у меня есть, ë-моë! – Миша показывает стакан с недопитым кефиром. – Не надо ничего привозить, тут кормят на убой, че вы, как эти прям... Посреди пытки семейной заботой к трансляции подключается Ольга, и Миша готов на неё молиться за спасение. – В санатории режим, – голос у неё строгий, – а у Миши специальная диета, никаких блинчиков и компотиков. Пропуск можно выписать только на двоих, так что с групповым посещением не выйдет. И вся она тоже строгая, и красивая, в темном платье, с гладко уложенными волосами. Миша трет подбородок, внезапно застеснявшись своей щетины. Надо было хоть к празднику побриться, а он даже не подумал об этом. И переодеться надо было, сидит как сыч в старой растянутой футболке. Хорошо, что каждый день приходит уборщица, моет пол и протирает пыль, а то за спиной еще и срач бы был. Но когда в мониторе появляются две смеющиеся мордашки, он и думать забывает о своём несовершенстве. – Папочка! – хором орут девчонки. – С Новым Годом! Они суетятся, показывают Мише яркие пакеты и коробки (блядь, он все же мудак, не вспомнил о подарках, Ольга как всегда все сделала за него). Сашенька вертится перед камерой, размахивая какой-то блестящей херней, вроде волшебной палочки. На ней странное переливающееся платье, на голове то ли корона, то ли кокошник. Хорошенькая, как куколка, Миша так и говорит. – Не куколка, а фея, папа! – поправляет Саша. – У меня вот, видишь, тут блестки, а тут звездочки, и еще крылья были... – Но они случайно помялись, и мы их сняли! – подхватывает Настя. – И без крыльев красиво, правда же? У Миши горячим спазмом перехватывает горло, и глаза щиплет. – Очень, очень красиво, – хрипит он, чувствуя себя виноватым в том, что у дочки помялись крылья. – А их нельзя, это, ну выпрямить там, утюгом погладить... – Конечно нет! – в один голос говорят девчонки. Смотрят друг на друга и покатываются со смеху. Вроде и разница в возрасте приличная, а как подружки. – Там ткань тонкая, дырка будет! В разговор вклинивается Муся, всплескивает руками, тут же начинает давать советы по выпрямлению крыльев, Алла и Леха шумно присоединяются к обсуждению. На заднем плане Оля громко отвечает кому-то в телефон: "Да, третий поворот направо и под шлагбаум!", пытаясь перекричать поднявшийся гвалт. У Миши начинает кружиться голова и во рту становится неприятно сухо. – Так, пора прощаться, – Ольга чутко ловит перемену в его состоянии, максимально быстро сворачивая конференцию. – Папе надо отдыхать. – Ну, мааам... – А мы завтра идем в театр, забыли? И мы обязательно папу навестим, когда ему станет лучше. Опять поднимается шум, но теперь все громко и наперебой прощаются. Миша кивает, улыбаясь через силу. Не то, чтобы ему было так уж плохо, или что он сильно устал, но внимание рассеивается, голоса звучат как будто сквозь толстый слой ваты. Может предложить сделать перерыв? Он полежит в тишине полчасика, и сможет дальше общаться, тем более скоро полночь, даже кино уже закончилось, сменившись новогодней музыкальной программой. – Давай обойдемся без самодеятельности, – заявляет Оля, когда Миша озвучивает эту идею. Родители и Леша уже отключились, и теперь ее лицо полностью занимает весь экран ноутбука. – Я же вижу, что тебе нехорошо. – Че сразу нехорошо, все хорошо, нормально мне, ё-моё. – Ты бледный и лоб трешь. Миша опускает руку на колени. – Вспотел, понимаешь, да? Тут жарко, как в Африке, батареи, это, прям не дотронуться. Еще днем он не особо хотел с кем-то общаться, а сейчас жалеет, что придется остаться одному. Может найти того охранника, поболтать, потусоваться хоть часик? Георгий Петрович говорил, что в новогоднюю ночь можно выписать пропуск на одного человека, а тут и выписывать ничего не надо, человек уже здесь. Он покурит, а Миша рядом постоит, подышит... – Вообще-то, я не хотела говорить, – голос Ольги звучит глухо, как будто у Миши полные уши воды. – Это должен был быть сюрприз, но я сейчас думаю, что затея дурацкая. Не я это придумала, знаешь ли. Миша не очень понимает, о чем она. Сюрприз? Ему? – Там к тебе сейчас кое-то подъедет... – Оля смотрит на часы. – Уже подъехал, судя по времени. – Ко мне? А кто? У Миши внезапно пальцы становятся ледяными, все тело прошивает ознобом. Он тянет на плечи шахматный плед, и вдруг слышит, как в пустом коридоре корпуса хлопает входная дверь, а потом голоса... Один голос Надежды Ароновны, а второй мужской, низкий, знакомый... – Только, учти, у тебя режим! Я разговаривала с Георгием Петровичем, все посиделки до часу, потом ты ляжешь спать без всяких фокусов! – продолжает Ольга, но, Миша, не обращая внимание на ноутбук, сползает с кровати и подходит к двери, прислушиваясь. Кто-то идет по коридору прямо к его комнате. Да блядь, не может такого быть! – Миша! Я с тобой разговариваю! – Да-да, обещаю, лягу спать. Едва он успевает это пробормотать, как открывается дверь и в комнату вваливается Реник. С двумя пакетами в руках, с тающими в волосах снежинками, с запахом мороза, курева, бензина, с широкой улыбкой, и почти в молоко запотевшими очками. – Миха, привет! За его спиной топчется Надежда Ароновна, кажущаяся игрушечной в своей розовой форме. – Михаил Юрьевич, к вам гость, – она обходит Реника, как колонну, протягивает синий шуршащий комочек. – Я бахилки забыла дать, наденьте. Помещение для посетителей в конце коридора, там большой диван, я положу подушку и одеяло. Очень прошу соблюдать режим, в час ночи верхний свет на этаже будет выключен. – Ничего, мы успеем, – отвечает Реник (Саня! Сашка!). Он ставит пакеты на пол, протирает очки кончиком шарфа. – И вас с Наступающим, Наденька. Оглушенный Миша так и стоит в пледе, наблюдая, как Саня мягко выпроваживает Надежду Ароновну за дверь, стаскивает куртку, присаживается к ноутбуку, перебрасывается вежливыми фразами с Ольгой, и, наконец, по-хозяйски закрывает крышку. – А ты тут чего, откуда... – фраза получается нелепой, вроде Миша не рад, хотя рад еще как. – В смысле, это... Ты же с семьей должен, ну там, праздник, все вместе, хуë-моë... Саня опять улыбается, подходит близко-близко, заполняя собой все пространство. Здоровый он все же, натурально Лось. – Мои еще вчера отдыхать улетели. Я завтра в самолет – и за ними. А сегодня к тебе, я же из сапсана фотку скинул, – он широко разводит руки. – Ну, с Новым Годом, что ли? Мишу словно что-то толкает вперед. Он утыкается в плечо под серым свитером, чувствуя, как сашины руки смыкаются за спиной, крепко и надежно берут в капкан, не вырваться. Кто бы знал, что после вынужденного отказа от курения, нюх обострится как у собаки? Миша не может удержаться – тычется носом то в шею, то в мокрую от растаявшего снега бороду, пытаясь уловить остатки табачного запаха. Судя по терпкому аромату, Саня курил одну из своих пижонских сигар, выкурил совсем недавно, может быть, даже на пороге корпуса. Небось стоял под фонарем, подняв голову смотрел на темные окна и падающие снежинки, неспешно выпуская плотные, вкусные, густые клубы дыма... – Ты почему так тяжело дышишь? Все нормально, Мих? Может, медсестру позвать? Миша отрицательно мычит, закрывает глаза, добравшись до щеки. Ему не просто нормально, ему, в кои-то веки, можно сказать, хорошо. И совсем не хочется думать, как эти нелепые тыканья носом выглядят со стороны. – Нормально, – в горле сухая терка, как будто песка наглотался, – ты, это... Просто постой, мне надо, короче, вот... Саша понимает этот невнятный бред по-своему. Одна рука со спины перемещается на затылок, направляя и поворачивая голову, пальцы вплетаются в волосы, и Миша проваливается в неожиданно долгий и глубокий поцелуй. Сразу с языком, бля! Вот теперь не просто хорошо, а отлично. Охуенно, на самом деле. Мысли рассыпаются, разлетаются в стороны, как бильярдные шары, ловить и сортировать их нет ни сил, ни желания. Миша тихонько стонет, на самом деле высоко и стыдно поскуливает, цепляясь за сашин свитер. Жмется всем телом. Еще немного и тереться начнет. Не от какого-то там внезапно нахлынувшего желания, это ему еще долго не грозит, а просто от потребности быть ближе. – Новый год-то отмечать будем? – Саня разрывает поцелуй, улыбается, но рук не опускает, словно боится, что Миша, разомлев, потеряет сознание и упадет прямо на пол. – Полчаса осталось. Он кивает в сторону забытого телевизора, в котором продолжается концерт. Миша выпутывается из объятий, медленно садится на кровать. Конечно, никуда бы он не завалился, вот еще, но ноги все равно какие-то ватные, и в голове шумит. – Миш, стаканы есть? – Стаканы... – Он не сразу понимает, о чем речь, звуки тонут, с запозданием складываясь в слова, – Не знаю, на раковине вроде один, и под зеркалом... А че, тебе не сказали, что бухло нельзя? – Это не бухло, – Саня присаживается на корточки, достает из пакета бутылку детского шампанского со смешными мультяшными рожицами на этикетке. – У тебя тут досмотр как на таможне, спасибо, что ботинки снимать не заставили. Профессиональные шмональщики, сначала на проходной досмотрели, потом в корпусе. Я думал, меня на рентген отправят, будут напильник в желудке искать. Или еще где-нибудь. Миша смеется, представляя того молодого охранника, грозно требующего от Реника, который намного выше и здоровее его, сдать запрещенные продукты. Так, стоп, они только что целовались, да? Это же не бред после очередной капельницы и убойной дозы лекарств? Миша осторожно облизывает горячие губы, все еще не до конца веря в происходящее. – Хотел поработать Дедом Морозом и привезти тебе сладкий подарок, но... – Я че, ребенок что ли? – вскидывается Миша. – И сладкое тоже нельзя, прикинь. Типа диета, ë-моë, все без соли, без сахара, шоколад нельзя, конфеты нельзя, чет еще нельзя, уже не помню че. Там целый список хуйни, которую нельзя, на самом деле. Саня упорно делает вид, что ничего не случилось, продолжая копаться в сумках. Это что значит? Миша зря себя накручивал последние месяцы? Все осталось по прежнему? Или это просто такой спонтанный поцелуй, просто так получилось? Нихуя себе "просто так". – Значит, останешься без сладкого, придется налегать на витамины. На тумбочку сгружаются мандарины, красные глянцевые яблоки, пакет сока, виноград, выебонистый сыр, облепленный со всех сторон половинками грецкого ореха, еще какие-то упаковки и пакетики. Все в количестве на один-два раза, но так много, что Миша теряется – куда девать эту кучу еды? Он больничные-то порции не доедает, а тут столько... Надо будет угостить Надежду Ароновну, а завтра еще и Марину Витальевну, и охранника, всех поздравить. – Я медсестре тоже пакет передал, – Саня как будто его мысли читает, – так она брать не хотела, очень принципиальная, натуральная Виссарионовна. Пришлось немного поуговаривать, только через несколько минут сдалась. – Ароновна. Она Ароновна, а не Виссарионовна. – А взгляд как у типичной Виссарионовны. Так, теперь самое главное, держи пакет за уголки! Миша послушно хватается за целлофан, и не может сдержать удивленного возгласа, когда Саша, с видом заправского факира, выдергивает из второго пакета настольную елочку – всю в мелких шариках, ярких подвесках и мишуре. – Охуеть! Ты еще и елку припëр! – Без елки не считается, и во время лечения необходимы положительные эмоции, – менторски заявляет Саня, становясь чем-то похожим на Георгия Петровича. Еще и очки поправляет, зануда. – Совсем настроение другое, правда? Давай сюда стакан. Елка отправляется на подоконник, а Миша все же получает свою порцию сладкого – детская шипучка вкусом похожа на растаявший пломбир с персиками. До конца старого года остается несколько минут, телевизор показывает традиционное обращение к дорогим россиянам. Миша перекатывает между пальцами виноградину, мучаясь желанием лечь на спину и вытянуться во весь рост. Но, наверное, это неправильно, Сане тогда некуда будет сесть. Стульев в комнате нет, и они оба сидят на кровати, дожидаясь, когда куранты в телевизоре отобьют последние удары. – Загадал что-нибудь? Миша пожимает плечами. Как-то в голову не пришло. Да и что он может загадать? Жить подольше? Сдохнуть поскорее? Такого мудака даже на том свете не хотят, постоянно выкидывают обратно. Еще один проект поставить, вроде Тодда? Здоровье понадобится лошадиное, и кураж, а у Миши нет ни того, ни другого, хоть обзагадывайся. Отвести дочку в первый класс? Пожалуй, это единственное, что имеет значение, а огнем, водой, и медными трубами он обожрался до тошноты. Про завязку от дури Миша старательно не думает. Пока терпимо, и на том спасибо. – А ты? – Чтоб все живы-здоровы, конечно, – Саня тоже пожимает плечами, не отрывая взгляда от экрана, – семья, дети, друзья. Что там еще принято загадывать, чтоб мир во всём мире, и так далее. – Скукота. – Чтобы кое-кто хуйней не страдал и поскорее выздоравливал. Вернулся в группу, начал работать. Все ждут, и я очень жду. – Ну, это ваще прям... Да ну, че ты... Чтобы скрыть смущение, Миша с преувеличенным вниманием пялится в телевизор. На экране рвутся шутихи, летит серпантин и конфетти, двое ведущих в черных цилиндрах с неестественно счастливыми лицами поют про Новый Год. – Попса продажная, – ворчит Миша, стараясь сменить тему, – нахуя нормальную песню испортили? Это же этот, как его, блять, Опус, да? Лайф из лайф. Этот еще, второй, забыл фамилию, который с Украины. – Зеленский? – Точно. Вот нахуя, а, нормальный же артист, ë-моë! На одной сцене с этим пидором Галкиным, пиздец же, ну! Реник ржет так громко, что перекрывает новогоднюю музыку. – Господи, Мишка... – он стаскивает с носа очки, трет слезящиеся глаза, вздрагивая огромными плечами. – Ты сам-то понял, какую дикую тупость сейчас сказал? Давай про пидоров не будем, как-то не актуально уже, понимаешь, да? – Че?! Как это... А... Да бля, иди нахуй! Миша взбивает кулаком подушку, сопит раздраженно, игнорируя новый взрыв хохота. Наконец-то вытягивается на кровати. На самом деле насрать, что там показывают в телеке, и на репертуар насрать, и на ведущих. Не так уж он возмущен, пофигу даже на то, что Саня только что намекнул, что они тоже пидоры. Или это Миша намекнул... В общем, ерунда все, а вот ноющая поясница не ерунда. – Давай сюда, – он сдвигается к стене, приглашающе хлопает по одеялу, – все равно скоро вырублюсь, я с этим режимом совсем... – Поместимся? – Ложись, или пойдешь к Виссарионовне на диванчик, ë-моë. Уместиться получается только боком, закинув друг на друга конечности. Миша устраивается головой на сашином плече, неожиданно радуясь узкой больничной кровати. Да, лежать неудобно и тесно, зато и отодвинуться на приличное расстояние не получится. А Мише очень нужно побольше неприличности, и когда Саня проталкивает ему колено между ног, он только вздыхает, придвигаясь еще ближе. В обнимку думается меньше и проще. Точнее, почти совсем не думается. Миша зевает, сонно щурится в экран телевизора, в котором беззвучно продолжает кривляться раззолоченная эстрада. Он чуть поворачивает голову, подставляя затылок под ласкающую руку. Саня достает из кармана какую-то белую пластмассовую хрень, гоняет во рту, зажав зубами. – Это че? – Никотиновый мундштук. Не пойду на улицу курить, там дубак такой, что плевком голубя убить можно. – Дай попробую. Мундштук оказывается полной фигней, только язык щиплет и во рту горько. Миша ложится обратно, с удовольствием думая, что страдать о сигарете в компании приятней, чем одному. – Ты спи, если хочется. Я телевизор выключу. С Новым Годом, Мих. Миша угукает, закрывая глаза. Голову как будто медленно затапливает густым киселем, в котором, наконец-то, вязнут прыгучие шарики-мысли и растревоженные эмоции. Сашина грудь мерно поднимается и опускается в такт дыханию. Мише кажется, что он покачивается на волнах, плывет по течению, погружается в сон, опускаясь на дно темного озера. И последнее, о чем думает, засыпая – едят ли вороны сыр с орехами?..