Виновен

      Зимним вечером заканчивающегося января время давно перевалило шесть часов вечера, незаметно тёмные сгустившиеся облака заволокли светлое небо, завладевая всем пространством над головой. Оно было на удивление тёмным — будто припудренным чёрной пыльцой к горизонту. Полный мрак разбавляла россыпь звёзд, ряды искрящих белым светом зданий и фонарей, на фоне которых небо становилось ещё более погружённым во тьму.       По одной из таких освещённых улиц шёл Куроо — с расстёгнутой курткой и закинутым на плечо шарфом — с Кенмой, закутанным в тёплую одежду по самый нос. Рядом с шарфом Тецуро висел его рюкзак, а ладонь некрепко держала ещё одну сумку — Козумэ, из-за того что тот слишком устал на изнурительной в преддверии матчей тренировке, в последствии которой Кенма чувствовал недомогание и замёрз.       — Тецу, — в сравнении с Куроо маленький Кенма несильно дёрнул его за рукав куртки, глядя снизу вверх.       — Да, Кенма? — улыбнувшись одним уголком губ Тецуро тепло посмотрел на молодого человека и положил свободную руку тому на плечи, приближая Козумэ к себе.       — Ты не заболеешь? — Кенма шмыгнул носом и сильнее натянул на лицо шарф.       — Надеюсь, что нет, — сказал Куроо и повернул голову в сторону ночного пейзажа — фонари по прежнему ярко горели и освещали оживленную улицу с множеством таких же светлых зданий. Этим видом стоило насладиться — в скором времени молодым людям нужно будет завернуть на тёмную улочку, где будет слышен лишь приглушённый шум машин.       — А если застегнуться, точно не заболеешь.       Отвлёкшийся Тецуро прыснул со смеху, однако через несколько секунд уже смотрел на Кенму тем же нежным взглядом.       — Беспокоишься, Кенма? — он усмехнулся. — Сегодня не холодно. Чего ты всё кутаешься?       — Я замёрз. Сильно.       — Замёрз? После тренировки не прошло?       Козумэ отрицательно мотнул головой.       — Я хочу домой, — прошептал он и на мгновение прикрыл глаза, игнорируя скользкую дорогу и возможность упасть.       — Зайдём в магазин и домой, ладно? — Куроо слегка нагнулся к лицу молодого человека, озабоченный ухудшением его состояния. Брови Тецуро автоматически свелись к переносице, губы плотно поджались, а в задумчивых глазах поселилось ясное беспокойство — карие радужки потемнели, узоры в них стали более резкими и отчётливыми, отражая волнение и мысленное планирование восстановления сил Кенмы, как только они дойдут до дома.       В ответ Козумэ слабо кивнул, осознавая, насколько долго ему ещё придётся терпеть слабость в теле и пробирающий холод, от которого тело начинало дрожать, а челюсть сжиматься сильнее положенного.       Во время пребывания в супермаркете обеспокоенный Куроо несколько раз интересовался самочувствием своего молодого человека, который отвечал, что стало немного теплее из-за хорошего отопления в здании, однако внешних признаков улучшения не подавал — по прежнему оставался немногословным, лишь изредка произнося что-то в ответ на вопросы Тецуро по поводу покупаемой еды. Постепенно Кенма становился всё более вялым, буквально требуя долгожданного отдыха — просто поесть, принять горячую ванну и в обнимку с парнем лечь спать, игнорируя заданную домашнюю работу. Хотелось думать лишь о сне — небытие, которое сейчас выступало единственным комфортным силуэтом на фоне всех остальных стрессовых для нынешнего состояния Козумэ. Даже игра в приставку не соблазняла его — слишком много движений, событий, возможных проигрышей, а для восстановления сил взаимодействовать с этим вожделения не было.       Сообщив о своих желаниях по приходе домой, Кенма получил соглашающиеся кивки, слова, что всё будет сделано как он хочет, сопровождающиеся постоянными объятиями за плечи в виде негласной поддержки и звучным поцелуем в щёку, после которого остался мокрый след.       Хлопнув дверью и провернув ключи в замочной скважине Куроо буквально осязаемо ощутил родное тепло, исходящее от привычного запаха их квартиры, минималистичного интерьера. Создавалось ощущение купола над их домом — шум машин стихал, будто всей остальной жизни не существовало. Многочисленные прохожие оставались проигнорироваными, ведь для Тецуро в этой квартире существовал лишь один житель, занимающий все его мысли — Козумэ, который по тихому уже ушёл в комнату чтобы переодеться, прямо на ходу сняв с себя верхнюю одежду. Безо всяких недовольств Тецуро поднял куртку молодого человека, при этом крикнув:       — Кенма, измерь температуру! — а сам, закончив с уборкой курток в шкаф и расставлением обуви, пошёл на кухню для того чтобы сделать горячий зелёный чай и удобно распаковать только что купленный онигири.       Куроо не чувствовал негодования из-за лишних хлопот — наоборот, было приятно заботиться о своём молодом человеке, когда тот пребывал в плохом самочувствии: как физически, так и ментально после мучительно долгой тренировки с большим психологическим давлением сверху.       Он осозновал, что, возможно, частично и сам виноват в разбитом состоянии Кенмы, который изо всех сил пытался держаться и вести себя как обычно — на тренировке Тецуро, являющийся одним из старших, так ещё и капитаном, тоже принимал участие в воздействии на команду, откинув на задний план особую связь со своим маленьким связующим, что Козумэ, скорее всего, почувствовал, вследствие чего мог внутренне обижаться — из-за этого Куроо и сам тревожился — однако сейчас более всего волновало физическое восстановление сил, а не выяснение обид.       Через несколько минут Тецуро уже медленно шёл с онигири и большой кружкой чая, дабы не обжечься и не пролить горячую жидкость. Он слегка толкнул прикрытую дверь более свободной рукой и зашёл в комнату ровно в тот момент, когда Козумэ тихо чихнул.       — Ну Кенма, — подойдя к кровати, Куроо осторожно передал принесённую еду молодому человеку. — Неужели заболел?       — Вряд-ли. Я просто устал, — Козумэ отодвинулся ближе к стене, обхватив кружку двумя ладонями, небольшими глотками начал пить, чувствуя, как по телу разливается долгожданное тепло, подкрепляющиеся появившимся пледом на плечах — это Тецуро заботливо укрыл Кенму, после чего и сам расположился рядом с ним.       — Какая температура? — Куроо потянулся к уже откинутому в сторону градуснику.       — Тридцать шесть. Я просто устал и замёрз, Тецу, всё нормально, — повторился с новыми подробностями своего самочувствия Кенма и снова начал пить чай, взяв у своего молодого человека онигири.       Обретя полную свободу рук, Тецуро поправил плед.       — Как скажешь, — он кивнул. — Ты просил ванну, ведь да? Сейчас наберу, пока кушай, — и удалился из комнаты, оставляя Кенму наедине с собственными волнующими мыслями. Уже который день после тренировок Козумэ не покидает жгучее чувство, теплящееся в груди. Приближаясь к важным матчам, казалось, почти каждый участник клуба их школы напрягся, стал более серьёзным и задумчивым. Во время игры пролетало всё меньше шуток и улыбок — они сменились нахмуренными бровями, плотно сжатыми челюстями и непрекращающимися стараниями, от которых капли пота стекали в два раза быстрее обычного, а ноги сводило так, что на них едва можно было дойти до раздевалки. Один лишь Кенма и, быть может, несколько первогодок, оставались спокойными. Его не сильно напрягали предстоящие игры с сильными школами — по привычке он оставался отстранённым и мало эмоциональным. Напряжение в команде не радовало, а их старания заставляли задуматься о собственной никчёмности и излишнем безразличии. Отталкиваясь от играющих ребят, Козумэ и сам постепенно начинал прикладывать к волейболу чуть больше усилий, чем привык. Он занимал роль связующего, был в особой должности «любимчика» при капитане, о которой раньше всегда шутили, а теперь будто вовсе забыли, игнорируя весь мир и всех присутствующих кроме себя, волейбольного мяча и собственных навыков. В спортзале, заполненном исключительно такими мыслями, Кенме становилось неуютно, и он по привычке начинал искать поддержку в Куроо, который, к частичному разочарованию Козумэ, находился не в меньшем сосредоточении на игре, мяче, на других участников, будучи капитаном.       На одной из недавних тренировок, где Кенма уже более менее привык к меньшему контакту с Тецуро, он внезапно начал делать замечания самому Козумэ, хотя раньше прилетало лишь остальным игрокам. Стараясь игнорировать накатывающую обиду изнутри, Кенма понимал, что Куроо сейчас нервничает, ему тяжело — огромная ответственность капитана лежала на его плечах, заставляя временно забыться и делать всё ради лучшего результата. Как только Козумэ заметил эти изменения в команде и в самом Тецуро, он думал всячески ухаживать за ним, каждый вечер делать массаж, готовить чай, когда тот попросит, но просто напросто сам до изнеможения выматывался на тренировках нового уровня. Однако в день, когда Кенма точно решил позаботиться о своём молодом человеке, тот внезапно стал более суровым, кидал придирки, а после окончания официальной тренировки и вовсе оставил ещё на час для оттачивания подачи, где обращался с Козумэ так, будто и не дружили они всю жизнь, будто не встречались и не нежились друг с другом. Внутри блондин негодовал, возмущения лились потоком в его мыслях, однако он молчал, проявляя всю выдержку и уважение к Куроо. Покинув стены школы, Тецуро, конечно, осознал грубость собственных действий и причину молчания Кенмы даже когда он задавал вопросы. После долгих извинений, большего тактильного контакта и всяческих ухаживаний, Козумэ, тяжело вздохнув, признался, что понимает, а обижался он лишь в спортзале и немного на улице — дальше прикидывался.       Больше столь грубых выпадов к Кенме не прилетало — Тецуро вернулся в первый режим игнорирования, лишь изредка кидая какую-нибудь стандартную похвалу.       Козумэ не обижался, но жить в привычном состоянии — со спокойствием, устоявшимися силами, вечно добрым Куроо — не мог, из-за давления общества тоже начиная несильно переживать о предстоящих матчах. С каждым днём его всё больше загоняло в депрессивные мысли о грубости каждого сокомандника — они и без того общались не на самых добрых мотивах, если вообще общались — где особенно сильно выделялся Тецуро. Детская обидчивость и лёгкое собственничество щекотали нервы, заставляя мозг задуматься о своей надобности в этой команде, однако в эти мысли ни один человек посвящён не был.       Прицелив взгляд к одному объекту, Кенма просидел в раздумьях всё время, что наполнялась ванна, лишь на автомате изредка кусая онигири. Тело постепенно отогревалось — пальцы на всех конечностях перестали ощущаться посиневшими; крупная дрожь, исходящая будто из самого нутра, тоже исчезла, оставляя за собой лишь непривычное умиротворение.       — Кенма, всё готово, — послышался громкий голос Куроо, и Козумэ, будто и не витал в задумчивости с десяток минут, поднял глаза на дверь, которую Тецуро уже закрыл и шёл к своему молодому человеку.       Донельзя родной Куроо сейчас не мог быть тем злым парнем. Тецу Кенмы всегда был отзывчивым, шутил и поддерживал ребят, искренне любил Козумэ, смеялся со всех шуток про своего «любимчика». Незнакомый парень на волейболе — суровый, вечно собранный. Он не позволяет себе пускать фарс, всечасно не выделяет никаких особенных игроков, относясь ко всем одинаково. Потерявшийся Кенма не сразу смог отличить кто именно сейчас стоит перед ним — любимый Куроо или злой капитан команды? — отчего зажмурился на несколько секунд.       — Плохо себя чувствуешь? — взволнованный голос очередной раз вернул в реальность, где Тецуро заботливо склонился перед своим молодым человеком, заглядывая в его глаза своими — большими, блестящими не от близ стоящего источника света, а от сердечного переживания с талой надеждой на отрицательный ответ.       Сглотнув, Козумэ тихо ответил:       — Нет, всё нормально. Спасибо за ванну, — и соскользнул с кровати, оставляя спокойного Куроо наедине с собственными умозаключениями, которые гласили о догадке явных обид Кенмы на него, а слабость тела — лишь психосоматический отклик на появившееся чувство дискомфорта, одиночества, переживаний. Сморщившись от боли, Тецуро закинул ноги на кровать и с горечью усмехнулся, понимая, что, наверно, его Кенма действительно способен загнаться и отстраниться от общества в установившейся ситуации, когда абсолютно каждый сосредоточивает внимание лишь на себе, выкладывается в несколько раз больше.       Даже сам Тецуро не был ни чем лучше, только сильнее игнорируя Козумэ — вниманием капитана овладевали нуждающиеся в помощи по подачам, броскам, принципам мышления. Чувствовал ли Куроо вину перед своим молодым человеком? Определённо, да. Однако он знал, что Кенма понимает нынешнее положение Тецуро — излишне упрямо скрывал обиду, продолжал контактировать, звать к себе, заботиться и переживать. Параллельно доедая оставшееся онигири, — Козумэ съел лишь половину — с доброй насмешкой Куроо думал, как бы тот не упал в голодный обморок, совсем обессиленный и выбившийся из привычной колеи.       Решив дать молодому человеку немного времени и не нагнетать, Куроо остался в комнате ещё не надолго. Его голова не была забита вымышленными переживаниями, а все мысли о победоносных сражениях на матче по волейболу он оставил в спортзале — лишь тело излишне ломило, подкрепляя это ощущение болевшими мышцами ног и рук.       Минут десять из ванной не доносилось ни единого звука, и, уже второй раз задавшись вопросом об обмороке, Тецуро неспешно побрёл проведать своего молодого человека.       Предварительно постучавшись и подождав несколько секунд, Куроо медленно приоткрыл дверь, которая, как обычно, не была заперта.       — Можно к тебе? — он зашёл, не дождавшись ответа — и так знал, что можно.       Тецуро этого не увидел, однако Кенма, услышав неожиданный стук, сильно вздрогнул. Единственным вариантом незваного гостя был Куроо, так как в квартире были лишь они вдвоём. Быстро сообразив, Козумэ начал собирать пену около себя, но не успел и оказался замеченным своим молодым человеком:       — Чего прячешься? Я там уже всё видел, — в голосе Тецуро слышалась привычная ухмылка, и Кенма ручался, что именно она сейчас сияла на его лице, просто сам он её не видел — сидел спиной вперёд, что оказалось самым верным решением за этот вечер. Иначе Козумэ пришлось бы краснеть за свои и без того порозовевшие щёки от внезапного смущения.       Почувствовав несвойственное замешательство, Кенма сильнее спустился в воду, сжался всем телом и обнял коленки. Жар по всему телу на миг сменился холодком, который пробежал мурашками от ушей до пят.       — Маленкий, ну чего ты? — уже без всяких усмешек спросил Тецуро, скинув с себя футболку. Внезапно сердце стянул колючий обруч, заставляя кровь капать в пустоту. Появилась тревожная мысль о действительной серьёзности проблемы. — Обижаешься на меня? — присев на корточки около ванны, он обвил руки вокруг груди Козумэ, положив голову ему на плечо. Глаза молодого человека были опущены, веки едва заметно припухли, и Куроо, глядя на Кенму своим печальным, молящем о пощаде взором, даже подумал, не плакал ли он. — Из-за того что недавно я отругал тебя и заставил потренироваться?       В ответ Кенма помотал головой, зажмурившись. Казалось, сейчас его пытаются вывернуть наружу — все мысли, эмоции, обиды, что давно таились внутри. Он не был против обсуждений, однако вместе с причинами его отстранённого поведения вырваться в свет претендовали и их последствия.       — Я слишком груб, да? Тебе тяжело, все вдруг стали серьёзными, сосредоточились на волейболе. А когда ты пытался найти поддержку во мне, я оказался таким же. Все переживают, а тебе всё равно, — даже не задавая вопросов, Тецуро просто констатировал факты, которые оказались абсолютной правдой — он понял это по чуть подрагивающим хрупким плечам, катившимся по впалым щекам с бархатной кожей слёзкам. В миг осознав, что довёл Кенму до слёз, Куроо начал успокаивать его. — Но это нормально, солнце. В этом весь ты, понимаешь? Я вижу, что ты стал больше стараться и очень ценю это. Ты хочешь плакать? Поплачь, если потом станет легче. Ведь станет?       Коумэ снова лишь судорожно покачал головой, давая положительный ответ и опустил её себе на коленки, заходясь в кратких рыданиях, что до боли резали слух Тецуро.       — Я никогда не забывал о тебе, слышишь, никогда. Все тренировки боковым зрением наблюдал за тобой, на перерывах видел, как тебе одиноко, но был немного занят другими ребятами. Давал им советы, ты же понимаешь? Я знаю, что ты понимаешь. Ты всегда был понимающим парнем, — Тецуро говорил спокойно, отстранившись от мокрого тельца своего молодого человека, спиной откинулся к близстоящему комоду. Создавалось впечатление, будто Куроо беседовал с домашним животным, который слышит, вникает в разговор, но ничего не отвечает.       Чтобы Кенма не утопал в своём коконе плача, Тецуро гладил его по обнажённой спине, чувствуя рельеф внутреннего строения — каждый выступающий позвонок. Так он пытался удержать молодого человека во внешнем мире, напоминая о материальном.       Через десяток минут, когда слышать вырывающиеся наружу эмоции в виде слёз стало совсем невыносимо — они пробирали до такой глубины, что с каждым мгновением грудь Куроо сдавливало всё сильнее, из-за чего у него самого мучительно намокли глаза — Тецуро резко поднялся на ноги, предварительно смахнув сырость с лица, наклонился к уже размякшему, растворившемуся в собственных мыслях Козумэ, и попытался мягко развернуть его к себе лицом.       — Эй, Кенма, повернёшься ко мне? Хватит плакать, всё же хорошо. Поворачивайся, я буду успокаивать тебя, — Куроо делал вид, что всё действительно хорошо, хотя, кода говорил об этом, сглотнул. Поток мыслей о собственом положении напрягал, как именно он будет успокаивать Козумэ тоже оставалось неизвестностью.       Однако одним словом Тецуро добился исполнения своей просьбы — всё ещё хнычущий Козумэ оказался к лицом к нему, которое тут же склонил на свои руки, что положил на бортик белоснежной ванны.       — Умничка, — Куроо погладил молодого человека по голове, чувствуя холодную влагу под пальцами. Он снова уселся на пол, оказываясь с Кенмой на одном уровне. — Спасибо, что не обижаешься на меня, что не игнорируешь. Я очень ценю это, все твои действия, ценю всего тебя. Веришь мне?       Козум едва заметно кивнул.       — Но ты продолжаешь плакать… — шёпотом произнёс Тецуро, судорожно бегая блестящими глазами по обессиленному силуэту Козумэ. Тот поднял свои потемневшие от слёз радужки, уже более менее переставая плакать навзрыд.       В звучной тишине послышался шмыг, а затем сдавленный, сиплый голос Кенмы:       — Тецу.       — Да?       — Я очень соскучился по тебе. В школе я почти не вижу тебя, на тренировках ты либо злой, либо никакой, а дома вечно учишь уроки. Единственное время, когда ты становишься собой — это в школьной столовой, когда мы идём домой и когда засыпаем. Ты становишься привычным Тецу, который любит меня. В остальное время ты другой Тецу. Не мой, — Козумэ выждал небольшую паузу, чтобы собраться с силами для продолжения. — Но я понимаю, почему ты стал таким. И почему остальные стали такими. Я действительно не обижаюсь, но ужасно себя чувствую, потому что стараюсь недостаточно.       Услышав то, что обжигало сердце несколько недель Куроо оживился, хотел было возразить своему молодому человеку, успокоить — это отражалось в его глазах. Не желая слышать банальную поддержку, которая всё равно не поможет, Кенма опередил Тецуро:       — Я слышал, что ты считаешь по другому. Но я всё равно не буду оценивать себя так, как оцениваешь ты. Я буду стараться. Честно. Я не подведу тебя. Просто будь обычным Тецу и люби меня.       Боль пронзила сердце Тецуро — самый прекрасный парень в этом мире чувствовал себя плохо, винил в недостаточных стараниях, хотя на деле делал свой максимум на каждой тренировке. Однако переубеждать его было бессмысленно — Куроо отлично знал это, отчего лишь приблизился к Козуме настолько близко, что их кончики носов столкнулись.       — Я всегда любил и буду любить тебя, не переставая делать это ни на единую секунду. Никакой волейбол, никакие соревнования не заставят меня перестать любить тебя, злиться или испытывать недовольство хоть на мгновение. Я тоже буду стараться вести себя помягче и выкраивать больше времени для тебя. В этот тяжёлый период будем помогать друг другу, давай? — дождавшись сиплого «давай» в ответ, Тецуро опустил пронзительный взгляд с глаз на губы своего молодого человека, после коротко мгновения поддался вперёд, мягко обволакивая их своими. Легкое тепло зародилось в точке соприкосновения их тел, в последствии отзываясь глухим эхом в двух сердцах. Поверхностный поцелуй, которым управлял Тецуро, не переставая проводить влажным языком по тонкой, горячей губе, а потом с тихим чмоком прикасаться своими губами на считанные мгновения к его, проходясь так по всем устам, успокаивал, дарил пьянящую мысль, что всё будет так, как захочет сам Кенма — его не уводили в противную францужину, не настаивали на поцелуе «в засос» — были лишь нежные прикосновения, гласящие об их вечном мире. Каждое движение в осязаемой тишине отдавалось по всему телу вибрацией, свойственной для облегчения на сердце после долгого стресса — в горячей ванне и в сильных мускулистых руках было действительно хорошо.       Куроо в это время тоже не оставался без существенного облегчения — все недосказанности всплыли наружу, причины частично отстранённого поведения выяснились, холод по телу Козумэ — исчез, как и холод, что стоял у него на душе. Первые десятки секунд умиротворения никто из них не желал отстранятся друг от друга — было слишком приятно проводить время в тактильном контакте, однако избавившись от душевных мук, они не потеряли физической усталости: пронзающая боль из-за сильных нагрузок на тренировке, что отражались в виде ноющих мышц, заставила Кенму прекратить поцелуй — из его уст вырвался протяжный, болезненный стон.       — Кенма? Что-то болит?       — Болит, — обессиленный, он медленно растянулся вдоль ванны, оставляя на поверхности лишь голову. Его глаза были уже сомкнуты, а то что пена снова расползлась и совершенно не прикрывала оголённого тела — не волновало.       — Что?       — Всё.       Куроо рассмеялся:       — Всё-всё?       — Да.       — Тогда могу я помочь принять тебе ванну? — дотянувшись до погружённой на дно ладони, Тецуро потрепал её большим пальцем, проходясь по костяшкам.       — Да, — весьма вальяжно согласился Козумэ, кивнув. — Пожалуйста, — немного подумав добавил он, разлепил глаза и неловко улыбался. Кенма поднялся, снова принимая сидячее положение, и снова затылком к Тецуро, который в это время доставал шампунь.       Спустя минуту в неменяющейся тишине проскользнул глухой стон наслаждения — это Козумэ, почувствовав мягкие пальцы на своей голове, выдал приглушённый стон, расслабившись за этот день, кажется, в первый раз. Подушечки пальцев массажными движениями проходились по всей голове — начиная от лобной части, переходили к височной, теменной и затылочной, с большей целью доставить удовольствие, а не очистить загрязнения, которых, в общем-то, не было.       Обычно придавшая дискомфорт сырость не мешала — негласно воцарившаяся идиллия между молодыми людьми заставляла отбросить все внешние факторы на задний план, оставляя во внимании лишь себя.       — Ты согрелся? Как себя чувствуешь? — поглаживая напененные волосы за ушками спросил Куроо, вспомнив, что ещё час назад Козумэ била мелкая дрожь, исходящая из самого нутра организма. Причина этого всё ещё беспокоила, хотя Тецуро уже сделал предположения о психосоматической реакции тела — ведь сейчас, раскрыв все трагедийности, что таились внутри весь последний месяц, Кенма обмяк, блаженствуя в руках горячей воды, пены и Тецуро одновременно. Несмотря на восстановившуюся гармонию, Куроо переживал за надорванное здоровье своего молодого человека.       — Всё хорошо, я уже давно согрелся. Как только залез в ванну. Спасибо за пенку, кстати, — откинув голову назад, Козумэ с благодарностью улыбнулся и неожиданно почувствовал на влажной щеке прикосновение горячих губ, от которых остался не мокрый след, а тёплый. Куроо всегда был тёплым — и неважно, физически или ментально.       — Пожалуйста, — он тоже улыбнулся — шире, чем Кенма, более дружелюбно и открыто, раскрепощено.       Под прицелом пенных ласок, Козумэ вовсе обмяк, всё глубже опускаясь на дно ванны, всё больше расслабляясь, отчего уже не сидел, а полулежал, витая в поднебесье блаженства, что доставлял в это время Куроо, наслаждаясь туманным состоянием состоянием своего молодого человека. Качественный отдых в ванне после утомительных тренировок — это единственный способ вернуться в строй, влиться в привычную колею школьной обыденности, в основном состоящей из сумрачных сборов утром, уроков, тренировок с ежедневными надбавками, выполнения домашней работы и единственных светлых проблесков — перемен, столовой с друзьями, забавных подстёгиваний между сокомандниками Нэкомы, и самой приятной части с Кенмой — ждать, пока он соберётся, вместе закрывать зал, а потом идти либо в один, либо в разные дома, для того чтобы просто расслабиться, просто насладиться друг другом.       — Кенма, — Куроо хотел было спросить об усталости после тренировки, однако вовремя одёрнул себя — он уже спрашивал в школьной раздевалке, когда готовый ждал своего вечно копошащегося Кенму. Вспомнилось, что тогда молодой человек едва шевелился и дал положительный ответ о своей изнурённости. — Проходит усталость после тренировки?       Козумэ слабо закивал головой, будто находился в полудрёме.       — Давай смывать шампунь, — своими словами Тецуро заставил Кенму распахнуь глаза и закопошиться, меняя позу. — Мне полить воду или ляжешь?       — Лягу, — отогнав пену немного в сторону, дабы она не мешала смывааь и без того напененный шампунь, Козумэ распластался на дне ванны, придерживаясь одним локтем — уровень воды был большим. Второй рукой он пытался смыть белую воздушную массу и выглядел настолько забавно, что Куроо, не сдержав тихих смешков, потянулся помочь ему. Несколько движений умелых пальцев — и от шампуня не осталось и следа.       Кенма поднялся, принимая сидячее положение лицом к своему молодому человеку, который уже выдавливал тоник для осветлённых волос. Самостоятельно Козумэ использовал его крайне редко. После тренировок его особенно мало интересовало состояние блонда, но сейчас, когда его никто не спрашивал, а просто заботился из самых искренних порывах помочь, желания возмутиться не было.       — Дальше я, наверно, сам. — он потупил взгляд, опущенный куда-то на грудь Куроо. Кенма смотрел куда угодно, только не в глаза, когда пришло время смывать пот и накопившуюся за день грязь с его тела.       — Стесняешься? — Куроо ухмыльнулся, глядя на своего смущённого молодого человека. Непременно, Козумэ сейчас было неудобно, ведь близость между ними была совершена уже достаточно давно, однако Кенма всё никак не мог побороть себя и свободно принимать ни своё обнажённое тело, ни Тецуро, ни уж тем более какой-то частый интимный контакт между ними. Вина за такое поведения сидела комом в горле, к которому Козумэ, кажется, уже привык. Откуда-то взявшаяся мысль, что Куроо требуется статичный половой контакт и непристойные занятия различного рода разрезала сознание, давила и принижала собственный статус в своих глазах.       — Ты же знаешь, — не сумев пересилить себя в очередной раз, молодой человек сдался, в придачу к Куроо ещё и сделал психологический выпад на него, подпуская вину ещё ближе к сердцу.       — Знаю, — Тецуро кивнул и запустил одну руку в воду, нащупывая под горой пены коленку.       Кенма вздрогнул.       — Я не буду смотреть, если ты не хочешь, просто позволь помочь тебе, и мы поскорее ляжем спать. Ты же целый день сегодня ворчал, что не выспался. Забыл? — широкая ладонь скользнула вверх, к худощавому боку, сквозь которого ощущались кости рёбер.       — Нет, я до сих пор хочу спать, — Козумэ поднял глаза, встречаясь с родными тёмными радужками, что тепло смотрели на него в ответ и ждали ответа. От привычно спокойного Тецуро вновь стало комфортно, а все мысли, что помешали появившейся идиллии, растворились. — Можешь остаться. Только не обижайся, что я такой… стеснительный.       — Не обижаюсь. Ты нравишься мне таким, — Куроо широко растянул улыбку на лице, стараясь этим скрыть лёгкую хитрецу в глазах. Он потянулся за мочалкой-облачком и гелем для душа.       — Каким? — исподлобья Козумэ с интересом глянул на молодого человека.       — Стеснительным, — не выдержав, Тецуро рассмеялся — Кенма был слишком сильно похож на невинного ребёнка, светлого и хорошенького, далёкого от прогнившего мира пошлостей среди парней его возраста. Он оставил очередной горячий след на коже лба молодого человека и начал пенить облачко в руках.       Изрядно развеселившись, Куроо смеялся почти весь остаток их времяпровождения в ванной комнате: когда мылил облачко, внезапно начав мычать мотив какого-то трека; когда окутывал мыльной пеной тело своего молодого человека, в то время как он забавно вытаскивал одну ногу из воды, чтобы не покидать ванну полностью. Кенма плескал воду, принимал различные комичные позы, от чего Тецуро прыскал и заливался хохотом, после чего целовал Козумэ в лоб, дабы тот не обиделся. Но Кенма и думал — сам осознавал, как выглядит со стороны и веселился весте с Куроо, чувствуя непривычную лёгкость и поселившихся смешинок в груди. Резвясь, он кидал обрывки пены на оголённый торс Тецуро, имея в этом преимущество, в то время как Куроо оставался обезоруженным.       Не покидая ванну около двух часов, Козумэ свыкнулся с ощущением нагого тела прямо перед своим молодым человеком — накатившая забава тоже способствовала исчезновению скованности. Под конец, когда Тецуро плавно смывал пену с плеч Кенмы, он смотрел на него из под полузакрытых век из-за не пропавшей сонливости, искренне наслаждаясь происходящим — тем, что может свободно рассматривать длинные пальцы Куроо, его шею с выступающим кадыком, прямой нос и тёмные глаза, которые, несмотря на свой блёклый цвет, светились ярким пламенем любви. Сплошное умиротворение. Из-за того что молодые люди затихарились, где-то далеко послышался шум машин, скорее всего издаваемый из открытого окна, которое сразу после выхода из ванны нужно будет закрыть, дабы Козуме вовсе не простудился.       — Иди ко мне, — ласково подозвал Тецуро, раскрыв перед собой полотенце. Было наплевать на голое тело, на поток стекающих капель воды — было лишь «иди ко мне» и Куроо, что с трепетом и осторожностью доставал Кенму из ванны, будто маленького ребёнка, предварительно облачив его в полотенце. Тельце подростка оказалось на удивление лёгким, и Тецуро отметил, что нужно лучше контролировать его питание. Однако сейчас он, ухмыльнувшись, перекинул елозящего Козумэ через плечо и понёс в спальню, которая предвещала долгожданный сон не только для Кенмы, но и для Куроо.       Посадив молодого человека на кровать, Тецуро поспешил закрыть окно — в комнате было уже достаточно свежо. Таким образом он дал достаточно времени Козумэ привести себя в порядок — получше закутаться в полотенце. А потом ещё больше для того чтобы одеться в пижаму в одиночестве — сам Куроо продолжил обхаживание своего молодого человека, отправившись за вторым онигири. Кенма казался слишком похудевшим, хоть и набирал мышечную массу.       — Эй, ты ведь уже кормил меня, — он нахмурил брови, исподлобья глядя на Тецуро, который вновь протягивал еду.       — Ты такой лёгкий, что тебе нужно больше кушать, Кенма, — улыбнувшись, Куроо открыл онигири и сел рядом, передавая своему молодому человеку.       Козумэ снова сделал несколько медленных надкусов.       — А ты ел? — опомнившись, спросил Кенма, подняв голову на рядом сидящего Тецуро. Теперь настала очередь Куроо наслаждаться видом своего маленького молодого человека, очередной раз отмечая каждую родинку, каждый локон не высохших волос, по которым стекали капельки остывающей воды.       — Доел твой прошлый онигири.       С довольного Куроо он перевёл задумчивый взгляд на свои руки, держащие онигири. Почувствовав резкое желание сделать хоть что-то хорошее для Тецуро, в ответ на всю его заботу сегодняшним вечером, на его ежедневную заботу, Кенма протянул еду к Куроо, желая его накормить.       Карие глаза, чуть прищуренные от тронувшей лицо улыбки, блеснули очередной волной нежности, и Куроо немного надкусил онигири, придерживая маленькие ладошки Козумэ своей.       Ночная темнота за окном и тусклый свет, исходящий лишь из проёма открытой двери из-за включенного света в прихожей, сказывались на желании утонуть в небытие ещё сильнее — к моменту, когда онигири было доедено двумя парнями, глаза Козумэ всё сильнее слипались, а картинка в глазах казалась затуманенной.       — Ложись спать, маленький, — взяв пустую упаковку из рук Кенмы, Тецуро наклонился к нему для того чтобы почувствовать припухлость мягких губ своими, задерживаясь чуть больше положенного. Он оставил мокрый след и отстранился, вставая и выходя из комнаты.       — Куда ты?       — Схожу в душ, — он обернулся, улыбнувшись. — Можешь не ждать меня. — и вышел.       Сквозь тишину, в которой отсутствовали звуки машин из-за закрытого окна, пробивались звуки душа, стекающей воды. Иногда у Тецуро что-то падало, от чего дремлющий Кенма вздрагивал. Он не хотел засыпать без Куроо, однако физически не выдерживал, от чего лёг на кровать, нелепо укрываясь нераскрытым пледом. Его уже почти высохшие волосы рассыпались по подушке, руки обнимали скомканную часть одеяла. Сквозь ресницы и уже едва открытые веки он видел полоску света на полу, которая стала меньше после того как Тецуро ушёл — он чуть больше прикрыл дверь, дабы лишний свет не мешал сну Кенмы.       В какой-то момент шум стекающей воды прекратился — на его смену пришёл фен, которым Куроо, видимо, сушил волосы. Это продолжалось считанные минуты, через которые Тецуро уже снова был в спальной комнате. В одних лишь спортивных штанах, с разгорячёнными телом и щеками, он аккуратно сел на кровать, опираясь на локоть и заглядывая в открывшиеся веки Козумэ.       — Ну чего ты не спишь? — Куроо бархатисто рассмеялся, обнимая своего молодого человека, который уже потянулся ладошкой к шее Тецуро с тихим «Тецу».       — Я не хотел засыпать без тебя, — немного осипшим голосом ответил Козумэ на ухо Куроо, который тоже прикоснулся к спине Кенмы, скользнув под чёрную свободную футболку. Худая спина с очерченным позвоночником тут же покрылась волной мурашек, реагируя на холодные подушечки пальцев.       — Маленький, — Куроо провёл всё такими же горячими губами по шее и открытому плечу из-за перетянутой футболки после елозящего времяпровождения на кровати. — Давай я выключу свет и мы ляжем спать, ладно?       Козумэ кивнул и снова упал на подушку.       Тецуро, по обычаю, сам подготавливал квартиру ко сну, выключая свет, проверяя окна и двери. Предоследним шагом он щёлкнул кнопкой включения увлажнителя воздуха, запуская тихое дребезжание. Куроо снова зашёл в спальную комнату, где теперь единственным освещением были электронные часы и звёзды с луной, пробирающиеся через окно, не закрытое шторами — лёгкое движение руки и к погружению в небытие было готово абсолютно всё.       Пока Куроо бродил по квартире, Кенма привёл в нормальное состояние кровать — поправил простынь, взбил помятые подушки, расправил плед, однако сейчас лежал неподвижно, будто уже давно спал.       Улыбнувшись, Тецуро юркнул под одеяло, оказываясь в долгожданном спокойствии — тишина, кровать, рядом Кенма, укрытый пледом по самые плечи.       Козумэ распахнул глаза:       — Тецу.       — Да? — он сщурил глаза, в которых уже вспыхнула привычная искра фривольности. Было определённо ясно, что после такого вечера Кенма ещё долго будет одаривать Куроо большей любовью, чем принято в повседневности. Это осознание приятной дрожью вибрировало в груди.       — Спасибо, что любишь меня. Без тебя я бы не смог. Ничего. Я тоже люблю тебя. Сильно-сильно, — оказавшись прижатым к телу своего молодого человека, Козумэ едва мог говорить — слишком сильная привязанность, слишком много любви для небольшого словарного запаса и полохой формулировки мыслей. Уже не так сильно клонило в сон, однако утомлённость и помутнение рассудка тоже содействовали малословию.       — Кенма, ты лишил меня возможности сказать, что я люблю тебя. Вместо меня признался сам себе, — залился умилённым хохотом Тецуро, чуть отстранив от себя Кенму.       Румянец, что не был виден в темноте, выступил на щёки Козумэ, однако после осознания и тихого «Ой», он тоже рассмеялся.       — Но я действительно люблю тебя. И всегда рад позаботиться, когда тебе плохо. Прости, что долго не обращал на это внимания, — Куроо провёл большим пальцем по гладкой коже щеки Кенмы, а потом оставил горячий след своими губами на том же месте, приблизившись к своему молодому человеку. — Мне правда очень жаль. Очень-очень, — шептал Тецуро, на миллиметр отстранившись от Козумэ, а потом снова начал оставлять россыпь коротких поцелуев, от щеки медленно передвигаясь к желанным устам, с которых уже срывались тихие вздохи. В сильных руках, что держали его за пояс, Кенма выгибался, ластился ближе к Куроо, удобнее подставлял своё лицо для соприкосновения их губ, к которому уже был готов — отвечал на каждое движение, ловил каждый стон Тецуро, пробивающийся сквозь сплетение их тел.       Почувствовав лёгкое покалывание по всему телу от накатившего возбуждения, Куроо пересилил себя и, несмотря на лёгкий остаток боли в мышцах, навис над Козумэ, опираясь о кровать лишь одним локтём. Вторая рука блуждала по кубикам пресса и выступающим рёбрам, задрав футболку до самой груди. Серое постельное бельё изрядно помялось — под напором Тецуро стало особенно хорошо. Его язык снова лизал разгорячённые губы Кенмы, иногда проходясь по зубам и нёбу. Не в состоянии сделать что-то большее, Козумэ цеплялся за бока своего молодого человека, ногтями оставляя красные следы.       Изрядно зацеловав губы Кенмы, Тецуро спустился к шее. Большее желание овладевало им, и Куроо уже не думал завтрашнем дне — бесстыдно оставлял засос на левой стороне шеи Козумэ, пока тот неспешно извивался. Из-за освобождения губ с его уст начали чаще срываться вздохи, уже больше походившие на стоны. Картина в глазах двух парней становилась одинаково мутной. Поддавшись вожделению, Тецуро опустил свободную руку ниже, поддевая несколькими непослушными пальцами резинку боксёров, однако в миг остановился из-за сиплого голоса Кенмы:       — Тецу, — он дождался, пока такой же разгорячённый Куроо столкнётся затуманенным взглядом с чуть прикрытыми глазами Козумэ. — Мы же хотели спать.       Взглянув на часы, Тецуро грязно выругался — время тоже говорило о нужде сна — из-за чего пришлось прекратить. С вымученным громким стоном Куроо бесцеремонно упал на свою половину кровати, закрывая лицо ладонями — возбуждение выросло до того момента, когда прекращать, даже не начав — самая большая мука. Менее взбудораженный Кенма повернулся на бок и успокаивающе запустил ладонь в рассыпчатые волосы Тецуро.       — Тецу… Я не против этого, но…       — Ты прав, Кенма. Нам пора спать, — убрав руки с лица, Куроо удобней устроился на кровати. Его глаза были закрыты, в то время как Козумэ смотрел на своего молодого человека широко распахнутыми глазами.— Зря мы это затеяли, — тихо добавил Тецуро, искренне жалея, что начал. Кенму не так легко подвести к половому контакту, и он определённо потерял один из своих шансов.       — Но мы можем продолжить завтра, — разрезая словами воздух, Козумэ заставил Куроо открыть глаза. Кенма сам предложил продолжить завтра. Казалось, что Тецуро ослышался       — Что?       — Ну, можем ведь? — Козумэ едва заметно смутился, однако старался держаться уверенно.       Куроо улыбнулся:       — Если ты хочешь — конечно.       — Вот и отлично, — молодой человек резво придвинулся к Тецуро, обнимая за пояс и пряча раскрасневшееся лицо, которого не было видно из-за темноты. — А теперь давай спать.       Куроо не переставал улыбаться. Кажется, они с Кенмой вступили на новый уровень доверия — это не могло не радовать. Поддавшись умилённым мыслям о своём молодом человеке, Тецуро едва заметил, как на смену возбуждению пришло умиротворение с ясными искрами счастья.       Обычно отворачивающийся Козумэ продолжал лежать в обнимку с Куроо, заставляя того ещё больше забыться в ласках нежности. Прижимая к себе Кенму одной рукой, Куроо склонил голову к макушке своего молодого человека, будто собирался целовать всю ночь.       — Доброй ночи, Тецу.       — Доброй ночи, маленький.       Несмотря на восстановившееся умиротворение, Тецуро ещё долго не мог унять бешено стучащее сердце — однако это предоставило ему возможность наблюдать, как засыпает Кенма: первые минуты изредка ворочаясь, а потом сладко посапывая. Мягко прикоснувшись двумя пальцами к месту, где оставил засос, молодой человек проверил медленно стучащее сердце Козумэ, который точно спал. От его шелковистых волос исходил запах, который ещё совсем недавно обволакивал стены небольшой ванной комнаты, и, не выдержав, Куроо всё-таки несколько раз поцеловал Кенму в макушку, поддаваясь приливам нежности.       Они давно не засыпали вот так — вместе, в обнимку. Последний месяц Тецуро чаще отказывал в ночёвке у своего молодого человека, несмотря на то что знал о слабой тревоге, когда тот спал в квартире один. Было слишком тяжело, слишком не до этого, однако он едва допускал мысли о том, что Кенме может не хватать своего молодого человека, что ему тоже тяжело. Куроо не соврал, когда говорил о том, что всегда наблюдал за Козумэ — это действительно было правдой, но он делал это, скорее, для наблюдения за безопасностью — чтобы Кенму не пришиб мяч, бутылка воды или чья-то тяжёлая туша. Сейчас, прекидывая, что его молодой человек чувствовал в тот момент — в полном одиночестве, отстранённости, с отказом на ночёвку — становилось ужасно стыдно за своё поведение. Тецуро оказался в разы больше виноватым, чем предполагал. Глядя на спокойное личико Козумэ, чувствуя его размеренное дыхание на своей коже, не верилось, что он мог бросить это чудное создание в оковы одиночества. Куроо вёл себя слишко грубо, слишком отстранённо. Его удивлял тот факт, что сознательно Кенма не обижался — это делало лишь его подсознание — даже после того, как Тецуро сильно отругал его. Пропустив через себя слишком много, по щеке Куроо невольно скатилась слеза, быстро впитываясь в серую наволочку. Прижав к себе Кенму ещё сильнее, он пообещал извиниться как минимум три раза, и лишь после этого смог закрыть глаза, с полностью опустошённой головой чувствуя, как веки сковывает обруч темноты, и медленно провалился в долгожданное небытие, которое продолжалось едва заметное количество времени, а дальше всё запланированное — нескончаемый поток извинений и скрытие засоса на шее Козумэ консилером.