Scavengers.

      Это, наверное, из-за того егермейстера. Или из-за того порошка. Я блюю после каждого приёма пищи, в желудке больше нет ничего, кроме синтетического дерьма. Слизистая безвозвратно сожжена под воздействием вредных химических соединений, и кристаллы больше не приносят эйфории, только боль и ускользающий сквозь пальцы рассудок. Моментами, золотой укол не кажется настолько плохой идеей. Заливая горечь в глотку, я все еще жду твоего звонка. Но телефон тихо покоится в моем кармане. У меня чешутся руки, мне кажется, что под моей кожей тысячи маленьких мух, прогрызающих себе тоннели наружу. Я буквально чувствую,как их тонкие крылья царапают склизкую кожу изнутри. Стены едут, а потолок норовит обрушиться на мою больную голову. От первой рюмки и первой полосы до двухсот грамм и грамма. В подсознании словно огромная чёрная дыра. Я чувствую противный вкус на языке, и меня рвет пеной на ковер. Омерзительно. Нет, не рвота под ногами, а настойчивая вибрация, эхом разлетающаяся по комнате. Соизволил набрать. — Алло, ты дома? — Дверь открыта, сам зайдешь, — я сам еле понял, что сказал. Ну, думаю, он не глупый. — С тобой все нормально? — М-м. Потом поговорим, — просто кладу телефон на стол, а вместе с ним и свою голову. Узоры на стенах стекаются вверх и расплываются в стороны, словно капли воды со странным орнаментом, если на них подуть. И зачем я вообще с тобой связался? Ты ж просто спросил, просто поинтересовался. А теперь из-за твоего интереса я должен страдать и от тебя, и от твоих предпочтений. Тебе-то нормально, ты проснулся утром и спокойно пошел на работу. Каждый день ты выглядишь как "новый", словно и не было ничего. Но я помню ведь, ещё не настолько с ума сошёл. Хотя, я ни в чем уже не уверен. Даже в твоем существовании, ведь люди не способны на такое. Верно..?       Ты пытаешься "лечить" меня, суешь мне кофе. Мне еще раз нужно обблевать весь пол, чтоб ты понял, что в меня не лезет? Ты такой смешной, когда стараешься позаботиться о ком-то. Если бы я не противился, то у тебя, возможно, даже что-нибудь и получилось бы. Но нет, я поддаваться не люблю, ты знаешь. Ты решил нарядить рождественскую ёлку, которая с месяц стоит в этом углу и никто о ней уже и не помнит. И чего тебе неймется? Эту ёлку, честно, давно выкинуть пора. А ты, словно ребенок, бегаешь вокруг неё с мишурой и улыбаешься. Я сфоткал тебя и выложил в инстаграм, и почти вижу, как ты бесишься с этого. Хоть ты об этом еще не знаешь. Мне нравится доводить тебя, смотреть на твои хмурые глаза с узкими зрачками. Дрожащие ресницы. Я один заметил, что ярость тебе к лицу? Походу один, ведь кроме меня никто не старается вывести тебя на негативные эмоции. Ну и придурки. Я-то знаю, что ты силен только словами, а в бою — ужасно слаб. Но каждый раз я тебе поддаюсь, подставляюсь. Потому что люблю твою злость и боль от истеричных ударов. Ты не умеешь драться, поэтому я на тебя в ответ не лезу. Убью, потому что. — Кофе пей. Я зря покупал, что-ли? — Сам пей, — отодвигаю стакан на самый край стола. От кипятка аж ладонь колет. — М... А как ликёр хуярить, так мы рады. Да, Такер-Мазафакер? — Соси хуй, — я всегда очень остроумен, ага. — Не-а. Сам справишься, — надевает на макушку елки звезду с огромной трещиной посередине, заклееной скотчем, и делает пару шагов назад, оценивая проделанную работу. Моего мнения спрашивать не будет, ведь я сразу без раздумий скажу, что хуета. И он это знает, не первый год знакомы, — Ну, раз ты не будешь, то давай сюда, — забирает бумажный стаканчик и пьет сам, корча полное наслаждения лицо, чтоб я пожалел, что отказался. А меня снова тошнит. Он порой напоминает мне среднестатистическую мамочку, которая сначала орет на весь дом за то, что её чадо нажралось, а потом лечит, приносит водички и утирает тряпкой блевотню. Как бы он ни старался, он в курсе, что я не оценю этого. Ни его заботы, ни его стараний. Он чертовски умен, хоть и постоянно корчит из себя дурачка обыкновенного. Меня-то не проведешь. Я засыпаю и просыпаюсь в одном доме с ним уже не первый месяц, и мне хватило времени на то, чтобы понять, с кем я имею дело.       Ты же помнишь, что это ты ко мне приперся тогда? Мне бы не хватило мозгов завалиться в чужой дом и попросить перетянуть руку жгутом, ведь все вены давно спрятались, и игла просто тупо тычется в кожу без смысла. Ублюдок. Больной ублюдок, хоть и прикидываешься здоровым и адекватным. — Заебал, — ты всегда так немногословен. Особенно, если считать с прошлой недели. Ты давно уже перестал улыбаться, не желаешь помогать кому-либо и вообще делать что-то. Я знаю, что это из-за меня, но ты как попугай продолжаешь изо дня в день говорить одно и то же. Ты выкинул все мои таблетки, забрал все деньги и не оставил мне шанса подавить отхода. Тебе нравится смотреть, как я мучаюсь? Ты та ещё скотина, конечно. Я понимаю, что это забота, но такая забота мне в хер не уперлась. Меня чуть ли не кровью рвет, а ты так и не даешь мне даже выпить. Возможно, кровью меня рвет из-за того, что я который раз закусил свой язык, но мне все равно. Влажная одежда прилипла к телу, я не могу даже встать. Меня пугают мелькающие кругом силуэты и тени, а мухи все еще не нашли выход из-под моей кожи. Которую я расчесал до длинных красных царапин, сдирая её к чертям. — Тварь... Ебаная, — мой голос мне не знаком, мне страшно. Не только от этого, даже от того, что твое лицо не кажется мне знакомым. Я вижу тебя каждый день, но сейчас ты такой чужой. — Заткнись, — я слышу звон стекла. Ты расхуярил всю посуду в этом доме, только что разлетелась на осколки последняя кружка. Я всего этого не вижу, конечно, ведь ты бесишься на кухне, пока я лежу в спальне и пускаю слюни на голый матрас. Все постельное белье было испорчено, оно неистово воняло кошатиной после мефедрона и больше не могло использоваться. Ты готов был убить меня тогда, ведь это было наше последнее постельное. А мне было все равно. Мне уже давно стало все равно на тебя и твое мнение. Я не уверен, что когда-то это было не так, не могу сказать точно. От веществ и алкоголя я порой не могу вспомнить своего имени и пугаюсь отражения в зеркале. Я во всем этом виноват сам, безусловно. Но и тебя я виню не меньше. Ведь если бы ты не пришёл ко мне тогда с упаковкой каких-то там таблеток, я уже не помню каких, то я бы не заторчал на пару с тобой. Одному что-ли не торчалось, Маккормик, сука? По стопам родителей пошел? Я тогда сказал тебе что-то такого типа, так ты оставил меня с кровавыми деснами и ушёл нахуй с дома. Я тебя ещё ни разу не бил, телка. Значит, раз ты себе так много позволять стал, будем исправлять. Что поделать?       Почему я не вижу того, что должен увидеть? Где страх? Где боль в твоих глазах? А, точно. Ты ж сожрал все то, что добросовестно забрал у меня. Уебище. — Да мне уже похуй. Убивай, сука, — я и сам не заметил, как ты оказался зажатым между моими ногами и полом. Теперь ты пробуешь на вкус металл с разъебанным лицом. Нравится? Мне тоже нравилось, очень нравилось. Я ебучий мазохист, и я сходил с ума от твоего животного гнева и от пылающего от боли лица, а теперь я готов кончить от одного страха. Если бы он был у тебя, но из-за наркоты его, блять, нет. Тварь. Даже сейчас ты не даешь мне того, чего я хочу. Убить тебя? Ты хочешь, чтобы я убил тебя? — Ты меня типа щас на понт взял? — я знаю ответ. — Да, блядина. Ты ведь обещал, что если я тебе не позволю дальше заниматься всей этой хуйней, то ты убьешь меня. Давай! — тебе ничего не мешает тявкать до последнего. Даже моя нога, прижимающая твою дрожащую, хрупкую грудную клетку к полу. Тебе же пиздец, дурак. Да ты дохленький, тебе многого не надо. Именно поэтому я на тебя не лез никогда. У тебя такое горло тонкое, прям как у бляди обычной. А кровь в артерии прям в ладонь хуярит. Словно я в кулаке птичку сжал. Лицо бесстыжее краснеет стремительно, будто лопнет сейчас. И затонув в своих мыслях в процессе, чувствую на периферии сознания, как твои ноготки выдирают мне кожу с рук. Все слабее, и слабее, и слабее... И я добился своего. Я выполнил твою просьбу, дорогой. Я тебя убил. Ты рад?       Я недолго думал над всем этим, потому что нашел наконец бутылку егермейстера, которую ты сныкал от меня, вроде, неделю назад. Я снова залил остатки феназепама пойлом, закинул твое тело на диван и отправился спать, как обычно было. Пока ты выёбываться не начал. А что дальше? А дальше, по утру, я вызвонил твоего дружочка. Я обзвонил всех, кого мог, но никто меня знать не хочет. Он взял машину, я затолкал труп в багажник и прихватил с собой канистру бензина. Я никогда не любил думать, ведь так живется легче. С пустой головой лучше идет нести тебя на плече по лесу, когда снег так оглушительно хрустит под ногами. Я очень давно хочу умереть, но не могу. Зассал, да, знаю. Я слаб, даже сильнее тебя, честно. Ты никогда ничего не боишься, даже встать против толпы бешеных собак. А мне страшно залезть лезвием чуть глубже, чем позволяет жизнь. Пока ты горел, я понял, как хуево течёт моя жизнь. Я еще так молод, но скоро уже выбирать место на кладбище. А кто всему виной? Да я уже не знаю, блять. Не знаю. На моем лице такие язвы, что я не понимаю, почему это не мой труп горит меж деревьев. У меня начала гнить левая голень, и я не собираюсь это лечить. Я хочу умереть поскорее, я замучал самого себя. И тебя. Мухи почти прогрызли путь на свободу, я чувствую все их личинки внутри. Телефон зазвонил. Я не хочу, но лезу в карман. И цифры на экране так знакомы. — Да? — Привет... Что делаешь? Я знаю, кто это. — Бухаю. И жду тебя. Это замкнутый круг.