Смерть никогда не будет концом

Слова даются так тяжело. Он уже почти не видит Прайса. Не видит ничего. Только расплывчатый потолок и пытается тяжело сглотнуть, пока из последних сил старается произнести остаток фразы. В глазах точно темнеет. Но ему все равно так больно. Соуп должен был погибнуть еще там, в Афганистане или на пути в Индию, но нет же, выкарабкался. Та рана от ножа на груди наверняка раскрылась снова, полтора месяца на заживление определенно не хватило, потому что жжение он чувствует и там, несмотря на такое же ужасное на боку. Жизнь всегда играла с ним в русскую рулетку. Только сейчас, видимо, не повезло. А он так и не выполнил задание. И ради чего все? Столько погибших, так много крови на руках, и все из-за одного человека, который все еще в живых. Его друзья умерли за эту цель. Он ведь не может уйти, не доделав дело до конца, как бы сильно он не устал. А сейчас эта усталость такая сильная. Мужчина был готов, он должен быть готов умереть, но он так этого не хочет. Он всегда делает свою работу до конца, нельзя… МакТавиш чувствует, как пальцы безвольно разжимаются, а хватка на чужой куртке слабеет, пока он отчаянно смотрит капитану в глаза, надеясь, что был услышан, что Прайс понял. Не может сопротивляться, когда все тело перестает ощущаться, а голова безвольно заваливается назад. Веки неожиданно становятся такими тяжелыми. Хочется закрыть глаза. Жесткая поверхность стола ощущается затылком, когда взгляд окончательно мутнеет. Он будто уже не здесь, далеко, потому что даже не может ничего услышать. До слуха доходит только какой-то отдаленный звук, крик, возможно. Чувствует, как тело просто расслабляется, а боль отходит вместе с противным ощущением собственной теплой крови. С губ, похоже, срывается легкий выдох. Будто последний, но как глоток надежды, с которым он чувствует странное облегчение. Джону двадцать шесть. Он не хочет умирать. *** Он будто бы просыпается. Не торопится открыть глаза, чувствуя неожиданную легкость вместо ожидаемой тяжести и тягучей боли во всем теле. Будто бы все то было одним только правдоподобным, жестким сном, а это настоящая реальность. Такая мягкая, где нет никакой боли. Он все еще видит сплошную темноту. А затем вздрагивает. Он не верит, когда слышит этот до боли знакомый голос. Такой же, на краю сознания, едва слышимый, как пару минут назад, но уже четче. Это возможно, только если Соуп переместился на два месяца назад. Глаза неожиданно слепит, когда он их распахивает. Настолько, что он щурится, пытаясь привыкнуть к яркому свету. Взгляд все еще не может нормально сфокусироваться, но он отчетливо видит возвышающуюся фигуру перед собой. Ее тень падает на МакТавиша, как спасение. Джон поднимает руку, пытается увидеть этого человека, загораживая предплечьем эту невозможную яркость. Рука не болит. Не ощущается, словно ватная. Будто все в порядке. Это сон? Ему только что было невероятно больно. Так почему, черт подери, он не может ничего разглядеть, словно светошумовая в лицо прилетела? Соуп щурится, моргает пару раз, и это помогает. Глаза постепенно привыкают и теперь все не выглядит до неприязни расплывчато, хотя все еще ужасно светло. Джона будто с того света вытащили, а теперь пытаются достучаться. Хотя сейчас никто не говорит. Что происходит, мать твою? Если ему и удалось выжить каким-то чудом, то его никак не могли откачать так скоро. И если этот голос принадлежит тому, о ком МакТавиш думает, это просто невозможно. Он правильно думает. Глаза в неверии округляются, когда едва четкий взгляд проходит по фигуре, натыкаясь на лицо. Ну, как лицо. Он смотрит неотрывно пару секунд, кажется. Эти секунды такие долгие, а человек перед ним просто стоит и смотрит. Слова сами не вяжутся, будто дар речи просто пропал. — Гоуст? За его плечами ужасно ярко, свет будто подсвечивает мужчину, стоящего прямо перед ним. Так необычно. У Райли закатана балаклава до носа, а в губах зажата сигарета. Губах, край которых незнакомо изогнут в легкой улыбке. На нем все те же темные очки, мешающие найти взгляд. Руки привычно сложены на груди, одна из которых потягивается к сигарете, чтобы взять. Вот только на плече неестественно много крови, причина в которой едва виднеющаяся дыра от пули, и только сейчас заметно, как его одежда немного темнеет в некоторых местах, словно обуглилась. Взгляд Соупа бегает по нему, будто пытается доказать себе же, что это не видение и это действительно его Райли. Его Гоуст, преданный и порой печальный. Саймон, смотрящий всегда на него этим своим странным, особенным взглядом, который МакТавиш ловил все чаще. Райли не отвечает. Зажимает сигарету между двумя пальцами, выдыхает дым, который растворяется тут же. Глазам почти больно, поскольку Джон не моргает и все еще смотрит на него, широко распахнув глаза. В мыслях крутится только то, что это самый жестокий сон, который посылала ему судьба хоть когда-нибудь. У него не слезятся глаза, но к этому очень близко. И дело даже не в ослепительной ярости. Джон давно не лил слез по безвременно ушедшим, а в груди не ныло так сильно. Кто бы мог подумать, что встретиться и поговорить с умершими будет так больно. Кажется, еще больнее, чем принять факт их ухода. — Где я? Выходит так, что голос слегка дрожит. Немного хриплый. Соуп сам себя не узнает. У него слабо выходит различить глаза сквозь солнцезащитные очки, но получается. Навык, который удалось получить за столько лет работы вместе. Так светло, что даже помогает. Гоуст обводит взглядом пространство вокруг них, будто видит все это в первый раз. Смотрит на Джона. Взгляд мягкий и даже почти веселый, но все такой же невозможно уставший. Отнимает сигарету от губ, только чтобы ответить и затянуться сразу после того, как закончит. — Попробуешь догадаться? Теперь отчетливо. Этот голос, который МакТавиш начал забывать. Он так разозлился на себя тогда, когда не смог вспомнить, как он звучит, дожидаясь Макарова вместе с Юрием на вершине церкви в мертвой тишине. Понял еще, что нельзя давать мыслям столько времени на свободные размышления. А после укола совести почувствовал отвратительную горечь и разочарование. И вот теперь он слышит, спустя почти два месяца. Сердце непроизвольно сжимается. А оно вообще бьется? Скорбеть времени не было. Когда Прайс просто сказал ему и так очевидное, сердце, его частички, разбились окончательно, упав куда-то глубоко вниз. Джон умел смириться с гибелью товарищей. Думал, что научился за столько лет. Но внутри стало так пусто, когда осознание, что он больше не услышит, не добьется ответа по ту сторону рации от своих ребят, наконец полностью накрыло на том проклятом кладбище. На это самое осознание времени много не ушло, но вот на принятие.. МакТавиш просто понял, что они не вернутся, когда месть настигнет Шепарда. Понял, когда нож вонзился тому в глаз. Он больше не услышит ни Роуча, ни Гоуста, даже вряд ли увидит их тела, не сможет попрощаться. Лежа в чертовой Индии, истекая кровью и умирая от боли, он думал не о том, чтобы выжить или не мечтал, что это все просто закончится. Тогда он думал о том, что не успел. Не помог, подвел и не уберег. Тогда он думал об этом в последний раз до Праги. После того, как Соуп встал на ноги, на это просто не было времени. Все эти два месяца прошли так быстро, постоянные перестрелки не давали ни одной лишней мысли залечь в голове, а редкими для них ночами он просто вырубался от усталости. Джон отрывает взгляд от Гоуста, приходится немного повернуть голову и опустить глаза. Осмотреться. Только сейчас он ощущает, что сидит, опираясь о что-то спиной и затылком. Когда он смотрит вниз, то неожиданно открывает для себя зеленую траву. Растущие цветы рядом и поодаль. Такие красивые, такие разные, нетронутые никем, ни людьми, ни войной. Они на лугу, кажется. И все такое неестественно яркое, даже трава имеет от этого другой оттенок, словно насыщенность выкрутили на сто. То яркое нечто позади Гоуста оказывается голубым, чистым небом, кажущимся ранее ослепительно белым. Мягкие, редкие облака неспешно рассекают его. Кажется, что они почти не двигаются. Кожу немного обдувает легкий ветер. Не холодный и не теплый. Простой, такой спокойный. Доказывающий будто, что можно расслабиться и здесь нет ничего, что может навредить. Будто и правда.. Рай. Рай для солдат, и от этого хочется горько засмеяться. Не может же быть такого, да? Слишком много чужой крови на их руках, чтобы получить безмятежный покой. МакТавиш поднимает голову наверх. Выясняет, что позади него дерево, единственное, которое Джон вообще видит здесь. Растет на невысоком холме, который так не вписывается в слово «луг». Словно Соуп особенный, раз оказался здесь. У дерева белая листва. Как в глупых сказках для детей. Она выглядит так, как когда вишня цветет. Листья гораздо больше, поэтому Джон в этом сомневается. Но красиво, как бы странно и неестественно это не выглядело. Одинокий лист медленно падает, опускаясь рядом, пока капитан следит за ним. Соуп опускает взгляд вниз, смотрит на грудь под бронежилетом и видит все то же кровавое пятно, а ниже — на боку. Красное, оставшееся на одежде этим пятном, словно вишневый сок. Эта глупая мысль даже вызывает легкую улыбку, измученную такую. След от ягод вишни, под которой он сидит или сидел бы, будь дерево ей. Только теперь ничего не болит. И кровь не течет. Он вообще ничего не чувствует. Чувствует только это спокойствие, которое царит в этом месте. Оно будто заразило Соупа, и если так и задумывалось изначально, то Джон повелся, даже не сопротивляясь. Он проводит пальцами по этому вишневому пятну, не чувствуя ни боли, ни раздражения. Когда поднимает ладонь, не видит следа на пальцах. Кровь будто бутафорская, только еще и не отпечатывающаяся. Как засохшая аэрозольная краска, только реалистичнее. МакТавиш поднимает взгляд на Райли спустя некоторое время, перед этим просто бездумно разглядывая пейзаж. Они такие грязные, потрепанные, убитые, что сам навязывается вопрос о том, почему им вообще позволено здесь быть. Гоуст протягивает ему руку. Все так же молча, возможно, давая время на осознание. Вот только с этим проблемы до сих пор. В голову закрадывается мысль, а не растворится ли тот, или не пройдет ладонь насквозь, как через настоящего призрака, если Соуп прикоснется. Он искренне надеется, что этого не произойдет, когда протягивает ладонь в ответ. И чувствует. Чувствует крепкую руку, сжимающую его. Райли помогает, и уже в следующее мгновение Джон оказывается на ногах, стоя с мужчиной примерно на одном уровне. Тот только немного ниже, поскольку они все еще на этом холме. Саймон расслабляется, видимо, поскольку его хватка слабеет, но МакТавиш не отпускает. Они смотрят друг на друга пару долгих секунд, а затем Джон не выдерживает. Делает то, чего не делал давно и почти ни с кем, но чего иногда так сильно хотелось. Руки ложатся на спину Райли, и Соуп позволяет себе прижаться ближе. Судорожно выдыхает, понимая, что глупо будет держать лицо. Здесь он уже не капитан. Здесь нет никаких званий. Возможно, он проснется в любой момент, и ничего из этого не будет. Пропадет, растворится сквозь пальцы, и скоро он опять окажется на поле боя с винтовкой в руках. Первые секунды Гоуст не двигается, замерев. Он удивлен, кажется, но это быстро отступает. МакТавиш еще крепче стискивает его в объятиях, когда чувствует на плечах ответные касания. А вот теперь-то пробивает. Он сильно зажмуривается, меньше всего желая, чтобы все это пропало в случайный момент. Не плачет, разучился, можно сказать. Лишь глаза немного влажные становятся. Это действие только рушит все его построенные на протяжении службы сдерживающие от эмоций стены, отчего почему-то становится так легко, словно что-то наконец отпускает. Джон чувствует легонькое поглаживание на правом плече. Поддерживающее. Райли словно чувствует все, что беспокоит сейчас. И понимает. Всегда понимал. — Мне жаль, — Говорит Гоуст вдаль, сочувственно, но спокойно. Будто все так, как и должно быть. — Ты не должен был оказаться здесь так скоро. МакТавиш хочет спросить, где они. И будто бы Гоуст должен, какой бы ответ ни был. Но не успевает. Саймон отстраняется, затягивается с помощью сигареты, которая все еще была зажата между пальцев. А еще она словно не тлела вовсе, будто бесконечная. Даже горький запах все это время не чувствовался. Делает он это последний раз, потому что затем просто бросает ту вниз. Джон глупо следит за ней взглядом, обнаруживая, что та просто растворилась. Не осталась на земле, просто пропала, словно и не было ее никогда. Соглашается мысленно, что это место явно не стоит загрязнять окурками. Слишком чисто и красиво. Он поднимает взгляд на Гоуста, хочет спросить о чем то, но как раз в тот момент, когда Райли неизвестно зачем опускает балаклаву, Соуп слышит: — Капитан! Из-за спины Райли появляется Роуч. Бежит к ним, по траве ближе, и машет одновременно дружелюбно. Джон в неверии смотрит на него, пока Гоуст просто поворачивает голову в сторону сержанта. Теперь кажется еще сильнее, что МакТавиш просто сходит с ума. Если раньше он думал, что этот сон с Гоустом — самое жестокое, то нет. Гари делает его еще больнее. У него, как и у Гоуста, такая же потемневшая броня и одежда в некоторых местах, даже сильнее, а еще застывшая кровь в районе живота, предположительно, от такой же пули. Шепарда. Но это и не мешает тому вовсе. Будто он и не чувствует совсем, как Джон сейчас. И вот теперь-то до МакТавиша доходит. Не может быть это сном. С ранениями, как у него, уже не выжить. Верится с трудом, но это единственное объяснение, как бы бредово оно и не звучало. Еще он не знал, как именно погибли Сандерсон с Райли, поэтому не мог даже представить, а теперь… Он не хотел бы знать, наверное. Сейчас, кажется, «Рай для солдат» уже и не горькая шутка вовсе. Но.. Соуп хотел бы, чтобы это не было шуткой, если он сможет повидать старых приятелей. Смотрит в неверии на Гоуста, который будто снова понимает все без слов: — Мы… — Да, Джонни. «Джонни»? Когда он только это придумал? Его так ласково называла только мать однажды. Давно. Очень давно. Это слово из его уст звучит незнакомо мягко. Роуч останавливается рядом, кажется, улыбается сквозь маску и дышит прерывисто от бега. Сразу же протягивает руку. Вместо этого МакТавиш просто шагает ближе к нему, обнимая. Не совсем так, как Гоуста. Соуп не знает, почему именно, но у них с Саймоном есть что-то.. большее для простых дружеских объятий, чем с Роучем. Но это не значит, что Джон не соскучился. И да, это, похоже, именно то, что он чувствует вместе с виной перед этими двумя. Сандерсон немного неуверенно отвечает, слабо хлопая Джона по спине. — Если честно, не ждал вас так скоро, сэр, — В его голосе чувствуется улыбка. Добрая, искренняя, каким и был всегда Гари. МакТавиш внезапно чувствует умиротворение. Такое, будто все действительно сейчас так, как и должно быть. Он позволяет себе улыбнуться. — Без вас здесь было скучно, капитан. Гас обрадуется, когда увидит тебя. Гас. Джон помнит, даже спустя все эти пять лет. Улыбка заметно становится шире, когда он тепло понимает, что этот засранец разболтал им все, в каких местах МакТавиш позорно косячил в то время. А еще он, вероятно, переигрывает всех их в карты. В этом сомнений почему-то не было. Гари отстраняется и обводит Соупа взглядом. Понимает все, знает словно, что он хочет сказать, и, похоже, улыбается только. Приглашает за собой, махнув рукой: — Идем, я уверяю, здесь есть, что показать. Роуч, не дожидаясь, поворачивается, неспешно спускаясь с невысокого холма. Веселый голос выдает его с головой, и Соуп уверен, что как минимум для него это лучшее место, где тот мог бы оказаться после смерти. Он никогда не видел Сандерсона таким счастливым, хотя тот всегда был открытым и до ужаса простым. МакТавиш почти не удивляется, когда со спины удаляющегося Роуча ему мерещится у него над головой нимб. Хотя он и не удивится, если не померещилось. Райли кладет руку ему на плечо, будто бы возвращает в эту реальность. В эту. И МакТавиш не просыпается. — Не торопись, — Соуп встречается с Райли взглядом. Саймон все такой же спокойный, но теперь, возможно, даже немного счастливый. Голубая радужка, которую едва можно увидеть сквозь очки, будто бы стала в разы светлее и ярче. — У тебя теперь много времени. Он поддерживает зрительный контакт еще пару секунд, а затем ступает вперед, за Роучем, медленно шагая вниз по траве. МакТавиш не знает, что будет потом, но теперь отчетливо понимает, что если этот сон не закончится, он не будет расстроен или не пожалеет. Это выглядит, как новое рождение и шанс встретиться с теми, кого он потерял. Только теперь знает, что он никого не потерял навечно. Он еще сможет встретиться со всеми. И Джон просто покидает это прозванное вишней дерево, под которым стоял все это время, следуя за Гоустом с Роучем. В его могавке теперь точно есть опавшие белые лепестки, которые он пока не собирается стряхивать. Может быть, теперь действительно есть время. Время для того, чтобы наконец переиграть Гаса в карты, обсудить то, что давно хотелось и рассказать всем все забавные случаи, произошедшие за всю его жизнь. Джону двадцать шесть, но это не значит, что у него нет в запасе множества историй, которые тот набрал за все свои приключения. Есть время и на то, чтобы ответить Гоусту на его взгляды. Знает, что капитан отомстит за него, и здесь тот точно скоро не окажется. Старик для такого слишком живучий. А пока он присмотрит за Прайсом отсюда. Непривычная для МакТавиша улыбка все еще остается на губах, впервые, кажется, превращаясь в счастливую, когда он делает шаг вперед, твердо чувствуя под ногами землю. Да, теперь все будет хорошо.