Старая история

Это было давно. Какаши уже и не помнит, видимо, как поймали анбушники молодого чуунина после затяжной вечеринки. Поймали и отодрали, так что он неделю еле ходил. В госпиталь не пошел — стыдно. Но заявление написал. Однако дело тогда замяли. Еще бы, кто был Умино Ирука, и кто был Хатаке Какаши, отрезавший тогда сухим тоном: «Этого не было». И все. И с тех пор он ни разу никого в свою жизнь так толком и не пустил. Сначала боялся. Не смог пересилить. Довериться. А потом стало стыдно и казалось глупым все это рассказывать. Поэтому и профессию выбрал подальше от боевых оперативников в масках. Работа отвлекала. Умино чувствовал себя нужным. Но как много иногда решает дурацкий случай. Этот мир масок вернулся в его жизнь одним летним днем. В тот день вырезали младший класс Академии. Безжалостно. Очень быстро. Дети сопротивлялись, но это их не спасло. Учителя, что был с ними, тоже. Все произошло настолько быстро, что не успели среагировать даже АНБУ. Стали говорить, что это кто-то из своих. Слишком чистое массовое убийство внутри деревни. Тут нужен был ранг дзенина, не меньше. Когда повязали Копию, Ирука не сомневался. Он виновен. Съехала крыша. Навыков более чем достаточно. Умино перестал спать ту неделю, он просто не мог забыть. Его самая младшая группа. Даже ходил к самому Ибики узнать хоть что-нибудь. Мрачный шиноби ему ничего не сказал кроме: «Осужден». Ирука не переспрашивал. Никто не спорил с Ибики. Никто и никогда не сомневался в его словах. На сердце было пусто, болезненно тяжело. Он не мог смотреть на убитых горем родителей, требующих смерти для преступника. Но Какаши отправили в тюрьму, пожизненно. Генма говорил, что на допросах Копия молчал. Несмотря на то, что Ибики очень хорошо знал, что делает. На шаринган наложили печать, чтобы он не мог им пользоваться. Чакру блокировали. Видимо, у отдела дознания имелись серьезные улики против легендарного шиноби. Ируке, впрочем, было все равно, что с ним станет. Он до сих пор не мог отойти от вида растерзанных детских тел на поляне тренировок. Оторванные руки, ноги, размозженные головы. Это преследовало его в кошмарах. Видимо, еще и потому, что Ирука занимался опознанием тел. Родителей решили не беспокоить. Слишком тяжелое зрелище. Морг в Конохе был один — мрачный, темный, пристроенный к тюрьме. Это было сделано для удобства отдела дознаний, когда приносили тела преступников или умирали заключенные, слишком опасные, чтобы их вывозить. Выходя из морга, Ирука с трудом переставлял ноги. Вроде шиноби, вроде к смерти привыкаешь. А сил не было. Он садился в коридоре и минут двадцать просто сидел, смотря в стену напротив, стараясь дышать, думать. Однажды его застал там патрульный. — Ты их учитель, да? — участливо спросил он, и добавил с отвращением: — Вот же животное, они же дети. Ирука молчал, тяжело сглатывая. — Идем, — шиноби махнул рукой. — Может, это тебя успокоит. Умино по инерции встал и пошел, стараясь просто концентрироваться на квадратах света на полу. Он был настолько погружен в себя, что сначала не понял, что происходит. Они смотрели сверху вниз в маленький двор тюремного блока, где шла отчаянная драка. — Мы не вмешиваемся, — тихо заметил патрульный. — Здесь свои законы. Это все-таки дети. Ирука глянул еще раз и выхватил серую голову в толпе. Он пробормотал невпопад: — Это дзенин… у них не выйдет. Даже без чакры. Он все еще шиноби. — Он мразь, а не шиноби, — отрезал охранник. — Но ты прав. Третьи сутки, а его так и не достали. Подумав, он аккуратным жестом обронил во двор специальные тюремные наручники, усиленные печатями, и пошел дальше. Кто-то внизу их поднял. Дальше Ирука смотреть не стал. Он был измотан и хотел на воздух. Ирука приходил еще два раза, забирал отчеты для родителей и списки детских тел, готовых к захоронению — им специальными техниками создавали относительно нормальный облик. Проходя мимо двора, глядя на странные молчаливые драки, он не чувствовал утешения. На сердце была темень и пустота. Охранник его запомнил, здоровался. Умино вежливо кивал в ответ. В один такой день словно вмещалась целая жизнь — полная холодильных камер и маленьких детских тел. После посещений морга Ирука грелся на солнце, стараясь прийти в себя, чтобы на уроках снова быть прежним внимательным сенсеем. Садился он на скамейку у выхода, сил хватало только до нее. Иногда рядом с ним присаживался знакомый охранник и курил. Часто просто молчали. — Вижу, как тебе хреново, — сказал он однажды. — Не переживай. Главное, все остальные дети в безопасности. Там теперь дежурят АНБУ. У дзенинов бывает в голове всякое дерьмо вместо мозгов. Они же элита по убийствам. — Я не должен был этого допускать… — А причем здесь ты? Ирука сам не знал, отчего решился рассказать свою историю этому, по сути, незнакомому человеку. Может, именно от того, что он был незнакомый. Может, от того, что ему тогда не поверили и посчитали ненормальным. И он больше никогда и ни с кем на эту тему не говорил. А если бы он был смелее, сразу пошел снять побои и… тогда… все бы увидели, что Копия псих, что у него съезжает крыша и этого могло бы не быть. Умино говорил медленно, едва слышно, отстраненный, погруженный в себя. Он слишком долго не смотрел прошлому в глаза. Теперь это казалось преступлением. Чуунин не чувствовал слез, не видел со стороны своего потерянного, погасшего взгляда. Но охранник видел. Видел и слышал. Все до последнего слова. И он был первым, кто поверил. Потушив сигарету, он молча сжал его плечо и добавил: — Такие вещи даром не проходят. Не переживай. Там, за воротами, свой закон, продажный. Элите многое можно. А здесь у нас — свой. И пошел дальше в свой обход, неспешный, внимательный и спокойный. Ируке стало стыдно за слабость, за слезы, и он молча поднялся, торопясь выйти из стен, которые, казалось, давили своим весом на плечи. Прошло лето. Самое страшное лето в памяти молодого учителя академии. Это был его последний визит. Оставалось только подписать ведомости о закрытии дела с группой специализированных патологоанатомов морга. Охранник встретил учителя у входа, провел до морга, а когда вел обратно, предложил спуститься этажом ниже. — У тебя сегодня последний день по этому заданию, как я вижу из графика посещений. Хочу, чтобы ты увидел кое-что, и спал спокойно. Каждый получает то, что заслуживает. Они прошли к небольшой камере, Ирука глянул сквозь решетки. На полу лежал обнаженный человек. Руки скованы за спиной, шея обхвачена металлическим ошейником, цепь от которого была прибита к стене. Умино смотрел и не понимал. И только когда охранник дал ему в руки дубинку и открыл дверь, приглашая войти, он узнал его. Волосы больше не были цвета серебра. Вот что сбивало с толку. Они спутались и повисли темными лохмами. Истощенный заключенный не пытался встать, не пытался сопротивляться. Он просто лежал и смотрел на них разноцветными глазами. Ирука знал о том, что один из них временно слеп, но от вида шарингана по коже на спине пробежал холодок. — Иди, никто не узнает, что ты был здесь, — охранник закрыл камеру, и, насвистывая, пошел в обход. Ирука стоял с дубинкой в руках и не знал, что делать. Он мог убить его сейчас, и никто, видимо, не кинулся бы спасать бывшего дзенина. Мог бы покалечить. Боль превратилась в прилипчивую жаркую ненависть. Хотелось убить. Рука дрожала от напряжения, стискивая дубинку, как последний сигнал здравого разума. Эти дети… они снились ему каждую ночь. — Ирука… — прохрипел Копия, — я не делал этого… Умино потряс головой, чувствуя, что сползает резинка с волос. — Это задание… связного убили… скажи Каге… только Каге знает… Ирука занес руку для удара. Сейчас Хатаке не мог себя защитить, он даже двигаться не мог. Но он мог лгать, притворяться и говорить все, что угодно, чтобы спасти свою шкуру. — Пожалуйста… — сипел Какаши. — Просто скажи… им… это Данзо… — Ложь! Свихнувшийся ублюдок! Что они тебе сделали! Что?! — Ирука ударил, резко, по ногам, используя знания по тайдзюцу — он бил со всей дури, стараясь забыться и забыть. Он не хотел, чтобы этот человек поднялся с пола. Хатаке отключился. Кровавая пелена перед глазами выцветала в сырую грязную реальность, в которой Ирука себя едва узнавал. Он тяжело дышал, осознавая, что только что, вероятно, сломал кости. Нервная дрожь едва позволяла удерживать дубинку. Кровь на ней была практически не видна, но чуунин знал, что сделал. Будто она въелась куда-то поглубже кожи, и там осталась. Охранник ничего не сказал ему, так же насвистывая, закрыл камеру и проводил до выхода. Они не обменялись и парой слов. Дома Ирука старательно смывал кровь с рукавов. Маленькие пятнышки въелись, и, казалось, не хотели отпускать. Как маленькие детские головы. Словно брошенные кем-то игрушки. Сна не было ни в одном глазу. Сморенный перенапряжением и усталостью, Умино все-таки уснул в кресле. Ему снилось лето и чье-то тихое бормотание. Днем голова раскалывалась, Ирука еле доработал. Поел только вечером и задумался. «А что, если…» Думать не хотелось, в конце концов, Данзо был уважаемым человеком, ему даже дзенины не перечили. Он возглавлял какое-то секретное подразделение в АНБУ. Шутка ли. Обвинить такого со слов маньяка и насильника. Сарутоби-сан его просто выставит за дверь. Или отправит на допрос. Как он узнал эту информацию? Приходил в камеру? А может, сообщник. Бил связанного заключенного? А может, сам маньяк? Ирука с отвращением посмотрел на свои руки. Вчера он не узнал себя в том человеке, что тогда занес руку над осужденным. Даже если законы там не работали, были личные принципы. А они всегда позволяли ему точно знать, что правильно, а что нет. Умино осознал, что не сможет молчать. Даже если это неправда и будут последствия, он скажет. На всякий случай. Только еще раз проверит. Пришлось вернуться в тюрьму. Посмотрев на знакомого охранника, Ирука шепотом попросил: — Я вчера не закончил… понимаешь? Тот усмехнулся и кивнул, пропуская. Провел вниз. В камере было шумно. Ирука, не ожидавший этого, удивленно моргнул. Но его знакомый пожал плечами, мол, что поделать. Подходя ближе, Ирука понял по голосам, что в камере было трое и, судя по звукам, они знатно развлекались, кого-то трахая. Кого, Ирука знал и так. Копию держали на весу, перебитые ноги были обмотаны какими-то тряпками у голени. Руки также связаны за спиной. Голова у него запрокидывалась на плечо второму мужчине, который поддерживал за ягодицы и приноравливался к темпу первого, чтобы тоже вставить. Когда у него получилось, Ирука понял по хриплым вскрикам заключенного, было в них что-то беспомощное, безнадежное. Умино вспомнил себя и впервые не захотел бежать от своих кошмаров. Он понял по сваленной одежде на полу, что это тоже заключенные. Вероятно, и им предоставили свободный допуск в эту камеру. Возможно, уже давно. — У меня мало времени, — процедил чуунин и кивнул охраннику. — Этих ждать некогда. Тот усмехнулся: — Эк тебя распирает. Нагляделся? Сам хочешь попробовать? Ирука зыркнул темным взглядом и прошептал: — Обед у меня. Понимаешь? — Ну, обед дело святое, — скупая усмешка. — Заканчивайте, после отбоя придете. «Заканчивали» они еще минут двадцать. Копия к тому времени уже окончательно охрип. Ирука молчал, делая вид, что его это не касается. Но ведь не верил словам спятившего гения, ведь нет? Только смотреть на насилие было все равно тяжело. У Ируки не было так. Так… настолько плохо. В камере пахло кровью. А еще несло чем-то на уровне восприятия — болью, страхом и смертью. Какаши явно не переживет эту зиму — пронеслась мысль. Посмотрев на сваленное на пол неподвижное тело, Ирука подумал, что и этот месяц. Поэтому он выдал задание? Знал, что информацию не донесет? Доверился? Или солгал? Дождавшись, пока заключенных увел охранник, Ирука вошел в камеру и замер. Хатаке был в крови. Кровь запеклась на ногах в местах переломов, небрежные повязки не слишком помогали. Ирука опасался сепсиса. А еще он опасался, что рассудок Копирующего помутился еще больше, чем тогда. И он уже просто ничего не скажет. Не сможет. Его пользовали жестко и не церемонясь, так, что кровь пятнала бедра и скатывалась на пол. Дзенин лежал на боку, тяжело дыша. Маски давно не было. Это все еще было странно. У Ируки в руках была дубинка, но она сейчас была бесполезна, как мера убеждения. Разве что забить до смерти. — Доказательства? Какаши что-то прошептал слишком тихо, чтобы разобрать. Пришлось сесть рядом на корточки: — Шаринганы… у детей их нет. Их вырезали. А все это замаскировали под убийство психопата… там было трое из клана Учиха. Умино вздрогнул. Специальный отдел, контролирующий геномы, сам вел отчеты по убитым клана Учиха. И подчинялся он Данзо… Это надо было еще проверить, но вопросы оставались. — Но причем здесь Данзо? — У него есть своя организация, которая не подчиняется приказам… деревни. Он ко мне приходил, рассказал, что будет с моим шаринганом, когда я умру, — Какаши говорил едва слышно, даже сидя рядом, Ирука видел, что его трясет. Он осторожно приложил ладонь ко лбу. Жар был чудовищный. — Каге догадывался, нужно было проверить. Обвинить его тогда было бы неосторожно, он хочет сместить Сарутоби… — разные глаза медленно закрывались. Алый, такой странный, словно стекленел. Серый, привычный, угасал. Ирука понял, что Копия теряет сознание. Если это было правдой, он должен был помочь Какаши. Сомнения еще оставались. Но заключенный, лежащий у его ног, слишком отощал и ослабел. С таким жаром он не протянет долго. Ирука считал сроки. День-два получить разрешение на аудиенцию у Сарутоби-самы, чтобы спросить, давал ли он лично такую миссию Хатаке Какаши. Еще сутки на бумажную волокиту. Но есть ли у него это время? Какаши плохо выглядел, дело не ограничивалось трагическими кругами под глазами и парой переломов. Вероятно, у него были серьезные внутренние повреждения. Ирука попробовал ощупать живот. Твердый, каждый раз при пальпации Какаши стонал. Отползти у него не было сил, но он дергался от боли, так что не оставалось сомнений. В конце концов, не выдержал: — Не надо… больше не надо… Ирука… пожалуйста… Чунин перестал почти мгновенно. «О, Ками-сама, он же до ручки дошел» — пронеслась мысль. — Кто убил связного? — Ирука потряс заключенного за плечо. — Как звали связного? — информацию можно проверить. Сарутоби-сама тоже будет спрашивать доказательств. Но Какаши молчал, безвольный, словно кукла, горячий, взмокший; когда Ирука тряхнул сильнее, он болезненно застонал, неосознанно стараясь подтянуть ноги к груди. Ноги… — Умино закусил губу, это его вина. Порывшись в сумке на поясе, поискал таблетки. Вчера болела голова, он брал сильное обезболивающее и должен был оставить парочку про запас, как предусмотрительный шиноби. Это мелочи, но иногда даже мелочи решают. На посетителей накладывалась временная печать, Ирука не мог использовать ни одно свое дзюцу. Запить таблетки было нечем. — Ты сможешь проглотить? Сможешь? — Умино приподнял голову заключенного, положив себе на колени. Зря, возможно, потому что Хатаке снова застонал. — Я сказал правду… Ирука… правду… больно… прошу тебя, — Какаши бормотал невпопад и Ирука чувствовал в интонациях отчаяние. Умино щупал пульс — суматошный, сердце колотилось, так что чуунин понял — нет у него трех дней. Жар спалит Хатаке раньше. Взгляд упал на кровь, которой была заляпана вся внутренняя сторона бедра. Слыша хриплое тяжелое дыхание, от которого ребра поднимались и опускались как у загнанного беглеца, Ирука решился: — Попробуй проглотить, это обезболивающее. — Почему ты не сказал надзирателям? Почему здесь нет врачей? — спрашивал Ирука, разламывая таблетки на две части, чтобы было легче глотать. Глянув на сухие, потрескавшиеся до крови губы, которые изогнулись в странной полуулыбке, он понял что суетится и его вопросы звучат глупо. Врачей здесь не было по тем же причинам, по которым охранники закрывали глаза на ситуацию и даже содействовали ей. Он знал, что на секретном задании лучше умереть, чем раскрыть себя. Но Какаши доверился ему, вероятно, потому, что был уверен в надежности или потому что информация была бесценна и не могла умереть вместе с ним. Вложив таблетки в рот, Умино придержал голову, помогая. Хатаке тяжело и глухо кашлял. — Пить… Он попросил очень тихо, практически беззвучно. Умино покачал головой: — Воды с собой нет. Копия закрыл глаза. От лихорадки его трясло так, что Ирука слышал, как стучат зубы. Хотелось сомневаться и злиться, но, фактически, у него на коленях лежал замученный до полусмерти человек. Умино помнил себя, помнил, какими учил быть детей в академии. Разве мог их учитель позволить личным мотивам пересилить интересы деревни? Если Какаши прав, Данзо опасен для Конохи. Прошлое не имеет значения. В коридоре слышались шаги, нужно было уходить, чтобы не выдать себя и не навредить Копирующему еще больше. Переложив Копию на пол, Ирука измазал его кровью свою дубинку и правый рукав. Касаясь рукой горячей кожи на внутренней стороне бедра, когда мазал дубинку, Умино чувствовал, как инстинктивно заключенный пытается свести ноги. Ирука сглотнул и поднялся, надеясь, что на его лице не отражается то, что он ощущал. Охранник хмыкнул: — Живой еще? — Живой, паскуда, — отозвался чуунин, стараясь, чтобы голос звучал ровно. Но голос подрагивал, однако охранник принял это за другое. — Не волнуйся ты. Свое получит. Ирука уцепился за этот шанс. — Я после отбоя с другом приду. На два часа, он тоже учитель, — врал чуунин вдохновенно. Мужчина подумал, поглядел на лежащего на полу Копию. — Лучше завтра приходи. Сегодня к нему ребята из шестого блока собрались. Очередь тут, понимаешь? — усмешка вышла многозначительной. Ирука полез за деньгами. Всунул все, что нашел. — Хотя бы час. Деньги ушли в чужой карман — Хорошо. Только час. Идем. Ируке с трудом удавалось выдержать неспешный шаг охранника. Стараясь не выдать себя, он отвечал как обычно, также посидел минут двадцать на лавочке, пока знакомый курил, и пошел прочь. Как только оказался вне поля видимости, мысли заметались. Тензо! Он поверит своему сэмпаю. Но… Тензо не был рожден для вранья своим. Он не сможет. Выдаст их. Гай тоже отпадал. Асумы в деревне не было. Мысль пришла сама собой. Генма. Дзенин, если что, сможет вмешаться в ситуацию на правах старшего. И медик! Будить дзенина — умереть молодым. Примерно так говорилось в первой заповеди для генинов. То, что дзенины часто спали до обеда, а то и после, когда не были на миссии, там не говорилось. Но генин, если умный, должен был сам догадаться. Взирая на запыхавшегося Ируку на пороге своей квартиры, Ширануи сильно жалел, что тот не генин. Спустить с лестницы не получится. Но, когда чуунин поставил маскировочное дзюцу, чтобы разговор не прослушали, и начал говорить, сон прошел мгновенно. Вечером к тюрьме действительно подошли двое; на Генме был плащ, чтобы скрыть его жилет. Ирука захватил выпивку и еще денег. Охранник их встретил и провел нижним ярусом, не задавая лишних вопросов, деньги взял, а выпивку нет: — Служба, не пью на работе. Да и вообще не пью. В камере снова были люди, Ирука узнал двоих из тех, что были в обед. — Заканчивайте, — привычно крикнул охранник. Генма замер, увидев то, что творилось в камере. У Копии была разбита голова, он практически не реагировал на то, что с ним делали. Ирука глянул на тонкую полоску, в которую сложились губы, удерживая сембон, и понял — дзенин просто всех перебьет, если простоит тут еще хотя бы пару минут. — За время заплачено, — прошипел Умино, распахивая решетчатую дверь в камеру, и охранник для проформы постучал по ее усиленному железу дубинкой: — Ладно, взяли вещи и на выход. Быстро! Только после того, как все ушли, Генма сдвинулся с места. Будто теперь не удерживал себя там пудовыми якорями. Иногда изображать равнодушие давалось сложнее, чем открытая схватка с противником. Под плащом у него был медицинский набор, дзюцу на них в этот раз не наложили, потому что они пришли в неурочное время и тюремные надзиратели их просто не видели. Копия лежал, тихо постанывая, его била лихорадка. — Держись… давай не раскисай, чего ж ты так… вляпался, — Генма вкалывал ему препараты и разворачивал медицинские свитки. Какаши внезапно открыл глаза, нашел расфокусированным взглядом лицо Ируки за спиной медика, а потом и лицо Генмы. — Корень… — шепот был едва слышным, а затем Какаши снова посмотрел на Ируку и замер. И только мгновение спустя Умино понял, что Копия не дышит. Генма это понял быстрее. Он использовал свои лучшие дзюцу и бормотал: — Ты помнишь… как мы тогда в Тумане чуть не сдохли? И в Песке? Какого хрена ты тут помирать собрался! Мы же дома! Дома, мать его за ногу… мы дома… Сердце завести ему снова удалось. Но прогноз медика был однозначным — его надо в госпиталь. Срочно. Шанс был один на миллион, что они проскочат. Генма завернул Какаши в свой плащ и сложил печать перемещения. Возникли они в приемной Сарутоби. Рядом уже стояли АНБУ. Но Каге, посмотрев на безвольно свисающую голову дзенина, их отпустил: — Оставьте нас. Сарутоби мало спал сейчас, в старости, будто времени на все не хватало. Ирука знал это, надеялся, что они застанут его на работе. Иначе АНБУ положили бы их на месте. За побег и за попытку проникновения. Слушая доклад чуунина, Сарутоби подошел к Генме и чуть откинул край плаща. Ирука едва не сбился. Каге поймал его взгляд, но ничего не сказал. Там, в полумраке камеры, переломы выглядели лучше, здесь, в светлой комнате, они привлекали внимание своей болезненной отечностью и черно-синими следами запекшейся крови. Копия, грязный и отощавший, тяжело дышал, чуунин слышал эти хрипы, стоя рядом. — Сарутоби-сама, ему нужно в госпиталь, он кровью… — Генма внезапно прервал Ируку и тут же замолчал. Умино его понял. Медик опасался за жизнь друга больше, чем за нарушение субординации и приказов. Каге посмотрел на них тяжелым, нечитаемым взглядом, затем ответил: — В госпиталь его нельзя. Вы официально совершили побег. Во всяком случае, пока я не поговорю с Советом, чтобы уладить этот вопрос и восстановить его имя и звание, не раскрывая задания. Данзо с недавних пор слишком интересуется техниками шарингана. Он не потомок Учиха, но разведчики говорят о странных тайных экспериментах. Откуда у него глаза для них, мы теперь знаем, благодаря Хатаке. Но именно из-за этого нужно, чтобы Копия оставался скрыт ото всех, пока не даст показания Ибики. Это слишком серьезное обвинение, чтобы можно было сослаться на слова того, кто находится в беспамятстве. И не может их подтвердить. Твои же слова, Ирука, поставят под сомнения твои же действия, — Сарутоби покачал головой, будто читая в душе чуунина повод, благодаря которому он оказался в камере. Генма же с ним не говорил. Один из самых сильных людей, которых когда-либо знал Ирука, по-отечески мягко посмотрел на Какаши: — Когда мы узнали, что случилось, времени почти не было. Нужно было создать ложный след, чтобы заставить расслабиться истинных виновников этого убийства и собрать больше информации. А так как подозревали мы человека, вхожего в АНБУ, то я вызвал Хатаке. Никто, кроме него, не знал правды, чтобы избежать утечки. Я знал, что он выполнит задание. Возьмет вину на себя, сможет пройти допросы Ибики. Но я не знал, что отчеты, которые ко мне приходили, присылал уже не он. Данзо опасен и хитер, — Сарутоби закурил. — А мы потеряли время. — Это ключи от одного старого поместья. Там его никто не будет искать. И вас тоже. Берите все, что нужно, и сообщите мне, когда он очнется. Генма кивнул. Ирука сомневался: — Моя работа в Академии… заметят мое отсутствие. Каге посмотрел на чуунина и сказал: — Тебе нужен был отпуск после завершения твоего последнего задания. И я его только что подписал. Что-то в его тоне заставило Умино покраснеть. Сарутоби нельзя было обмануть, он видел его личную неприязнь к бывшему заключенному. И осуждал. ::: Когда они переместились в пустой заброшенный дом, Генма понаставил печатей, глушащих звук и чакру. Копию он положил на футон на полу, и тяжело вздохнул. — Я медик. Гребаный лучший полевой медик. Да, Ирука-сенсей? Умино понял суть вопроса, и кивнул. Ширануи усмехнулся и принялся за работу. А работы предстояло много. — Ками-сама, — бормотал он, гоняя сембон из одного уголка губ в другой, — воды теплой, бинты, свитки. Свет нужен — окна прикрой. Ирука послушно исполнял указания: он отчасти чувствовал вину за свой поступок тогда, в камере, отчасти понимал, что работая, принесет больше пользы, чем если замрет статуей, полной переживаний. Концентрируясь на рутине, Умино старался не обращать внимания на детали, они выбивали из реальности: взять, например, руки Копии, с которых они только что сняли наручники. Кисти, со стертыми до крови следами, явно были недавно сломаны, и переломы стали заживать неправильно. Генма покачал головой на молчаливый вопрос Ируки: — Придется снова ломать. Говорили, что Какаши складывает печати с удивительной скоростью, сможет ли он снова делать это? Генма молча омывал тело друга, и злость в его глазах была практически осязаема. Смывая следы забав в камере, он прошептал: — Я убью их… убью. Ирука вздрогнул. Вина в нем мешалась с прежними воспоминаниями. Но странным было то, что чем больше он касался рубцов на чужой коже, чувствовал чужую боль, тем меньше он помнил и цеплялся за свою. Дзенин больше не был для него безликим, чужим, он знал его, знал каждый дюйм бледной кожи, каждый шрам, каждый едва уловимый оттенок голоса — вот так слишком больно, а так лучше — можно продолжать. Поместье было старым, практически ничего не было, так что Генма отправил его домой — собрать нужное. Воду они грели при помощи дзюцу, а вот на всем остальном старались чакру экономить. Генма едва не свалился после первого курса лечения. Хатаке был абсолютно пуст. Когда медик немного восстановился, то занялся переломами на ногах. Мрачный, тихий, закончив, он пробормотал: — Ходить он будет не скоро. Если будет. Медик уснул сидя, облокотившись о стену. Не желая отходить от больного. — Разбуди меня, если станет хуже. Ирука без сил сел рядом. Он хотел сказать Генме, что он виноват в травме ног, но не смог. Было ли это малодушие или страх, Умино предпочел не думать. Прежде стоило извиниться перед Какаши, а уже потом… Чуунин менял полотенце на лбу на прохладное каждый раз, когда то снова нагревалось. Довольно быстро. Жар не спадал. Какаши был простужен, кроме прочего, кашлял, временами приступами, и постоянно просил: «Пить»… Умино грел немного воды и осторожно вливал по чуть-чуть, приподнимая голову. Сарутоби снял печати, блокирующие чакру, и Генма запустил в его систему часть своей, но на шарингане по-прежнему была сдерживающая печать, пока владелец не придет в себя. Повязка на голове подмокала от крови, это Ируку беспокоило. Копия вздрагивал в бреду, силился пошевелиться, и чуунин опасался, что он себе так навредит. Генма проснулся рывком, на звук действий Ируки, как хорошо тренированный оперативник. — Что? Плохо, да? — он щупал пульс и приоткрыл веко — зрачок в сером глазу был расширен и на свет не реагировал. Ширануи снова сложил печать медицинского дзюцу, хотя успел восстановиться совсем немного. — Ничего-ничего… потерпи, сейчас полегчает. Ирука смотрел на судороги больного и ненавидел себя за равнодушие. За то, что его жизнь сделала с ним. Оставаясь веселым и отзывчивым для окружающих снаружи, внутри он давно перестал подпускать кого-то так близко. Это было как уродство, которое никто не видел. Слепота. Истинная, та, что создает между людьми стены. Закрыться было проще всего. Если бы тогда, в камере, в первый раз, он дослушал, нашел в себе силы, то теперь все могло быть по-другому. Какаши метался, его била крупная дрожь, и Генма принял решение: — Фиксируем его, иначе на хрен все повязки сорвет. Но как только его связали, примотав эластичными бинтами поверх одеяла, к паре вбитых в пол кунаев, Хатаке стал метаться еще больше. Ширануи развел руками: — Посиди с ним, пойду, смешаю настойку. Надо хоть немного его успокоить. Правда, наркоту я давать не хотел, он и так… Генма тяжело поднялся и пошел в другую комнату, где они свалили весь принесенный скарб. Ирука снова смочил в воде полотенце и положил на лоб, затем взял еще одно и стал отирать сначала лицо, затем тело. У Копии были приятные черты лица, когда-то. Сейчас он слишком потерял в весе и из-за этого осунулся, под глазами легла чернота, возможно, сказалось сотрясение. Скулы заострились, губы разбиты, на шее виднелись растертые следы от цепи, два ребра сломано, кисти они пока не трогали, решив вправлять их позже, самый низ живота был темным, может, кровь запеклась от ударов, может, внутренние органы кровоточили, ноги он неосознанно пытался подтянуть и Ирука понял, что Какаши хочет свернуться в клубок, в защитную позу, будто был все еще в тюрьме. Бинты мешали ему и дзенин дергался, словно от этого зависела его жизнь. Ирука сложил печать и стал мягко оглаживать горячую кожу; лечить глубоко он не мог — не хватало чакры, но это должно было расслабить мышцы. Живот все еще был твердым и Умино массировал легкими круговыми движениями, останавливаясь там, где виднелись кровоподтеки; когда рука скользнула ниже к бедрам, больного стало просто трясти. Когда-то он ненавидел этого человека, а сейчас у него дрожали руки от его тихого шепота: — Не надо… не надо… Заметив, как бессильно пальцы хватали простыню, Ирука осторожно вложил свою ладонь в чужую руку. Какаши вцепился в руку практически мгновенно, но хватка была не сильной, сказывались травмы. Генма, вернувшись, сделал вид, что не видит этого, и молча влил настойку в ложку с водой. Пара капель — и Хатаке провалился в забытье, вытянувшись, бледный, обессиленный. Ладонь разжалась и Ирука высвободил руку, это далось странно нелегко. — Надо закончить с переломами. Завтра я ему это дать не смогу. А на живую будет адски. Он и так не в себе, — Генма развязал Копию и попросил: — Придержи за плечи. Ирука фиксировал руку и плечо, пока дзенин правил кисти. Это была ювелирная работа с учетом условий. Какаши стонал, но не сопротивлялся. Время тянулось мучительно долго. Наконец медик поднялся. — Вымок весь, неси сухие простыни, — Генма сам едва держался на ногах. Они сменили простыни, и Ирука согрел еще воды. — Буди, если что. Умино кивнул, а дзенин буквально свалился рядом на пол и отрубился. Чунин сидел до утра, не смыкая глаз, меняя полотенце, поднося воду. Так они разделили расход сил и чакры. Генма предусмотрел это и не дал потратить Ируке все. Он знал, что сам отключится после стольких сеансов длительных медицинских дзюцу. Нужен был кто-то рядом с больным, пока он спал. Прошло два дня интенсивного лечения, прежде чем жар спал, и Генма выдохнул: — Жить будет. «Вот только как жить», — думал чуунин, смотря на туго перебинтованные кисти и ноги. Ширануи был мастером, он смог заменить бригаду квалифицированных медиков, но жизнь состояла не только из выдохов и вдохов. Ирука видел, как Генма осторожно переворачивает друга, чтобы избежать пролежней, и массирует плечи и спину, видел, как он, снова кладя его на спину, раздвигает ноги и бережно втирает бальзам, ставя кровоостанавливающее дзюцу. Какаши был сильно травмирован, фактически отсутствие лечения и постоянное насилие привело к множеству разрывов, и тогда, у Сарутоби, он истекал кровью прямо на руках у Генмы. — У него истощение. Надо бульон. Не начнет жрать, будет хуже, — медик говорил буднично, осторожно проталкивая бальзам внутрь. Какаши застонал, и Ширануи успокаивающе погладил его второй рукой по бедру: — Тихо-тихо… Он ставил свечи, менял кровавые простыни и, несмотря на усталость, всегда говорил с Копией очень ласково. Пусть даже тот его не слышал. Ирука большей частью молчал, он чувствовал себя предателем и прежде всего себя самого. Он навредил шиноби своей деревни, находящемуся на миссии. Опасной и тяжелой. Навредил тогда, когда тот нуждался в помощи. В конце концов, Умино не выдержал и рассказал Генме. Тот посмотрел на него, покрутил сембон: — Я знал. Переломы — так учат бить в Академии. Медик взял лепешку и, наконец, вынул сенбон: — За что ты его так? За детей? Или за то, что тогда было? Я слышал про тебя в дежурке. Ирука вздрогнул. — Ты думал, никто не знает? Генма откусил, пожевал и поискал чем запить. — Тех ребят, что тогда тебя… их уже в живых нет. То миссии, то просто невезуха, ты же понимаешь, как бывает. А Копии среди них не было. Правда, он в дежурке свою маску тогда оставил. Жаль, что запомнил ты только ее, — Ширануи говорил спокойно, будто о погоде. — Его тогда таскали к Ибики раза четыре. Сарутоби страшно психовал. Но в отделе дознаний сказали — чист. — Ибики уже ошибался. Генма хмыкнул: — Намекаешь на последнее его заключение о Хатаке? Он наверняка все понял. Не первый год палачом. Ибики знает все и обо всех и молчит. Страшный человек. Не то, что мы с тобой. Давай подымайся, пора кормить наше солнышко, уже не спит. Ширануи подмигнул и Ирука понял, что он почувствовал по колебанию чакры, когда Копия пришел в себя. Какаши действительно очнулся, он оглядывал стены полутемной комнаты с недоверием. Окна они так и держали закрытыми, так что постоянно горела одна свеча. — Генма… — Дома ты. Ну и напугал. Я тут чуть не обделался. С генинства так не вкалывал, — шутил Ширануи, присаживаясь рядом и проверяя пульс. Ирука замер, силясь поднять взгляд на Копирующего, а когда наконец поднял, понял, что тот на него не смотрит. — Это мой родовой… — голос звучал хрипло, словно болезнь еще не до конца отпустила. — Ага. Горло как? — медик осторожно приложил ладонь к шее, пропуская чакру. Затем стал менять повязки. В последнюю очередь помог согнуть ноги в коленях и плеснул на руку бальзам. Хотя Генма действовал аккуратно, Копия вздрагивал, но молчал. Однако, когда друг закончил и взглянул на лицо своего пациента, он увидел то же, что видел Ирука. Какаши закрыл глаза, в неверном блеске свечи могло показаться что угодно. Но Генма мгновенно передвинулся так, чтобы закрыть его от чунина и ободряюще прошептал: — Ну чего ты… чего. — Ирука сходи на кухню, бульон там согрелся? Сенсей повернулся и вышел, опустив голову. На кухне возился дольше, чем надо было. Пытался выдохнуть ком в груди — не получалось. В конце концов, взял маленькую чашу с бульоном и пошел. Много есть для первого раза все равно было нельзя. Когда Умино вернулся в комнату, Ширануи закончил процедуры и уже накрывал Копию простыней. — Сам покормлю, — пробормотал медик. — Воды поставишь? Ирука кивнул. Он поставил воды и перебрал свитки, ища подходящие для продолжения лечения — в общем, делал все, что угодно, лишь бы быть занятым хотя бы внешне. Потому что Генма дал понять — не подходи. Копия не верил ему? Точнее, уже не доверял, видимо. Умино поднял взгляд и замер — Генма кормил друга с ложки, отпуская какие-то шутки, очень терпеливый, внимательный. Будто вся его колкость утекала сквозь пальцы, когда было нужно. Копия полулежал у него на коленях, молчаливый, тихий. В конце концов, так и уснул, утомленный с непривычки. Генма осторожно переложил его на футон, не забыв прикрыть до подбородка простыней, пошел на кухню, поставил чашку на стол и врезал по стене со всей дури, не используя чакру. Руку прострелило болью и Ширануи скривился, помотал головой, сложил медицинское дзюцу и сел курить. Курил он долго. Молчал еще дольше. Затем резко встал и бросил: — У меня есть дело. Срочное. Раньше, чем Ирука подорвался его остановить, дзенин исчез. Умино догадывался, куда он пошел. Надеялся только, что скоро вернется. Однако Копию бросать одного было нельзя. Ирука вернулся к больному. Какаши большую часть времени спал. В давно нетопленом доме было прохладно. И теперь, когда лихорадка отпустила, Ирука опасался бродивших по полу сквозняков. К ночи он накрыл больного одеялом и сменил еще одну свечу. Потом готовил бульон, изучал оставшиеся свитки, грел воду. В общем, занимался рутиной и старался быть занятым вне комнаты, где спал Хатаке. В глубине души надеясь, что Генма вернется до перевязки. Но Ширануи не вернулся. Умино тревожился, однако молчал. Вываливать Копирующему свои переживания казалось плохой идеей. — Где Генма? — сам начал тот, как только Ирука вошел с бинтами. Ирука нерешительно потер шрам: — Он вышел, Какаши-сан. Скоро должен вернуться. Мои медицинские техники не так хороши, но пора менять повязки. Копия посмотрел на него и ничего больше не сказал. Он терпеливо снес перевязку кистей, чуунин осторожно смазывал бальзамом растертую кожу на шее, осматривал ребра, живот, наиболее сильные кровоподтеки. Но в целом все выглядело гораздо лучше, чем было, когда они его только в этот дом принесли. Ирука тянул и медлил и, в конце концов, тяжело вздохнул. Какаши его понял без слов, согнул ноги в коленях, развел их и замер, смотря куда-то в сторону, безразличный к себе, внезапно очень закрытый. Ирука примерно понимал действия Генмы, но ему не хватало его уверенности, которую давал врачебный опыт. И он хотел закончить процедуру как можно скорее. Торопился и случайно взгляд упал на то, как мелко дрожат кончики чужих пальцев на простыне. «Я сделал ему больно», — пронеслась мысль. Ирука стал противен сам себе. Неужели у него в душе не хватало места для сострадания или терпения? Что его так нервировало все это время, пока рядом был Копия? Ответ возник простой и ясный. Сложно было сознаться, что этот человек нравится. Вопреки собственным закидонам и бардаку в голове, старым обидам и прошлому. Спрятаться за равнодушие было попыткой побега. Хорошей попыткой, но неудачной. И платил за нее кто-то другой. — Ирука-сенсей? — вопросительно позвал Какаши, видя, что его «врач» окончательно ушел в себя. — Холодно, — взгляд потеплел, будто был обычный день где-то в Конохе, а не странная ситуация в его заброшенном родовом гнезде. Умино залился краской, он ругал себя последними словами и бормотал: — Прошу прощения, Какаши-сан. Я… просто… прошу прощения. И… — Ирука едва выдохнул, — за тот случай, я не должен был вести себя так. Это чудовищно. Я… не знаю, что со мной было. Мне нет оправдания. Простите… Какаши меланхолично посмотрел на него и подумал, что это, наверное, и есть молодость. Он не помнил себя молодым. Годы службы много стерли, привычку застревать долго в прострации — тоже. Привычку обижаться на людей за жестокость, в том числе. В мире шиноби не было добрых людей. Были только хорошие и плохие исполнители. Ну, или их не было, пока не появился Ирука-сенсей. Человек, который никогда Копирующему не был понятен и чью работу он видел только на поле боя, в виде навыков молодых шиноби. — Ничего, Ирука-сенсей, все-таки вы мне помогли выполнить задание. Это важнее, чем пара костей. Ирука, казалось, снова начал дышать. И Какаши продолжил устало, с той же легкой, ничего не значащей полуулыбкой в глазах, чунин не смог бы отличить его настоящую улыбку от этой тренированной и отработанной годами: — Однако мне все еще холодно… Торопливо складывая дзюцу, Умино осторожно касался пальцами чужого тела, осознавая личное пространство, которое приходилось нарушать, потому что, хотя Копия и улыбался, и выглядел расслабленным, ему было неприятно. Он выглядел, как человек, который пытается влезть в старый костюм — привычный стереотип отношений — старший-младший. Ничего личного и лишнего. Только с Генмой он был другим. Он доверял другу — себя. Истерзанного, разбитого, не соответствующего ожиданиям. Любого. Это называлось дружба. Вещь редкая, целостная, уникальная. После своей первой команды он мало с кем ходил на задания. Не потому, что звезда во лбу загорелась, а просто не мог себе позволить терять людей. Какаши все равно терял их. Была война. Но на похороны никогда не приходил. Так создавалось впечатление, что они живы. И его Коноху — ту, которую он по-прежнему любил всем сердцем, часто населяли призраки. Не страшные и озлобленные, а такие, какими он помнил друзей. Молодыми, веселыми, теми, кто верил, что никогда не умрет. Может от этого он часто бродил по родной деревне, неспешно вышагивая знакомые улицы. Вот домик Рин, вон там любимое дерево Обито, а здесь Минато-сенсей любил рассказывать истории… Люди не задевали Копирующего, больше не забирались в него так глубоко, как раньше, а просто соскальзывали, словно капли воды. Он помнил их, ценил, но старался не привязываться и не привыкать. Не брал учеников, ходил на миссии чаще один. А если и брал кого-то, это считалось большой удачей. Среди шиноби было даже суеверие, что если уходить с Копией, обязательно вернешься. Он никогда не бросал своих. Семьи, впрочем, так и не случилось. Было что-то где-то. Иногда рождались очередные слухи, но поймать себя с кем-то Какаши позволял только в одном случае — это задание. Скоро привыкли и не лезли. В конце концов, он много работал. Иногда забывая, кем был до того, как стал Шаринганом Какаши, мастером тысячу дзюцу. Это задание напомнило ему, что достаточно одной ошибки, чтобы тебя уничтожили. Так было с отцом. Благодарность быстро стареет. Не важно, что ты сделал в прошлом. Например, пару дней назад. Какаши перевел тяжелый взгляд на своего неумелого лекаря: — Согрейте свои пальцы чакрой. Ирука выглядел потерянным. Будто это были два разных человека. Тот, что бил его в камере, и тот, что сейчас старался быть внимательным. Хатаке помнил, отчего так бывает. В каждом есть стержень, иногда все, что позволяет держаться, это воображаемый враг. Злость. Ненависть к кому-то. Иногда это становится смыслом жизни. А когда пропадает, остается пустота. Занять ее нечем, и что делать с ней — не знаешь. Какое-то время Какаши выживал только потому, что ненавидел своего отца. За все то наследство, что тот ему оставил. В виде фамилии предателя, труса, сомнений в глазах тех, кто смотрел на маленького сироту с седыми лохмами. У которого не было клана, не было поддержки, а затем не стало и сенсея с командой. Никого. Ни друзей, ни семьи. И Копия пошел в АНБУ. Маски не были семьей, но они давали хрупкое чувство сопричастности. Однако люди вне отряда чаще всего не знали, сколько он сделал для деревни. Безымянный, безликий, странный мальчик. Ты такой же слабый? Спрашивали его. Спрашивали постоянно, нудно, едко. Но Какаши не сломался, он не был создан для того, чтобы ломаться, еще ребенком Копия это знал. Может, и гением его прозвали только потому, что он, как одержимый, доказывал всем, что лучше. Сначала лучше отца, потом лучше насмешников, затем врагов. А потом стало все равно. Хатаке вырос и осознал, что он действительно лучше. Тогда, в камере, когда он увидел Ируку, это было чудо. Какаши понимал, что надо было отдать жесткий приказ и не разводить сантиментов, не оправдываться ни в коем случае. Это психология жертвы. И чуунин сорвался. Копия разглядывал потолок, чувствуя в себе чужие пальцы, окутанные чакрой. Он был плох, позволил себе слабость и это на нем же и отразилось. «Не кусают только тех, кого боятся», — говорил Данзо. Зачем он приходил на самом деле, хотел союзника? Да… Хатаке Какаши, легендарный Копирующий, поддерживающий его кандидатуру в Хокаге. Но Какаши слишком хорошо себя знал. Он не предаст Сарутоби. Не потому что не может. А потому, что старик стал частью его несуществующей семьи. Он был Каге, которому не все равно, что случается с каждым в его армии. Хатаке улыбнулся про себя. Никто не знал, что иногда он «назначал» себе семью. Выбирал людей и называл их своими. Они об этом не знали, но Копия приглядывал за ними. Чтобы ничего плохого не случилось. Так было с милой девушкой в Ичираку-рамен. Однажды он спас ее кота. Она, конечно, так и не узнала. Какаши поморщился. Все-таки зацепило его порядком. Думал, что не уцелеет. Вот была бы хохма. Убит дома. Связного убрали очень умело. Связи с внешним миром блокировали. Свиток призыва забрали еще на допросе. «Как там собаки?» — думал Хатаке и ловил себя на мысли, что отвлекается специально. Одна из техник блокировала часть воспоминаний, чтобы они не вспыхивали перед глазами, пока чужие пальцы… Внезапно чуунин сжал второй рукой его руку. Сжал уверенно и ободряюще. Пока два пальца другой на две фаланги были погружены внутрь. Какаши слабо улыбнулся. Это было детством. Генма любил все эти нежности. А он мог справиться сам. И без поглаживаний. Однако на сердце стало не так мерзко и пусто. Хатаке даже рискнул посмотреть на своего медика. Тот был сосредоточен так, будто сдавал экзамен. «Штабные, — пронеслась мысль. — Им всегда есть дело до мелочей. Вроде запятых или чужих эмоций». Запятые Копию волновали только тогда, когда были в чужом глазу. А эмоции других людей, что они про него думали или воображали — никогда. Какаши считал, что чуунину неприятно будет процедуру проводить — интеллигент, принципы. Сам Хатаке прикосновения не любил. С детства, когда увидел, как Минато-сенсей поставил одним касанием печать на врага. Прикосновения были опасны. Так учили в АНБУ. Позволишь себя коснуться — наверняка умрешь. Это впитывалось из миссии в миссию и оставалось даже на гражданке. Может, от этого личная жизнь не особо клеилась. Не доверял. Убивать во время секса обучали многих прекрасных куноичи скрытых деревень. Правда, тюрьма кое-что порушила. Он слишком привык полагаться на навыки, технику, шаринган или призыв. Его самого не хватило, чтобы там выжить. Какаши иллюзий не любил. Если бы чуунин не пришел тогда, он бы не выжил. Правда, привела его ненависть. — Вы мне верите? — Копия поймал настороженный карий взгляд. — Я не убивал этих детей. Ирука едва не выругался, его концентрация слабела от самой мысли, чем он занят, а вопросы делу не помогали. — Нашли время, Какаши-сан, — вежливо ответил он, отнимая руку с чужой ладони, чтобы отереть рукавом взмокший лоб. Хатаке кивнул и замолчал. Только Ирука все равно видел, как он напряжен и чуть хмурится. — Я вам верю, — тихо заметил Умино, осторожно вынимая пальцы, плеснув на них еще бальзама, чтобы смазать поврежденную кожу. Пока смазывал, ловил себя на мысли, что эта процедура дает чувство власти. Обычно неприступный, закрытый, дзенин ощущался не опасным. Пропало чувство страха, сомнений. Накрыв его простыней и одеялом, Ирука пошел сжигать бинты, мыть склянки, руки, и, пока мыл, отчетливо помнил каждый отклик чужого тела. Это было ново и странно. Какаши хоть и спал почти все время, не мог выспаться. Все то время в камере спать практически не приходилось. Это иногда спасало ему жизнь. А потом стало совсем плохо. Надо было повесить на все эти воспоминания ментальный блок. Закрыть их. Они слишком мешали. Но, пока Ибики не допросит, делать этого было нельзя. Вдруг захлопнет что-то важное. У него и так были провалы в памяти, из-за жара и сотрясения. Попытался перевернуться на бок, обожгло почки и живот. Вроде хорошо заживает, как на нин-доге, а все равно еще аукается. Снова лег на спину, потолок не изменился. Где-то рядом пахло бульоном, значит, будут кормить. Какаши прикрыл глаза на мгновение и уснул. Ирука, вернувшись с бульоном, встал перед вопросом, будить ли больного. Тот спал, чуть отвернув голову к стене, его, видимо, изматывали медицинские процедуры из-за нестабильности собственной чакры. Умино впервые выпал шанс его рассмотреть, вот так, не опасаясь пристального цепкого взгляда. Чуунин потоптался на месте и все-таки решил дать своему «пациенту» хотя бы полчаса сна. Сон тоже был лекарством. Генма не пришел ни через день, ни через два. — Что-то не так, — констатировал Какаши. Ирука кивнул. — Это вопрос времени, когда нас найдут, если его поймали. — Сарутоби-сама… — Нам не поможет, если нас убьют на месте, — прервал его Хатаке. — Мне нужен мой призыв. Свиток забрали. — Я не знаю, где он, — Умино сидел рядом, накладывая очередной свиток на поврежденные руки. Какаши глянул на него и спросил: — Ловушки? — Везде под окнами и у входа. Мы услышим. Дзенин усмехнулся. Толку от борьбы с внезапностью не будет, если потом им нечего будет противопоставить противнику. — Но Сарутоби-сама обещал поговорить с Советом и дать нам знать. — Тогда пришлют АНБУ, они управятся с ловушками сами. — А Данзо-сан? Какаши хмурился. — Да… без чидори и шарингана… Надо снять печать, блокирующую шаринган. — Нет, — категорично отозвался Ирука. — У вас и так еле циркулирует чакра, шаринган сожрет все, что есть. Хатаке не любил спорить, он сделал скучающее лицо и внезапно спросил, когда Умино взял в руки бальзам: — Сегодня последний раз? Ирука вздрогнул, он подумал о том, что, вероятно, сама процедура болезненна и вызывает неприятные ассоциации, а может, его навыков не хватает. — Простите Какаши-сан, я не медик, и моя квалификация… однако вы еще не восстановились, кровит. И лечение необходимо продолжить. — Вы преподаватель Академии, я в курсе, где вы работаете и какая у вас квалификация, — Хатаке смотрел куда-то поверх плеча Ируки, — я просто задал вопрос. Ваши навыки ни при чем. Но вы не могли бы… мне будет легче… Какаши нерешительно запнулся, едва ли не в первый раз на памяти Ируки. Однако продолжать он не стал, вяло что-то пробормотав, закрыл глаза и постарался расслабиться. «Контролирует дыхание», — пронеслась мысль у чуунина. Но, даже если он не был медиком, анатомию любой шиноби знал на «отлично». Они использовали технику контактного лечения. Чакра исходила от рук на расстояние от двух до четырех сантиметров. У кого-то, конечно, было больше чакры и, соответственно, лучше навыки медика и область охвата при лечении. У Ируки так не было. Поэтому он с некоторых пор вводил три пальца на три фаланги. Копия морщился, вздрагивал. — Не достаю повреждения, — извинился Умино, гадая, как так может быть. Как можно нанести повреждения так глубоко. Пришедшая мысль заставила покраснеть. Инородные предметы… вроде бутылок. А теперь, когда Копия спросил, Ирука вспомнил, и осторожно согнул палец, нащупывая нужную точку. Какаши дернулся: — Это была плохая идея. — Так неприятно? — чуунин попадал точно, он чувствовал. Хатаке ответил тихо: — Лучше не надо… это может иметь последствия. Ирука уже обдумал эти последствия, и понимал, на что решился, когда начал. — Вы напряжены и у вас стресс. Это будет полезно. Какаши заинтересованно на него посмотрел, на серьезное, такое важное лицо, и со стоном запрокинул голову: — Ирука-сенсей, я не ваше будущее пособие для написания научной работы… расслабьтесь. Чуунин, однако, так не думал, и речь была не о работе, он искренне хотел помочь. Дзенин не знал, смеяться тут или плакать. Но Ирука уверенно обхватил член, ритмично двигая рукой, второй массируя простату. Хатаке в повязках ничем не мог помочь ни ему, ни себе, оставалось только корчиться и хватать ртом воздух. Потому что было одуряющее хорошо. Давно не было нормального секса, любой намек на насилие будил в нем полнейший мрак и желание убивать, он вообще-то и не думал, что так скоро захочет разрядки. Но процедура была болезненной, унизительной и напоминала о всяком дерьме. Поэтому он попросил. Пожалел практически сразу, потому что старательный сенсей решил во что бы то ни стало «облегчить ему участь». Однако сейчас было хорошо, запредельно просто. Он действительно измотался и ему не хватало… Чего ему не хватало, Какаши додумать не успел. Мысли спутались, он стонал в голос, понимая, что самоконтроль отключился, попытался остановить неконтролируемый процесс снятия блоков на предоргазменной волне и не смог. Хатаке тяжело дышал, губы пересохли, сердце глухо било в грудину, а кровь в висок. Ирука отирал его и успокаивающе гладил. «Как собаку», — подумал Копия. Но горечь таяла, голова стала тяжелой, однако абсолютно пустой. Все отошло на второй план. Даже мысли о том, что у него серьезно повреждены некоторые внутренние блоки на воспоминаниях. Пусть он закрыл не все. Но самый ужас запер, чтобы нормально говорить и спать. Это был именно — ужас. Да. Только это слово подходило к тем картинкам, которые хранил мозг. Но даже это сейчас было не важно. Этот маленький учитель пролез под выросшую житейскую броню, под страх и сомнения, и попросил доверия. Просил умелыми руками, день за днем, избавляя Копию от осколков, которые кололись в глазах. Кололись до слез, которых никто не видел. Заботился, был внимательным, искренним, помогал с бытовухой, не боясь запачкаться. Какаши ненавидел больницы, равнодушных, привычных ко всему медиков. Ирука не был таким. Он касался так, будто это действительно было важно для него. Не причинить боли. Не навредить. После этого лечение прошло как во сне, обычно нудная и казавшаяся долгой, процедура ускользнула из восприятия, он фактически уснул. Ирука укутал его получше и замер, любуясь. Когда с лица Какаши сползали тени горечи и боли, он становился удивительно молодым. И красивым. Хотелось коснуться еще раз. Просто так. Но Ирука, вздохнув, потопал мыть рис к ужину. Они поужинали позже, а ночью, когда Хатаке заметался в кошмарах, чуунин перебросил свой футон почти вплотную. Ирука не знал, что будет делать, если Какаши захочет поговорить о том, что было в тюрьме. Сомневался, что захочет когда-либо. Были вещи, которые оставляли шрамы не только на теле. И так же, как и со своими, чунин не знал, что с ними делать. Проснулся Копия рывком, едва не вскочив на перебитые ноги, Умино его силой удержал. Был бы дзенин здоров, наверное, уложил его на месте. А тут рухнул навзничь, тяжело дыша, огляделся и попросил: — На бок хочу, помоги, а? Ирука подумал, проверил повязки, потом подумал еще раз. Удобно устроил подушку, подоткнул одеяло и лег рядом. Он знал, что как только повернет больного, среагирует все еще болезненный живот. Поэтому, пропустив руку под одеяло, он накрыл ладонью низ живота и выпустил чакру, обезболивая, обнимая Какаши, как если бы повторял его положение, согнув колени, прижимая ближе к себе. Хатаке не был бы собой, если бы не выдал: — Где вы этому учились, Ирука-сенсей… у меня подозрения… — Молчите, Какаши-сан, — строго отрезал Ирука и заулыбался. Хорошо, что Копия его не видел, но, может, чувствовал, потому что расслабился и задремал. Спал он тревожно, иногда вздрагивал и тогда Умино тихо шептал на ухо: — Все хорошо, спите… все хорошо. Чакру приходилось цедить по чуть-чуть, чтобы хватило на ночь. И Ируке совсем не светило уснуть, но он не злился и даже внутренний голос не ворчал. Под утро рука Копирующего осторожно накрыла его собственную: — Отдыхайте Ирука-сенсей, со мной все нормально. — Это мне виднее, Какаши-сан, — Умино снова обдал его теплым дыханием куда-то в ухо. Гений Конохи ответил ему тяжелым вздохом: — Вы меня мучаете… если честно, уже… минут десять… Ирука чуть передвинул руку, и вспыхнул алым по щекам. Приехали. Это что, реакция на его, Ирукин, голос? Какаши стойко молчал. Умино молчал тоже. В конце-концов, дзенин снова повторил: — Возвращайтесь на свой футон, пожалуйста. — А вам что с Этим делать? Хатаке что-то профыркал, зарываясь лицом в подушку. «Да будь оно неладно!» — отчаянно подумал чунин и перехватил член у основания, повторяя подмеченный прежде предпочитаемый ритм. Какаши глухо стонал, не возражая, ни слова не говоря. Он старался приглушить себя же подушкой. Ирука привстал, чтобы видеть его лицо. То ли опасался, что навредит и не заметит, на каком-то уровне хотел посмотреть на такие читаемые эмоции, а может, просто наслаждался тем, что может сделать настолько приятно тому, кому нужно было хоть немного личного, чуть больше, чем положено по регламенту служебных отношений и инструкций. Когда чуткие руки задали ритм, у Какаши замкнуло где-то под закрытыми веками. Круги были алыми, он жмурился, постанывая, его повело настолько, что наслаждение перекрыло ноющую тупую боль в голове. Умино ощущал жар такой бьющей эмоциональной отдачи. Копия отдавался ему сейчас. Не в смысле секса. Он ему верил. Доверял себя, позволял увидеть. И Ирука склонился, находя губами ухо, ласково прихватывая совсем чуть-чуть. Какаши выгнулся в оргазме, запрокидывая голову, Умино коснулся сухими губами уголка полураскрытого в стоне рта. Кажется, влюбился. Едва ли не первый раз в жизни. Говорить о таком было глупо. Думать еще глупее. Поэтому Ирука, полежав рядом, чувствуя, как Хатаке переводит дыхание, переложил его на спину и пошел за водой, отереть. Копия посмотрел на него, усмехнулся, но во взгляде остались искорка, понимание и толика спокойствия. Он осознавал, что справится с чем угодно. Будто этот сенсей перезапустил его базовые программы. Какаши знал — еще будут дурацкие сны, и чувство беспомощности, и страх. Но также он знал, что все изменилось. Кто-то наверху бросил на одну чашу весов чуть больше, чем на другую. Одно сердце положил и одно имя. На все, что сожжено было и пеплом присыпано. «Может, этого хватит?» — думал Копия, засыпая. ::: — Чужие в доме, — Какаши повернул голову и Ирука подобрался. Уставший, не спавший толком, перекатился, выхватил кунай. Копия привстал на локтях и глянул на дверь. Умино удивленно смотрел на раскрытый шаринган. Глаз не выглядел больше слепым. Значит дзенин все-таки снял печать. Сумел. У него было еще недостаточно чакры для сильных техник, однако, как только чакра снова стала циркулировать, он использовал ее для того, чтобы снять печать. Чуунин невольно уважительно покосился на Копирующего и в тоже время покачал головой. Тот всегда оставался в своем репертуаре. Все делал по-своему. Но вошедшие в комнату шиноби были посланы Сарутоби. Это был АНБУ с приказом об амнистии. И пришел он не один, с ним был Ибики. И представитель клана Яманака. Они должны были подтвердить слова Какаши перед советом старейшин. Увидеть встречу с Данзо в воспоминаниях Копирующего. — Где Генма? — спокойно спросил Хатаке, когда к нему склонился Иноичи. — Во времянке, на десять суток закрыли. Пошел в тюрьму. Понесло его… — светловолосый шиноби всегда говорил правду. Наверное, привык за время работы в отделе допросов. Так что Какаши поверил и позволил посмотреть, что было у него в голове. Когда Яманака руку отнял, у него было бледное, совершенно измученное лицо. — Что? — коротко спросил Ибики. — Подтверждаю, — Иноичи перевел взгляд на отстраненного Копию и Ирука запомнил этот взгляд. Так смотрят на тех, кто выжил, а не должен был. Уходя, он крепко сжал плечо дзенина: — Выздоравливай, Какаши. Тот неопределенно кивнул, глянул в сторону Ируки и спросил АНБУ: — Ко мне приказы от Каге были? — Да, — ответила маска, — выздоравливать. Вашим помощником на это время назначен Умино Ирука. Копия устало прикрыл глаза и кивнул: — Хорошо. Он вымотался, пока шел допрос, пока ему приходилось вспоминать в своей же голове все, что он хотел забыть. Когда шиноби ушли, он свернулся в клубок без посторонней помощи, игнорируя боль. Ирука, закрывавший дверь, зашипел от негодования и замолчал. Какаши был бледным, обессиленным, и на него не смотрел. Он снова смотрел куда-то внутрь себя. Тогда чунин, недолго думая, залез под одеяло, восстанавливая их прерванное утро, согревая своей чакрой и теплом Хатаке. Тот поежился, будто отогреваясь, а затем расслабился и уснул. Ирука знал, что это их первое утро. Но не последнее. Надежда всегда была хрупкой у тех, кто носил протектор, но она была. Выходя из старого особняка, Иноичи сказал Ибики: — Его придется списать из АНБУ. Повреждения, нанесенные целостности его психики, критичны. Как шиноби в ранге дзенина или даже выше… он будет отлично выполнять свою работу. Но маску ему больше не носить. Ибики посмотрел на следователя: — Перестал быть равнодушным? Иноичи просто кивнул. Он увидел это. Прежняя тень Копирующего — человека без лица и семьи, исчезла совсем недавно. Она сгорела, неспособная выжить в тюрьме. Потому что ей было незачем жить. На самом деле там, где у других было сердце, у Копии была черная могильная плита. Теперь же в нем не осталось место прошлому, тому, что он носил в себе, тому, что делало его машиной для убийств. Остался только голос молодого учителя академии и такие робкие, такие непривычные для него мечты. Ибики понимающе кивнул. Подразделение много потеряло. Но сколько обрела Коноха. Сарутоби наверняка даст ему команду, подберет кого-то из подрастающего поколения. Может быть, сына Минато. Тот был еще совсем маленьким трехлетним карапузом. Но когда-нибудь он вырастет, и о нем заговорят. Ибики знал это. Такая работа. ::: Данзо остановили в момент разработки приказа по уничтожению клана Учиха. Он торопился запустить план, предупрежденный, что Хатаке исчез из тюрьмы. Итачи, которому он отдал приказ, убил его, не задумываясь. Тот класс помнила вся Коноха. Внутренняя разведка разобралась с его глобальной идеей изменить порядок в деревне. Вырезать клан Учиха, чтобы найти себе шаринганы, в пересадке которых он значительно продвинулся после убийства детей. Однако детские не прижились. Поэтому ему нужен был клан, чтобы выбрать лучшие глаза. Умирая, он жалел, что не убил белую псину в камере. Тогда казалось забавным оставить дзенина умирать в тюрьме. Но пес оказался не только бешеным, но и живучим. В тот вечер Итачи пришел домой и почти два часа играл с братом. Информация, которую добыл Хатаке Какаши, изменила судьбу его клана навсегда. Приказ от Данзо так и остался в кармане жилета. Иногда Итачи перечитывал его, чтобы помнить, чем мог заплатить за слепоту, потому что не шаринганы на самом деле учат видеть истину. С Хатаке он здоровался всегда низко склоняя голову. Это задание стоило Какаши маски АНБУ. Но, возможно, на самом деле он приобрел больше, чем потерял. Учиха видел, как дзенин меняется на гражданке. Становится целостнее и сильнее. Про него говорили, что он может когда-нибудь стать Хокаге. Итачи хотел бы, чтобы, когда его брат подрастет, его сенсеем был именно этот человек. Пусть не Учиха по рождению, но, вероятно, сделавший для клана больше, чем кто-либо. Сарутоби знал это, иногда покуривая трубку в своем кабинете. Ему приносили отчеты и зеленый чай. В отчетах об успешно выполненных миссиях часто мелькало имя — Хатаке Какаши. В деревне подрастали трое, которых Хокаге хотел видеть рядом с дзенином в качестве учеников. Правда, будущий наставник об этом пока не знал. Генма, который почти два месяца жил «у молодых», как беззастенчиво он обзывал друзей, сделал все возможное, чтобы восстановить здоровье Какаши. Кроме того, он научил Ируку делать массаж, за что тот всегда исправно кормил его пирогами. Хатаке называл это благородное дело — бартером и торговлей, потому что Генма шутливо считал уроки, а Ирука пироги, но ни от массажа, ни от пирогов гений не отказывался. Тренировки того периода Гай впоследствии называл — вторая взрывная волна юности. Ширануи не комментировал, он предпочитал смотреть на отработку тайдзюцу, потягивая холодный ирукин лимонад на веранде. Иногда приходил Асума и тогда друзья играли в шоги. Смотря на улыбающихся дзенинов, Ирука и сам старался не помнить, как тяжело было вначале, когда Копия едва мог ходить, и не получалось не то что чидори, а удержать палочки в дрожащих руках. Они сблизились именно тогда, в период, когда Какаши почти не говорил и не спал из-за кошмаров. Умино клал голову ему на колени и рассказывал часами о детях в Академии, вспоминая забавные эпизоды и проказы. И, пока он говорил, дзенин перебирал темные волосы, отвлекался, иногда спрашивал о чем-то. Этот мост Ирука построил сам, над пропастью, памятью и прошлым. Вроде бы хрупкий, состоящий из мелочей и еще совсем новых привычек, но Хатаке всегда к нему возвращался. Приходил с тренировки, с работы, откуда угодно, с любой самой страшной миссии и осторожно проверял, там ли находится его мир, где он его оставил. Обнимал и слушал. Он понимал звуки и мелодию войны как никто другой. Но вся мелодия мира сводилась к одному тихому дыханию и иногда ворчливому: «Ммм… почему так долго?» Дзенин любил свой отремонтированный, местами подкрашенный дом, где висели новые шторки, проверялось домашнее задание, и случался лучший в его жизни секс. Любил дразнить смешного учителя, раздеваясь с порога, изыски, которые они не уставали изобретать, совместную готовку и тихие вечера. Но, наверное, больше всего Хатаке любил само ощущение близости, знание, что есть кто-то, кто разделяет твою жизнь. Он видел людское одиночество, предчувствовал грядущие перемены — один из легендарных саннинов все больше отдалялся от жизни Конохи. Но Хокаге ждал, ждали и приближенные к нему люди. Копия помнил эти маски. Он больше не был одним из них. Но понимал, что когда-нибудь и его поднимут по тревоге. Останется ли мир прежним после того, как начнется новая война, Какаши не знал. Все, что он знал, лежало у него в руках, иногда ворочалось и спрашивало: — Ты опять поздно… ужинать будешь?