молодец

чтобы спустя время глеб стоял в аэропорту и из тысячи людей глазами искал тебя, не нужно многого. всего два сообщения, одно из которых твое: приезжай

ладно, через неделю у меня отпуск

хмурится, выглядывая из толпы твое лицо, сжимая лямку рюкзака, что висит на плече. знает, что ты обещал заехать за ним и встретить, но все равно боится, что бросишь, что он станет тебе не нужным. и как забавно ойкает, когда со спины хлопаешь его по плечу. — здорова, — так по-дружески пожмете руки, обнимитесь, ударившись плечами. а потом он не замолкнет, пока не сядет в такси, которое ты уже вызвал. и о команде расскажет, и какие страты они пробовали на кв, и как ему леха на пугне сосал. как влад его игнорировать начал, не объясняя причины, как леха мозг делал, но глеб ответственно провтыкал и не помнит ни черта из его слов. ты слушаешь и киваешь, залипая на его счастливой улыбке и щенячьем взгляде, который он с тебя не сводит. в волосы свои растрепанные руку запускает, а ты уже выучил, что он такими жестами от смущения скрывается, глаза прячет на секунду. потому что не привык он, когда ты смотришь так пристально. — а ты как тут? а ты расскажешь, как после инта тебе одиноко в твоей огромной ебаной квартире, где от тишины и пространства пустого хочется повешаться на проводе от клавиатуры. потому что заходить в доту после такой посредственной игры не хочешь, смотреть сериалы в запой не получается – ты залипаешь на одном моменте, а через час понимаешь, что снова ищешь свою ошибку в игре, а серия кончилась и стоит на паузе новая, ожидая, когда ты в себя придешь. ты пытался купить что-то домой, но ты же не разведенка, чтобы покупать безжизненную вазу в угол или кота, которого с поездками на буткемп и на турики придется сплавлять родным или друзьям. скажешь, что скучал по нему. а он, отведя глаза и смущаясь, пролепечет быстро: — я тоже. сидя в рестике ты не знаешь, зачем и кому он там что снимает, двигая бровями и переводя камеру на тебя. но все равно по привычке навозить контента, чмокаешь губами воздух, отправляя ему жаркий воздушный поцелуй. ему, а не в камеру, это важно. особенно, когда глеб прячет глаза, делая вид, что очень внимательно смотрит в экран, а потом украдкой сам пялится на тебя, пока вы ждете заказ. но ты привык, и ты умеешь смотреть на него незаметно, пока внутри что-то тает от его влюбленного взгляда на тебя. скажешь снова, что скучал по этому киду, а он в ответ фыркнет, что младше тебя всего на три года. он довольно жмурится, когда проглатывает свою порцию карбонары, а ты думаешь, что всего пару недель назад этот ребенок присылал тебе свои фотки в чулках. как его робость чувствовалась через одни лишь сообщения, и как он ждал твоего одобрения к его стараниям. как наверняка смущался, как горели его щеки огнем, когда он читал твои сообщения, в которых ты его хвалишь. ты же хвалишь его буквально за все, а он тает на каждое слово, стараясь в будущем больше и лучше, заслуживая не только просто похвалу, но и что-то большее. и ты даешь. когда он приехал на буткич к вам и вы забились на сотку баксов на сфах, и как у него получилось из трех раз всего один подловить тебя. он смотрел как падает трон, а ты подошел со спины и зарылся пальцами ему в волосы, разворошив их в еще больший беспорядок. ты пишешь ему: молодец а он просто сделал фотку в тренажерке, куда сто процентов пришел с ромой просто поебланить на дорожке, пока рамзик занимается своей формой. потому что глеб свое тело и таким любит, а ты… стараешься не думать о том, что сделал бы, если бы увидел не только на фотке его светлые бедра в капронках. и улыбаешься милой официантке, когда прикладываешь карточку к терминалу, пока он ерзает на месте и ждет тебя. он снова не затыкается, когда вы стоите на парковке и ждете такси. курит, второй рукой что-то печатает в телефоне, но все равно умудряется между всем этим смотреть тебе в глаза преданно. в блестящих светлых радужках отражаются фонари, а в зрачке – ты. и даже забываешь, что хотел снова начать бубнеть, что курить вредно, одновременно с этим из его пачки воруя сигу. но сейчас забываешь даже как дышать, глядя как он затягивается, зажимая между длинных пальцев тонкую, с капсулой, что так и тянет пошутить, что он девка. не хватает только пива сладкого из стеклянной бутылки, но ты забываешь все слова, когда он выдыхает дым тебе в лицо. вспоминаешь, как проделывал с ним тоже самое, стоя напротив него на каком-то балконе. он робко зажимался рядышком, потому что вы пришли на какую-то незнакомую для него тусовку, куда позвали тебя плюс один. с накинутой твоей зипкой на свои плечи, кутаясь в нее. не желая идти обратно без тебя, следуя за тобой как щеночек. а потом ты замечаешь его залипший на твоем профиле взгляд, медленно разворачиваешься. смотришь в ответ, и пока его отупевшее на морозе стеснение не заставляет прятать дрожащий взгляд, тянешь сигарету в себя. набираешь полные легкие дыма. и выдыхаешь ему прямо в лицо, слегка наклоняясь ближе, почти что в самые губы. в такси он незаметно (но не для тебя, потому что ты слишком привык держать его рядом с собой как ребенка и следить, чтобы не разбился) подсаживается рядом, касаясь бедрами. что-то показывает в телефоне своем, но это лишь предлог, чтобы наклониться к тебе лицом и сделать пару вдохов, деля с тобой воздух. ты видел его ревнивым пару раз. это было забавно, особенно, когда он фыркал словно ежик на ванька и сторонился его, после дачи, когда тот иногда вел себя слишком без знания личных границ. лип на плечи, прыгал со спины и лез под руку, а ты ловил кусачие взгляды глеба в чужую худую спину, желая вместо вани (при всей дружеской любви к нему), видеть только этого ребенка. чтобы жался так он, чтобы злым котенком глядел, прижавшись к боку. хотелось погладить его по затылку, массируя кожу твердо, чтобы глаза закатил, как это обычно бывает. хотелось, чтобы после приставаний от вани, глеб зажал тебя у стенки в углу, где вас не словят операторы с камерами, и малой жадно поцелует, сжимая пальцами форму на твоей груди. а еще он ревновал тебя к фанаткам, которые иногда узнавали вас и просили сфоткаться. как же он надувался обидчиво, стоило левой девочке клюнуть тебя губами в щеку. машина останавливается у тебя под окнами и глеб фыркает, когда ты сначала выползаешь и хлопаешь перед его носом дверью. а потом прячет глаза, когда ты с открываешь ту, что с его стороны и подаешь руку, которую он, конечно, не принимает. как обычно, просто прячется за челкой, сбрасывая ту на лицо. а в лифте ты ради шутки зажимаешь его к стенке, сжимая плечи и расставляя руки. ты помнишь, как кидал ему фотки из тренажерки с голым торсом накаченным, а он слал смайликов кучу с глазками сердечками. в шутку, конечно (у вас же всегда так, только шутка), а сам не отводил после этого при встрече взгляда. ты уверен, что он думал о том, как провести своими дрожащими от робости лапками по твоей горячей коже, обводя каждую мышцу. ты хочешь, чтобы он делал это, лежа под тобой с широко разведенными ногами, пока ты будешь держаться за его мягкие бедра, оставляя под пальцами красные ожоги касаний. в квартире он быстро оккупирует твою кровать, твою подушку и насмешливо, закинув под голову руки, по-детски смотрит на то, как ты пихаешь его рюкзак с прохода в угол. вещей он очевидно много с собой не брал, максимум белье сменное, потому что штаны и пару кофт у него наглости хватит спиздить из твоего шкафа. чтобы утром ты снова проснулся и, не найдя своих спортивок, вышел на кухню, где глеб с застывшей у рта вилкой что-то смотрит в телефоне, пока твои спортивки на его ногах длинных оказываются. еще и излюблено заправленными в носки белые. — будешь что-нибудь? — когда спустя пару часов лежания на кровати ты открываешь доставку. сам готовить устал, и ты против того, чтобы запрягать глеба с дороги. ты хочешь услышать, что он хочет только тебя, и видишь, как на секунду в его светлых глазах мигает смущение. но глеб не упускает возможности все равно, двигается еще ближе, еще меньше расстояния оставляя между вами. почти кладет голову тебе на плечо, ложась на край подушки. тыкает пальцем в телефон твой, скроллит меню, снова ерзает. — давай борщ, — а потом все-таки находит свое место у тебя под шеей носом, ожидаемо еще и руки закидывая тебе на грудь. если спросить его, что он делает, то он просто промычит, что соскучился. да и ты в курсе, насколько этот ребенок тактильный, и если ему дать возможность, то он не отлипнет. только глебу ты и так даешь все: краткий курс доты, как стилить килы и доводить тиммейтов до ручки. ты учишь его этому незаметному флирту, сам того не осознавая, но глядя завороженно, когда он кидается твоими же приемчиками. ведет себя как застенчивая школьница рядом с тобой иногда, даже не осознавая, как легко ты на такое покупаешься. ты хочешь закинуть ему на бедро свою руку, прижать к себе поближе, чтобы глеб почти лег на тебя. но ты так боишься сделать все слишком резко, боишься напугать его. ты всегда ждешь, терпишь, даешь столько времени, сколько нужно. он скажет: — данек, я хочу научиться играть на тинкере. давай лобби. и ты дашь ему время привыкнуть к герою, чтобы ему было удобно стоять против тебя, даже когда ты вылетишь на мид против него даже на сларке. он скажет: — я устал, я не могу ничего. и ты дашь ему время успокоиться и принять тот факт, что не всегда все идет по плану. ты просто будешь тихими уведомлениями напоминать, чтобы он не забывал обедать и следил за режимом сна. а потом он снова будет сидеть с тобой до трех ночи в дисе, улыбаться в микрофон и рассказывать очередные истории, которые он пережил за пару дней. а ты под его ворчливое нытье будешь гнать его спать, потому что уже поздно. ты всегда даешь ему то, что он хочет. но глеб и не спрашивает, когда берет то, что ему надо. поэтому ты только тихонько одобряюще мычишь, стоит ему придвинуться еще немного ближе и так не по-взрослому прижаться к твоим губам своими. в не умелом и не поцелуе, просто в вынужденном касании, которого он очень хочет. сжавшись у тебя на плече, переплетя пальцы одной руки с твоей, а второй вцепившись в тебе бок. тебе важно, чтобы этот ребенок не убежал после первого поцелуя с тобой, не глядя на тебя больше. поэтому ты начинаешь шевелить губами только тогда, когда он пытается углубить поцелуй. лижется, бесцельно кусается, зажимает губами, пытается научиться. ты тянешь свободную руку вверх, находя его затылок и осторожно вплетаешься в волосы. сжимаешь легонько у корней, тянешь его на себя. и ощущаешь, как дрожат его пальцы, сжимая ткань худака у тебя на груди. как его плавит и как он расслабляется, переползая тебе на живот, не опираясь уже локтями только. ты чувствуешь, как он старательно пытается повторить то, что делаешь с ним ты, хороший ученик. но ты тоже неплохой учитель, хоть в этот раз меняешь систему преподавания – начинаешь сразу со сложного. превращаешь ваш легкий и осторожный поцелуй в пожар внутри груди, жарко выдыхая ему в губы и прижимаясь к ним снова. той рукой, что переплетена с его, ты тянешь глеба на себя. ты хочешь его на себе, всегда. и его под твоим пылким поцелуем плавит слишком быстро, чтобы он успел понять, что происходит. глеб перебрасывает ногу через твое бедро, мимолетно потираясь об него. едва ли слышно скулит тебе в губы, когда от проникающего ему в рот языка, сжимает между ног твои бока. он забывает дышать, замирает, когда ты ведешь от затылка до шеи, гладишь его нежную кожу. ты хочешь трогать его всего, но сначала он должен привыкнуть хотя бы к этому. пару часов назад он застенчиво кротко смотрел на тебя в рестике, не понимая, что палится слишком очевидно. а сейчас он не замечает, как тихонько постанывает тебе в губы, жмется ближе и трется бедрами. ты хочешь большего, ты хочешь его всего. а его буквально коротит, когда ты гладишь по спине и вылизываешь ему рот влажно. сжимаешь на лопатках пальцы, ведешь ниже, до поясницы. задираешь ткань футболки, что он уже успел у тебя подпиздить, когда вышел из душа, отмывая после перелета пыль с себя и усталость. ты поведешь горячей ладонью широкой по не менее огненной спине, когда он вздрогнет широко, а потом от твоих губ резко оторвется. ты сказать ничего не сможешь, потому что слова застревают, еще не доходя до горла, а глеб будет испуганным совенком смотреть, снова не замечая, как от нервов сжимает тебя бедрами. тебе хочется эту их мягкость почувствовать пальцами, сжать, запомнить навсегда. но ты смотришь как он дышит часто и рвано, как сильно он пальцами в твою грудь вжался. — все хорошо? — хрипло спрашиваешь, когда наконец хватает сил словить мысль. а глеб рот так и не закрыл, смотрит сверху вниз на тебя с приоткрытыми губами. раскрасневшимися от твоих кусачих жарких поцелуев, слегка подпухших. ты хочешь сказать ему о том, что хотел бы его такого себе навсегда, но… глеб смотрит на тебя еще секунду, моргает, смахивая с век пелену. а потом поспешно сползает с тебя, в каком-то моменте путаясь в руках и ногах, но в итоге все равно сбегает, пока ты даже не можешь понять, что случилось. чтобы прийти в себя тебе требуется около полуминуты, чтобы подумать о том, куда сбежал глеб – секунд двадцать. из ванной слышится шум воды, ее плеск, а еще быстрый ритм твоего сердца в груди. кровь бьет в висках, а ты трешь пальцами переносицу грубо, как будто это сможет помочь. ты не понимаешь, что случилось, потому что уверен, что глебу все понравилось. ты же знаешь, что он этого хотел не первый месяц и даже не три. ты помнишь замученный голос ромы в перекурах между играми, когда он случайно подловил тебя, а это было еще полгода назад. — будь осторожнее с ним, — тебе не нужно было пояснений, о ком он говорит. рома иногда напоминал ему мамку, потому что шляется он с глебом как ребенок. да и сам глеб не раз шутил, что они с владом словно дети для него и лехи, о которых те, как себя уважающие родители, любят позабыть нахуй. но тогда у ромы в глазах была не то просьба, не то мольба невербальная. в его темных стеклянных радужках было: «— только не сделай ему больно.» потому что не только ты видишь, как глеб смотрит на тебя. как слушает, как слушается… иногда тебе очень хотелось заиграться в ваших нелепых играх и приказах, когда глеб смеялся, но покорствовал каждому слову. хотелось сказать ему: — поцелуй. очень хотелось: — встань на колени. а еще больше хотелось, чтобы глеб снова, не спрашивая разрешений, сделал все сам. но пока что он просто сбежал в ванную, пряча испуганные глаза и горящие щеки, и тебе остается только ждать его. снова. спустя пару десятков минут приезжает доставка и вы молча едите на кухне, поставив на фон какое-то аниме, которое выбрал глеб, не уточняя, хочешь ли ты вообще что-то смотреть. ты лениво смотришь на нарисованную блондинку, что краснеет под взглядом главного героя и чуть ли не падает ему в ноги. а спустя пятнадцать минут они уже целуются и признаются друг другу в любви, и ты думаешь, что это слишком просто. это намного проще, чем познакомиться с каким-то пацаном в доте. проще, чем научить его не ныть, когда он не добивает пачку. проще, чем обучить его стоять мид так, чтобы его имени боялись еще до того, как его закинет в тиму. это проще, чем нелепо пытаться скрывать влюбленность в лучшего друга, особенно, когда ты видишь, что он течет по тебе точно так же. ты выкидываешь одноразовую посуду в мусорку под раковиной и оставляешь его одного, уходя к себе. даже не замечаешь, как проваливаешься в сон, хотя усталости никакой и не чувствовал. а еще через пару часов тебе становится слишком жарко, чтобы продолжать видеть пустоту и небытие, и когда ты открываешь глаза, то слишком темно, чтобы что-то увидеть. но ты чувствуешь перекинутую через твое бедро ногу и руку, что обнимает тебя через грудь. поворачиваешь голову, а глеб уткнулся носом в плечо тебе, очаровательно уснув. проникаешься, что-то внутри снова сгорает в огне, потому что ты уже почти успел поверить, что глеб испугался тебя. а сейчас он так доверчиво жмется к тебе, хотя ты просто попытался встать воды выпить. пальцами впивается тебе в бок, не хочет отпускать. и ты веришь, что так же будет и когда он проснется, не сбежит снова, едва глаза открыв. кое-как ты выползаешь из его теплых медвежьих объятий, а потом сидишь на кухне и не можешь вернуться назад, почему-то. сам себе задаешь этот вопрос, и кажется, что ответ на языке, но потом ты вспоминаешь опять этот испуганный взгляд. думаешь, что спать сегодня не будешь, и ставишь чайник. пока он греется, успеваешь ответить ваньку, что скинул фотки со своего отдыха, где снова сделал дикое ебало вместо нормального. даже в тикток залипаешь, пока не слышишь щелчок. заливаешь кипятком две ложки растворимого, а потом снова думаешь. а что подумает глеб, когда проснется, а тебя не будет? что ты испугался? от этой мысли тебя дергает, как когда в кровати лежишь и уже почти засыпаешь. словно в яму летишь, представляя, как глеб не обнаружит тебя с утра, или даже через пять минут. кофе черной лужей растекается по раковине, когда ты неаккуратно ставишь чашку туда. по темному коридору как можно тише идешь, а потом расслабляешься, выдыхаешь, когда видишь малого так же, как и положил. обняв подушку одной рукой, а вторую оставив там, где десять минут назад лежал ты сам. сжавшись, прижав ноги к груди. все еще в твоих вещах, не переоделся даже. и ты просто ложишься рядом, накрывая вас обоих каким-то пледом, что валялся недалеко на стуле. осторожно тянешь глеба к себе ближе, смотришь на его умиротворенное лицо. так и засыпаешь снова, держа его пальцы в своей руке, разделяя с ним вдох и выдох. утром, какое оно для вас бывает в два часа дня, вы ведете себя так словно ничего и не было, просто как друзья. глеб потягивается, встав раньше тебя, и подставляет тебе под нос чашку с кофе. — спасибо, молодец, — уже не понимаешь, в шутку ли хвалишь его снова за каждый шаг, когда он улыбается довольно, заливая кипяток себе. но в любом случае тепло становится не только от свежезаваренного кофе. глеб садится рядом, закидывая ноги друг на друга и снов начинает рассказывать что-то. когда кофе заканчивается, то встаешь вымыть кружку, заодно забираешь и у глеба его пустую. тот стряхивает крошки со стола, конечно же рукавом, потому что аккуратности в нем нет ни капли. потому что она ему и не нужна, как и тактичность, все это лишнее рядом с тобой. ты не угощал его кофе, потому что он знает, где стоит банка. не предлагал печенье, он сам взял с самой верхней полки, потому что знает, что где у тебя находится. он ведь не спрашивал, можно ли забрать у тебя сердце, но ты и сам почти предлагал его, держа в руках и протягивая. можешь сказать спасибо, что он вообще оставил тебе какие-то крохи разума и самоконтроля, что остановили тебя от далеко не дружеских действий еще пару месяцев назад, когда ты только увидел эти влюбленные взгляды. и глеб снова не спрашивает, когда ты стоишь у раковины и пальцами пытаешься оттереть коричневое пятно с дна кружки, когда тянет тебя за плечо и быстро клюет губами в губы. всего мгновение, короткое касание, и он отстраняется, улыбаясь застенчиво. а ты так и замираешь, пока призрачный поцелуй сухих губ не перестанет держать сердце крепкими длинными пальцами. потом он наноет, чтобы ты выгуглял его по питеру словно он тут впервые. смотрит своими глазами светлыми, как солнце за окном, ярко и невозможно. потому что солнце в питере это незаконно, это город серых и пессимистичных. но глеб умоляет, хотя ты согласен был даже когда он еще рот не открыл. он скачет по крышам, куда вы уже в привычке заходите, а ты едва удерживаешь себя от того, чтобы взять его за руку. потому что глеб – ребенок, потому что от каждого его шага ближе к краю у тебя сердце замирает. и когда он перегибается через металлические прутья, ты уже не останавливаешь себя, хватая за тонкое запястье и оттягивая к себе. и глядя в глаза, ты понимаешь, что снова тебя развели, потому что демоны у глеба в глазах пляшут лезгинку. и потому что ты сам так над ним издевался, когда он впервые приехал к тебе, когда ты впервые повел показывать ему небо и питер. ты держишь его за руку, а он улыбается, почти незаметно притягивая к себе. к вечеру ближе вы договариваетесь что-нибудь посмотреть, потому что пиздеть два дня подряд без умолку, не считая сна, еды и стратегического побега после вашего поцелуя в первый вечер, глеб устает. и после вашей прогулки он до одурения долго моется, ты почти веришь, что он там уснул (а ты знаешь, что он может, глеб та еще заспуха). успеваешь снова залипнуть в тиктоке, получить от луки пару напоминаний, что нужно не забывать тренироваться играть, и точно не с пассивной агрессией «особенно тебе данек, я вижу, когда твой мейн был в сети последний раз.», обязательно с точкой и стикером милого кота. того кота, под которого звуковую дорожку добавляют про сына бляди тысячного. глеб вытоптывается из ванной еще спустя десять минут, весь красный и распаренный, с мокрыми волосами, но уже переодетый в твои шмотки. на нем твоя футболка, твои спортивки. твой взгляд, под которым разгоряченная после ванной кожа все равно краснеет, а глеб так привычно смущенно прячет глаза. ты киваешь на место рядом с собой, ждешь его, готовясь снять с паузы фильм. но глеб двигается в твою сторону удивительно нерасторопно. а еще вытягивает из угла свой рюкзак, а оттуда свитер блядский темный, который до спертого дыхания похож на тот, в котором глеб был на той фотке. с мишкой, с кольцами на длинных пальцах, которые так жадно сжимали игрушку плюшевую. и глеб ничего не стесняется, когда натягивает его поверх футболки, а потом разворачивается и идет к кровати. длинные широкие рукава прикрывают почти полностью запястья, видно только длинные пальцы. и ты совсем не можешь себя удержать, когда с усмешкой буквально берешь его на слабо: — а чулки тогда где? и становится не до смеха, ухмылка сползает с твоих губ, когда он едва не спотыкается на ровном месте, краснея. пряча глаза, оттягивая рукава еще больше вниз. словно девочка виноватая, а ты снова стараешься не думать, что этот ебучий свитер ему как платье. не думаешь, но не останавливаешь себя от мысли, которая пулей прошибает голову. почему он остановился? почему покраснел еще хуже, чем когда целовался с ним жадно вчера под ночь? ты встаешь с кровати и медленно подходишь к нему, и глеб, блять, снова стоит и смотрит на тебя тем самым взглядом. таким, с которым обычно он ждет похвалы. смотрит на тебя в ответ широкими глазами, едва приоткрыв губы. а ты протягиваешь к нему руку, тянешься к краям свитера. делаешь маленький шажок в его сторону, когда ткань в твоей руке складывается гармошкой, ведь ты ведешь по его боку вверх. чувствуешь, как глеб навстречу тебе в руки идет. и даже не знаешь, а что вообще можно тут думать, когда мягкая рука ложится поверх твоей и толкает вниз. ты послушно ведешь ему по бедру, мягко сжимая, очевидно показывая, чего тебе хочется на самом деле. но глеб твою руку останавливает. ты смотришь на его пальцы, которые рисуют узоры по твоему запястью. смотришь на место, где лежит твоя ладонь. память послушно вырисовывает картинку до конца, потому что на той фотке, на той чертовой блядской фотке, край чулок был именно там. едва доходя до середины бедра, где ты сейчас держишь руку. и глеб смотрит на тебя так покорно, и в глазах его снова немое: — тебе нравится? а у тебя крыша едет только от одной мысли, что он приехал к тебе, чтобы показать это в живую. потому что сказать, что ты не хотел этого – ложь. что ты не хочешь стянуть с него свои спортивки прямо сейчас – откровенный пиздеж. увидеть его длинные ноги, мягкие бедра, стянутые черным капроном – блять, ты готов сыграть лобби со смертью ради этого. — мне очень нравится, — шепчешь ты, медленно приближаясь к его лицу. ты видишь, ты чувствуешь его рваный выдох тебе в губы, прежде чем впиться в них с той страстью как вчера, только более жадной, умноженной раза в четыре. ты сжимаешь его бедро своими пальцами крепко, пока глеб цепляется за твои плечи и тихонько поскуливает в поцелуй. такой горячий, влажный. от которого тебе хочется просто взять и повалить глеба спиной на кровать, чтобы его лицо было напротив тебя, и чтобы он не смел отводить глаз. тебе хочется попробовать его на вкус полностью, разложить его на кровати бережно и нежно, чтобы его поплавило окончательно. чтобы все, что он помнил об этой ночи – твое имя и то, как ты с ним осторожен. чтобы он понял, насколько долго ты его ждал. ты шагаешь назад к кровати, тянешь его за собой, и он послушно падает тебе на колени, потому что свои подкашиваются и он не в силах держаться на ногах. но так даже и лучше, потому что обе твои ладони идеально находят свое место у него на пояснице, медленно поглаживая и опускаясь ниже. ты запускаешь руку ему под спортивки, когда он сам начинает ерзать и помогает их стягивать с себя. в спешке снова путается, но уже через полминутки сидит на тебе с разведенными в сторону ногами, а все, что выше бедра, прикрывается краем свитера, который ты уже почти ненавидишь так же сильно, как и обожаешь. он мешает видеть глеба полностью, но пока ты не видишь выше, ты сохраняешь последние капли разумности. но это ненадолго. всего лишь до момента, пока глеб сам не возьмет твою руку. словит ее у себя на боку, а затем заведет пониже. заставит тебя погладить его по мягкой упругой половинке, а потом провести пальцами по кромке белья. толкнет по запястью, чтобы ты сам догадался что нужно сделать. и ты послушно запускаешь пальцы ему под белье. ведешь по жаркой коже и… и вдруг понимаешь, почему глеб так долго зависал в ванной… потому что пальцы замирают, пока твой мозг переваривает полученную информацию. а глеб нетерпеливо ерзает на твоих коленях, трется и хочет большего. скулит, мычит, опуская снова, но уже вторую, твою руку себе на бедро, заставляя провести по коже, покрытой черным капроном. и ты сжимаешь пальцы, так сильно, как только можешь, почему-то точно зная, что глебу понравится. и он действительно высоко и громко постанывает, когда ты гладишь его по бедру. ведешь до коленки, сжимая ее острую в ладони, а потом вверх, отодвигая край свитера, желая увидеть больше. потому что тебе можно, потому что это только для тебя. тебе не нужно спрашивать у глеба, первый ли ты у него, ведь ты слишком хорошо знаешь ответ. только тебе он позволит такое вытворять с собой. только для тебя он так старается, так пытается сделать все, что бы понравилось тебе. и это восхитительно ровно до потери пульса и сознания, когда ты ведешь по влажной ложбинке, и пальцы без труда проникают внутрь. — умница, — шепчешь хрипло ему на ухо, когда он в спине прогибается и к тебе жмется, жадно сжимая твои пальцы внутри себя. тебе хочется захвалить его ровно настолько, чтобы он кончил только от твоего голоса, от того, какой он хороший и как постарался. но для этого еще будет возможность, для этого у вас еще будет слишком много времени. а сейчас глеб толкается на твои пальцы, желая больше, глубже. и ты абсолютно не можешь ему отказать. какая разница, какой вы собирались смотреть фильм, если от него тебя так сладко отвлекают. и ведь ты не любишь сладкое. но ты любишь глеба, держать в руках его мягкие бедра, слушать его короткие стоны, которые он прячет тебе в шею. ты растягиваешь его с упоением, наслаждаясь каждой секундой и каждой дрожью, которую отчетливо ощущаешь в его теле. шепчешь ему на ухо, чтобы он расслабился, но глеб хочет уже побыстрее, нетерпеливо ерзая, насаживаясь глубже. чтобы хныкать от боли, которую перекрывает диким возбуждением, когда ты вставляешь ему пальцы до упора. он стонет, пытается прикрыть себе рот рукой, спрятаться за ладонью от твоего внимательного голодного взгляда. но вместе со стонами с его губ ты слизываешь тот стыд и удовольствие, которое он испытывает. ты чувствуешь все то, что он. это тягуче, глубоко, сладко оседает на языке. а он смотрит тебе в глаза так верно, так влюбленно. и требуется снова всего пара толчков пальцами, пара рваных стонов, и глеб крупно дрожит, снова сжимается на тебе, кончая и скуля тебе в губы. ты глотаешь этот жаркий стон, слизываешь, скусываешь, пока глеб не обмякает на тебе, широко раздвинув ноги, закинув руки тебе на плечи, пока ты все еще поглаживаешь горячие стеночки изнутри, пытаясь продлить сладкую негу оргазма. глеб дышит рвано и жарко, пытается что-то сказать тебе, но каждый раз словно рыба лишь хлопает ртом. а когда уже почти готов, то ты поднимаешь руку с его коленки, перекладывая на мокрый затылок. тянешь к себе, утыкаешь его лбом себе куда-то в ключицы. и почти переспрашиваешь, потому что говорит он очень тихо: — я убежал вчера, потому что просто кончил от одного лишь поцелуя, — признается, сжимая пальцы у тебя на лопатках, доверчиво прижимаясь. а ты смеешься, гладишь его по пшеничной макушке и осторожно вынимаешь пальцы. шепчешь ему, что не страшно, не важно. что он молодец все равно, особенно сейчас. — ты хорошо постарался, — и прикрываешь глаза, прижимая его к себе. ждешь, пока сердце встанет на место и кровь перестанет бить в висках. и даже не успеваешь заметить того, как с коленей твоих глеб скатывается на пол плавно. длинные пальцы тянут за резинку твоих штанов, и ты не соображаешь, но помогаешь стянуть с себя их. глеб оттягивает резинку белья, наружу вытаскивает твой член, весь мокрый, с ярко-красной сочащейся головкой. смотрит снизу вверх на тебя, и даже пока мозг не варит, ты понимаешь, что это должно быть запрещено, как и солнце в питере. но если жаркий круг видно всем, то глеба на коленях и с твоим членом во рту видеть не должен никто. потому что в рот он берет не умело, но так смело, что ты просто стонешь, опуская руку ему на голову. гладишь, заправляешь за уши отросшие прядки, пока он пытается взять глубже. мычит, а вибрация передается по члену, и ты глухо рычишь, когда он головкой в щеку изнутри толкается. чтобы ты посмотрел, как натягивается кожа. чтобы ты увидел, что глеб так может только с тобой. кроет тебя от этого так сильно, что глебу, кажется, даже не нужно помогать себе руками. его жаркий рот, проворливый язык, и щенячий взгляд снизу вверх – это уже как причины сойти с ума. и ты почти не успеваешь схватить его за волосы на макушке, шепчешь, чтобы он прекращал, но глеб же никогда не спрашивает, можно ли ему. глеб начинает водить губами по твоему члену еще более резко, рвано, чтобы ты от ощущений почти умер. чтобы последняя мысль перед смертью была только о том, как глеб выглядел перед тобой на коленях. на своих блядских разведенных в сторону ногах, которые по середину бедра были покрыты тканью чулка. и ты кончаешь ему в рот, а глеб послушно проглатывает до последней капли. и нет, ты не сходишь пока что с ума, он действительно еще и облизывается, когда выпускает твой член изо рта. — молодец, — хрипишь ты, дрожащей рукой дотягиваясь до его губ и вытирая белесую капельку пальцем.