Найденный рай

Струи жаркого воздуха бились о лицо. Ослепительное солнце стояло высоко на небосводе, подсвечивая бескрайние песчаные дюны до горизонта. Едва лишь день начался, но я уже чувствовал, как силы покидают мое истощенное тело. Стремительные шаги по иссохшему грунту ломались о песчаную корку, делая их медленными и утомительными. Тишина становилась все глубже с каждым пройденным метром, песок кажется живым под ногами. Хитон насквозь пропитан солевым потом. Мысли переплетались. Дни стали бесконечной чередой канительных песчаных дюн, где время измерялось только скользящими песчинками в пустоте. Я уже давно превратился в тень среди бескрайних песков, ноги продолжали двигаться машинально, без какой-либо воли. Вдали от насуха показалась точка – малахитовое озеро. Сердце забилось. Не веря своим глазам, я ускорил шаг и, едва дыша, подошел к песчаным берегам оазиса. Моя голодная и обезвоженная фантазия смеялась надо мной. Зной сушил, в горле пересохло, мучила жажда. Сколько рек течет в мире, как устремляются от скалы к скале их воды, как проносит влагу свою из конца в конец по всей земле Израиля река Иордан, изливаясь в Мертвое море и исчезая в нем, а для меня не было даже капли воды, чтобы напиться! Я вспомнил о воде, и жажда возросла. Стало дурно, в глазах потемнело. Сам того не осознавая, я стал кричать, распалил мысли, разъярился, задыхаясь, рухнул навзничь. И вдруг я зарыдал, бормоча сквозь слезы: — Я не хочу… Не хочу… Не хочу оставаться один. Помоги! И когда я плакал, согнувшись, подул приятный ветерок, и мир наполнился благоуханием, а вдали послышался звон — то ли браслеты, то ли смех, то ли журчание воды. Я ощутил свежесть на веках, под мышками, в горле. Поднял глаза. На камне передо мной сидел Иисус. Я в ужасе отпрянул. Послышался смех. — Это ты? Ты? – пробормотал я, схватил Иисуса обеими руками за плечи и пытливо посмотрел ему в глаза. — Я пришел… – несмело сказал Иисус и замолчал. — Что? – спросил я, смотря на Иисуса снизу вверх. — Я пришел… – снова сказал он, прижимая меня к себе, да так сильно, будто боится, что обнимает в последний раз. – Ты закричал: «Не хочу оставаться один. Помоги!» — я услышал и пришёл. Ворон пролетел у нас над головами и издал хриплый крик, словно человек, который то ли задыхается, то ли смеется, то ли насмехается. — Добро пожаловать, – спокойно сказал Иисус. Сердце дрогнуло. Может быть, это только в ушах у меня зашумело или он действительно сказал мне: «Добро пожаловать»? Если это правда, то как это неожиданно, радостно и страшно! Я побежал, обжигая стопы о выжженную солнцем землю. От боли в ногах, от дыхания, взрезавшегося в грудь, я чувствовал себя лучше, яснее. И потому я все бежал. Капли пота скользили по груди, падали на дорогу. Я становился все грязнее и грязнее. Пыль липла к икрам. В мире не осталось ничего, кроме шлепанья ног и пыльного отрезка дороги впереди. Наконец - через день? два? - я больше не мог бежать. Я сложился пополам от боли, яркое полуденное солнце пошло черной рябью, и меня оглушило звоном крови в ушах. Пустыня вздымалась в розовом свете. Светало. Солнце поднималось, накаляло песок, стуча по темени, проникая внутрь и суша мозг, горло, грудь. Все внутри было словно лоза осенью после сбора винограда. Язык прилип к небу, кожа облезла, кости выступили наружу, кончики ногтей густо посинели. Время внутри стало коротким, как удар сердца, и долгим, как смерть. Я больше не ощущал ни голода, ни жажды. Вся душа моя собралась в глазах. Я видел, и больше ничего. Видел… Около полуночи глаза помутнели, мир исчез, и исполинская пасть разверзлась передо мной: нижняя челюсть — земля, верхняя челюсть — небо, и я медленно, ползком двигался в эту пасть, содрогаясь и вытянув вперед шею… Белыми и черными молниями проносились дни и ночи. Я упал лицом в долу, песок набился в рот, в нос, в глаза. Тело ослабло. Дни стали кошмаром из смутных воспоминаний и боли. Жалящий озноб охватывал каждый клочок тела, словно холодные когти смерти. Под покровом ночи, когда все окутано мраком, я слышал, как призраки прошлого шепчут мне на ухо гробовые песнопения. Голова, казалось, будто заполнена змеями, жужжащими и скользящими по венам и костям. Я зажал уши, чтобы не слышать. Дрожь охватила меня. Заря застала скатившимся с камня, уткнувшимся лицом в песок. Видно, долго рыдал ночью, потому как глаза были воспалены и жгли. Я огляделся вокруг. Может быть, эта бескрайняя пустыня и впрямь была моей душой? Песок двигался, оживал. Послышались пронзительные голоса, смех, насмешки, плач. Маленькие зверьки, похожие на зайцев, белок, куниц, приближались ко мне прыжками, а глаза у них были красными, словно рубины… Я закричал, зверьки исчезли. Я зарыдал. Крупными, горячими каплями падали слезы в песок. Я снова и снова умывался слезами. Так продолжалось много часов. Я не думал больше ни о чем, забыл про голод и жажду и рыдал. Под вечер подул свежий ветерок, солнце стало ласковым, далекие горы порозовели. Я миновал пустыню. Я не шел — разве были у меня силы для этого? Незримые ладони несли меня, подхватив под руки. Редкое облако, появившееся было в пустыне, сгустилось, потемнело, закрыло небо, раздался гром, и упали первые капли дождя. Земля помрачнела, дорога исчезла. С разверзшегося неба вдруг хлынули потоки. Я сложил вместе ладони, набрал в них воды, напился. Остановился. Куда идти? Молнии разрывали небо. На какое-то мгновение лик земной озарился, становясь то голубым, то желтым, то совсем бледным, и тут же снова погрузился во мрак. В какой стороне лежала Персия? В какой стороне был Иисус? — Боже, — прошептал я. — Просвети меня. Блесни молнией, укажи мне путь! Дай найти его… И лишь только произнес эти слова, молния рассекла прямо передо мной небо. Бог подал знак, и я, еле перебирая ногами, направился в сторону молнии. Шел проливной дождь. Земля, небо, дождь стали единым целым и гнали, направляя к людям. Я шлепал по грязи, путаясь в низкорослых растениях, спускался в ямы, поднимался наверх. Я все шел и шел. Было ли это днем или ночью? Все было покрыто мраком. Ноги устали месить грязь — казалось, будто они поднимали и несли с собой всю землю. Вдруг при вспышке молнии я разглядел прямо перед собой стоявшую на высоком холме крепость. Молнии то ярко озаряли белые дома, то снова погружали их в темноту. Сердце радостно забилось: там, внутри домов, находились люди, находился Иисус. Мне захотелось коснуться человеческой руки, вдохнуть воздуха, которым дышат люди, съесть хлеба, выпить вина, поговорить с ним. Сколько лет я так упорно стремился в Персию, бродил по полям и горам, разговаривал с птицами и дикими зверями, избегая людей. А сейчас… Какое это счастье — коснуться руки человеческой! Я ускорил шаг, добрался до каменистого подъема. Ослепительно красное солнце опустилось к горизонту, а на востоке уже появилось бледно-голубое сияние — еще немного, и там появится огромная и безмолвная луна. Персия раскинулась на мерцающем песке, словно реликт утраченных времен. Стены города кажутся все более тесными и непроницаемыми, словно кто-то сжимает их вокруг меня. Я плелся по узкой улочке. Хитон изорванной тряпкой болтался на теле. Ощущение, что тьма там, глубоко внутри меня. Тёмная ночь. Сонная пелена уже давно спустилась на город. Белоснежная луна, чёрное, как смоль, небо. Мечты и желания словно отплывают далеко-далеко, недостижимыми иллюзиями. Разум мутит, превращая надежду в прах. Время стоит на месте, цепляя мысли и притягивая меня к своей бездонной пучине. Искать выход из этой пропасти кажется невозможным. Каждый шаг вперед затягивает меня глубже, словно песок, поглощающий мечты. Отчаяние проникает в кожу, заставляя ее дрожать от страха и бессилия. Сколько еще можно выжимать из себя последние капли сил? Я бродяга среди собственных мыслей и потерянных возможностей. Тьма изводит сознание. Никакого выхода, никакой надежды, только безысходность... Я медленно умираю. Каждый день не имеет смысла. Одно и тоже. В чем смысл? Зачем жить, если в конечном итоге мы все умрём? Зачем любить, если любовь только убивает? Зачем? Безумие стучит в двери разума, зазывая в свои губительные объятия. Что-то брякнуло под ногами. В лунном свете мелькнул остаток медной тарелки. Страшным видением мелькнуло отражение. Кожа бледная — почти серая. Синяки под глазами были почти черными, особенно на фоне белого лица и волос — спутанных и истончившихся. Они были тёмными, словно смоль. Почему появились впадины у висков, откуда взялась горечь вокруг губ? Глаза пускали дрожь по телу. В них был животный страх, вселенская усталость, терпкие боль и отчаяние. Когда взгляд переставал метаться по куску, застывая на какой-нибудь точке, я до мурашек был похож на мертвеца. Всё было каким-то странным. Кто-то пронесся мимо, сверкнув русой прядью. Иисус. Я, обезумев, бросился за ним. — Стой! Девушка обернулась. Её темные глаза испуганно глядели на меня. Я отпрянул. Она умчалась дальше. — Иуда— голос, словно теплый прибой, ласкающий ноги. Я замер. Он делает шаг вперед, песок перетекает у него под ногами. Затем еле слышно шепчет: — Живой… Я бегу, мчусь в его объятия. Его пальцы впиваются мне в спину, только сейчас я понял, насколько сильно дрожу, только не знаю от чего: от счастья или страха. Но держусь я за него так, словно он для меня единственная прочная опора на целом свете. — Живой, - голос у него дрожит. Он широко беззаботно улыбается мне. Это одна из тех улыбок, за которую можно спрятаться. Я медлю, вспоминаю, как сидел с ним лицом к лицу, тая в его ладонях. «Ты мне тоже». Я смотрю в океан его глаз, и все у меня в груди сжимается. Хотя Иисус стоит передо мной, боль от его потери все еще жива во мне, и она ничуть не утихла. Он накинул мне на плечи плащ. — Пойдем помоем тебя. Ты грязный. — Думаю, тебе придется повозится, - и взявшись за руки мы куда-то побрели.