Тремор

На улице сыро, дождь давно закончился, но влажность слишком высокая для того, чтобы грязный асфальт начал высыхать. Скорее всего, город полностью высохнет только через день-два, если снова не нагрянет нежданный ливень, под которым промокла не одна сотня людей, слепо доверившихся утренним лучам солнца. Максим, к своему сожалению, был одним из таких людей, за что ненавидел всех вокруг, включая себя, неимоверно сильно, пускай и пытался делать вид, что у него всё хорошо. Кудрявые волосы распушились, от укладки не осталось и следа, теперь Иртышский одним своим видом напоминал майский одуванчик, только он, в отличие от цветка, не вселял такой же радости и мимолётного счастья, однако это последнее, что волновало Макса на данный момент. Кожа лица всё ещё пропитана влагой, вызывающей колющие мурашки по всему телу, как же они его раздражали. Иртышский отсчитывал секунды до момента, когда наконец окажется дома. ••• Еле успев отдышаться, преодолев лестницу до пятого этажа, он без стука вошёл в незапертую квартиру, намеренно громко хлопнув дверью, прямо говоря о своем прибытии, на всякий случай. Одежду разве что в ведра выжимать, насквозь промокла, а Максим продрог так, что его аж потряхивало, но он, что неудивительно, старался не придавать этому значения. Радоваться можно было уже тому, что он сразу снял с себя хлюпающую обувь, закинув ботинки в ржавую ванную. Оставляя за собой влажный след, Иртышский, тяжело вздыхая, двинулся в сторону чужой комнаты, в которую, поражаясь самому себе, постучал, прежде чем зайти. Правда, ответа ему не последовало, после чего он сделал про себя вывод, что любезничать больше не будет. Дёрнув за ручку, он невольно ввалился в комнату, искренне не ожидав, что она окажется не заперта. Перед тем, как войти, Максим был абсолютно трезв, предложения для диалога сами стремительно завязывались в его голове, но стоило ему пересечь порог и заметить силуэт, сжавшийся в громоздкий, из-за своего роста, комочек, как голова тут же совершенно опустела, казалось, что Максим даже перестал дышать, просто глядя на него. Описать весь спектр своих эмоций он сам был не в состоянии, ибо они спутались в один огромный колтун, похожий на те, что образуются на его голове после продолжительного сна. Но сейчас спать ему уж точно не хотелось. Иртышский очень старался привести себя в прежнее состояние, схватиться за остатки мыслей, которые зацепились за край его подсознания, дабы озвучить их, но всё было тщетно. Именно в этот момент на него обратили внимание, чего он сам вначале даже не заметил. Коля прекрасно расслышал, как хлопнула входная дверь и как осторожно постучали в дверь его комнаты, но предпочел игнорировать присутствие старшего, ведь сам он находился не в лучшем состоянии для разговоров. Очередная бессонная ночь точно не прошла для него бесследно. Эти глубокие, тёмные мешки под глазами, Коля ненавидел их всей своей душой, мечтая вырезать их со своего лица, и лишь остатки трезвого ума каждый раз останавливали его. Он определенно хвалил себя за это, но помимо сообразительности, которая, несмотря на все пережитые ужасы, до сих пор его не покинула, он не мог сделать этого из-за тремора в руках. Они тряслись постоянно, в любом положении, не считая моментов, когда он прижимал их к своего телу, друг к другу или же позволял кому-либо, чаще всего Максиму или Руслану(в крайнем случае) брать его ладони в свои. Максим часто пытался убедить его в том, что это – особенность, которой Сибиряков ни в коем случае не должен стыдиться, а уж тем более ненавидеть её, но Коля так точно не считал. Эта "изюминка" мешала ему всю его жизнь, хотя, возможно, он сам себя в этом убедил. Или же его убедил кто-то другой. На деле, кроме небольшого раздражения, тряска в руках не служила для него препятствием в каких-либо делах, даже не отвлекала, когда он был хорошо сосредоточен, ведь он привык к ней. Но в моменты обострения своих страхов, которые настигали его совершенно непредсказуемо и резко настолько, что бедный Коля даже опомниться не успевал, он ощущал дрожь слишком явно, она вгоняла его в паранойю, однажды даже заставила думать, что под его кожей десятки, а то и сотни живых вредителей, которые пожирают его плоть, именно из-за них он весь трясется из-за боли, которую может ощущать только на подсознательном уровне, ведь они уже наверняка давно перегрызли все чувствительные нервы. Да, моментами эти "загоны" доходили до абсурдности, но в такие страшные моменты рядом с ним всегда находился Максим. Независимо от времени суток, собственного состояния и прочих деталей, Иртышский всего себя отдавал Коле, лишь бы тот не страдал, лишь бы хоть немного облегчить его боль, как физическую, так и душевную. И Сибиряков всегда был и будет ему бесконечно благодарен, отплатит ему чем угодно, хотя такой непосильный труд, как борьба с Колиными тараканами, абсолютно бесценен. И всё было бы замечательно, если бы он не вернулся в их жизнь. Он, словно страшный ночной кошмар, который хочется пережить, проснуться и больше никогда не вспоминать, вычеркнуть из своей памяти. Но он найдет тебя даже в реальности, тебе не спастись, не сбежать от него, ведь, если он захочет, он найдет тебя везде. И он действительно нашел. Вышел на них через Руслана, который так и не научился говорить ему нет, который ненавидел контактировать с ним так же сильно, как и Коля и Максим, именно поэтому был готов выложить любую информацию, которую он потребует, лишь бы больше никогда не видеть эту надменную лживую улыбку. И Енисейский так и сделал. Понять его можно, но простить его Максим не способен, да и не хочет, ведь смысла нет. Его жизнь снова станет серой, пустой, он морально готовился к этому, стараясь смириться с мыслью, что это тупик для них, в частности для Коли. Да, Иртышский начал идти своему ужасу наяву на уступки, не рассчитывая на чудо, не имея никаких сил хотя бы постараться исправить их положение. Да, Коля прекрасно осознавал, насколько тяжело Максиму, но как же чертовски больно было Коле. Он не хотел расставаться с Максимом, ведь именно рядом с ним он почувствовал себя живым, кажется, впервые за всю свою жизнь, что на самом деле до глупости иронично, но не для него, для Коли это больно. До слёз больно, они застряли крупным комом в его горле, медленно уменьшаясь, подступая к глубоким голубым до безумия уставшим глазам, делая их стеклянными. Сибиряков знал, что ждёт его после того, как он уедет от Максима, он искренне боялся этого, пускай и не признавался в этом никому, особенно тому, кто будет являться виновником его страданий. Но сейчас Коля молчал не из-за ощущения собственной беспомощности или злости на Иртышского, он молчал, потому что у него не было сил говорить, он слишком замучился, вымотался, но сон всё никак не шёл. Максима всё это время не было рядом, он бегал по бесконечным больницам, собирая все необходимые документы, забирал заявление из милиции, возможно, поэтому Сибиряков ни разу глаз не сомкнул, ощущал ровно такой же стресс, что и старший, пускай на расстоянии, но их эмоциональная связь куда прочнее, чем они сами могли судить о ней, отчего становилось только беспокойнее. Они наконец пересеклись взглядами. Максим не смеет произнести ни звука. Только сейчас он осознал, что не просто растерялся, застав Колю в таком состоянии, а что ему стыдно, невероятно стыдно перед Колей, он ведь даже отсрочить его приближающуюся судьбу не в состоянии. Это чувство вины начало пожирать его изнутри, готовое заглотить с головой за считанные секунды, вызывая невероятную пронзительную боль в груди, вынуждающую его согнуться на месте, опустив голову вниз, больше не смотря Коле в глаза, казалось, что от зрительного контакта ему становилось только хуже. Так ужасно Иртышский себя давно не ощущал, надеялся, что больше не ощутит никогда, но прямо сейчас у него медленно и верно отнимают единственный луч солнца в его полной беспросветной темноты жизни. Игнорировать боль становится всё невыносимее, но, похоже, мгновение момента сжаливается над ним в ту секунду, когда Коля обращается к нему. –Ну что? – звучит звонко в полу пустой, холодной комнате, отражающей каждый произнесенный а её пределах шёпот. В голосе Коли прослеживается лёгкая дрожь, то ли от перманентной прохлады, то ли от напряжения, сковавшего всё его тело. Догадаться несложно, что со словами Максим не особо ладит, отчего предпочитает молча пройти вглубь помещения, аккуратно присев напротив Коли, который рефлекторно укрывает Макса краешком потрепанного пледа, не заботясь о том, что покрывало намокнет из-за чужой влажной одежды. Максим осторожно сжимает Колину дорожащую руку в своей горячей ладони, всё так же не поднимая на него взгляда. Теперь уже перекрывающий дыхание ком из слёз застрял у него в горле. Ему всё ещё паршиво от осознания, что он даже не попытался, но при этом ответ для него лежит на поверхности: бесполезно. Максим слишком ничтожен по сравнению с тем, кто вот-вот искоренит счастье из его жизни, в которой больше вообще не будет смысла. –Матвей сказал, что тебя заберут туда, где тебе будет лучше, – они оба знают, что лучше ему не будет. Единственное место, где Коле бесспорно хорошо – любое место, где есть Максим. Побыв вместе с ним, казалось бы, всего ничего, Сибиряков сделал для себя вывод: он больше не сможет без Иртышского, не сможет жить без него, без того, кто показал ему мир за пределами четырех белых стен. –По твоему мне будет лучше в психушке? – он спрашивает это без азарта в голосе, но с явной насмешкой, уже зная точный ответ на свой откровенно риторический вопрос. И тем не менее Максим отзывается на его слова. –Мне жаль. Мне правда жаль, Коля, ты этого абсолютно не заслуживаешь. Ты в своем уме, ты же знаешь это, помнишь, да? Ты адекватный, он пытается внушить тебе обратное, потому что это выгодно ему, ему выгодно, когда ты не вертишься под ногами и пляшешь полностью под его дудку. Но я.. Я не смогу тебе помочь, прости, я слишком жалок, я знаю, но он просто.. даже не подпустит меня больше к тебе, – Иртышский глубоко вздохнул и прерывисто выдохнул, сдержать слёзы ему так и не удалось. Он упал Коле на плечо, спрятав в нём своё лицо, искаженное в пугающей печали. Прямо сейчас он ненавидел себя, ненавидел Матвея, но как же чертовски сильно он любил Колю, каждый сантиметр его кожи, Максим, словно маленький, обиженный ребёнок, не собирался делиться любимой игрушкой, ведь видел в ней нечто большее, чем просто вещь для развлечения. –Ты не виноват. Я с самого начала знал, что это неизбежно, знал, что он не оставит это просто так. Ты прав, ему это выгодно, он наслаждается своей властью надо мной, а теперь ещё и над тобой. Но я обещаю тебе, Максим, нам не придется долго страдать. Каким бы влиятельным он ни был, у меня тоже есть свои точки давления. Ему больше не удастся запереть меня в сыром подвале в смирительной рубашке. Я обещаю, тебе, об-бещаю, Максим, – Сибиряков сложил руки в замок за спиной Иртышского, заключив его в подобие объятий, но чуть невольно не задушил его, пока озвучивал мысли о предстоящих событиях, благо хоть опомнился вовремя, ослабил хватку. А Максим продолжал молчать, похоже, его силы также иссякли. –Извини, но не беспокойся. Он не помешает нам больше. Я хочу быть только с тобой и я буду, это моя жизнь и мне решать, в какую сторону поворачивать, – Коля впервые почувствовал уверенность внутри себя, самую настоящую. Иртышский медленно растёкся в тёплых объятьях, залив водой с промокшей одежды всё вокруг, но он не ощущал холода от неё, пока Коля продолжал ласково перебирать его спутанные светлые кудри, второй рукой придерживая старшего за плечо. Да, они будут вместе. Им будет сложно, сложнее, чем когда-либо, но они сделают всё ради того, чтобы подобные моменты наедине друг с другом имели возможность быть бесконечными.