«How like Eve's apple doth thy beauty grow,
If thy sweet virtue answer not thy show!»
Уильям Шекспир. Сонет 93
Солнечные зайчики играют на натянутой ткани платья, Рене разглаживает атлас, пурпурное и чистое море. Она слушает как Филипп читает, его нежный шепот, неторопливый. Птичья трель за окнами звучит в унисон. Тихо. Филипп держит книгу перед глазами, он прищурился; красивый и кроткий, бледно-желтые волосы светятся на солнце, похожие на пух. У него слишком серьезный вид. Это забавно. Рене стучит пальцами по столику, она смотрит на него с улыбкой — глупой и маленькой, нелепый штришок на овальном лице. Филипп возбужден, его голова немного покачивается, губы двигаются четко, мягкие и аккуратные розовые линии; он будто бы не верит в то, что делает. Рене не может поймать его взгляд: не ласковый, он мечется туда-сюда, не яркий, не игривый; холодный и пасмурный взгляд. Солнце светит ей прямо в лицо, Рене касается своей щеки, жаркая, красная кожа. Она сейчас сгорит. Рене не скучно. Он рядом с ней, откровенный и стройный, его очаровательное тело, навощенное и хрупкое, он выглядит таким беззащитным. У Рене во рту горькое послевкусие — жалость. Она морщится. Иногда Филипп отрывает взгляд от книги, блестящие глаза направлены на нее; Рене сдерживает зев так, что из ее глаз текут слезы, у нее несмышленый вид. И это непривычно, испытывать на себе его взгляд, затравленный, виноватый, у нее потеют ладони. Когда Филипп закончит читать он спросит, посмеиваясь, понравилось ли ей. Рене обольстительно улыбнется, она заговорит вкрадчивым шепотом: это мило, он сердится, он смущается, она хочет его поцеловать. «Вы и вправду так думаете, мой принц?» Филипп слушает ее с интересом, он доволен собой. — Это очень дерзко! У Филиппа краснеют щеки, он расцветает, прекрасный и свободный; покажи мне насколько ты можешь быть дерзким. Рене протягивает ему руки, он прижимается к ней. — Моя умница, — Рене целует Филиппа в висок. Он ее в шею, обвивая руками талию, обнимает так крепко, что у Рене сводит челюсть. Замок. Ребра стиснуты, его длинные, приятные пальцы прощупывают ее позвонки, его теплые ладони, руки, искусные руки, играющиеся со шнуровкой корсета. Он говорит что-то неразборчиво, уткнувшись носом в ее макушку. Рене обводит покров его камзола, вышитый орнамент, его грудь и плечи. Она запускает руку за его спину, скользит вверх-вниз; Филипп порывисто дышит, его тело напряженно, натянуто как струна, твердое, привлекательное. Рене опускается ниже, она сжимает его ягодицы. Бордовая ткань кюлотов шелковая, мнется под ее ладонью. Филипп перехватывает ее руку. — Маленькая шалунья! — Он смеется, его смех беззаботный, заразителен. Рене кивает ему. Филипп целует ее в обе щеки, порывисто, они пылают; он бережно разворачивает ее, сажает на свои колени. Пахнет вязкостью, его духами, телом, остро-услащающе, воздух заряжен как перед дождем. Рене вдыхает его запах, пряный аромат мускуса. Она смотрит на свое отражение в глубине его глаз. Синих-синих глаз. Рене злится, когда у нее что-то не получается. «Вы сердитесь, Рене? Напрасно, очень даже напрасно. Вам некого винить в своей неудаче, кроме себя самой». Александр подбирает сочувствующий тон, он мягок, он ведет себя как отец, но это не утешает. Рене нечего сказать, она не оправдывается — он уже все знает, она облажалась. Внутри все зудит, горит от обиды и желания отомстить. Рене не хочет показывать ему своего волнения. Она бросает подушку в дверь, стоит Александру за ней исчезнуть. Разъяренная, пылкая, она топает ногами, он не смеет меня ругать! она никому ничего не должна; он называет ее «глупой», она набрала в рот воды, слюна пенистая и кислая, рвота подступает к небу. Рене подносит руку к лицу, дышит учащенно, чтобы не закричать кусает себя в предплечье. До боли, до четкого отпечатка зубов полукругом. Алые следы — розы. Слезы из глаз рванули ручьями, Рене ненавидит его, проклинает. Собственное дыхание обжигает, ей следовало быть аккуратней, он предупреждал, он говорил ей об этом. Тс! Рене прислушивается: какой-то шум в смежной комнате, это мелодия. Ее лицо расплывается в вялой улыбке, оно оттекает. Рене хихикает, губами водит по своей коже, влажная дорожка от локтя до большого пальца, саднит и жжет, склизкая кожа. Что это? что она чувствует, это приятно и странно. Щиплет. Рене не виновата, она устала играть по его правилам, она — не игрушка. Александр по-немногу сдает позиции, ты не властен надо мной, Рене колотит, что-то в ней треснуло; трещины расползаются по зеркалу. Филипп нежно касается ее ладони. Ей стыдно. — Mon ami, что с вами? Вы так бледны… Знакомый голос, сладкий и глубокий, Рене оборачивается. У Филиппа встревоженный вид, прекрасные, испуганные глаза антилопы. Она горячо целует его; жмурится, чтобы темнота превратилась в темно-синие краски, густые и вязкие, как чернила, как море. Чтобы не видеть дна, черное-черное море. Он пытается ее утешить, жалостливо и робко. Он пытается ее понять. Рене беспомощная, она готова разрыдаться, такая жалкая и маленькая. Поднимает глаза, смотрит в его перекошенное от судороги лицо. Жеманная поза. Уязвимая и слабая. Хрустальное изваяние, которое вот-вот расколется; в ее ладонь впиваются эти холодные и острые лезвия, он верит ей, он хочет ее. Рене боится его разочаровать. «Он разобьется, он этого не вынесет». Я в порядке. Филипп недоверчиво отпускает ее, нервная улыбка. Это пройдет. Веер падает на пол, струится водопад из слов и слез. — Со мной все хорошо. — Рене держит его руку в своей, их пальцы переплетены, утонченная бронзовая кожа, гладкая как раковина. — Увидела вас и мне сразу же стало лучше. — Вы, наверное, переутомились. Свет в его глазах мрачный и печальный, вуаль светлых ресниц. Рене невольно сжимается, она никогда не сможет ему признаться, быть откровенной, быть настоящей — это мираж, это несмешно. Скроенная для интриг, симпатичная куколка; швы распускаются, волосы вырываются из обруча, течет гной. Глухие стенания в ночи. Молчание Рене причиняет Филиппу боль. Она чувствует ее на себе, этот противный изъян, его тоску, его метания, тенью на своем лице. Он доверяет ей, его доверие так мало стоит. Он ничего не спрашивает, Рене любопытно: почему? потому что она сама просила его об этом? Филипп осторожен, его ожидание не так уж безобидно. Рене понимает насколько ее просьба незначительна. Она машет. Невидимая стена. Нет-нет, это не так. Рене слишком впечатлительна; это паранойя, кажется, что все видят ее насквозь, но этого просто не может быть! У нее больше нет никаких секретов. — Да, наверное, — Рене соглашается. Она вздыхает, в груди ревет. Садится на кровать, у нее желто-розовый цвет лица. Цвет лета, цвет огня. Душно. Филипп гораздо бледнее нее, она приглашает его присесть рядом. Красивый силуэт, его мягкие, субтильные черты, воспаряется над лбом. Рене дотрагивается до его щеки, бархатная кожа, губы распахнуты, мягкие лепестки, его преданный и искренний взгляд, Рене опускает голову. Филипп смотрит на отпечаток укуса на ее предплечье. Рене тянет его к себе, на себя, подхватывает губами его приоткрытые влажные губы, впивается в них с жадностью: вкус вина, солено-терпкий вкус. Незабываемый танец, звезды, опьяняющие, шипящие в ушах. Быть в его объятиях, мой милый принц, он любит ее — заполни меня своей любовью, своей жалостью, заполни до кроев. Рене пылает, скользкая и податливая, она тает от его объятий, движения его рук манящие, грациозные, сокращается все внутри, сердце бешено стучит; спаси меня! Кончики его пальцев такие холодные, оставляют крохотные следы на ее груди, мягко и легко, как капли дождя, на коже. Пока он здесь я в опасности. Рене теряет почву из-под ног, она тонет. Она хмурит брови. Александр идет за ней по пятам, он выглядит рассерженным, пытается начать разговор. Неловко. Рене не хочет его слушать. Когда он говорит с ней у нее подкашиваются ноги, в горле пересыхает; гнет, холодная и сизая сталь сковывает. Александр перечисляет ее достижения с упреком, с иронией, это бестактно; он напоминает ей о прошлом, он никогда не выражается прямо. Он считает Рене неблагодарной. «Но за что я должна быть ему благодарна?» — Прошу вас, у меня очень много дел, — Рене удаляется. Она не хочет видеть его лица. Он пожимает плечами. — Неужели, Рене? Легкие рвутся, с ее губ стекает желчь. Он начинает ей надоедать. — Вот оно что. Вы изменились. — Не я, а только мое положение, месье Бонтан! — Рене отводит взгляд. Что он может обо мне знать? Она заслужила этого признания, этой любви, она может собой гордиться. Рене смотрит на свои руки, украдкой и с опаской, белые нежные руки, сколько грязной работы им пришлось сделать, чтобы достичь желаемого? Рене зло усмехается. Они — не ее. — Значит, ваше новое положение изменило вас. Рене вспыхнула. Это не правда, это несправедливо: она подходит к Александру, становится к нему вплотную, ее ноздри яростно вздымаются, глаза сверкают. Он улыбается, эта мерзкая улыбка прямо перед ней, Рене хочет стереть ее, сорвать с его лица. Она ели сдерживается, все ее тело дрожит от гнева. — До завтра. — Она удаляется вглубь тенистых коридоров. Ей тяжело. Она чувствует как его взгляд царапает ей спину. Лезвие ножа, он ее пырнет, глаза хищника. Не спеши, она идет плавно, шаг за шагом по мозаичному паркету. Рене одолевают сомнения, трель цикад в саду, с балкона течёт сладкий запах гортензий. Рене читает почту. Вежливые каракули, ребристые, причудливые буквы. Она ничего не разбирает. Огонь свечи бросает изогнутые тени на бумаги, за ставнями окон жалобно воет ветер — это страх. Вдруг все внезапно обрушится? что если у нее ничего не останется? Леденящая пустота и одиночество, кольцо холодных глаз окружит ее, размозжит как гигантские жернова крохотное зернышко. Это ад. Бедняжка Рене, тошнотворно-смиренная, глупая овечка, такая же зашоренная, как и ее отец, она боится остаться ни с чем. Боится проиграть. Ставки слишком велики. Рене накрывает свечу рукой. Куда подевался этот страх? Александр прав и деньги ее испортили, дрянь, она — паскуда; но ведь это изначально была корыстная игра, и она вошла в нее нечестно. С его помощью. Рене врала и притворялась, она танцевала и цветы зла вросли в ее сердце, эти ядовитые цветы; она ничего не гнушалась, стяжала как есть собственное благо, черное как копоть, грязные чужие руки. Беспощадная Рене, опасная, Рене — трусиха, которая может упасть в любую минуту. Вниз, туда, где ее никто не найдет. Рене не плохая. Она пишет отцу. Она любит отца, хоть и не может больше его навещать. Стены родного дома напоминает ей о матери, всюду ее запах, ее голос, ее все. Его отчаяние, его лицо великомученика; он молится перед образами. Рене ищет Филиппа, она любит его, такой милый и нежный, он дорожит ею. Его звонкий смех, мальчишеский и задорный; его капризы, его чувственность, острый ум, изящество, мой чудесный, прекрасный Филипп! Как ты страдал! Рене смотрит на догорающий фитиль. Лицо Филиппа растворяется в темноте. Легкий ветерок, обдувающий ее пахнущий затылок, уютные огни, люстры, каскады украшений, салоны, музыка и пышные кружева. Рене так мало думала о чувствах; они были внутри, там, происходили, сокращались, о них не надо было думать. Ей было хорошо и, казалось, чего еще можно желать, зачем? Рене не знала, что ее привязанность к Филиппу так быстро разрастется, пустит корни, завяжется в тугой узел. Эти отношения не входили в ее планы. Их глупая тоска и трепет, болью отзывающийся в сердце; она принимает его, таким какой он есть, без фальши, без лести. Это настораживает. Рене боится угодить в ловушку. Она боится боли — она обожглась. Рене сонно прикрывает веки, по ее щекам катятся слезы: незащищенная, нерешительная. Рене с растрепанными волосами, уголки губ опущены, ранимая Рене, ее непослушное тело, миндальное тесто в воске ночи, в масленном свете свечей. Зудит под кожей, когтями бы полоснуть, разрезать. Гадкое чувство. Рене ненавидит когда Филипп обижен на нее. Невинно-наглыми глазами он разглядывает ее через сонмы балюстрад. Он почти не говорит с ней, много пьет, танцует. Он бледен как смерть, он развлекается с ними, женщины и мужчины трогают его, обожают, ждут, они просят его; он чувствует себя ограбленным и разбитым, ему больно, кажется, будто бы сердце лопнуло. Интриганка Рене, Рене, которая больше его не любит; Рене, которая скучает, Рене, которая заигралась. — Добрый день, мадемуазель де Ноай! Чудесно выглядите, — Он подносит ее руку ко рту, взвешивает в ладони прежде чем поцеловать, — Прекрасный, самый очаровательный цветок Версаля. — О, вы мне льстите. Рене целует шевалье Филиппа в губы, жесткие и страстные, на них отпечаток помады. Глубоко, просовывая язык меж ряда стиснутых зубов, «этот вкус принадлежит ему», он целовал их, они целовали его, горячо, часто, до изнеможения; стереть, забрать все его прикосновения, высосать все до последней капли. Рене завидует шевалье. Детские игры. Рене нервничает, у нее крутит живот, им смешно, она хочет казаться непринужденной. От напряжения кровь идет из носа, она вытирает алую струю платком, мажет, «ничего-ничего», она улыбается розовато-белым, блеклый жемчуг, я здорова. Она держит его голову, — он как на ладони, Рене не приближается. Она бесшумно наблюдает. Объятия, улыбки, взмахи рук, их склоки; его ранимые смешки, прикосновения, распущенные, милые; Рене ревнует, ее тошнит; она вся пунцовая, широкие рты, такая довольная и бессовестная, хорошенький юноша касается его плоти, цветущей женственной плоти; это кровоточащая рана, Рене рвет. Когда он оглядывается, ищет ее, поникшие и впалые узоры, светлая горечь, израненный принц. Он сдержанно касается ее локтя, «это ничего не значит», не нарочно, Рене берет его под руку, уводит за собой. В тени. Массивная арка, разросшийся плющ, цветы, большие и сочные бутоны. Рене толкает его к каменной стене. Резко и грубо, его кости трещат, уветливые, ломкие косточки; он скулит. О, как трогательно! Привлекательная, наивная жалость. Ее дыхание щекочет ему шею, Филипп касается ее лица: — Моя маленькая развратница. Рене приоткрывает рот, прелестный плоский ротик. Он облизывает ее губы; мокрые, взопрело, вырывается тихий стон, мятая одежда, складки перебираются, его рука скользнула по ее бедру. Она накрыла его тело своим, она держит его за талию, крепко, иди за мной, ее колено проходит меж его ног, упирается в стену. Она выгибается, извивается, ее бледная лебединая шея, горячий язык, он лижет ее лицо, ключицы, груди; Рене течет, ее руки дрожат, ещё чуть-чуть. Она хрипит, движения монотонные, спазматические, все покачивается; камни мокрые, осклизлые, его губы пульсирующие, увлеченные, терзают ее, ползут по коже. Пот течет со лба, Рене задыхается, она сходит с ума. — П-прошу… — она ноет, умоляет его, она целует ему руки, одежду, упоительный аромат; темно, ее тело, ненасытное, вспотевшее, она сжимает его; контуры его фигуры так близко, упругие, возбуждённые приникают к ее промежности. «Я люблю вас», «я больше не могу», шаги за углом, Филипп смеется, «Рене, вы щекочете меня!», его светлые локоны проходят через ее пальцы; «как я скучал по вам», «вы больше не злитесь на меня, мой принц?» Филипп застыл, он смотрит ей в глаза. — Мне не нравится то, чем вы занимаетесь, Рене. — Я понимаю... Ей жаль, он не должен ничего знать, не надо, грязные руки, руки в перчатках ласкают его; обещания, Рене врет, она не хотела врать, она говорит ему, что этого не повториться; его доверие, его слова, добрый и покладистый характер, он влюблён в нее, Рене становится совестно. Филипп запускает руку под ее платье; покровы одежды взметаются в воздух словно крылья. Ах, какая звездная ночь! Рене запрокидывает голову назад, она верит; верит в то, что его любовь — ее самая большая драгоценность. Рене в лабиринте; двери, выходы, окна; люди и их странные разговоры, — неизвестность. В паутине зависимостей и разврата, их власть — черный шар, перекатывается из рук в руки, загадочный обелиск, Рене не хочет покидать двор. Она выполняет поручения Александра, маленькая пташка порхает по дворцу: коридоры, тайные ходы, из рога изобилия сыпется крупной кладкой добро и зло, у нее острое жало, Рене запуталась, «что я делаю»? Упала. Филипп делает какие-то заметки, его губ касается кончик пера, он мечтает, он счастлив. Зеленые окна, свет в его спальне тяготящийся, дымный. Рене задумчиво водит по горлышку бутылки, «делаю, я, что»? Вино не выпито до дна. Сердце звучит под музыку фортепиано, конфетный запах затягивается; неторопливый шелест листов, чернила на бумаге, Филипп симпатичный.Что ж, буду жить, приемля как условье,
Что ты верна. Хоть стала ты иной,
Но тень любви нам кажется любовью.
Кривой, шероховатый шрифт, стихи между строк; мигая, пропадают в пучине слов, Рене не понимает.Твой взор не говорит о перемене.
Он не таит ни скуки, ни вражды…
Рене никогда не жалела о содеянном, потому что бедность — все-таки порок. Не нужно стесняться подлости, не нужно останавливаться. Рене не стоило быть здесь, с ним. Предосудительный взгляд, тяжелое лицо с глубокими скулами, Александр, она красивая кукла, его собственность, так просто, «это для вашего же блага»; зачем тогда Рене сопротивляется?Но, видно, так угодно высшим силам:
Пусть лгут твои прекрасные уста,
Но в этом взоре, ласковом и милом,
По-прежнему сияет чистота.
Падение. Каково это? Мяклое, утекающее мгновение; над головой Филиппа ореол темно-зеленого цвета, он смущается, когда поднимает глаза — она смотрит на него. Открытое вино, тепло его тела, чистота; не надо. У Рене слезятся глаза. — Простите, mon ami, — Филипп оставляет перо, он складывает свои записи в стопку; размашистые линии, неуклюжие, на его столе ужасный беспорядок. — Я заставил вас скучать. — Нет-нет, — Рене трясет головой, — что вы, вовсе нет. Он идет навстречу. Тесно, почему так тесно? Он улыбается ей, только ей, глаза, которые горят для нее, чарующий, нежный блеск. Филипп оторопел, немного оступился, Рене стремительно приблизилась к нему, вцепилась ногтями в воротник, сильно, крепко, будто бы он сейчас уйдет, будто бы исчезнет. Филипп обнимает ее. Рене размякла в его руках. Такой хрупкий и чувствительный, наивная дурочка, «он ведь этого не вынесет», но он так ласков с ней, так обходителен. Рене верит Филиппу. Рене не хочет уходить. Она хочет любить его, любить без опаски, несмотря ни на что; без лжи, долго-долго, ждать в бесконечном поцелуе, не прося ничего взамен. Оставить все как есть. Растворится в нем. Рене закрывает глаза, она гладит его по волосам. Она сдается.