Оборотень

Ируке часто снился один и тот же кошмар. Его снова держал под собой оборотень. Нестерпимо пахнущий псиной, серый, всклоченный, злой. После того, как Коноха стала отступать, оставляя позади себя руины, почти не считая потери в этой чудовищной мировой войне, Ирука забыл, что такое спокойно спать. Их группа уводила детей и стариков с места атак массированных техник. Его маленький, когда-то совсем не смышленый, ученик дрался на передовой, силой своих техник удерживая противника. Хотя Ирука думал про себя, что силой своего сердца. Еще такого молодого и наивного. Для него его деревня была всем. Возможно, именно это сохранило ему жизнь. А не то, что он был сыном Четвертого Хокаге. Дайме до сих пор не принимали его, но уже ничего сделать не могли. Его учителями были один из трех прославленных саннинов Джирайя-сама и Шаринган Какаши. Легенды в мире шиноби. А с легендами спорят только после смерти. Копия же был еще жив. В тот вечер Ирука об этом пожалел. Была «вечеринка», как называли ее дзенины. И когда она шла после недель непрекращающихся убийств, у ее участников отключались не только внутренние блоки, страхи и боль, у них уходил на задний план самоконтроль и человечность. Коноха отходила с рубежей, оставляя селение. Гражданские шли потоком вглубь страны, окруженные тонкой сеткой патрульных АНБУ. Надо сказать, Ирука уважал эти маски. Их изнурительное дежурство началось почти два месяца назад. Измотанные бойцы никогда не бросали свой пост по периметру идущей колонны. Люди шли медленно, было много раненых. Но на гражданских не жаловались — не принято, старались поставлять продовольствие и медицинскую помощь, помогать. Шиноби для них сейчас были спасением, безупречные солдаты на страже родной деревни. Им уважительно кланялись и помнили по позывным. Однако в лагере самих шиноби, живущих в палатках возле живой колонны, все было совсем не так. Это был другой мир. Здесь выживали, теряли себя, умирали и забывали о потерях, чтобы идти дальше. Людей не хватало. Все силы были отправлены к местам боев. Защищать гражданских от мародеров, беглых, диверсантов приходилось кучке измотанных шиноби и безучастному отряду АНБУ. Чуунины следили за поставками продовольствия, воды, лекарств, дзенины охраняли подводы, путь следования, были в дозоре. Гражданские, идущие в центре колонны, порой даже не знали, сколько атак, подрывов устраняли их проводники за ночь. Дисциплина держалась благодаря навыкам и страху. Дети слишком устали, а взрослые боялись, это ощущалось как нечто липкое в воздухе, что-то, что было постоянно. Вместе с промозглым холодом поздней осени, проливными дождями, разбитыми дорогами. Обозы часто ломались, люди болели, костры по-прежнему жгли только поздно вечером строго для ужина. Дорога превратилась в бесконечный адский переход, а группа людей в длинную замерзающую гусеницу, от которой рвали куски учуявшие кровь хищники. В преступном мире война была наживой, легкими деньгами, людьми, которых можно угнать, как стадо и продать на опыты, пытки, органы. Любой прохожий был вероятной угрозой. АНБУ убивали не задумываясь, вычищая весь тракт, зачастую уничтожая случайных путников, отказавшихся сдать оружие или выказавших сопротивление при обыске. Ирука знал об этом. Он видел обезображенные тела в канавах, не присыпанные, не похороненные, просто сваленные с дороги, чтобы колонна могла идти дальше. Все знали. Но молчали. Потому что у каждого были родственники и дети в сердце людского потока, и страх, что рванет случайно брошенная печать или техника. Это все должно было иметь выход: постоянное напряжение, бессонница, усталость. Ирука видел, как растет агрессия между самими АНБУ, между старшим составом, который принимал сложные решения и практически жил на препаратах, потому что некогда было нормально есть и спать. Добредая в свои холодные палатки, дзенины спали по два часа, чтобы затем выйти в патруль. Их в группе было всего двенадцать. И шестеро из них носили маску АНБУ. Охраняли они колонну из тысячи шестиста трех человек. Это требовало практически постоянного движения — с головы до хвоста колонны, на разведку вперед пути следования, для предотвращения внезапных атак — позади. Словно жалящие опасные осы, забрызганные грязью с головы до ног, злые, голодные и уставшие они выводили людей к тылу армии. Одним из таких носивших маску был Копирующий — Шаринган Какаши. Ирука видел, как он выносил детей из горящего дома в Конохе, когда они отходили, видел, как этот человек один остановил отряд противника, используя одну из чудовищных техник своего алого глаза, но также он знал и другую сторону этой маски. Копия, как и все АНБУ, был оборотнем. Не в смысле, что у него отрастали хвост и уши, нет. Но он был зверем, чудовищем, которое было создано для войны и выросло на войне. Это никогда не касалось гражданских, строящих ему глазки, обожающих истории о бравых подвигах и мечтающих увидеть, что у него под маской. Это касалось узкого круга избранных, тех, перед которыми Какаши свою маску снимал. Не ту, что скрывала лицо, а ту, на которой скалилась песья морда. Вечеринку Ирука помнил, хотя старался забыть. Он был на полевой кухне, когда пришел приказ явиться в дзенинскую палатку. Сегодня кого-то убили. Кого-то из этих измазанных кровью и грязью масок. И там пили. Мешали препараты и снова пили. Быстро, на ходу. Чтобы через два часа снова встать в дозор. Трахали там тоже быстро. Не церемонясь, не спрашивая. Чуунины проходили это все, но никто не заикался о жалобе в Штаб командования. Не до жалоб было сейчас, когда Коноха проигрывала в войне, и люди умирали тысячами. Не до маленьких чуунинских задниц. Это было пошло, жестоко, не правильно. Но был внутренний распорядок — сохранение боевой единицы любой ценой. Элитные солдаты имели преимущества, и имели этими преимуществами весь нижестоящий состав. Однако, не трогая генинов, как детей. В итоге, доставалось чуунинам. Их было больше в отряде, порядка тридцати человек. Но они не спорили со старшими. Кто-то пытался, его просто пустили по кругу. Говорили, он потом повесился где-то. Никто не помнил где и что было дальше. Колонна шла дальше, грузно оседая в липкую холодную грязь. В тот вечер его выбрал Хатаке. Облокотил о деревянный ящик и оттрахал. Жестко, без слов и эмоций. Из-под маски несло саке, Копия не раздевался, только расстегнул ширинку. Даже псиную маску не сдвинул. После предложил саке и, на молчаливый отказ, пожал плечами. Вложив в обвес пару взрывных печатей, Какаши снова вызвал призыв и ушел с собаками следить за периметром. На чуунина он не оглянулся. Ирука вышел из палатки на подкашивающихся ногах, заляпанный кровью, грязью, одуревший от едкого запаха взрывных печатей, наркотиков, которые ему кто-то услужливо дал под язык, и ощущения нереальности происходящего. Все было примитивно, просто, грязно. Ныла задница, но мыться не хотелось, было слишком холодно. Волосы давно спутались, Ирука собирал их в хвост, хотя думал, что вскоре придется обрезать, если не обрить. Руки немели, пальцы были синими. На жилете, сзади, отпечаталась грязь с формы Копирующего и, его или чужая, кровь. Умино долго рвало у канавы, отливающий рядом АНБУ на него даже не посмотрел. С тех пор иногда возникали эти пугающие сны. Про громадного пса, который трахал его, подминая под себя, часто до крови, иногда до смерти. Убивая, перегрызая горло, не давая вздохнуть и закричать. Просыпался Ирука в холодном поту, кутался в спальнике и лежал с открытыми глазами всю ночь. Он ненавидел Какаши за то, что тот научил его бояться своих. Это были законы войны, о которых не говорили в Академии. Никогда. Не осталось сил плакать, жалеть себя или думать о мести. Ирука слишком устал. Но были другие, те, кто приходил в ту палатку чаще, и даже те, кому приходилось бывать там через день. Они люто ненавидели эти маски, вынужденные вежливо кланяться и выполнять приказы. Ируку, правда, больше не выбирали. Он фактически был единственным, кто больше таких приказов не получал. Говорили это Копия. Копия его выбрал и оставил для себя после войны. Умино мечтал, чтобы он до ее конца не дожил. Мечтал ровно до тех пор, пока снова не видел бредущего с дозора дзенина, едва передвигающего ноги после постоянного теневого шага, с громадных дистанций, которые приходилось сканировать в патруле. Дзенины со своей задачей справлялись, как и их старший, однако, то ли действительно кого-то припекло то, что творилось ночами в командной палатке, то ли это была личная месть, но кто-то отправил рапорт в Штаб с описанием творившихся беспорядков. Главным фигурантом жалобы был Хатаке Какаши, дзенины озверели в тот день, но автора «доноса» так и не нашли. Многих избили, кого-то даже пытали, чуунины забились ближе к гражданским, надеясь, что при них АНБУ будут держать себя в руках. Это мало помогало. Искали, но не нашли. Сказать, что Хокаге разозлилась, значило ничего не сказать. Для нее поражение в войне было равносильно смерти. И она не рассматривала ни тот, ни другой варианты. А когда пришли такие вести из тыла — это показалось ей предательством. Да, она знала, что ее элитные дзенины все немного не от мира сего, и на многое закрывала глаза, но, в состоянии войны, трибунал не теряет времени на суд и разбирательства. Преступления, в военное время приравнивающиеся к измене, караются смертью. Но Какаши спасло от этого его легендарное прошлое. Шаринган Какаши не мог быть убит на войне своими же. Назначили расследование, а его отправили под временный арест. Это значило, что на дежурства он выходил, но находясь в лагере, был обязан проводить время в тюремном блоке — созданном техникой из дерева. Временная постройка которую едва смогли сделать потому что Тензо до последнего тянул, пока не получил одобрительный кивок своего сэмпая. Таким образом, АНБУ лишились своего командира. «Вечеринки» как ни странно прекратились. Просто потому что теперь все свободное время искали того кто написал этот рапорт. Ирука часто просыпался от ночных проверок. На него зыркали голодными пустыми глазами мертвецки бледные маски и уходили не трогая. По-прежнему не трогая. Будто Копия еще имел право отдавать им приказы. Иногда Умино, как дежурный по кухне относил еду в камеру допроса. Данзо проверял ее лично, часто практически полностью съедая. Ирука молчал, опасаясь даже смотреть на опасного и жутковатого типа, который занял место Какаши во главе отряда. Однако, Данзо не грубил чуунину, намекая, что ему нужны показания свидетелей. Записка немного стоила без человека. А дзенины явно были готовы убрать любого, кто подтвердит ее правильность. Так что Данзо обещал безопасность и премию «за честность». Но Умино делал вид, что слишком боится. Он вообще освоился с ролью апатичного замученного учителя, она позволяла больше видеть и слышать. В тот вечер, когда он вошел в камеру Хатаке, Данзо только ушел. Дзенин стоял на коленях, руки были сведены назад и связаны в запястьях и локтях. И, в таком положении, подтянуты веревкой наверх, заставляя арестованного, фактически, склонить голову до земли. Якобы опасались его шарингана. Жилета не было, оружие было свалено в углу. Утром дзенин должен был выйти в патруль. Это было сродни издевательству «Мы тебе не доверяем, но дозоры это не отменяет». Отряду был нужен шиноби, владеющий тысячью дзюцу. Ирука спрашивал себя, насколько нужны этому шиноби те люди в колонне, насколько его хватит вот так. Его не били, не пытали, но, простояв ночь на коленях в сырой земле, шиноби поднимался все тяжелее. Полуголодный, тративший чакру быстрее, чем она восполнялась, дзенин выглядел измотанным и больным. Он повернул голову, изучая заляпанную грязью обувь Ируки, и спросил: — Мясо есть? Голос был абсолютно спокойным, глухим, Какаши даже сейчас оставался собой. Опасным, непонятным, несломленным. Умино вежливо кивнул: — Да, Хатаке-сан. — Открой. Ирука послушался и открыл железную банку с холодным мясом, покрытым беловатым жиром. Разогреть получалось редко, после всех дел в колонне, у чуунина не хватало времени. Но сейчас ему было немного стыдно за это. Все-таки этот дзенин, своей шкурой днем, защищал его, ирукиных, учеников. — Простите, Хатаке-сан. Сегодня не хватило сухих дров, а чакру тратить запретили. — Чей запрет? — хрипло спросил дзенин. — Данзо-сана. — Бойцам нужна горячая еда, — пробормотал Какаши и мотнул головой в сторону обмундирования. — Достань мой свиток призыва. — Но… — Немедленно, — отчеканил Хатаке. Тон не принимал возражений, и Ирука поневоле выполнил приказ. Псы наполнили камеру. В нос Умино ударил стойкий запах псины. Собаки выглядели такими же уставшими, как их хозяин. Его кошмар, такой затертый и забытый днем, вывернулся из захвата обычного психологического блока, и Ирука попятился, прижался спиной к стене, силясь вздохнуть. Нин-доги нервно рычали, поглядывая на мясо у него в руках. Чуунин зажмурился и застыл, не в силах разжать руку и заставить себя сделать хоть что-то, чтобы сбросить оцепенение. Выручил его Паккун. Поглядев на молчащего хозяина, который, кажется, догадался о причинах поведения учителя, и на самого сенсея, такого жалкого с этой одной банкой тушенки в руках, пес важно чихнул и протопал к Ируке. — Мясо опусти. Я сказал, мясо опусти. Вот так. А теперь, иди отсюда на воздух. На негнущихся ногах выходя из камеры, Умино услышал: — Спасибо, Ирука-сенсей. Уже выйдя на воздух, Ирука смог вздохнуть, поглядел на серое тяжело нависающее небо и понял, что половину своего пайка Копия отдает собакам. — Он так загнется, — пронеслась мысль, и исчезла, понукаемая тяжелыми буднями и бесконечной, физически изнуряющей, работой. Но утром Какаши снова ушел со своим отрядом, и Ирука слышал, как впереди тяжело ухнул катон. Значит, там снова убивали. Однако Данзо своих мыслей не оставил. Ему нужны были свидетели, и он подначивал чуунинов отомстить. Чтобы вывести Хатаке из себя, заставить использовать шаринган, доказать, что он не устойчивый психопат, способный убить своих. К этому блюду отлично шли алкоголь и наркотики. К Ируке в палатку ночью как-то попросились, сбивчивым шепотом спрашивая, идет ли он «туда». Сонный Умино помотал головой и снова провалился досматривать черное полотно без сновидений. Кошмары, как ни странно, отпустили после того инцидента. И запах псины страхов больше не будил. Наутро он понял, что имели в виду, говоря «туда». Маскируя чакру, несколько чуунинов, с молчаливого согласия Данзо, прошли в камеру. Они накинули Копии мешок на голову и, видимо, били. Умино посмотрел на часы, обычно до завтрака заканчивалось действие блокирующего чакру дзюцу, и Какаши освобождался от веревок, но сейчас он также оставался связанным и не пытался встать. — Хатаке-сан… — Ирука не решался прикоснуться к лохматой голове, поэтому ограничился медицинским жестом, проверил пульс. — Развяжите, — внезапно выдохнул Копия, тяжело судорожно выдыхая. Когда Умино разрезал веревки, Какаши мешком повалился на бок. Ноги его не держали, руки слишком затекли. Ирука всегда заставал дзенина за разминкой, и не видел того, как он выглядел до нее. Оказалось, встать самостоятельно Копия уже не мог. Чакры у него не было. Ощупывая бок, руку, предплечье Хатаке молчал. Руки его плохо слушались, Ирука видел их мелкую дрожь, однако Какаши ни о чем не спрашивал. И чуунин, поймав его холодный взгляд, понял — он знает, кто это был. Видимо на это и был расчет Данзо. — Есть вода? Стакан удержать не получалось, и Ирука поил его с рук. Данзо предусмотрел вроде бы все, желание отомстить у чуунинов, беспомощность Какаши, бессмысленность маскировки, дальнейшую месть дзенина. Но, даже если дзенин догадается, и не будет мстить, то в таком состоянии его просто убьют в дозоре. Не сегодня, так завтра. Закрывать его камеру или сообщать его друзьям о ситуации, Данзо явно не собирался. Умино понимал это, потому что уже освоился быть серой тенью себя прежнего, а еще, потому что его показатели по спец подготовке диверсий и шпионажа были лучшими в группе. — Разрешите, я помогу вам? Получать Данзо вместо Какаши, была совсем плохая идея, тот не заботился о выживании группы, поэтому Ирука рискнул. — Нужен массаж, у меня чакра в порядке. Вам выходить в патруль через час, Хатаке-сан, вы не встанете за это время. Какаши хмуро посмотрел на него и кивнул. Он казался нелюдимым и отстраненным, в конце концов, спросил: — Ты знал? — Нет, — честно ответил Ирука. Дзенин посмотрел на него внимательно и кивнул. — Хорошо. Водолазку они снимали вдвоем, плечи у Копии явно были травмированы. Осторожно пропуская чакру к ладоням, Ирука сам встал на колени, чтобы помассировать затекшие плечи и спину в кровоподтеках. Под его руками Какаши повел плечом, пытаясь расслабить мышцы. Болезненно поморщившись, дзенин снова ощупал бок. — Мне нужен медицинский свиток. — Все поставки под личным контролем Данзо-сана, — тихо заметил Ирука. Какаши глянул через плечо, поймал его настороженный взгляд, а затем посмотрел на пальцы в царапинах на своем плече. Они выглядели лучше, чем его собственные, сбитые в костяшках, ободранные, совсем холодные. Ощущая тепло чужих ладоней, Хатаке понял, как на самом деле замерз. Ласково сощурив глаз в улыбке, он буднично улыбнулся: — Но вы же окажите мне услугу, Ирука-сенсей? И так много в этом было от того Хатаке Какаши, которого знали в Конохе, что на сердце Ируки невольно потеплело. — Я постараюсь, — строго отрезал Умино, и Какаши удовлетворенно кивнул. После массажа дзенин осторожно потянулся, далеко не такой гибкий, как раньше, проверил, как сгибаются руки, повел кистями, не замечая, что на запястьях содрана кожа от веревок, и принялся, есть, сев прямо на пол, подогнув ноги под себя. Явно голодный, торопливо проглатывая уже остывшую еду, не поднимая головы от консервы. Не наелся, облизнулся и оглянулся на застывшего чуунина в углу, который во все глаза смотрел на шиноби, который в первый раз перед ним снял маску. Какаши усмехнулся, пожал плечами, мол, что такого, и стал одеваться. — Как вы пронесли еду, Ирука-сенсей? — он вернулся к традиционному обращению то ли стараясь проявить вежливость к своему неожиданному союзнику, то ли следуя старым привычкам. Умино сделал вид, что не понял. Какаши постоял с минуту рядом, уже одетый в боевую форму АНБУ, поглядел на него, склонив голову на бок, как большой умный пес и вышел. Ирука, сегодня, действительно нарушил внутренний регламент, он принес два пайка. Один унес Данзо, якобы дегустировать, подследственному он ничего не передавал, как обычно. Второй Умино пронес под максирующим дзюцу. Хатаке понял это, сказался опыт. Оставалось надеяться, что Данзо не так сильно присматривался к чумазому скромному учителю, который вежливо ему кланялся и не перечил. Какаши пошел прямо к чуунинским палаткам, нашел вчерашних ребят и… Ирука шел следом, едва поспевая, опасался гнева дзенина, тот слыл человеком с непростым характером. Он видел, как Копия вежливо здоровался с пятью смертельно побледневшими чуунинами. Здоровался громко и отчетливо, командный голос вызывал желание вытянуться по струнке. Возникший рядом, АНБУ с сембоном невыразительно изучал этих пятерых. АНБУ ничего не сделали чуунинам, ничего больше не сказали, но Ирука понял, что Какаши предупреждал. Надо ли говорить, что желающих еще раз наведаться к нему в камеру больше не нашлось. Данзо злился. Умино молчал. Хатаке не собирался разносить пол-лагеря своим чидори за пару синяков. Может быть, в другое время и в другом месте. Но сейчас все, что ему было нужно, это дотянуть до соединения с основной Армией. Хокаге могла вытащить его из лап Данзо. Он знал ее силу и слабости. Она могла его простить, нужны были только показания свидетеля. Нет, его не было в дзенинской палатке той ночью, когда по отношению к пропавшему чуунину были применены действия насильственного характера. Нет, он не виновен и не при чем. Да, он был со мной всю ночь. Примерно это должен был сказать свидетель. Но это не должен был быть человек из его отряда. Скажут, подчинялся приказам старшего. Хатаке сидел на дереве, сканируя дорогу и меланхолично перебирая в памяти всех знакомых, готовых под присягой рискнуть и солгать. Он ведь был в той палатке. Был. Только ничего не помнил. Кроме растрепанного хвостика… На следующее утро чуунин принес медицинский свиток. Какаши всегда знал, что штабные могут достать все, что угодно. Ирука растирал ему плечи снова, на этот раз дзенин его сам попросил: — Нэ… Ирука-сенсей, пожалуйста? Умино сдался, еще вероятно потому, что после вчерашнего дня без медицинского свитка, бок дзенина заливала багряно-черная полоса. Как он отходил дозор с переломом, оставалось загадкой. Ирука понял, что все те не реальные показатели, которые требуются для вступления в отряд АНБУ, оправданы. По сути, эти двенадцать человек заменяли маленькую армию. Чуунин вздохнул. Их миры были такими разными и вращались так далеко, что, вероятно, если бы не та вечеринка, Хатаке Какаши никогда бы не подпустил его так близко. — Сегодня пребывает Хокаге. — Знаю, — кивнул дзенин. Ирука закончил массаж и не стал смотреть, как Копия одевается. Отошел, выглянул в коридор. С некоторых пор, у входа постоянно маячил АНБУ с сембоном. Вероятно, для встреч с нежелательными гостями. Но его помощь не требовалась. Переходить Копирующему дорогу дважды не рисковал никто. — Я хотел извиниться, Ирука-сенсей. Умино не слышал в голосе раскаяния, он знал, что обычно после этой дежурной фразы следует еще одна дежурная просьба. Так было всегда. Поэтому чуунин повернулся, посмотрел на абсолютно закрытого дзенина, старающегося казаться дружелюбным, и сказал: — Мне передали суть вашей просьбы, Хатаке-сан. Ирука умолчал о том, что дзенины приперли его к стенке и провели инструктаж о том, что нужно сказать Тцунаде-саме. Какаши слушал этот нервный тон с прохладными интонациями, совсем не похожий на вчерашний и молчал. Он выживал иногда только потому, что хорошо разбирался в людях. Поэтому он предугадал ответ, который оформлялся в категоричное «нет». — Я хотел сказать, — перебил его Какаши, — что вы не обязаны исполнять мою просьбу, Ирука-сенсей. Просто примите мои извинения, — он улыбнулся тепло видимым глазом, — пока я жив. И отвернулся, подбирая обмотки и кунаи. Спокойный, уверенный в себе, не спешный Шаринган Какаши поставил на это решение свою жизнь. Его должны были судить сегодня вечером. Утром казнить, если не найдутся доказательства его невиновности. Ирука тяжело посмотрел в упрямый затылок. Как он мог думать, что в этом шиноби осталось хоть немного человечности, Какаши им явно манипулировал. Еще бы сказал — «передавайте привет Наруто». Гребаный гений. Умино молча вышел. Полный мстительной надежды, что хотя бы его молчание заставит дзенина помучиться. Тот не раскаивался, не сожалел. Но, пожалуй, был прав в одном. Его жизнь стоила дороже одного траха. И одного чуунина. Ирука знал это. Также, как и сам Какаши. Вечером он дал показания. Бдительный взгляд Тцунаде уловил нервно закушенную губу и откровенно злой взгляд чуунина. Но она сделала вид, что поверила. Шаринган Какаши ей был нужен в строю. Но Хатаке явно заносило, и она решила, что урок гению тоже не повредит. Вечером Хокаге вызвала своего лучшего АНБУ. — Миссии будешь получать во временном Штабе, Какаши. Сдавать отчеты Ируке-сенсею. Посмотрев на ласковое лицо Шизуне, подозрительную улыбку Тцунаде, дзенин вздохнул. Обычно, привилегированный гений отчитывался лично перед Каге, устно, без свидетелей. Что ж, теперь его ждали очереди, злые, носящиеся туда-сюда, штабные, а главное то, что он очень не любил. Рукоблудие. Как иначе назвать это извращение — «описать ход миссии в трех экземплярах»? Да там только на пять страниц, как дошел в страну Волн, выйдет. Какаши еще раз тяжело вздохнул. Но Тцунаде и глазом не моргнула. — Свободен! Вечером в Штабе был небольшой праздник. По случаю соединения с пришедшей группой. Ирука организовывал угощение. Удалось помыться, выстирать форму. Страстный любитель порядка и чистоты Умино уже просто от этого улыбался. Входящим надлежало вытирать ноги у входа. О чем свидетельствовал надпись. Об нее спотыкались чаще, чем о порог. Большая светлая комната, отстроенная Ямато, радовала куда лучше сырых палаток. На столе в углу были закуски и сладости. Выпить не наливали. Все-таки работа. Когда появился Копирующий, в Штабе притихли. Штабом сейчас называлось три стола, куда стекалась информация с передовой и тыла. Объем работы был громадным, но Ируке нравилось. Возможно, потому что больше не было чувства зависимости от беспринципных убийц в керамических масках. Или чувства безнадежности. Умино вздохнул, поглядев на Хатаке, который был заляпан грязью, явно замерз и сильно осунулся за все то время, пока вел колонию. Он был оперативником, полевым дзенином. По своему печальному опыту, Ирука знал, что выбить из таких отчеты очень тяжело. А тут Копию еще и «прикрепили» приказом Хокаге к его столу. — Какаши-сан, вы за бланками? Шиноби иногда делали так, брали бланки на миссию и, в свободное время, вели ее ход, чтобы потом не тратить время на макулатуру. Парой минут раньше. — Ну что, ты подмылся? — кольнул Генма, встречая промокшего Копию у входа в лагерь. — Я слышал, тебя приписали к Ируке. Знаешь, как он лютует у себя во владениях? Какаши стрельнул серым взглядом и усмехнулся. Такое событие, как отчет знаменитого Копирующего перед штабным чуунином, явно никто не собирался пропускать. Дзенины толклись у временного штаба, шутя, ерничая и скуривая маленькие сигаретки из чьего-то н.з. Все помнили суд, историю, отношение Хатаке к бумажкам и Ируки к самому дзенину. Это был нонсенс, такая власть отдана в маленькие руки какого-то штабного паренька. — Совсем опустился, Какаши, — ехидно встретили знакомые маски, — дальше ты к генинам пойдешь? Это разделение на касты было всегда не внешнее, а внутреннее. Считались равными друг другу шиноби только тогда, когда стояли у камня Памяти, провожая друзей. Все остальное время чуунины были отдельно, дзенины сами по себе, АНБУ вообще никто не смел остановить или спросить о миссии. А теперь Шаринган Какаши, с малолетства воспитанный в АНБУ, будет носить бумажки какому-то чуунину, которого еще и трахал не так давно. Все знали обо всем. Это было сродни методу, как держать себя в форме. Сплетни — штука интересная. Даже для шиноби. Спины расступились, и Копия, чуть ссутулившись, шагнул в теплый пахнущий свежими пирогами штаб. Пироги были тыквенными, как подсказал ему нос и, голодный с миссии, желудок. Позади замолчали. Чуунины подняли головы, двое из них мысленно порадовались, что Хатаке пришел не к ним. А один даже не поднял головы. — Присаживайтесь, Хатаке-сан, — мельком окинув взглядом. — Вы за бланками? — Нэ… — Какаши сел на стул, скучающе огляделся, взял бланк и вытащил из набора на столе ручку. Написав два слова, отдал Ируке и улыбнулся, тем самым теплым, немного домашним взглядом, на который велись все штабные девочки. — Что это? — Умино смотрел на лист, как на подозрительного жука. — Отчет, — поделился гений. — «Миссию выполнил»? — Ага. Ирука посмотрел в лицо Копии, разрываясь между желанием улыбнуться и дать по морде. Но приличные штабные чуунины всегда могут распознать увертки, а приличные учителя Академии — подавно. Умино спокойно вернул лист: — Простите, Какаши-сан, я не могу его принять. В приемной раздался такой хохот, что казалось, затряслись деревянные стены самого штаба. Какаши и ухом не повел: — Почему? Чуунин, готовившийся к таким номерам дзенина, заранее протянул ему инструкцию по написаю отчета. Ее он писал этой ночью, вместо того, чтобы спать. Она включала в себя двадцать три обязательных пункта и сорок семь на усмотрение. Хатаке оперся рукой о стол, читая. С него капала вода, несло взрывными печатями и пахло псиной. Грязь под стулом быстро превратилась в маленькую лужу. Ирука заметил покрасневший видимый глаз, усталость и экономность движений. Но, видимо, гордость или дурацкие дзенинские понты мешали Копирующему выйти, не сдав отчета с первого раза. Еще бы, коноховская гордость, тысяча и одно дзюцу, а тут листик и не приняли. Так что он сидел и читал инструкцию, разморенный теплом, выразительно поглядывая на пироги и, иногда, на чуунина. — Давит на жалость, — думал стойкий Ирука, еще в Академии успевший узнать и, вероятно, помнящий наизусть тысячу и один способ, который применяли, чтобы его разжалобить перед контрольной. Что ж, у него тоже были свои достижения против техник противника. Хатаке откровенно заскучал, отложил листок и снова посмотрел на Ируку. — Там очередь, Какаши-сан, возьмите бланк и приходите позже. Дзенин подумал и приписал на лист с отчетом еще три слова. Умино бросив взгляд, мотнул головой: — Нет, Какаши-сан. Тогда Копия свернул лист и, молча, вышел. О том, что за три слова он написал в Штабе, через два часа ходили легенды. «Я тебя люблю» — смеялся Генма, перебрасывая сембон в другой уголок губ. — Точно видел по движению руки, — добавлял он. «Да пошел ты» — тоже подходит, — отвечал ему Райдо. Копия спал в своей палатке, а Ирука делал вид, что не слышит. Говорили, сама Тцунаде-сама поспорила с кем-то на крупную сумму денег о том, что было на том листке. Но, скорее всего, это были только слухи. Не может такая великая Хокаге спорить на деньги. Этот отчет Копирующий так и не сдал. Снова ушел на миссию. Вернувшись, попал в госпиталь. Отлежался два дня и снова ушел. Наблюдая рост не сданных отчетов Ирука уже начал думать о том, что это хитрая тактика. Называлась она — «нет шиноби — нет отчета». Не идти же к начальству с такими мелочами. Так что Умино понял, что ему придется ловить Копирующего в те редкие минуты, когда он возвращался в лагерь. А потом внезапно пришел отчет. Его принес Паккун. Край бумаги был алым от крови. Чужая рука неловко приделала к этому пятну стебель. — Здесь очень красиво, — писал Хатаке. — Такие волны. Причем его почерк очень походил на эти самые волны. Скатывающийся к краю страницы, неровный. — Уничтожил группу диверсантов, потом еще одну, — замечал он мимоходом. И тут же добавлял, — очень красивый закат. Впервые вижу такие алые цвета. Много птиц. А еще, согласно вашему тридцать седьмому пункту, не ветрено. Встретил группу подрывников, зачистил. Температура опускается до нуля, идет снег. Я, вероятно, не дойду домой, Ирука-сенсей. А вы меня так и не извинили. Снова какой-то нелепый цветочек, с алым венчиком из пятнышка крови. Ирука невольно поднялся и посмотрел на Паккуна. Тот выразительно закатил глаза. Так он демонстрировал все, что думает по поводу людских обычаев трепать друг другу нервы. — Скажи своему хозяину, — стараясь говорить ровно, Умино задержал дыхание, — скажи своему… Паккун сделал вид, что не слышит эту конструкцию. … чтоб возвращался домой и не дурил! — У него чакры нет, — зевнула собака. — Холодно, ушел под лед, выплыл, но, видимо, замерзнет насмерть. Ирука потемневшими глазами смотрел на наглого нин-дога. — Это правда? — Конечно! Я же призывное животное, разве я могу соврать во вред хозяину? — поддразнил Паккун. Чуунин хмурился и пробормотал: — Надо вызвать АНБУ. Пусть его заберут. — Некому, — зевнул пес. — Все в дозоре. Подождет. Умино прекрасно видел, к чему клонит Паккун. А нин-дог и не делал вид, что не получал указаний. Ну, вот такое у него было чувство юмора. — Где это? Если бы могла, собака бы заулыбалась. — Сейчас покажу. Перенесу тебя, так и быть. Идти долго. Ирука думал, что выскажет все, что думает по поводу такой наглости, и вообще по поводу таких дурацких шуток. Его сорвали с работы, там оставалось еще море бумаг. Это чужое время и силы, и надо уважать пусть не такой заметный и впечатляющий, но все же труд. Когда они вдвоем с псом возникли на берегу, Паккун исчез, сославшись на дела, кивнув в сторону берега. Ирука ожидал чего угодно, от сервированного стола, станется же с дзенина, до загадок и разборок на тему прошлого отчета. Он мысленно подготовился к нервной перебранке и предусмотрительно выстроил аргументы. Но получил совсем не то, на что рассчитывал. Какаши действительно был на берегу. Замерзая, увязнув в хрупком ломком льду. У него, видимо, не хватило сил отойти далеко от воды. Ирука бросился к нему, моментально выхватывая кунай. Они все-таки были на территории противника. — Какаши-сан, — тихо окликал он, тормоша дзенина. Тот не отзывался, промокший, холодный, в жилете, заляпанном кровью. Ирука, с трудом, потащил его к берегу. — Паккун… Но собаки не было. Пришлось выкручиваться самому. — Какаши-сан, надо встать. Нам надо идти… Умино ругался с досады. — Что за дурацкие шутки у этой собаки! Если бы я знал, что вы серьезно, я бы… — Не пришел? — слабо уточнил Копия, открывая глаз. Он постарался встать, оперся о молодое, казавшееся хрупким, плечо и почувствовал, что Ирука теплый и достаточно сильный. Чуунин не шатался под его весом и не ныл. Только постоянно ругался. Это отчего-то грело. — Я думал, он не успеет, — тихо заметил Какаши, поморщился, оглядываясь. — Как вы пришли? — Его тропами. Хатаке удивленно посмотрел на Ируку и промолчал. Не говоря о том, что нин-доги никогда не водили по ним чужих, не подписавших контракт. Они шли медленно и, в конце концов, Ирука понял, что надо делать привал. У Какаши подгибались ноги, он спотыкался, явно теряя сознание. Остановились в какой-то маленькой пещере, даже не пещере, а природном отвесе под скалой, чтобы спрятаться от ветра. — Надо было посылать его к АНБУ, — бурчал Ирука, думая, как согреть Копию, который был мертвенно бледен. — Они бы не успели, — прошептал тот. Но Ирука его не расслышал. Жечь костер было опасно. Но без тепла Какаши мог замерзнуть насмерть еще до рассвета, одежда на нем была мокрой насквозь. Занятый своими мыслями, он не заметил, как Хатаке отключился. — Нет! Не спите, Какаши-сан! Нельзя! — но тормошить Копию было бесполезно. Тот не реагировал, исчерпав запас сил и чакры. Это дзюцу Ирука придумал, еще будучи генином, оно помогало сушить одежду. Но, даже высушив одежду на дзенине, Умино понял, что не может согреть его. «Я тебя ненавижу» — думал Ирука, раздевая Какаши, укладывая рядом с собой. Между скалой и своим телом, пропуская в его каналы свою чакру. Хатаке не шевелился во сне, ткнувшись лбом в плечо, но Ирука чувствовал его дыхание. И это было хорошо. Постепенно схлынул адреналин и пришел страх. Копия действительно написал ему какой-то дурацкий отчет, извиняясь в почти детском желании переиграть, перетянуть их маленькое противостояние на свою сторону. Умино вспомнил два алых цветочка на листке. И покраснел. Дзенин пытался быть милым. Было стойкое ощущение подвоха. Это как если бы вам улыбнулся крокодил или волк. В темноте, не разбирая лица, но ощущая начинающийся жар, Ирука подумал, что это не честно. Он накрыл их своим штабным плащом и сейчас ощущал это внезапное единение, чужое дыхание, доверие, странную нелепую близость очень не похожих людей. -Будет сложно, — пронеслась мысль. Какаши спал, Умино подстелил его одежду на землю. Даже не зная, просто пытаясь сформулировать, что же именно будет сложно, Ирука медленно растирал чужие холодные руки, держа в своих. Он знал, что утром все будет банально, а дома сочинят еще одну историю об их великой любви. Только никакой любви не было. Был секс. Давно. О том, что он был давно, дал знать не только свой собственный член. Ирука вздохнул. Ну что ж, некоторые проблемы надо решать поэтапно. Умино прислушался к себе. Насилие ему не нравилось, но, вот чувствовать рядом Какаши, было совсем не плохо. Ирука погладил торчащий сосок, впалый живот, наткнулся на старый шрам на боку Копии, обхватил основание члена. — Ммм… — прошептал дзенин, ласково, почти не слышно, — мне нравится, как вы меня лечите. Если бы не совесть, Ирука бы его стукнул со страху. — Какаши-сан… — укоризненно прошептал чуунин. Дзенин тихо выдохнул, осторожно обняв Ируку, явно ожидая реакции. Но ее не последовало. Тогда он также осторожно уточнил: — Вам нравится, когда партнер… не двигается? Или когда спит? Умино залился краской. О Ками, каким же странным человеком он выглядел в глазах Копирующего. — Нет, — Ирука двинул рукой, заставляя Хатаке застонать. И тут же понял, что да. В этом что-то есть. Но, говорить о таких вещах, стоило с кем-то более опытным. Умино облизнул губы. Кто мог быть опытнее Хатаке Какаши? — Можно быстрее? — попросил Копия, пряча в голосе усталую, немного ироничную, улыбку. — Быстрее ему дрочить! Еще чего! — внутренний Ирука ворчал и ругался сам с собой. А внешний послушно делал то, что скажут. — Вы не ответили на вопрос, — сипло напомнил дзенин. Принимая его молчание за согласие, Копия вздохнул: — Это будет сложно. — А я о чем говорил! — взвился внутренний Ирука, пока внешний был занят скомканным, страстным поцелуем. Целоваться этот разноглазый умел. Он много чего умел, как выяснилось позже, когда он согрелся. И еще больше, когда они добрались до деревни, и Копия отлежался в госпитале. — Почему Паккун тогда нас бросил? Какаши покачал головой: — Не бросил. Собаки отвлекли на себя внимание противника. И охраняли нас, пока мы… Ирука, а ты уверен? — нерешительно переспросил Хатаке, прервавшись. Умино важно кивнул: — Режь! Больше хочу! Какаши вздохнул. — Какой маленький ротик, думал, больше поместится… — задумчиво сказал Ирука. Сидящие на крыше Генма и Райдо, бросились врассыпную. — Я знал, что Какаши попал! Но чтоб так сильно! — Райдо сочувственно оглянулся. Генма думал-думал, а затем развернулся и решил «спасать друга». Ну их, эти чуунинские задницы, резать Копию ради орального секса — это преступление против Конохи! Ворвавшиеся в дом друзья обнаружили на столе праздничную тыкву в честь хэллоуина, куда Ирука безуспешно пытался втиснуть свечку. Какаши глянул на лица друзей и покачал головой. Он знал их полжизни и привычки успел выучить наизусть. Они до сих пор спорили, что было в том отчете. Иногда напивались и донимали Копию расспросами. Иногда пытались стащить форменный жилет. Но расставленные ловушки этому мало способствовали. А Хатаке молчал и улыбался, сохраняя свою загадочность и философский вид абсолютного гения. Тот листочек он носил с собой, на груди. На нем расцветали два странных цветочка и улыбчивая чуунинская мордочка с хвостиком. Именно на этом листочке Паккун принес Ируке весть о своем хозяине. Как каждый приличный нин-дог, он знал, как убить одним укусом двух зайцев.