***
— Бьешь татуировки? — Чуя вздрагивает, едва не роняя ещё не закуренную сигарету и резко оборачивается. Он может поклясться, что этого парня не было здесь, когда он заходил в курилку. Однако, ему пришлось немного (врёт) поднять голову, чтобы увидеть его лицо. Нет, Чуя знал, что слухи разлетаются, как моти на его родине, но не думал, что настолько. Просто это уже не первый раз, когда его об этом спрашивают. — Кто рассказал? — с интересом произносит Накахара, пока рыщет в своем удлиненном пиджаке зажигалку. — Тачихара, — Чуя смутно припоминает это имя и вспоминает парня только из-за двух вещей: он тоже японец. И тоже рыжий. Чуя клянётся, что когда случайно ляпнул своему новому одногруппнику, что он — сертифицированный тату-мастер, не думал, что внезапно его контакт окажется у такого большого количества людей. Чуя новенький, с его обучения в университете Орегона не прошло и недели. — Не думал, что новости так быстро разлетаются, чёрт их дери, — шумный вздох и бормотание на японском вызывают у рядом стоящего студента улыбку, — и ведь никого даже не останавливает, что мой японский сертификат здесь не особо-то и действует — Я думаю, что для людей важно само наличие сертификата, — знакомая речь заставляет его едва ли не подавиться табачным дымом, которого он в задумчивости втянул слишком много. — Например, кому? — хрипло интересуется тот, опуская какие-либо комментарии по поводу того, что стоящий перед ним парень внезапно перешёл на японский. — Например, мне, — он тянет к нему руку, а Чуя жмёт на автомате, закусывая губу. — Накахара Чуя. — Дазай Осаму. И этот чертов Дазай, словно лезвие ножа, впился прямо в его сердце.***
— У меня пока нет соседа, да и вряд ли будет, — Чуя открывает дверь своей общажной комнаты, которую уже успел хорошенько обжить. Скидывая обувь и проходя мимо своего стола, Накахара отработанным движением сбрасывает весь мусор со стола в стоящую рядом корзину. Рядом с подоконником находится всё, что ему нужно, но пока что он подхватывает лишь свой артбук с эскизами, а когда поворачивается, Дазай уже сидит на его кровати, что-то задумчиво листая. — Ммм, почему ты думаешь, что у тебя не будет соседа? — интересуется Осаму, убирая телефон и начиная скидывать свою кофту. Он будто нарочно прячет наполовину заполненный рукав, думает парень, пока собирает рыжие волосы в небрежный пучок, лишь бы не мешали. Садясь рядом с ним на кровати, он протягивает блокнот. — Во-первых, заранее прости, я забыл сказать о том, что набиваю только по собственным эскизам, с другими ко мне можешь не приходить, у меня свои принципы, — отсекает Чуя, не давая собеседнику вставить и слово. Осаму слегка осоловело хлопает длинными ресницами, принимая вещь из его рук. Чуя продолжает, вставая с места. Он никогда не может собраться перед сеансом — носится туда сюда, едва не опрокидывая свои любимые цветы в горшке, а сейчас вспоминает, что так и не переоделся: — Во-вторых, — слышится глухо, потому что Накахара стягивает с себя худи через голову, бросая в бельевую корзину и стаскивая со стула, задвинутого в стол, менее мятую футболку, — потому что меня боятся местные первокурсники, а сейчас комнаты нужны только им. — Чуя поворачивается к кровати и смотрит на Осаму, ловя взгляд темных глаз на себе. — Тебя боятся? — Осаму едва ли не смеётся, — чего в тебе такого страшного, ты красивый. Чуя не отвечает на последнее предложение, думая, что ему послышалось. — Мне двадцать два, Дазай. — Мне двадцать два, Чуя. — Что ты тогда забыл здесь? — Накахара подходит к своему столу, берёт передвижную стойку, открывает новую упаковку перчаток, но пока не надевает. — Второе высшее. К тебе тот же вопрос, Чуя, — Дазай вскидывает голову, чтобы следить за ним. — Почему ты каждое предложение заканчиваешь моим именем? — рыжая бровь поднимается, прячась за выпавшей прядью волос, в ответ ему хмыкают. — Мне нравится твоё имя. — Ясно всё с тобой, Осаму. После они меняют тему. — Давно ты начал бить татуировки? — интересуется Чуя, заправляя машинку, пока Осаму все ещё листает его блокнот. — С тех пор, как поступил сюда. Чуя кивает, но не особо вникает смысл, решая спросить об этом позже. — Показывай давай, где и что хочешь. Дазай, когда Чуя задевает его плечом, садясь рядом, думает о том, что хочет забить этими эскизами всё свое тело и душу. — Я извиняюсь за эту антисанитарию, — Чуя натягивает перчатки, — но ты сам не захотел ждать, пока я заработаю на нормальный кабинет. — Чуя может оборудовать комнату под кабинет, а меня устраивает и кровать, — Дазай едва ли не падает на его колени, но его останавливает рука Накахары, который отпихивает его от себя и приказывает сидеть ровно. Осаму послушно успокаивается, показывает на свободное пространство на его теле, — чуть выше сгиба локтя, всю остальную руку покрывают бинты. Чуя пожимает плечами, просит поставить руку на стол, устраивается за его спиной. Дазай, пока их тишину разбивал только гул машинки, рассказывал обо всём, а Чуя, бросая редкие взгляды на это (объективно) красивое лицо, удивляясь, что тот даже бровью не ведёт. Наоборот, смеётся. Оказывается, что Дазай прожил в Америке почти всю свою жизнь, знал, что его историческая родина — Япония, и поэтому он так хорош в японском — разговаривал с раннего детства. Когда ему было восемнадцать лет, он поехал в Японию, поступил в Осакский университет, отучился два года на физико-математическом факультете, получил диплом и вернулся в Калифорнию (изначально Чуя подумал, что эти бинты — причина его бледной кожи, но Дазай сказал, что в целом практически не загорает. Вопрос поменялся.) Это объясняет, почему они ровесники, но Осаму на втором курсе, а Накахара на первом. Радует то, что они живут в одном блоке общежития — творчество, все дела. — Изучение музыки? Вы чем там занимаетесь вообще? — удивленно спрашивает Накахара, выбивая особо замысловатый узор и едва не вытащив кончик языка от усердия. — Ну, в основном мы играем на инструментах, поём. Меня больше интересует, чем вы занимаетесь на истории искусств? — Очевидно, рисуем, дрочимся с конспектами и ещё немного рисуем, — Осаму хмыкает — Накахаре не нужно слышать, чтобы это понять. После Чуя добавляет: — Ты ещё и поёшь. Я тоже петь умею, — отвечает Чуя, на что получает: — Устроим баттл в караоке, — и это даже не вопрос, а утверждение. — Обязательно. Чуя слышит всего несколько особо болезненных стонов за весь сеанс, когда заклеивает набитое дерево Сакуры специальной плёнкой. Внезапно заскучал по тем временам, когда учился в Японии? — Почему ты начал заниматься этим? — вдруг спрашивает Дазай, когда натягивает свою кофту опять, лениво садясь поближе к сидящему на корточках парню, который бурчал что-то про куда ты выбросил упаковку от плёнки?! Чуя, до этого начавший убираться, задумывается, а потом возобновляет движение руками, между делом выбрасывая использованные перчатки, салфетки и развернутые батончики — Осаму умудрялся во время сеанса ещё и поесть. — Моя мечта — стать тату мастером, — осторожно начинает Накахара, — Моё первое образование — японская живопись, я рисовал ещё с раннего детства, — углубляясь в свой рассказ, тот и не замечает внимательный взгляд Осаму, который внимает каждому слову, — выбор пал на университет Токио, а когда я закончил с его, с отличием, между прочим, я решил, что хочу изучать не только японское искусство, но и историю за рубежом. Бросил после первого семестра магистратуры, и вот он я, прямо перед тобой, — Чуя поднимает взгляд, когда заканчивает свой рассказ, сталкиваясь с Осаму практически носом и резко отдвигаясь назад, — забыл упомянуть, у меня не самое сильное сердце, так что не пугай так, Осаму, — вышеупомянутый расплывается в довольной улыбке. Но потом резко становится серьёзным. — Я помогу Чуе исполнить его мечту, — Дазай достаёт телефон и просит его номер, чтобы скинуть оплату. Когда Чуя заканчивает диктовать и убираться, он открывает упаковку сока. Бросая вторую на кровать рядом парнем, он спрашивает: — Как ты хочешь мне помочь, интересно? — он распускает волосы, те ложатся непослушно, закрывают лицо, Чуя фыркает. — Во-первых, Чу, ты уже тату-мастер, так что дальше тебе нужно стремиться стать популярным, — Накахара пропускает мимо ушей это фамильярное «Чу», вместо этого отвечая: — Не хочу быть популярным, — недовольно мычит, к тому же, я не клиентоориентирован, потому что бью в первую очередь в своё удовольствие и то, что я могу предложить, не устраивает процентов шестьдесят моих потенциальных клиентов, — он честно может признаться, что не готов набивать только ради денег. — Твои рисунки очень хороши, — Дазай просмотрел его блокнот трижды, пока они здесь сидели, а он знает, о чём говорит. — Да ну, я знаю, — улыбается Накахара, когда Дазай поднимается. Для японца, хоть и не коренного, он охренеть какой высокий. А Чуя не лучше — он отличался в старшей и средней школе настолько сильно, что постоянно получал за свои псевдо покраски волос. Одно время ему даже пришлось краситься в черный, лишь бы его не исключили. Консервативные правила, даже тошнит. Чуя перебирает мягкий шёлк рыжих волос, радуясь, что это давно позади. Дазай стоит рядом, будто хочет что-то спросить, но лишь тихо уточняет у Чуи, когда тот свободен для следующего сеанса. Накахара поднимает брови. — Уже? — Я хочу стать твоим холстом, Чуя.***
— Почему ты скинул мне чуть ли не в два раза больше? — Накахара поворачивается, уже нажимает кнопку обратного перевода, как натыкается взглядом на самую мягкую улыбку, которую когда-либо встречал. Его палец замирает перед экраном, пока он следит, как Дазай практически любовно поглаживает своё плечо, где очередная татуировка пока закрыта под плёнкой. — Такая красота стоит денег, Чуя.***
— Не жаль тебе своего тела, Осаму? — Дазай вздрагивает, вылетая из своих мыслей, когда они сталкиваются взглядами. Чуя, жующий свой салат с привычной ему японской кухней, мягко зажимая губами ролл, а его друг (? если это так называется) молча смотрит на него, не понимая вопроса. — А? О чём это ты, Чуя? Или лучше Чуя-кун? — Накахара едва не давится. — Убери от меня эти вежливые обращения хотя бы в Америке, они меня всегда раздражали. Дазай какое-то время молчит, медленно доедая свой панини — Ты переживаешь, что я назначил сеанс слишком быстро? — Осаму видит, как Накахаре неловко это спрашивать, поэтому помогает, — хочу перебить предыдущие татуировки и закрыть запястья, — на последних словах Дазай сам сжимается, незаметно для других, но Чуя-то видит, как тот сжимает руки на груди, закрываясь от него и как сгибается его спина, словно он пытается спрятаться. — Хорошо, но перебить предыдущие? — его это поистине удивляет. Он видел эти татуировки, они хороши, очень даже — Дазай сам рассказывал, что набивал их летом в Калифорнии, а сейчас едва ли декабрь, конец года, всё прочее. С октября они набили уже несколько татуировок. Но кое-что произошло, из-за чего потребовался перерыв. Для Чуи. В тот момент, прижимая Дазая к себе, чтобы тот не упал с его кровати и жутко матерясь, Чуя злился. На себя, на него, поэтому весь следующий месяц он игнорировал просьбы Осаму — тому просто необходим перерыв. И Чуе тоже, чтобы руки не тряслись. Вот и сейчас, когда они три дня назад сделали терновый венец чуть ниже линии роста волос, Дазай снова хочет разойтись. Чуя жуёт губу, задумываясь — в первый раз он просто испугался, когда Осаму хрипло звал его. От воспоминаний бегут мурашки.***
— Осаму? — машинка едва не выскальзывает из внезапно онемевших пальцев, когда Дазай начинает стремительно скатываться по его плечу, из-за чего парень едва ли не мажет лишнюю линию. У Осаму дыхание едва слышно, он роняет голову на шею, а Чуя, подхватывая его, в панике вспоминает все методы первой помощи при обмороках, пока укладывает того на кровать, догоняя, что татуировка может смазаться, но быстро отбрасывает мысль, потому что сейчас это вот вообще не имеет значения. — Ты слышишь меня? Эй? У того, кажется, обморок, а у Чуи ничего, кроме антисептика, который он старательно ищет, переворачивая всё на своей полке, а когда находит, судорожно брызгает его на салфетку, прижимая к лицу Дазая и опуская голову, потому что блять, это первый раз, когда у него кто-то падает в обморок и ему буквально хочется плакать от происходящего. Особенно из-за его непутевого друга (?), который дышит слабо, но дышит — Чуя прижимается пальцами к пульсирующей венке на шее и немного успокаивается. Первичный испуг сходит на нет, и он начинает злиться. — Почему ты не сказал, что тебе больно, идиот? — шипит Накахара, смаргивая слёзы. Возможно, он нервничает чуть больше, чем ему следует. Спустя несколько минут рука Дазая касается ноги парня, мягко поглаживая чуть выше колена, отчего Чуя вздрагивает и убирает салфетку от чужого лица. — Чу, я вырубился? — его слабая улыбка сходит на нет, когда Чуя наваливается на него сверху и едва ли не рычит: — Придурок, почему ты не сказал мне, что тебе больно настолько, что ты рухнул в чёртов обморок?! Он может видеть по глазам Дазая, что тот удивлён, но чёрт, чему тут удивляться?! Чуя дышит тяжело, пытаясь выровнять дыхание, потому что чувствует, как его сердце колотится в горле, пальцы судорожно сжимаются на футболке и едва не рвут её, пока Осаму не кладёт сверху свою ладонь. — Тсс, Чуя, погоди-погоди, — пальцы слабеют, но держат несчастную ткань, — всё в порядке, мне не было больно, это просто обморок… — Что значит просто обморок? — Чуе кажется, что он сейчас его задушит, однако поглаживание от Осаму помогло. — Ну, это просто голодный обморок. У меня была завал на учёбе последние несколько дней, поэтому я не успевал поесть, — в этом есть смысл, потому что Дазай хоть и такой же красивый, но выглядит очень помятым и уставшим. Чуя смотрит на него несколько секунд, а потом резко слезает с его бедёр, на которые он успел перелезть, а после ему потребовалось три минуты, чтобы прийти в себя. Обеспокоенный Дазай сел рядом с ним, мягко уложив руку на его макушку, а после проводя рукой по его спине, и у Чуи нет сил и желания скидывать её. — Пойдём, спустимся к автоматам и закажем доставку, — хрипло произносит Чуя и поднимается с места, натягивая олимпийку, лежащую на полу — она упала с кровати во время манипуляций Накахары. Осаму поднимается следом, Чуя игнорирует то, что надел не свою вещь, становится возле окна, распахивая окно полностью и, не глядя на вид кампуса, закуривает. Дазай стоит рядом молчаливой тенью и мягко произносит, когда Чуя уже заканчивает курить: — Прости, что напугал тебя. Давай я угощу тебя в качестве извинений? — Накахара смотрит на него снизу вверх и хмыкает, тушит окурок о самодельную пепельницу, поворачиваясь к нему полностью. — Возьмём перерыв на ноябрь, у меня курсовая, которую писать день и ночь. А ещё мне нужно отойти, — его кончики пальцев немного дрожат, — ты не виноват, лучше извинись перед собой за то, что моришь себя голодом. — Чу, я правда забыл… — Перестань, идём, — распуская волосы и запуская в них пальцы, Чуя думает, что слишком сильно переволновался. Но как он мог не?***
— Ты правильно всё услышал, — кивает Осаму, мягко положив подбородок на сплетенные руки, а взгляд Чуи проясняется. Ему требуется пару секунд, чтобы отвлечься от проносящихся в голове воспоминаний. — Если я спрошу, — он переводит на него взгляд, медные волосы едва движутся следом за поворотом его головы, — ты ответишь мне? Дазай серьёзнеет, кивнув. — Почему ты хочешь их перебить? — Потому что мне нравятся твои работы больше, чем предыдущие, — Чуя улыбается уголком губ, спрашивая: — А когда мои надоедят, их тоже перебьёшь? — Я никогда не перебью твои, Чу, — накахара кивает согласно, мол, поверю тебе. — Что насчёт запястий? На следующей неделе? — Как можно быстрее, — бросает Дазай, в его голосе слышна небрежность, напускная небрежность. — Тогда завтра, у меня сегодня слишком много занятий, нужно отрисовать и сделать доклад по, удивительно, истории живописи, — бормочет Чуя, пока жуёт, периодически отвлекаясь на телефон, чтобы не пропустить звонок. Что-что, а опаздывать он просто терпеть не мог. — На какую тему? — У меня ебучий Пикассо. Я устал анализировать его картины, о мой бог. Наш препод устраивает периодически такие вбросы, видимо, чтобы выиграть в сборе макулатуры следующей весной. — Почему Пикассо? — со смешком спрашивает Осаму, закинув ногу на ногу. — Он почему-то думает, что мои картины временами похожи на его. Осаму хмурится. — Но твои картины не очень-то и похожи на Пикассо, скорее, на Ван Гога. — Издеваешься? — поднимает брови Чуя, вскидывая свои палочки (да, он есть рис палочками, как и все предыдущие двадцать с лишним лет жизни) и положив их на стол, — чтобы ты понимал, я для него каждый раз разный художник, — у Дазая лицо, будто он рассмеётся прямо сейчас, но он держится, — на прошлой неделе я был этим, как его… Огюст Ренуар, вот! Осаму всё-таки смеётся, спрятав нос в своём чёрном худи и то, как трясутся его плечи, едва заметно. — Ну и чего такого смешного я сказал, а? — притворно возмущается Накахара, толкая Дазая в плечо, что довольно проблематично, учитывая, что они сидят напротив друг друга. — Можно я посижу с тобой сегодня? — Конечно можно, — кивает ему Чуя, улыбаясь мягко и что-то в этом есть. Что-то, заставляющее Дазая задуматься, и зудящая мысль, отказывающаяся выходить из головы, кажется, пустила корни.***
— Снимешь бинты, пока я всё подготовлю? — спрашивает Чуя, когда они заходят в комнату, уже ставшую Дазаю родной. Он несколько раз порывался переехать к Чуе, но тот отсекал все его попытки, возмущаясь «ты мне всех клиентов спугнёшь, Осаму, так что даже не думай», а тому оставалось лишь грустно сопеть «Чуя такой грубый!». Пока Накахара переодевается, мягко забрасывая чуть длинные волосы на плечо, Осаму смотрит на свои руки, и он даже несколько рад, что сейчас его никто не видит. Особенно его уязвлённый взгляд. Он долго пытался оттянуть этот момент — забивал всё, что мог, оставляя лишь особенно больные места, однако, это неизбежно, и если он хочет справится с этим, то ему стоит сделать это сегодня. Сейчас. — Ну и чего ты расселся? — Чуя возникает рядом с ним, мягко натягивая перчатки, после чего уже берётся за машинку, но его останавливает рука Осаму, который мягко сжимает её вокруг запястья. — Ты можешь… — его голос тихий, Накахара даже напрягается, но внимательно слушает, чуть склонившись к Дазаю, — можешь снять их сам, пожалуйста? Чуя удивленно поднимает брови, из-за чего те прячутся под волосами. Он кивает, касаясь пальцами сгиба локтя и разматывая бинты с левой руки. И чем больше ткани было снято, тем сильнее становился комок у Чуи в горле. Он осторожно, едва заметно коснулся кончиками пальцев рубцов и глубоких шрамов на коже парня, внимательно смотря за его реакцией. Он не знает, что ему сказать и вообще стоит ли говорить хоть что-то в такой ситуации, поэтому он, не отпуская безвольную руку, тянется ко второй, но первую всё-таки приходится опустить. — Если будет больно — говори, — голос Чуи едва заметно дрогнул на слове «больно», потому что сейчас он думает лишь о: «Ему всё ещё больно? А если я сделаю больнее?». Накахара знает, что не сделает, но липкий страх сказать что-то не так или показаться слишком загруженным и напуганным, и тем самым случайно оттолкнуть Дазая, сковывает; на секунду не даёт даже вдохнуть. Но Осаму спокойно даёт ему свою руку, когда Чуя усаживается напротив него за стол, улыбаясь и склоняя голову. Чуя лишний раз старается не смотреть на покрытие шрамами руки — насмотрится ещё. — Давай набьём сюда феечек, которых ты нарисовал недавно, — в который раз его брови прячутся за волосами от того, насколько высоко взлетают. Дазай совершенно не похож на человека, который носил бы на руках… фей. — Серьёзно, феечек? — Да, они вышли очень красивыми. Потом сделаем весь рукав. Чу, ты не хочешь нарисовать свой портрет? Я бы с радостью набил и тебя. Такого крохотного… — он не заканчивает. Чуя включает машинку, прижимает иглу к переведенному рисунку и молчит почти весь сеанс, лишь изредка его рука едва заметно дрожит. Дазай это видит, чувствует. Несколько раз он опускает руку на его волосы, чтобы трепетно провести по кудрям, и это, будем честны, успокаивает, Чуя едва ли не льнёт к ласковой руке будто кот. Дазай рассказывает обо всём — о поглаженной с утра кошке, невкусном кофе из кафе возле его корпуса «не пойдём туда пить кофе, там отвратный глясе», Дазай его не пьёт, его пьёт Чуя, это странно, а ещё он рассказывает, как сегодня порвал струны на гитаре своего одногруппника, запнулся об свой шнурок и едва не упал на проходящего мимо Рюноскэ. Накахара слушает вполуха, больше сосредотачиваясь, чтобы его рука не дрожала. Особенно, когда он рисует крохотные четырёхконечные звезды прямо по линии особо глубокого рубца. В горле сухо, он хочет его попросить, чтобы больше никогда так не делал, но понимает, что не имеет права, и молчит, едва не прикусывая до крови язык. Когда они заканчивают, Осаму прощается, хватает бинты, но не завязывает их, небрежно бросает в мусорку. Туда же летят перчатки Чуи и его маска, салфетки, по старинке. Он по привычке говорит заученную фразу про уход, когда Дазай уже стоит на пороге его комнаты, спрашивает что-то про фильм, но Осаму отказывается. Треплет Чую по волосам, а после уходит. Накахара не успевает подумать об этом как следует, потому что в дверь стучат. На пороге Дазай, у него в руках куча заварной лапши — где он за полтора часа нашёл её? С его волос немного капает, а сам он в очередной большой футболке. И без бинтов. — Я передумал насчёт фильма. Ну, как, я хотел помыться перед тем, как вернуться. Чуя улыбается слабо, пропуская его внутрь и захлопывая дверь. — С татуировками нельзя мыться, идиот. — Ну, ты же поможешь мне с этим, Чу?***
— Какого хрена ты разлёгся на моей кровати и снял штаны, когда я купил себе чертову кушетку? Чуя красноречиво показывает на кушетку, повернувшись к довольно разлёгшемуся на его кровати Осаму. — Ну, Чуя, я же особенный, дай мне попользоваться привилегией, — потягиваясь на матрасе и вытягивая длиннющие ноги вдоль постели, мычит Дазай, заложив руки за голову. Накахара лишь мычит недовольно, но садится на кровать, а мысленно оглядывается на год назад, когда они только познакомились — за это время они успели забить большую часть тела Осаму, оставили только некоторые участки — он не рассказывает, почему не хочет забивать шею ни под каким предолгом, а Чуя в целом и не спрашивает — это не его дело, как мастера, но как друга его так и порывает спросить. — Ты серьёзно хочет детские звёзды на груди? — Дазай кивает, пока Накахара громко захлопывает блокнот, смотря на него с такими огромными глазами, что становится непохожим на японца ещё больше, чем обычно. — Они милые, к тому же, ты нарисовал их только сегодня, Чуя, так что давай их. — Вот же, хорошо. Но давай ты всё-таки ляжешь на кушетку, — Осаму отрицательно мотает головой, склонив ту в бок. — Своих клиентов будешь приглашать на кушетку, а я — твой друг, — хмыкает Дазай, снова упав на кровать. Накахара вздыхает, сжимая пальцы на переносице, а после кивает. Он не хочет идти на поводу у Осаму, но не может. Одной из причин было то, что он выручил его, когда их обнаружил декан и самого Чую едва не отчислили. Он помнит, что потом месяц сидел тише воды ниже травы, стараясь ходить только на пары, а всё остальное время проводя в своей комнате. Нарисовал миллион эскизов во время своего вынужденного перерыва, а потом всё встало на свои места. Чуя даже смог купить себе кушетку — Осаму постарался. Чуя потом и узнал, что тот через своего отчима каким-то образом добазарился со всей верхушкой университета. После этого он немного чувствует себя должным, даже снизил цену, потому что Дазай, кажется, вбухал в него целое состояние. Итог: Он лежит между раздвинутых ног Осаму, пока выбивает звёзды на ключицах. Пока Дазай отказывается надевать штаны обратно, потому что «Бля, за бортом едва ли не тридцать по Цельсию, жарко» Дазай не дёргается, сидит в телефоне. Чуя старается не отрываться от своего эскиза, не слишком долго задерживаться на обнажённой груди, но это сложно. Вообще сложно контролировать себя, когда человек, в которого ты влюблён лежит под тобой и безоговорочно тебе доверяет. Это стоит дорогого, настолько, что Накахара даже боится прижаться поближе, хотя у него уже порядком затекла спина. Но, тогда ему придется прижаться ближе к Осаму, а это грозит раскрытием его не такого уж и маленького секрета. Чуя успокаивает себя, что бояться быть отвергнутым — не глупо и не трусливо, это обычный страх потерять близкого человека. У всего есть рубеж, черта, которую так и хочется пересечь, но никто не знает последствий. С другой стороны — не попробуешь, не узнаешь, но Чуя иногда предпочитает просто не знать. Вдруг Осаму полностью отвернётся от него? Накахара знает, что тот скорее всего мягко его отошьёт и окей, ему, возможно, будет не так уж и больно — определённо не больнее его бывшего, который бросил его без причины и отказывался объяснять, когда его буквально спрашивали напрямую. Будет не больно, успокаивает себя Чуя, заранее настроившись на то, что он будет отвергнут. Он решает забросить удочку. — Осаму, — у Чуи до невозможности затекла рука, поэтому он откладывает машинку, чуть приподнимаясь. Дазай мычит — не согласен, тянет его обратно к себе, заставляя едва ли не повалиться на свою грудь, — Ну ты, осторожней, я ещё не закончил, — бурчит он, едва контролируя свой голос, потому что прямо сейчас он чувствует, как сердце отбивает безумный ритм в его горле. — Что-то хочешь спросить? — Дазай убирает телефон, чтобы после мягко провести по волосам Чуи. На секунду у последнего сердце сбивается с ритма. — Мммм, хотел спросить, есть ли сейчас кто-то, в кого ты влюблён или кто тебе нравится… — он не договаривает. — Да, есть. Чуя ошибся. Будет больно. Очень больно. — Вот как, что же, это круто, — неловко бурчит тот в чужую грудь, между прочим неприлично голую, опаляя её горячим дыханием, — ты… уже признался? «И вот какого дьявола ты лежишь в постели со мной и изводишь моё сердце?» — Ещё нет, но не думаю, что нравлюсь ему. «Хочу посмотреть на того, кому ты не нравишься, Осаму» С этого момента что-то, но меняется. Особенно тогда, когда Дазай пускает Чую в своё личное пространство не только как тату мастера, но и как… а как это назвать то? — Ты реально стал моим холстом, — бормочет Чуя, особенно в моменты, когда снова сидит меж раздвинутых бёдер и набивает уже там. Мягко стирая влажной салфеткой лишнюю краску, Накахара держится из последних сил за остатки своего разума, потому что ну, этот невозможный Осаму захотел цитату на японском прямо на внутренней стороне бедра. — Как и планировал, — хмыкает Дазай, залипая в телефон и неслышно айкая, — Чу, блин. — Молчи, сборник японской лирики, — бурчит тот, сидя на коленях, потому что как ещё сесть-то? Осаму привычно запускает волосы в его рыжие волны, а Чуя дёргает головой. — Сейчас вместо «свет» напишу «хер» если не перестанешь, — бурчит Накахара, дёргая головой в попытке скинуть руку Дазая. — Пиши всё, что захочешь, Чу. — Слишком сильно ты мне доверяешь, Осаму, — говорит Чуя, салфеткой убирая излишки, — сейчас не больно? — Осаму мотает головой, но потом вспоминает, что его мастеру не видно. — Не больно, не могу дотянуться до твоего блокнота, — хнычет тот. Не глядя, Накахара кидает на кровать несколько блокнотов. — Не знаю, какой ты имел ввиду, забирай все. Осаму внимательно просматривает каждый из эскизов. На нервах Чуя изрисовал целых три. Когда он натыкается на свои портреты, ни один мускул не дергается на его лице, но он солжёт, если скажет, что его сердце не споткнулось где-то в горле. Он старается листать неспешно, чтобы не отвлекать Чую, игнорируя боль, потому что сейчас он наблюдает на листах художника самого себя. Улыбается, скрывая лицо за блокнотом. — Ты что, дар речи потерял, смотря на мои шедевры? — Накахара усмехается, бросая взгляд на Осаму. В целом, Чуя прав. Он как раз поглаживает пальцем детально прорисованные татуировки на уже полностью забитых руках Дазая, которые Накахара прорисовывал, наверняка высовывая кончик языка от усердия. Это так сильно бьёт под дых, что тот едва не кашлянул, но сдержался, с теплотой в голосе отвечая: — Чу прав. Я ослеплён твоим талантом. Твои эскизы и наброски очень хороши, — Осаму видит, как у того кончики ушей чуть розовеют, выдавая смущение. — Перестань, боже. — Помнишь, какую татуировку ты набил первой? — Вообще или тебе? — уточняет Чуя, напрягая память. — И так, и так. Чуя закончил, притащив кольцевую лампу, чтобы сделать фото. Дазай приносит ему с собой клиентов, а у Чуи уже хватает денег на аренду кабинета, но он пока не торопится, закупает оборудование и расходные материалы. Он также продвигается в социальных сетях, причем достаточно быстро — у него в подписчиках весь университет. Конечно, нашлись люди, которые узнают Дазая, татуировки Чуи на нём, пишут ему в комментариях: «Вау, твой парень так тебя поддерживает». Чуя отнекивается, говорит, что они не встречаются, но сам же лайкает подобные комментарии. Потому что хоть у Осаму уже есть человек, в которого он влюблён, это всё равно приятно. — Первую татуировку я набил своему на тот момент одногруппнику, это была фраза «пейзажи — на небесах, красота — в сердцах», а тебе дерево сакуры, не так уж и давно это было, — через минуту ответил тот, наконец, заклеивая защитной плёнкой получившийся шедевр. — У тебя отменная память, Чу-чу, — Накахара шуточно бьёт его по плечу, Дазай притворно ойкает и падает на кровать, сдаваясь, — ладно-ладно, сдаюсь, Чиби! — Перестань, переросток, — Накахара хмурится, — до сих пор не забуду, как какой-то парень, которому я нравился, сказал, что я похож на минипиги. Он сравнил меня со свиньёй, блять! — Он имел ввиду, что ты милый, — хохочет Дазай. — Чтобы мне понравится, можно просто сказать мне, что я милый, а не то, что я похож на свинью. Я вообще не люблю свиней— — Ты милый. Чуя осекается. Дазай улыбается ему и подмигивает. Флиртун, вы посмотрите на него. — Спасибо, — осторожно отвечает Чуя, хватая все свои блокноты с кровати, чтобы убраться, потому что ну, он же не свинья какая-то, — ты тоже временами бываешь милым, — добавляет через минуту тихо. Дазай сейчас растает. — Помажешь мне мазью? Я не дотягиваюсь, — строит милые глазки. Чуя возвращается к своему обычному состоянию — закатывает глаза, садится возле него и осматривает тату. — Почти зажила, — причитает, пока намазывает: — Нет ну ты посмотри на себя, какие руки отрастил, а все равно не дотягивается! Осаму смеётся. И все мы уже догадались, что он просто притворяется. Кроме Чуи, разумеется :).***
Чуя переворачивается на бок и смотрит в стену, снова задумываясь о том, в какой сложной ситуации он оказался. С тех пор, как они в последний раз говорил о влюблённости в кого-либо, прошло уже больше года. Сейчас Чуя на втором курсе, а Дазай на третьем. Из не покрытых татуировками мест на его теле осталась только шея и спина, всё остальное так или иначе было забито. На самом деле, если посчитать, сколько денег тот потратил на татуировки, станет дурно. Особенно Накахаре — расценки Японии и Соединенных Штатов прилично так отличились, он накопил на квартиру в Токио, не иначе. Но денежный вопрос его не волновал, больше всего его заботило то, что возле Дазая так никого и нет. Чуя, честно, этому рад, потому что видеть свою любовь в объятиях кого-то, кто не ты, всегда будет больно. Возможно, это слишком эгоистично, но он ничего ради этого не делал. И, пока он витал в мыслях о том, что волосы Осаму вообще-то очень мягкие и всегда (!) чистые, в дверь стучат. Накахара даже вздрагивает и сначала его сердце падает в пятки — неужели он забыл про кого-то из своих клиентов? Не могло такого произойти. Дазай ушёл меньше часа назад и вроде как говорил, что невероятно занят и не вернётся. Однако, больше некому приходить — все клиенты записаны на разные дни, соседа у него так и нет, Ацуши и Рюноске — их с Осаму друзья, сейчас на какой-то прогулке — Чуя видел их из окна, когда стоял и курил. Осаму. За дверью стоял никто иной, как Дазай. — Боже, пока ты открывал я чуть не спалился, — Дазай, в какой-то огромной футболке и свободных коричневых штанах пролетает мимо Чуи, а Накахара хлопает дверью. — Ты чего носишься, как ребёнок? — Чуя хмурится, смотря на бумажный пакет в руках Дазая, из которого торчит что-то, подозрительно похожее на бутылку вина. — Фух, чуть не спалился, пока нёс, — он достаёт любимое вино Накахары, которое тот пьёт всегда в особенно хорошие дни. — Сегодня праздник? — он без вопросов принёс чашки, потому что бокалами в общаге не располагаем. — Сегодня просто особенно хороший день. Чуя улыбается, смотря на улыбку Осаму. А затем: — Ты зачем рыбу притащил? — Захотел пожарить, — пожимает плечами Дазай, — идём в кухню? — То есть ты захотел чтобы я её пожарил, — выдыхает Накахара, поднимая кусок рыбы, — спасибо, что хоть мою любимую. Чуя смотрит на замороженную скумбрию, кидает взгляд на Дазая, а после говорит: — На тебя похожа. — Какого чёрта, блин, — мычит Осаму, толкая того в бок, и Чуя усмехается, поднимая голову. Их взгляды пересекаются. Накахара замирает с рыбой в руках, сжимая её. Чувствуя охвативший пальцы холод, когда от взгляда напротив ему становится жарко, Чуя сглатывает. Дазай прослеживает взглядом за тем, как дёргается его кадык. Через несколько секунд кусок твердой рыбы выскальзывает из его рук — Осаму тянет ту на себя и не оставляет путей к отступлению, когда та с глухим стуком приземляется на стол позади рыжего, который в эту самую секунду прижимается спиной к жесткому дереву, чувствуя, как тот неприятно давит на позвонки. Чуя ждёт. Ждёт, что Дазай сейчас оттолкнётся от стола, посмеётся и скажет, что рыба сама себя не пожарит; что он произнесёт абсолютно любую херню, а Накахара отшутится в ответ, мол да ты заебал, пошли. Но ничего не происходит. Осаму всё также смотрит в его глаза, его руки всё также на столе, аккурат между боками Чуи, у него нет никакого плана в голове, что ему сделать, и что ему вообще нужно делать в такой ситуации. Будь это человек, вызывающий у него отторжение, он просто пролез бы под его рукой, потому что рост ему это вполне позволяет, и Чуя честно этому рад. Будь это на какой-нибудь вечеринке, где его бы так зажал понравившийся ему человек, с большой долей вероятности Чуя бы его поцеловал. Вот только он сейчас не на вечеринке, перед ним не его развлечение на одну ночь — он давно таким не занимается. Перед ним Осаму. Осаму Дазай. Человек, с которым Чуя неоднократно представлял своё будущее, которого он любил едва ли не больше себя самого. И сейчас Накахара отчетливо ловил панику, когда смотрел в глаза, в которые хотел бы смотреть ближайшую жизнь и, кажется, даже не дышал. Он ждал, что Осаму что-то скажет, что-то сделает, но тот молчал. Сверил его взглядом, пьянил, пока Чуя не разлепил вмиг засохшие губы: — Я… Будто это ожидая, Осаму припечатывает его к земле одним лишь: — Сделаешь что-нибудь, Чу? — его горячий шепот едва долетел до губ Чуи, когда Накахара уже схватился за его шею и притянул к себе, посылая вибрирующие волны вниз живота в момент, когда прижался к губам Осаму, завлекая того в рваный поцелуй, который тот тут же поддерживает и углубляет. Запуская пальцы в густые волосы, Чуя мычал в поцелуй, такой же жадный, как руки Дазая, вмиг облепившие его тело. Накахаре казалось, что тот был везде и одновременно нигде. Его сажают на стол, Чуя чувствует этот несчастный кусок рыбы, который слетает со стола и с глухим звуком, поворачивает голову, а Дазай не останавливается — впечатывается губами в мягкую шею, тут же поворачивая голову Накахары обратно. Это призыв не отвлекаться — Чуя клянётся, что возьмёт от этого всё. — Чёртова рыба, — мычит Осаму, вновь впечатывая того в своё тело, Чуя повинуется, тонет в страстных поцелуях, думая о том, как плывёт мир перед глазами, когда Осаму тянет к себе вновь и вновь, забрасывая ноги на свою талию. Как он ненасытен. Как от каждого поцелуя градус желания не ползёт — несётся выше со стремительной скоростью. С такой же, с какой с Чуи слетает его футболка. Накахара слышит и чувствует трекс ткани — он рвёт футболку прямо на Дазае, когда стаскивает её через голову, растрепав его волосы. Взгляд Осаму дикий в момент, когда он валит его на несчастный стол, придерживая голову, чтобы тот ненароком не ударился. Поцелуи в момент становятся все более желанными, рваными и жаркими, такими, что дорожка пота бежит по виску, но оказывается убранной пальцами Осаму, когда тот руками шарит по телу Накахары, разрывает каждый поцелуй нехотя, будто желая каждый из этих поцелуев оставить по всему телу. Страх, сковывающий тело, растаял с первым поцелуем. Чуя плавится, но не хочет трахаться (он буквально молится об этом) на столе, поэтому, вплетая в руки волосы Осаму, он осторожно тянет, между стонами от поцелуев его живота. — Дазай, чёрт, давай не здесь. Осаму повинуется и поднимает его. Чуя чувствует, что от этого просто движения уже готов кончить — у него чёртов сайз-кинк. Огромный такой. Осаму зовут. Это особенно заметно, когда они стоят рядом — Накахару в хорошем смысле разносит от того, насколько Дазай его выше, насколько это красиво и сексуально для него. Он понял о своём сайз-кинке прямо сейчас, когда вздрогнул всем телом и простонал в дазаевскую шею. Его кадык дёрнулся, когда он повалил Чую на расправленную кровать. Перед глазами всё плыло, а голова вообще отказывалась воспринимать действительное за реальное, думая, что всё это — лишь больная фантазия Чуи, не более. Но когда парень над ним с особой силой вцепился своими невозможными губами куда-то под ключицу, Чуя вскрикнул — видимо, всё-таки не сон. Рыжий нервно скинул мешающее оделяло на пол, вызывая этим самым смешок у Осаму, когда тот внезапно остановился. Взвинченный до предела, Чуя восклицает недовольно: — Ну что опять то блять?! — Знаешь, я не рассказывал тебе о том, почему решил не забивать шею, — мычит Осаму, когда Чуя буквально впивается в его домашние штаны, желая стащить их как можно скорее. Чуя бесится, выкидывая голову. — И ты решил, что это самый подходящий момент? — Да, — беспечно отвечает Осаму, поднимая свои глаза на парня, — потому что я подумал, что засосы Чуи будут смотреться немного лучше, чем татуировки. Накахара едва не давится воздухом. Чего, блять? — Это потому, что я когда-то сказал, что люблю засосы на шее? — бурчит Чуя, поднимаясь, но рука Дазая мягко укладывает его обратно. — Да. Поэтому действуй, Чу. Онет, у него, кажется, новый фетиш. Учитывая хриплые стоны Дазая — два. Один миг — и Осаму оказывается под ним, расслабленный и доверяющий ему одному. Чуя, нависающий сверху, оставляющий влажные разводы на плечах, ключице и шее, чувствует, как его вставший член трётся о торс Осаму, обнаженный и забитый его татуировками. Один особенно четкий засос на шее Дазая приводит Чую в безумный восторг, но ему уже дали время наиграться. Осаму тянет к себе, зарывается в рыжие волосы, ведёт носом по кромке волос возле уха, мягко стонет и мурчит прямо в аккуратное ухо, прикусывая мочку, и Чую подбрасывает на кровати, когда их меняют местами. Он вскрикивает, когда Дазай опускается к его соскам и начинает мягко выцеловывать грудь, захватывая соски в плен горячего рта. Он терзает, доводит до исступления раньше, чем нужно, но отступает на моменте разрядки. Накахара поражено выдыхает: — Я чуть не кончил от стимуляции сосков, черт. Осаму смотрит на него в блеском в глазах: — Я в полном восторге, Чу-чу. — Можно хотя бы здесь без «Чу-…» — он не заканчивает, лишь сдавленно стонет, когда рука Дазая опускается на его шею. — Сколько кинков хранит в себе это крохотное создание? — много, думает Накахара, давится от того, как хорошо рука Дазая чувствуется на его шее — не давит, ничего, просто чувствуется. Он быстро отпускает его, прижимаясь к губам с новым поцелуем. Стаскивая штаны, Дазай выдыхает: — Я хотел поесть рыбы, но Чуя-кун совсем отвлек меня от этой мысли, — в голосе Дазая проскальзывает что-то, отчего Чуя начинает готовиться к порке. Разнеженный Накахара вновь начал заводится, но уже в другом смысле, приподнимаюсь на локтях. — Кто кого ещё отвлёк, — пальцы, смазанные в густой смазке — да, они оба геи, хранящие смазку в одном и том же месте, просто в разных комнатах, проникают на удивление легко. Дазай почти что удивляется, но не говорит ничего, мягко прижимаясь к нему пальцами. Особо чувствительный Чуя вскрикивает, хочет свести ноги при приятном импульсе, но тот держит его, раздвигая ноги ещё шире и проталкивая свои пальцы дальше, из-за чего тот едва ли не плачет — точно чувствует влагу в глазах, особенно когда чертовски длинные пальцы бьют по простате. Осаму растягивает долго, старательно, Чуя ёрзает под конец все сильнее, потому что готов кончить ещё от одного толчка, но Дазай будто намерено игнорирует его простату и растягивает для того, чтобы член, который сейчас взорвется от нетерпения, проникал лучше. Парень прижимается голой спиной к разворошенным простыням, которые он сжимал в особо сильных приступах наслаждения. Он стискивает их снова, едва не разрывая на лоскуты, когда Дазай толкается в него. Едва заметно вздрагивая и очень заметно простонав, Чуя закидывает голову назад, из-за чего рыжие пряди путаются. Дазай, запуская в них руку, прижимается с поцелуем к губам, начинает медленные движения. Через несколько толчков привыкший Накахара подмахивает бёдрами в ответ, лишь бы насладится этим сполна. — Черт, Осаму, — громкие стоны слетают с его губ, и ему всё равно, что он беспокоит своими стонами сейчас минимум целый этаж, а максимум — всё общежитие, — ты можешь быстрее, я знаю. — Конечно могу, Чуя, просто заслужил ли ты этого? — мурчит Дазай, прижимаясь губами к его шее, чтобы оставить ещё больше стремительно алеющих засосов. — Что я должен сделать? — Накахара настроен решительнее самого Осаму, что сейчас тянет того к себе, проникая полностью и замирая. Осаму сглатывает. Сгорая от чувства наполненности, Чуя смотрит в его глаза — лежащий на спине, раскрытый, с его членом внутри, готовый на всё, чтобы получить желаемое, убивает его. — Будь громче, Чуя. Не сдерживай ни один свой порыв, — серьезно отвечает Дазай, сжимая его бёдра. Чуя в ту же секунду тянет его на себя, прижимаясь к губам в горячем поцелуе, тянет на себя его нижнюю губу, тянет язык своим языком, зажимая тот между губ, стонет в поцелуй так громко, пошло и развязно, что сюда бы явился староста из общежития, если бы не был подкуплен самим Осаму. — Блять, быстрее, ещё быстрее, — Осаму повинуется — ему впервые нравится выполнять чужие просьбы-приказы. — Как скажешь, — давление на простату усиливается, угол меняется, когда Осаму накрывает его собой и забрасывает чужие ноги на свои плечи, из-за чего Чуя немного захлёбывается в собственных стонах. Кончает он также звучно, сжимая в себе Дазая так, что в какой-то момент тому нужно приложить усилия, чтобы не кончить раньше времени. Ослабевший после, возможно, самого яркого оргазма в своей жизни, Чуя прижимается к губам напротив, выбивая из того весь воздух, когда срывается на очередной громкий стон, который, возможно, становится конечной остановкой Дазая — тот падает на него сверху после особенно звучного толчка. — Люблю тебя, Чуя. Ему нравится, когда кончают внутрь. По-крайней мере, когда это делает Дазай. — Я тебя тоже, Осаму.***
— Ты знаешь, что я влюблён в тебя уже больше года? Чуя давится, когда жарит рыбу. Осаму будто специально дал ему выпить воды перед тем, как говорить такие ошеломительные новости. — Ты что?! — его голос едва не взлетел до девчачьего. — Люблю тебя, говорю. Мог бы и не надевать мою футболку сразу после секса, это делает меня слишком слабым, — Чуя мычит, когда Дазай утыкается в его волосы своей макушкой и прижимается сзади, — ты такой горячий. Так и хочется взять тебя на этом столе. — Федор не простит нам этого, если выйдет, — Осаму хмыкает. А после тот добавляет: — В целом я не против, только нужно дожарить рыбу, иначе мы останемся без ужина. Глаза Дазая опасно сверкают, когда он из кружки отпивает забытое ими вино. Посмотрите на него, после секса совсем бесстрашный стал. И теперь уже точно расслабленный. И красивый. Прижимающийся со спины и шепчущий что-то приторно сладкое, Чуя не вникает. Думает лишь о том, что секса в его жизни точно прибавиться. — Знаешь, почему я перебил татуировки предыдущих мастеров? — внезапно начинает Осаму. — Даже не догадываюсь, — флегматично говорит Чуя, положив руки сверху и помешивая другой рукой рыбу в сковороде. — Потому что я хотел, чтобы только твои татуировки были на моём теле, — он едва успевает договорить, когда Чуя разворачивается, одним движением выбрасывая лопатку на стол и выключая плиту. Поднимаясь на носки, чтобы прижаться с поцелуем к губам Осаму, Чуя думает, что это звучит, как лучшее признание в любви.