Пепельная повесть

Как из боярских земель До столицы вырасти? Как сотни раз гореть, Но восстать и снова до крепости? Как французам, полякам, татарам проиграть, Но кровь сберечь свою? Как Кремлю устоять? Как на Спасской часы поют Курантами вечными? Раз за разом влиться просить, как ополченье Пожарского. Узнавать и высотки твои, и палаты царские. Без боя сдаваться, Как советом в Филях было принято. И на Волге остаться, Чтоб тебе под фашистом не быть с сердцем вынутым. Раз за разом к тебе прорываться Сквозь Лубянку к высотке Арбата. Быть твоим Окуджавой, Высоцким, Рыбаковым, Пастернаком, Булгаковым. Стать твоим Маяковским, И чтоб ни строки одинаковой. К Патриаршим ходить ближе к маю По улице песенной. Я нутром тебя понимаю, Снова чашей обнесенный. Говорить про героев, утерянных на страницах истории. Стать отметкой фломастера на Стене у Цоя. Умереть, как Гоголь, в твоих объятиях. И принять твой ритм как доспех и проклятие.       Если в своей жизни ты видел только белых или коричневых голубей, то никогда не скажешь, что они серые или чёрные, как вороны. Нужно наблюдать, искать, читать, чтобы обогатить свою палитру. Или сделать её беднее, узнав, что белый для городских птиц отнюдь не самый популярный цвет. А можно игнорировать знания ради хранения своей самобытности. Не купировать лень разума, а проращивать её в частях, незадействованных в основной активности. Отрубить все каналы, кроме главного. Поставить всё и всех на службу своим прихотям, потому что они позволяют достичь материальной удовлетворённости. Отнюдь не счастья. Потому что его планка всегда поднимается.       Малым довольствуются в начале пути, потом запросы растут в геометрической прогрессии. На смену сытости приходит пресыщенность. Мелочная требовательность, придирки ради поддержания апломба. Теряется смысл удобства, потому что выбирается самое престижное, а не привычное. Картинка ради имиджа. Неприкрытое лицедейство, когда свита знает об отсутствии платья на короле, а король в свою очередь осведомлён об их знании. А после спектакля правителя можно слить, чтобы не мешал делить новые пьесы. Или старый репертуар. Ни веры, ни царя, ни отечества. Позорный орден трусости и предательства. Невидимое тавро клятвопреступника. Но нет кармы и воздания. Кто успел, тот и съел. Поэтому важно занять выгодное место в цепочке питания. Иначе тебе достанется роль растения. Или непрестижная участь падальщика. Которую успешно скрывает, но втайне исполняет подавляющее большинство. Честность — это уловка толкований и призма умолчаний. Жить на разрыв аорты, как Есенин, мало кто способен. Но и в зрелости из своей Ясной поляны отправиться в путешествие решится не каждый. И мы давно не в Пенатах Репина, которые сложно покинуть даже ради идеи Родины, оставшейся за кордоном, а скорее в Зазеркалье, где каждый беспрерывно жрёт и пьёт всё, что не прикручено к столу. Меняя габариты и подсматривая за странными вещами. Наше Солнце чёрное, но мы всё равно умудряемся быть на нём пятнами. Отбрасывать тень в пасмурные дни и при выключенных фонарях. Кто собирался строить Вавилонскую башню? Я скорее поверю, что, как в игре Дженга, каждый извлекал из неё по дощечке.       В рамках текущего форума рядом с одним из павильонов на ВДНХ в записи говорят, что мир, в котором мы живём сейчас, когда-то был чьей-то мечтой. Кто тот больной фантазёр, который сочинил для нас такую реальность? Где нужно думать не о том, возможно ли спеть горшенёвские песни с князевскими текстами, а об исполнении полностью своих. Когда нужно выбирать выражения не потому, что обидчивость бывших коллег и их соратников зашкаливает, а просто из-за того, что каждый действительно отвечает за свои слова. Библейские времена. Разбрасывать и собирать камни. У моей мизантропии есть пределы, и она уже упирается в пустоту. Мне больше не надо закрывать глаза, чтобы увидеть мёртвых людей, достаточно открыть новости. Нет рецепта — не бухай и не колись, и всё будет зашибись. Уже не будет. Спасибо, что выжил. Мир откусывает от тебя по кусочкам. Идёт попиксельное отключение. Переход с полифонии на всё менее битную мелодию. А сама музыка становится перегруженной не из-за инструмента. Новый виток повторяющейся истории. Смерть идеалов. Деградация личности. Откат к фрейдизму: коллективное бессознательное возвращает нам детские ужасы. Фильмы Хичкока, книги Кинга. Я не буду вспоминать Оруэлла, потому что он уже настолько опопсел, что набил оскомину. Самосбывающиеся пророчества. Каждый человек вокруг персонаж писателя Гудвина, будь он трижды неладен. Дурацкая ежедневная игра в кальмара.       Возможно ли научиться в процессе жизни чему-то хорошему или это череда падений с велосипеда, после одного из которых за руль ты уже никогда не сядешь? Когда из болтливой трёхлетки-исследователя мы независимо от темперамента становимся наблюдателями? Перестаём задавать вопросы. Понимаем. И язык неизбежно оказывается за зубами. В какой момент зубная боль перестаёт вызывать трепет? Когда любое контролируемое физическое страдание становится терпимым? Стирается грань между никогда не допустимым и вполне вероятным. Снижается моральная планка. Происходит привыкание. Без эйфории и эндорфинов. Сразу в отупение мнимого спокойствия. Значение семьи падает и растёт одновременно. Зависимость от близких убивает любовь. Вместо неё через всё прорастает страх потери. Ключевым параметром выступает обладание. Сиюминутные порывы. Не хочется узнавать истину, потому что с ней ассоциируется только один вкус. Горький.       Мы слепы, а жребий нет. Любая генерация является псевдослучайной, поскольку вычисляема. Но вряд ли нами. Мы или слишком тупы, или просто тупы. На ум нужно постоянно работать. А нам проще ехать по накатанной. Без неожиданностей. На проверенных хитах. С одной программой с незначительными изменениями. Когда со звездой у нас стало сочетаться только одно слово? Падение.       Природа света двойственна, а природа людей двулична. И даже хуже. Не бойся предполагать пороки, опасайся ошибиться в их отсутствии. Не разглядеть зла. Быть слишком наивным, чтобы доверять. Кому угодно. Люди вешают крест на шею, открещиваясь от него всей своей жизнью. Узнаваемое становится знаменем для бунта, и каждый день ты рискуешь стать революционером поневоле. Я хочу писать песни, но мне не о чем. Дымка рассеивается, а дым остаётся. Гигантская подземная печь. В ней уже сгорели наши исторические манускрипты и догорают пророчества. Ящик Пандоры пуст. Змеи расползлись к каждому яблоку из райского сада. Грехопадение неизбежно. Тьма наступает. И мы отворяем ей двери. Как смирившиеся жертвы. Ради продления срока. Который однажды истечёт. Воцарится вечное ничто. Мир — полотно графика, и только безумцы пытаются раскрасить его, как дошкольники. Заполнить пустоты цветными карандашами. Застыть Питером Пеном в ожидании очередной Венди. Или постараться, чтобы белых птиц на улице стало больше.