i'll be watching you

Быть призраком — отстой. Быть могущественным призраком, свергнутым ниндзя и оставшимся у них на попечении с требованием вести себя как паинька — и того хуже, но Морро уже как-то приспособился. Одно радовало: хоть Ллойд и запретил обзывать ниндзя вслух, никто не мешает ему делать это в голове. Ллойд в целом ему многое запрещает: — нет, Морро, ты не можешь назло вырубить телевизор, пока Кай играет в приставку, — нет, Морро, ты не можешь подкрутить огонь, чтобы сжечь курицу по-тайски Зейна — ничего, что я тоже ее есть собираюсь? — и НЕТ, Морро, ты не ущипнешь Джея, чтобы свалить вину на Коула. Никаких развлечений. Полная скукота. Остается только наблюдать за размеренной жизнью ниндзя (о том, чтобы брать его на миссии, не может быть и речи), за их тренировками, и, может быть, иногда тренироваться самому — то ли от безделья, то ли чтобы очистить разум. Перспектива всю загробную жизнь быть послушным не совсем радовала Морро, но в выборе между смертью и перевоспитанием Морро, пожалуй, будет тихо смотреть фильм на диване в компании ниндзя. И слегка добавит громкость на одном из скримеров, чтобы притворное "пацаны, вообще не страшный хоррор" Кая треснуло. Все относятся к нему предвзято. И даже если они пытаются сделать вид, что это не так, Морро все равно остро ощущает, как в его присутствии разговоры теряют свою естественную легкость. Никакие речи Ву не могут за мгновение стереть все то, через что прошли парни по вине Морро. И только Ллойд понимает, каково сейчас призраку. Он не простил, но принял и двинулся вперед, открывая дверь и для Морро — можно сколько угодно терзать себя за старые ошибки, но не лучше ли извлечь из них урок и оставить в прошлом, чтобы создать новое, светлое будущее? Протянутая рука оказалась приятнее власти над шестнадцатью мирами. А плавное дыхание Ллойда, укрытого теплыми снами, убаюкивало сильнее, чем любая колыбель, и будь у Морро необходимость спать, он давно бы заснул. Но он продолжает сидеть у изголовья кровати и считать вдохи. Морро об этом никому не говорил, но часы медитации ночью научили его брать контроль не только над физическим, но и над ментальным — переписывание снов оказалось почти достойной альтернативой пакостничеству, занимая его на некоторое время. Еще Морро не говорил о том, что Ллойд очень мило улыбается во сне — это не полная улыбка, как когда его смешат за столом, а слегка приподнятые, иногда дергающиеся уголки губ и полностью расслабленные брови, которых Морро никогда не наблюдал в обычные дни, что придают Ллойду такое умиротворенное, почти ангельское выражение лица, как будто он был не опытным бойцом, а простым подростком, никогда не слышавшим слова "сражение". Как будто не он смотрит на Морро не столько с укором, сколько с огорчением всякий раз, когда тот расстраивает своими поступками — и это такой взгляд невысказанного разочарования, который пугает Морро сильнее, чем нотации. Нотации можно пропустить, можно закатывая глаза поддакивать, но когда вместо тысячи речей человек, давший ему шанс, единственный человек, кто хоть сколько-то верит в него, просто вздыхает и смотрит вот так… что-то падает вниз. Что-то, что было у него давно; что-то, чего нет у призраков. Морро сдувает прядь, которая падает Ллойду на глаза. Когда человек спит, его сознание находится не здесь. Где-то далеко, где-то за пределами существования, неспособное быть потревоженным. И Морро едва слышно извиняется, но пользуется этим. Иметь тело спустя столько лет смерти кажется невероятным, однако Морро не успел оценить это в прошлый раз. Тогда тело для него было инструментом, сейчас… сейчас два часа ночи и Морро пытается оправдать себя тем, что плохо соображает. Считается ли это ошибкой, если он никому не навредит? Иметь тело — неописуемо: он чувствует ноги, чувствует руки, может легко пошевелить кончиками пальцев и в полной мере ощущает мягкость кожи. К ходьбе снова нужно привыкать, но Морро вселился не за этим, а потому включает ночник и глухо приземляется на пол прямо напротив зеркала. Волосы Ллойда очень нежные на ощупь, почти шелковые. Глаза непривычно щурятся от яркого света, но Морро все равно замечает и раздраженно выдыхает, когда у отражения в зеркале белизну волос полностью перекрывает черный, а кожа приобретает нездоровый оттенок. Он медленно проводит пальцами по лицу: исследует щеки, проходится по чуток вздернутому носу, подушечками считывает тонкость губ. Немного их кусает и облизывает, чтобы потом наблюдать, как быстро розовеют губы. Осторожно, почти невесомыми касаниями очерчивает челюсть, чувствуя, насколько она отличается от его собственной — у Ллойда лицо совсем другое, словно бы во всем меньше, утонченнее, но оттого интереснее. У него длинные ресницы и худые брови, и Морро обнимает себя руками, склонив голову набок, пытаясь придать себе то невинное, доброе выражение лица, присущее Ллойду, но как бы он ни пытался, у него не выходит. Вместо мягкой зелени в глазах на него смотрит едкий, противный зеленый: его собственный. Его присутствие само по себе оставляет отпечаток на теле Ллойда: оно все портит, делает его нелепым, непохожим на того ниндзя, за которым он наблюдает каждый день. Сколько бы ни старался Морро, у отражения в зеркале все равно тяжелый взгляд, в котором он видит не Ллойда, а себя. И это бесконечно расстраивает его, и что-то снова падает вниз.