В банкомате нет любви

— Костик, в Метрополь вези. Полгода поработав водителем у Владислава Князева, Костя уяснил для себя парочку очень важных вещей. Во-первых, этот самый Владислав — "Фу, лучше уж Владом зови," — был омегой. Ничего удивительно тут, конечно, не было — омег вообще по статистике в их славной стране было больше, чем альф и бет, особенно в нынешние годы. Но Влад был омегой в полном смысле этого слова. Он, казалось, собрал в себе все стереотипы и воплощал их просто забавы ради. Влад был красивым: усаживаясь в новой шубке на заднее сиденье мерса, держа в руках бокал шампанского на очередном рауте, примеряя в ювелирном новую серёжку, игриво улыбаясь одному из ухажёров. Влад был непостоянным: то он дулся, как ребёнок, и бросал неприязненное "Константин", то выдыхал томно, почти прижимаясь к костиному уху, "Костик". То он был текучим, как шёлк, то колким, как январский снег. А ещё — и это было вторым важным фактом, о котором следовало помнить, — он был сыном Князя. О Князе — "Лучше Андрей Сергеевич, мы не на разборках с вами," — полагалось говорить почтительно и вполголоса, но, как быстро выяснил Костя, это была не самая опасная фигура на этой шахматной доске. Несмотря на альфью сущность, как и все люди, Андрей Сергеевич имел свои слабости. Первая слабость хихикала на плече у Кости, когда тот пытался после очередного кутежа в Метрополе доставить драгоценное дитя домой, выпрашивала у папочки новенькое авто и дула губки, когда что-то приходилось ей не по нраву. Вторая слабость — длиннопалая, вся нескладная и вечно угрюмая, — звалась Михаилом Юрьевичем Горшенёвым. Если Князь был королём преступного мира, то Михаил Юрьевич точно был ферзём. В отличие от супруга, он редко озвучивал какие-то решения и не участвовал в переговорах. Его не воспринимали всерьёз из-за вторичного пола, считая, что омега, ещё и с такой не особо-то омежьей внешностью, держится на вершине исключительно за счёт статуса своего альфы. О том, что все были слепыми идиотами, Костя догадался сразу. *** — Миш, бога ради, седьмой водитель — и опять альфа? — Андрей Сергеевич неторопливо разливал виски, хмуря брови, и косил взглядом на высоченную тень, бродящую вдоль окна. — По-моему, пора сменить тактику. Давай попробуем всё-таки бету... — Пробовали уже, — отозвалась тень и сверкнула тёмными глазищами в сторону Кости. Тот стоял, как на плацу, по стойке смирно, и терпеливо ждал. — Хуйня идея оказалась. Он и его тра... — Гм, — Князь, выразительно кашлянув, отставил графин и поднял взгляд на Костю. Бокал лёг в широкую ладонь, как влитой; стукнулись о стеклянный бортик ледяные кубики. — Послушайте, Константин... Я к вам по имени, можно? Константин кивнул, как будто вопрос был не риторическим. — Понимаете, такое дело... — Удивительно, как Князев ещё косоглазие себе не заработал, с этими его постоянными попытками посмотреть на супруга. — Наш сын... Иногда позволяет себе лишнего. Мы бы хотели найти кого-то, кто точно сможет... Скажем так, сохранять профессионализм даже в самых непредсказуемых ситуациях. У окна тяжело вздохнули. — У тебя пометка от врача, — ни с того ни с сего вдруг подал голос Михаил Юрьевич и облокотился о подоконник. Костя бы удивился переходу на "ты", но его уже пригвоздили пытливым взглядом к месту, и стало не до удивления. — Ну, в личном деле. Я узнал, что за пометка. Правда запахов не чуешь? Очевидно, изучить личное дело было святым долгом работодателей, особенно таких серьёзных. Правда, почему это сделал Горшенёв, а не всемогущий и всеведающий Князь, оставалось загадкой. Костя гулко сглотнул. — Правда, — он коротко кивнул, кожей ощущая уже два напряжённых взгляда, устремлённых на него. В горле пересохло и, как назло, в этот момент звякнул лёд в бокале у Князева. — То есть... Обоняние в норме, но феромоны не чувствую. — Контузия? — Светски поинтересовался Князь, делая пару глотков, и отточенным жестом отёр уголки губ. — Врождённое. Казалось, супруги выдохнули с облегчением. — Только вояк нам тут не хватало, — фыркнул Михаил Юрьевич, наконец отделившись от окна. Он подошёл к говорившим и, опёршись на спинку кресла, в котором восседал супруг, вновь вперил тёмные глаза в Костю. — Вот и отлично. Считай, собеседование ты прошёл. Если не передумал... Взгляд его медленно опустился на второй бокал с виски. Затем снова метнулся к Косте — контрольным выстрелом. — Завтра можете приступать к обязанностям, — закончил невпопад Андрей Сергеевич, тоже выразительно посмотрев на бокал. Костя, чувствуя в себе всё напряжение мира, твёрдой рукой взял холодный бокал и осушил его сразу наполовину. *** Словом, не стоило забывать, что Влад был сыном Князя — и Михаила Юрьевича, конечно. Единственный сын, к тому же омега, он никогда и ни в чём не знал отказа — стоило только попросить, и ему тут же покупали всё, на что только не укажет изящный пальчик. Родители в нём души не чаяли, и он этим бессовестно пользовался. То, с какой лёгкостью Влад сорил деньгами, просто не поддавалось описанию. Он играл — и много, иногда проигрывая все наличные и возвращаясь в машину с поджатыми, как у Михаила Юрьевича, губами. Он скупал всё, на что только падал взгляд, в проклятущем ЦУМе, и Костя загружал все эти многочисленные пакеты на заднее сиденье с мрачным осознанием, что в них лежит две, а то и три его зарплаты. А ещё Влад был жадным. И нет, это касалось не только денег. — Костик, к Анатолию Ивановичу вези. — Константин, вот адрес, отвезёте нас? – А-ах, Дим, подожди... Константин, в апартаменты, те, что в цен... Умх, Дим, ну чего ты такой?.. В такие моменты Константин радовался, что нюха на феромоны у него нет и не будет. Он как-то ненавязчиво поинтересовался у Влада — тот был в игривом настроении после приятного вечера в казино, прочёсывал подраспрямившиеся кудри на макушке и мечтательно жевал нижнюю губу, сидя на заднем сиденьи, — неужели тот и правда такой влюбчивый. Влад в ответ недоумевающе похлопал ресницами. — Так всё просто же, Костик, — он поднял веером красивые пальцы и перебрал ими в воздухе. На среднем сиял крупным рубином перстень — папин подарок на недавнее двадцатилетие, — который стоил, по подозрениям Кости, больше его собственной шкуры. — Никакой любви, только деньги. Костик нервно прыснул. В зеркале заднего вида было видно, как чуть подсвечивается в полумраке чужое лицо. — Так а... Смысл-то какой? — Он подбавил веселья в голос, пытаясь не выдать своего интереса, и приподнял брови. — Вам родители, если нужно, луну с неба достанут. Влада, по всей видимости, эта метафора развеселила: он вдруг звонко-звонко рассмеялся, откидывая назад голову и сверкая очаровательно белыми зубками. Костя почувствовал, как в машине стало душно. — Костик, ты такой смешной, — Князев широко улыбнулся, демонстрируя щербинку между передними зубами. Даже она у него смотрелась гармонично, какого чёрта? — Ну, смотри. Вот попрошу я у папы шубу, — он загнул изящный палец и продемонстрировал его Косте в зеркало. — Но к шубе же нужна шапка. — Второй палец тоже оказался прижат к ладони. А затем третий, четвёртый... — А к шапке нужны сапожки, правильно? К сапожкам — сумочка... И перчатки, конечно, тоже. В отражении показался сжатый кулак. Рубин вновь сверкнул красноватым отсветом в полумраке машины. — Но если я всё это разом у папы попрошу, он мне скажет что? — Влад надул губы будто бы грустно, но, видя озадаченное лицо Кости, снова рассмеялся. — Ой, ну такой ты смешной! Он мне скажет "Губа не дура", — коротко оттянув нижнюю губу и тут же отпустив, он поспешно слизал с пальцев следы от помады. — И будет у меня только шуба. А мне хочется всё и сразу... — Получается, вам никто из них... Даже не нравится? Вопрос повис в воздухе, как гелиевый шарик, который никто бы не решился лопнуть. Князев почесал бровку и поморщил лоб. — Ну, почему не нравится? У меня всё-таки есть вкус, — он сполз по спинке сиденья и совершенно бесцеремонно упёрся ногами в водительское кресло, причём где-то на уровне лопаток. Надул губы. — Но это совершенно неважно, понимаешь? Главное — это деньги. И чем больше, тем лучше. — А как же любовь? Влад расхохотался так, что у него аж слёзы из глаз брызнули. Пришлось чуть опустить зеркало, чтобы увидеть его сейчас: почти лежащий на заднем сиденьи, утопающий в ослепительно-белой шубке, весь такой взъерошенно-очаровательный, с ядовито-красными губами. Губами, которые произнесли абсолютно безо всяких раздумий: — Нужна она мне, эта любовь? Не смеши, Костик! В тот момент Костя физически ощутил, как внутри него что-то крепко-крепко сжалось и лопнуло. *** Было глупо отрицать, что мальчишка — он был на пяток лет помладше, выглядел как мальчишка и вёл себя так же, — ему нравился. Не так, как бывает, кружит голову нежданная первая влюблённость, не как в кино, мол, увидел, упал и умер. Скорее, как в плохом бульварном романе, где герои ходят вокруг друг друга всю книгу, а на последней странице вдруг оказываются влюблены. Влад только смеялся, когда находил на сиденьи заготовленные для него маленькие сюрпризы: ириски, мандарины, мятные леденцы или эклеры из кондитерской неподалёку. Его отцы могли купить ему целый кондитерский завод, а Костя всё равно каждое утро встречал его чем-то сладеньким. Идиот. И тем не менее, Влад, сперва кривящий изящный носик, мол, для зубов и для фигуры вредно, через пару месяцев уже возмущался, если сиденье пустовало. Для него, маленького баловня судьбы, это было само собой разумеющееся — когда за тобой ухаживает кто-то, на кого тебе абсолютно наплевать. Как-то раз они были в Ленинграде — всего пару лет назад переименованный в Санкт-Петербург, в памяти Кости он так и остался Ленинградом, — нужно было поприсутствовать на каком-то вечернем рауте, и весь день, пока отцы решали какие-то вопросы, Влад откровенно маялся скукой. Костя решил прокатить его по городу — сам он был местный и, несмотря на то, что они оба знали, где Исаакий и Дворцовая, ему неожиданно удалось Влада заинтересовать. А уж когда он принёс из пышечной огромный горячий пакет, вовсю пахнущий сахарной пудрой, и два стаканчика кофе со сгущёнкой, Князев вообще расцвёл. — Какой ужас, — он отряхивал дублёнку от пудры, но не прекращал откусывать, — пвофто кофмав, — с совершенно неприличным сёрбаньем отхлебнув из стаканчика, он крепко зажмурился и, кажется, заулыбался, — я хочу ещё. Конечно, они купили ещё пакет, но половину из него уже пришлось есть Косте — Влад объелся. Он лениво слизывал пудру с пальцев, оглядывая себя на предмет того, не осталось ли где следов масла, и задумчиво протянул: — Ты ведь не чувствуешь запахов, да? Костя чуть пышкой не подавился. Глянув в зеркало заднего вида, он медленно кивнул. — В смысле... Запахи ты чувствуешь, но не те, которые от людей, а которые обычные? От этого милого запутанного объяснения почему-то стало тепло в груди. Костя снова кивнул. Влад подержал во рту кончик пальца, выбирая пудру из-под ногтя, и неожиданно брякнул: — Ну... В общем, я пахну как-то так. И, пока Костя не успел опомниться, добавил, обводя рукой салон: — Это я так, если тебе интересно. Не бери в голову. В роскошном шестисотом мерсе, где обычно царил запах свежей кожи, сейчас пахло сахарной пудрой, сгущёнкой и нежностью. Костя понял, что задыхается. *** Итак, Влад был непостоянным, избалованным, жадным, капризным, наглым и беспардонным. Он не знал цену деньгам и относился ко всему, как к должному; он не искал и не хотел настоящих чувств, избегал их всеми способами и даже с отцами будто бы играл в "горячо-холодно" — вот сейчас можно кинуться папе Андрею на шею, благодаря его за новое колье, а вот сейчас отвернуться, когда папа Миша пытается чмокнуть в гладкую щеку, и вздёрнуть носик. Влад был головокружительно красивым, очаровательным, игривым и нежным. А ещё он временами был наивным, как пятилетний ребёнок. — Костик, в Метрополь вези. Закутавшись в свою любимую белую шубку, он нахохлился, как воробушек, и снял с головы белую меховую шапочку. Волосы под шапкой чуть вились от пота. На щеках разлился предвкушающий румянец. Костя медленно сглотнул и завёл машину. Он ехал по привычному маршруту, всё было как обычно, но тревожное чувство в груди не давало ему покоя. Что-то было не так. Вот только что? Преодолев уже добрую половину пути, Костя бросил взгляд в зеркало заднего вида и окаменел. Влад, окончательно раскрасневшийся, чуть распахнувший полы шубы, старательно растирал лоб ладонью. Он дышал ртом, как будто ему было слишком жарко — но из-под шубы выглядывала тонкая рубашечка, а не свитер, и жарко не должно было быть. По чужому виску скатилась капля пота. Влад, медленно моргнув, облизнул почему-то не накрашенные губы и шумно выдохнул. И тут, блять, до Кости дошло. — Родители в курсе? Князев вздрогнул, не ожидая вопроса, и посмотрел через зеркало прямо на Костю. От одного этого взгляда от самой груди и до паха окатило жаркой волной. — Нет. Я... С-сказал, что... За город поеду, — мальчишка поёрзал, пытаясь как-то запахнуть шубу, но, вероятно, остался недоволен результатом и поджал губы. — На дачу. Ты ведь им не скажешь? Будь они в другой ситуации, Костя бы за одно только "ты" и вот этот умоляющий взгляд молчал бы, как рыба. Но увы. Влад полез в сумочку. — Я заплачу... Костю затошнило. — Деньги мне не нужны. Князев вскинул бровь, копируя отца, и недоумевающе-рассеянно посмотрел в зеркало. Видимо, в его жизненную концепцию такая фраза не вписывалась. — Боюсь, кроме денег я тебе дать ничего не мо... Костя резко крутанул руль, сворачивая на очередном перекрёстке. Влад вздрогнул. — Ты почему повернул? Нам же прямо. С водительского кресла не донеслось ни звука. Князев поёрзал, явно нервничая. — Костя? — Сказано — на дачу, значит, на дачу. Мне твои родители голову открутят, если узнают, что в таком состоянии я тебя к кому-то повёз и добровольно на руки сдал. Стоило перейти на "ты", как дошло уже до Влада. — Костя, блять! Останови машину! Костя незаметно щёлкнул кнопкой, и задние двери заблокировало. Конечно, Влад был омегой — об этом он помнил. Очаровательным, нежным, изящным омегой. Белым и пушистым, так сказать. А ещё он был сыном Князя. И Михаила Юрьевича. Об этом Костя тоже не забывал. *** Как-то раз ему уже довелось наблюдать смертоносность этой гремучей смеси. Они тогда поехали на открытие сезона в каком-то театре: официальный дресс-код, альфы все в костюмах, омеги — в вечерних платьях. Шампанское рекой, богемная тусовка; полный блеск, короче. У Влада было великолепное бордовое платье в пол, но с разрезом до самого бедра. Сшитое точно по фигуре, оно подчёркивало трогательно-хрупкие ключицы — отсутствием бретелек, в основном, — и дополнялось роскошной песцовой горжеткой. А ещё — перчатками до самых локтей. Ну просто что-то с чем-то, а не омега. Он, конечно, тотчас же стал звездой вечера и буквально купался в комплиментах. Однако в какой-то момент дёрнул Костю, ждущего в фойе у гардероба и уже разложившего с такими же несчастными водителями партию в карты, и потребовал везти домой. — Куда же ты, Владюш? Вечер же только начался. "Владюша" поджал губы, оборачиваясь в сторону лестницы, и Костя невольно посмотрел туда же. Кажется, этого альфу, с усмешкой держащего в руках два бокала с шампанским, он уже знал. Анатолий Борисович? Иван Александрович?.. — Я еду домой, — заявил Влад, поправляя на плечах горжетку и нетерпеливо поворачивая голову к Косте. — Константин, дублёнка. Константин, ни секунды не медля, подхватил дублёнку, варварски сваленную в общую кучу шуб и пальто. Князев выставил руки назад, и те тут же нырнули в рукава. Выученными движениями Костя выправил горжетку наверх, поправил дублёнку на чужих плечах и собирался было застегнуть, но... — Ну зачем же так рано? Мы ведь так приятно бесе... Влад вдруг решительно двинулся вперёд, в пару шагов оказываясь рядом с уже спустившимся альфой, и со всей силы залепил ему пощёчину. Тот, видимо, не ожидал, потому что голова у него мотнулась в сторону, как у болванчика. — Пошёл нахуй, — не мудрствуя лукаво, припечатал Князев и так же резво обернулся к Косте. — Что стоишь? Идём! Уже сидя в машине, Влад зарылся пальцами в липкие от лака волосы и глухо рассмеялся. — Сапоги, блин, оставил, — и, уловив настрой Кости вернуться, тут же помахал рукой. — Фиг с ними, не важно. Папа новые купит. В голосе у него проскочило что-то тоскливое-тоскливое, и Косте почему-то стало его жалко. Он пошарил в бардачке и, выудив оттуда "Золотой ключик", протянул его Князеву. Тот, смерив конфету долгим взглядом, после двух секунд раздумий всё же зашуршал обёрткой. В тот вечер они больше не говорили, потому что у Влада дрожали губы, а Костя не хотел, чтобы тот переживал, заметно ли это. *** На даче было по-февральски морозно и снежно. Благо, территорию здесь ежедневно чистили, и не пришлось разгребать снег своими силами. Въехав во двор, Костя первым вышел из машины и сам открыл заднюю дверь. Влад, видимо, смирившийся со своей участью — или уже нахорошо поплывший от течки, — сидел, весь укутанный в шубу и поджавший под себя ноги. Взгляд, обращённый на Костю, был полон чистой и неприкрытой злобы. Так смотрели смешные импортные собачки, обитавшие у Князевых-Горшенёвых на основной квартире. Такие же маленькие, миленькие и готовые откусить тебе нос при первой возможности. Поглядев на валяющиеся под сиденьем белые сапожки, Костя покачал головой и со вздохом сгрёб Влада в один большой меховой ком. — Отъебись! Костя ожидаемо не отъебался. Он зашёл с Владом на руках в дом, встретивший их холодом непротопленных стен. Наверное, полы тоже были холодными; несмотря на это, Князев шустро спрыгнул с его рук и прямо так потопал к лестнице. Затянутые в капрон стопы скользили по ступенькам, и при всей внешней уверенности за перила ему всё же пришлось взяться. Стоило спросить, что же этот гордый и уверенный в себе омега собирается делать в ближайшие трое суток. Однако Костя здраво рассудил, что такой вопрос от альфы будет однозначно понят неправильно. На втором этаже хлопнула дверь. Что ж, теперь оставалось решить, что же собирается делать в это время сам Костя. *** Ближе к ночи, когда он уже устроился на диване в зале и, привалившись к спинке, читал кропоткинскую "Этику" — смутные догадки о том, чья это была книга, заставили его нервно повести плечами, — на журнальном столике вдруг зазвонил телефон. Костя на секунду задумался, стоит ли брать. С одной стороны, кто бы стал звонить в формально пустой загородный дом, ещё и в князевскую резиденцию? С другой стороны, этим кем-то мог быть кто-то из владовых отцов. Рука сама потянулась к трубке. — Алло. — Кость, принеси... Попить. П-пожалуйста. Ах да, телефон же был и внутренним тоже. Костя совсем забыл. Он вообще после владового "пожалуйста" всё на свете забыл. Наверх он поднимался с графином воды — благо, тут стояла новомодная фильтрация и работал газ, — и с приготовленными почти сразу после приезда макаронами по-флотски. Вилка тихонько звякала о поднос, а заветная дверь всё приближалась. Костя выразительно постучал. — Я захожу? Из-за двери так же выразительно что-то промяукали. Скрепя сердце и призвав на помощь всю свою выдержку, он взялся за ручку. Картина открывалась, конечно, потрясающая. Раскрасневшийся до ушей Влад, ещё и в этой своей проклятой рубашке, сидел посреди разворошенной постели и обессиленно водил пальцами по простыне рядом с собой. Судя по мокрому пятну, которое расплывалось вокруг него ещё сантиметров на двадцать, дело было плохо. Костя медленно, как только мог, приблизился к изголовью и сел на прикроватную тумбочку. Князев вздрогнул и, будто выйдя из оцепенения, поднял на него взгляд. — С-спасибо, — негромко протянул он и, дождавшись, пока воду нальют в стакан, с жадностью схватил его обеими руками. Он пил, не чувствуя воды во рту, и половину ожидаемо пролил на себя. Его колотило, и вблизи это было ещё заметнее. — Пиздец, я сейчас откинусь вообще... — Тих-тих-тихо, — Костя осторожно забрал стакан, отставил его на свободное пространство на тумбочке и кивнул на тарелку. — Поешь давай, ладно? И не торопись. Князев, который до этого дня при Косте питался исключительно деликатесами высочайшего класса, накинулся на макароны с тушёнкой неожиданно яростно и голодно. — Пивдеф, — коротко простонал он, крепко жмурясь, и небрежно утёр пот со лба. Полы рубашки чуть разошлись, и взгляд Кости поневоле скользнул ниже. На трусах сбоку торчала бирочка — видимо, Влад слишком торопился их надеть, чтобы заметить, на какую сторону, собственно, надевал. — Сто лет таких не ел. Пап Миша раньше готовил... При упоминании папы Миши почему-то по спине пробежал холодок. Костя коротко обернулся, чтобы убедиться, что окно закрыто. — Он мне, кстати, и сказал тогда. Ну, про тебя, — Князев помолчал, надеясь, наверное, что его и так поймут. Но договаривать всё же пришлось. — Что ты... Не чувствуешь. Повисла пауза. Влад медленно облизнулся. Костя не мог учуять, но нутром почувствовал какие-то изменения. — Ты поэтому меня не хочешь? В воздухе наверняка был разлит запах владовых феромонов, но Костя отчётливо ощущал только землистый запах пиздеца. — Влад, нет, — он отодвинулся, насколько мог, и с трудом остался балансировать на самом краю тумбочки. Отгораживаться руками было бы совсем глупо, хотя и очень хотелось. — Дело не в этом. У тебя просто течка. Ты меня не хочешь, тебе просто кажется. — Почему ты так думаешь? Вопрос поставил Костю в тупик. Стоять в тупике, когда прямо на тебя смотрит возбуждённый и взбудораженный омега, было определённо нельзя. — У тебя всё-таки есть вкус, — усмехнулся Костя уголками губ, и Влад аж задохнулся от негодования. И это он ещё не знал, что Костя слышал их с Андреем Сергеевичем перепалку в первый же свой рабочий день. "Ты специально мне такого страшного водителя дал, да? Чтобы я с ним не трахался?" И ещё: "Он похож на пса". О, это новоиспечённому водителю особенно запомнилось. А потому и верилось, что Влад его вдруг хочет, ещё и без течки, с о-очень большим трудом. Конечно, стоило только взглянуть на него — распалённого, с красными щеками и взмокшими волосами, с его обворожительно-нежными губами и томным, просящим взглядом, как безо всяких феромонов становилось дурно. Костя поймал жадный блеск в чужих глазах и на долю секунды представил, как вжимает Влада собой в эту чёртову постель. Член тут же отозвался на эту мысль, неприятно натягивая ширинку. Безуспешно — его хозяин, хвала всему, ещё вполне владел собой и не собирался становиться для Влада очередным альфой, к которому у того нет никаких чувств. Когда Костя закрыл за собой дверь, послышался глухой стук. Вполне вероятно, ему вслед полетела подушка. Ещё более вероятно — это было его собственное сердце, наконец начавшее биться снова. *** На следующий день он принёс Владу завтрак, пока тот, кажется, задремал. Конечно же, Костя не мог не укрыть его одеялом, не погладить едва ощутимо по голове и не вздохнуть, выходя из комнаты. Как не мог и отказать себе в том, чтобы всласть подрочить на воспоминания об утреннем Владе под струями холодного душа. Он раскопал в кухонных шкафах целый пакет сахарной пудры — пришлось удостовериться, что это действительно пудра, а то мало ли, — и стоял, как дурак, бесконечное количество минут, сунув нос в пакет. Никогда ещё его врождённый дефект не был таким полезным, как сейчас. За свою выдержку, если бы не отсутствие нюха, он уже не ручался. А потом снова раздался звонок. Владов надрывный голос пустил по хребту волну мурашек, но совсем не приятных. — Пиздец болит, Кость, — хныкнул он, и все эротические фантазии тут же как ветром сдуло. — Бок болит, я... Не знаю, скорую, может?.. Ага, как же — думал Костя, поднимаясь наверх и заранее настраиваясь на долгую дорогу. Поедет кто-то к ним, в дачный посёлок, ещё и по таким сугробам. Щас. Дорога и правда оказалась долгой. Как назло, вовсю мела метель; что-то разглядеть сквозь снег было трудно, и Косте приходилось щуриться, надеясь только на свою память. На задних сиденьях скулил Влад, свернувшись эмбрионом и держась за бок. Это, конечно, отвлекало нахорошо — но с этим, как и со снегом, было ничего не сделать. Да и, в отличие от беспрерывного снегопада, это вызывало не раздражение, а тоску в груди и нестерпимое желание завыть. — Держись, Влад, держись, — приговаривал Костя, то глядя на Влада в зеркало, то оборачиваясь к нему через плечо, и кусал губы от бессилия. Тот, закутанный в одеяло, потому что надеть шубу сил не хватило, только тихонько всхлипывал на кочках. — Немножко осталось, Влад, ты потерпи чутка.... На середине пути машина неожиданно вздрогнула и встала. Костя попробовал раз, другой, третий. Мотор не заводился. Новенький шестисотый, только с конвеера, ещё даже не поцарапанный нигде, заглох, сука, посреди бескрайней пурги за чертой города. Костя со злости вдарил по рулю обеими ладонями и выругался. За спиной, будто бы в ответ, тихо заскулили. Не было времени злиться — у мальчишки могло быть всё, что угодно, от аппендицита до воспаления каких-нибудь там труб. Он пылал жаром ещё там, на даче, и всё жаловался, что ему холодно. — К-кость... Холодно оч-чень... Вот как сейчас. А ещё у него, чёрт возьми, всё ещё была течка, и он наверняка чувствовал себя таким брошенным и одиноким, что от одного только представления у Кости всё в груди стиснуло до боли. Неловко пригибаясь, он кое-как влез на заднее сиденье и взгромоздил Влада на колени. Тот свернулся совсем в калач, пряча лицо в вороте костиной куртки, и надрывно заскулил. — Тише, тише, маленький, — зашептал Костя, не решаясь укачивать, но поглаживая по голове и пропуская сырые насквозь волосы меж грубоватых пальцев. — Всё хорошо будет, Влад, скоро доедем, ну, чего ты... Держись, хороший, всё в порядке, мы с тобой приедем скоро... Влад у него в руках всхлипнул и зарыдал, вцепляясь отнюдь не хрупкими пальцами в ворот куртки и рискуя оторвать его нахрен. Костя сам был готов заплакать, но вот кому-кому, а ему сейчас плакать было нельзя. Трудно успокаивать кого-то, когда сам ревёшь взахлёб. — Владь, ты не боись, — Косте самому было страшно настолько, что он уже забыл о самолично воздвигнутых границах, но какая разница? — Мы уже скоро приедем, потерпи, пожалуйста... — В ответ зарыдали будто бы с новой силой. — Маленький, больно, знаю, но чуть-чуть надо потерпеть... Потерпишь немножко? Ради меня, да? В голову пришла абсолютно идиотская идея, однако в сложившейся ситуации любая могла сработать. — Давай поспим немного, ага? Давай поспи-им, — он мягко, успокаивающе погладил Влада по голове и тихо кашлянул. В голове, как назло, было пусто. Костя немного помолчал и совсем тихо запел, вспоминая на ходу текст. — Мы будем жить с тобой В маленькой хижине На берегу очень дикой реки... Чем дальше, тем больше Князев, казалось, успокаивался. Приободрённый Костя продолжал гладить его по сморщенному лбу и напевать, мысленно восхваляя Наутилусов. — Никто и никогда Не вспомнит самого главного У безмятежной и медленной реки... Уже на середине третьего куплета Влад, убаюканный, мирно сопел и хмурился во сне. Костя, ощущавший себя по меньшей мере ныряльщиком, который несёт наверх, сквозь толщу воды, драгоценную жемчужину, бережно устроил его на сиденьи и вернулся к себе, на водительское. К его нескрываемому удивлению, машина качнулась, пыхнула дымом из выхлопной трубы и завелась. Он мчал сквозь метель в город, слыша, как в тесноте салона бьются два сердца, и как голос Бутусова в голове поёт о береге очень тихой реки. *** В больнице, где Князя знали и уважали, Владу тотчас же была выделена отдельная палата. Оказалось — острый аппендицит. Операцию провели настолько быстро, что чета Князевых-Горшенёвых даже подъехать не успела. Когда по-слоновьи спокойный Князь вошёл в палату, небрежно набросив халат прямо поверх кожаной дублёнки, Влад уже отходил от наркоза. Волнение Андрея Сергеевича выдавали только глаза и немного, совсем как у Влада, дрожащая нижняя губа. — Я у врача уже всё узнал, — вместо приветствия выдал он, обводя Костю долгим взглядом, и сделал тихое "гм". Очевидно, это был невысказанный вопрос, почему это Костя всё ещё сидит у владовой койки и не спешит ретироваться. — Спасибо вам, Константин. Вы... Сына нашего, получается, спасли. — Где этот урод?! — В палату влетел, точно вихрь, разгневанный Михаил Юрьевич. Без халата и в совершенно безвкусной кожанке с волчьим мехом — так вот от кого у Влада страсть к мехам... — Ты! Он вцепился в Костю и, вздёрнув того на ноги, тряхнул за плечи с невиданной для омеги силой. Глаза у него искрили так, что впору было от этих искр прикуривать. — Ты чего его так долго вёз, ё-маё? А если бы не успел!? Ты головой вообще думал, ты... — Миш, успокойся, — веско протянул Андрей Сергеевич и ухватил за плечо уже супруга. Тот замолк, но из хватки костины плечи не выпустил. — Константин, что-то случилось по дороге? — Да, — у Константина сердце чуть из груди не выскакивало, но он всем видом пытался показать, что спокоен и невозмутим. Даже подбородок чуть приподнял. — Машина заглохла уже после выезда из посёлка. И буран был, не видно было ничего. И, чтобы уже точно никаких вопросов не возникло, добавил ещё: — Я гнал так быстро, как только мог. Я что, идиот, по-вашему? Михаил Юрьевич прищурился, что-то высматривая в его лице. Очевидно, не нашёл, потому как в следующую секунду медленно разжал пальцы и отступил. — На этот раз — прощаю. Но если... Тут Влад что-то неразборчиво пробормотал с койки, и всеобщее внимание переключилось на него. Горшенёв, мгновенно посветлев в лице, бухнулся на костино место и всем корпусом подвинулся к сыну. По-медвежьи, но как-то нежно, загудел: — Владька... Просыпайся, слышишь? Эх-эх-эх, ну ты у нас и чудышко... Костя поймал взгляд Князя и понял, что он тут лишний. Может, он и был псом, но псом очень понятливым, а потому тут же поспешил выйти вон. Когда на следующий день его вызвали на разговор и мягко поинтересовались — конечно же, сам Андрей Сергеевич, — не хочет ли он в качестве благодарности съездить куда-нибудь, например, погреться в Сочи, Костя понял — лучше соглашаться. За спинкой князевского кресла маячила тень Михаила Юрьевича и сверкала тёмными глазами, снова в нём что-то выискивая. *** И хотя отпуск был Косте дан, чтобы забыть обо всём, выбросить из головы Влада так и не вышло. Так что возвращение было, как и полагается: с чурчхелой, едва заметным загаром на лице, сувенирами и робкой надеждой на то, что ни о чём из произошедшего в те пару дней Князев-младший не помнит. Дом Князевых-Горшенёвых встретил Костю непривычной тишиной и отсутствием, собственно, самого Горшенёва. Князь был мрачнее тучи; оказалось, в ходе какой-то перестрелки Михаила Юрьевича задели, и теперь он отлёживался в больнице. Насколько же сильно его задели, что в больнице по прогнозам нужно было провести минимум две недели, оставалось загадкой. Влад тоже был скорее тенью самого себя. Внезапно кончились кутежи и желание скупить половину ЦУМа; бриллианты с изумрудами, до этого беспрестанно сверкавшие в ухе, теперь сменились простым золотым колечком. Единственное место, куда он теперь катался с завидной периодичностью — та самая больница, где ещё пару недель назад лечился сам. Костя не планировал снова нарушать личные границы, но, заметив, как у него дрожат губы, каждый раз вежливо предлагал проводить до палаты. Михаил Юрьевич был весь обвешан какими-то трубками и слабо походил на человека, которого "просто задели". В сознание он, судя по всему, не приходил. Влад сидел у его койки, как привязанный, и молча гладил отцовскую руку. Костя то заглядывал, чтобы убедиться, что всё хотя бы в относительном порядке, то мерил шагами коридор, то сидел у двери и пересчитывал трещинки на стеклоблоке, отделявшем коридор от суровой зимней вьюги. В один из визитов, когда Влад наконец собрался с силами и спустился вместе с Костей в машину, он сел на своё привычное место и долго молчал. Костя нерешительно глянул на него в зеркало заднего вида. — Домой? Князев вздрогнул, расфокусированно глядя в спинку водительского кресла. Молчал. А потом вдруг, ни с того ни с сего, закрыл ладонями лицо и тихо, горько-горько заплакал. Костя в растерянности смотрел, не зная, что предпринять. — Не могу домой, — тихонько выли из-под ладоней, и вся владова фигура как-то разом сжалась, становясь совсем маленькой в этом большом салоне. — Не могу, пока он тут... Лежит... Ему оп-перацию делали, знаешь? Столько крови... В-врач сказал... Очень захотелось дать леща тому врачу, который решил рассказывать такие детали юному омеге, но Костю никто не спрашивал, чего ему там хотелось. — И папа ещё... Ходит, блин, как убитый сам, — Влад совершенно неприлично шмыгнул носом и утёрся рукавом дороженной шубы, как школьник. Косте бы умилиться, да ситуация неподходящая. — Как будто всё плохо будет, как будто пап Миша там и... — Ну-ну, Влад, ну ты чего, — Костя тихо кашлянул, сгоняя хрипотцу в голосе, и поправил зеркало заднего вида, чтобы удобнее было смотреть. — Нормально всё будет. Михаил Юрьевич вон какой мощный, справится он, чего тут... Я понимаю, тебе тяжело... — Да нихуя ты, Костя, не понимаешь! — С неожиданной злостью вскинулся Влад, и в зеркале появилось его заплаканное лицо, искажённое гримасой злости. — Сидишь тут, головой киваешь, мол, панима-аю я всё, — протянул он с нарочито мерзкой интонацией, но тут же всхлипнул и закашлялся, — а сам свалил куда-то на юга, пока я тут в больнице лежал! И что, много ты понимал тогда? У Кости всё внутри аж дрожью пробило. Он помолчал минуту или две, наблюдая, как Влад опять размазывает слёзы и сопли по рукаву шубки. Сделал глубокий вдох. — Может, и не много, — негромко начал он, и Князев в отражении дёрнулся, как будто не ожидая, что ему что-то ответят. — Но я не по своей воле свалил, если хочешь знать. Меня попросили. И весьма убедительно. Влад озадаченно смотрел на него через зеркало. Видимо, переосмыслял всё, что успел себе за эти две недели надумать. — Это... Папа Миша, что ли, попросил? Костя невольно усмехнулся: вот в такие моменты и вскрывалось, кто же на самом деле был самой сильной фигурой на доске. — Он самый, — Костя поскрёб руль, тяжело вздыхая, и снова поднял взгляд на Влада. Пожал плечами, мол, вот такие обстоятельства, что я тут мог сделать? — Видимо, пока я у твоей койки сидел, что-то он в моих глазах такое увидал, что ему не очень-то понравилось. Князев медленно моргнул. Костя, не выдержав прямого взгляда, опустил глаза на приборную панель. — А... Было в них что-то, Кость? И вот от этого вопроса, и от этого "Кость", и от владового взгляда — прямо в душу, через чёртово зеркало, Косте вдруг снова нестерпимо захотелось завыть. Как тогда, в метель. Он медленно, очень медленно кивнул. В салоне снова воцарилось молчание. На плечо Косте легла робкая ладонь. — Кость?.. Конечно, он просто обернулся, чтобы не играть в гляделки через зеркало. Ничего он не собирался больше говорить, а делать — тем более. Влад вцепился в воротник его куртки так, что тот всё-таки затрещал, и со всей прытью прижался к его губам. Целоваться с ним было сладко — почти как слизывать сахарную пудру с пышек. *** Михаила Юрьевича выписали практически через месяц. Встречали, так сказать, всем колхозом: немного нервный Князь, который, как выяснил Костя, ездил в больницу специально на час или два позже них — пытался сохранить брутальный и непоколебимый вид, видимо, — Влад, весь сияющий, как начищенный пятак, и, собственно, Костя, который Влада на выписку привёз. Осунувшийся Горшенёв и до этого напоминал тень — длинные руки, длинные ноги, нескладно широкие плечи, — а теперь и подавно. Но он всё равно исправно сгрёб Влада в объятия — явно медвежьи, потому как тот тут же запищал, — расхохотался и коротко, по-деловому чмокнул Князя в губы. Костю он окатил долгим озадаченным взглядом, однако, заметив сияние Влада, решил пока вопросов не задавать. Только руку Косте пожал — лапища у него была костистая и широкая, как у здорово исхудавшего медведя. И снова выразительно сверкнул глазами. *** — Ну чего, Владька, — папа Миша снова сгрёб звонко смеющегося Влада в объятия и, ухнув в кресло, выразительно похлопал себя по коленке. — Рассказывай давай: было у вас чего с Костей? Влад, кажется, засмущался. — Миш, ну чего ты на него сразу... — Да ладно, пусть уж папе-то расскажет, — выразительный взгляд сделал своё, и Влад аккуратно присел на отцовское колено. Ему было уже не пять лет, чтобы вот так беззаботно предаваться всяким нежностям, а сидя на отцовской коленке, он себя чувствовал ровно на пять; но тот был после больницы, и отказать ему язык не поворачивался. — Ну что, давай, как на духу: было? Единственное, что его беспокоило — как бы эту самую коленку отцу не отдавить. — Пап, ну ты что, — Влад улыбнулся уголками губ, стараясь скрыть смущение. Потеребил серёжку в ухе — новую, жемчужную, пап Миша ещё полгода назад дарил, да всё случая не было надеть. — Ты ж в больнице был, какое там... — Да ладно уж заливать-то, — шутливо-грозно прогудел папа Миша и пощекотал владовы ладони. — Мы вот с твоим отцом, когда Андропов умер... — Миша! — Теперь, кажется, засмущался уже старший Князев, и скрыть это, в отличие от сына, у него никак не получалось: румянец разлился до самых ушей. — Ну ладно-ладно, молчу, — Горшенёв рассмеялся, и все присутствующие невольно заулыбались от этого звука. После тревог минувшего месяца не просто видеть, а слышать Михаила Юрьевича и говорить с ним было особенно приятно. — Ну так чего? Целовались хоть? Время, казалось, застыло и замерло в тот момент. Влад, чувствуя на себе два пытливых взгляда, медленно кивнул и застенчиво улыбнулся. — Во-от, а я говорил! Надурить хотел отца, а? — Папа Миша снова расхохотался и попытался сына пощекотать, но тот завизжал и стратегически выверенно начал сползать с коленки. — Ну ладно, ладно. А ещё? Делали чего, а? Жемчужная серёжка закачалась от отрицательного мотания головой. — Какие вы молодцы! Блюдёте целомудрие, так сказать, — Горшенёв усмехнулся, качая головой, и положил Владу на спину свою медвежью ладонь. — В общем, Владька, ты у меня мальчик взрослый уже... Разговор внезапно повернул в серьёзное русло, но тон по-прежнему остался весёлым и немного по-родительски укоризненным. — Сам всё знаешь, сам всё решаешь... Но если ты вдруг ждал отеческого благословения, — пальцы грубовато-нежно поскребли у Влада меж лопаток, и тот послушно выпрямился, — то, считай, оно у тебя есть. Михаил Юрьевич помолчал, и Влад уже открыл было рот, чтобы поблагодарить, но монолог вдруг продолжился. — Конечно, Костя этот тебе шубы покупать каждый месяц не будет — дай бог, чтобы раз в год... Погоди, Андро, я скажу, — Горшенёв предупреждающе поднял палец в воздух. — И брюликов ты от него вряд ли дождёшься. Но парень он хороший. Преданный, зараза, как пёс, а преданность — это самое редкое в наше время качество. И самое ценное. Понимаешь, да? Влад, конечно, понимал. Он коротко шепнул "Спасибо" и, почти не смущаясь, обнял папу Мишу за шею, полной грудью вдыхая успокаивающий хвойный запах. Влад не мог об этом сказать, но чувствовал, что рядом с Костей ему не надо будет ни шуб, ни бриллиантов.