Hinter der Tapetentür

Было уже за десять вечера, когда ефрейтору Йоганну Вайсу позвонили. Проклиная себя за то, что позволил Вилли Шварцкопфу установить на своей служебной берлинской квартире телефон, он взял трубку. - Йоганн Вайс слушает. Как и следовало ожидать, на другом конце провода была секретарша Шварцкопфа-старшего. Она заговорила взволнованно-извиняющимся тоном: - Герр Вайс, штандартенфюрер очень просит вас… - Генрих? - Да, он ещё не вернулся, понимаете, и штандартенфюрер опасается, как бы… - Я вас понял, фройляйн, не беспокойтесь. - Спасибо вам, герр Вайс. - Доброй ночи, фройляйн. Йоганн положил трубку и раздраженно вздохнул. Опять Генрих. Целый взрослый эсэсовец, почти что инженер, а возни с ним как с малым дитём. С той оговоркой, конечно, что малые дети не имеют обыкновения просиживать все вечера напропалую в кабаках, безобразно надираясь и вытворяя невесть что в офицерских борделях по соседству. С утра Йоганну предстояло ответственное задание, и меньше всего ему хотелось провести полночи, разъезжая по офицерским кабакам в поисках Генриха. Но Шварцкопф-младший, несмотря на гедонистические излишества, был ценным материалом для Александра Белова — как и добрые отношения Вайса с дядей Вилли. Поэтому Йоганн из раза в раз ездил за Генрихом, вытаскивая его, слабо сопротивляющегося и говорящего Йоганну гадости вперемешку с признаниями в любви, из весёлых офицерских компаний; довозил до дома, где помогал прочистить желудок от невероятных количеств спиртного, отпаивал чаем и укладывал спать. Взамен он обычно получал смазанные попытки поцелуев в щёку от Генриха и сухую благодарность от Вилли вкупе с предложением заглядывать к ним почаще. Но долгоиграющие перспективы его знакомства со Шварцкопфами стоили этого, говорил себе всякий раз Вайс, подавляя машинальное желание врезать Генриху, когда тот спьяну хватался за его зад, прежде чем рухнуть на диван. Йоганн поспешно нацепил китель, залил кипятком эрзац-кофе в термосе, убедился в наличии пледа на заднем сидении машины и выехал на улицы ночного Берлина. В тот день они обедали вместе, и Генрих назвал ему кабак, который планировал посетить вечером, агитируя Йоганна присоединиться к нему, хоть и знал, что тот откажется. Теперь Йоганн надеялся, что Генрих придержался своего плана и ему не придётся обыскивать ещё полдюжины заведений. В основном зале было на удивление пусто для пятничного вечера. За одним из столиков грузный бюргер в засаленной рубашке окучивал длиннолицую женщину в фетровой шляпе, сжимая её руку в толстых пальцах. На сером лице женщины за слабой попыткой любезности сквозили уныние и брезгливость — ей очевидно был неуютен и её кавалер, и то место, в которое он её привёл; глаза из-под слипшихся от дешевой туши ресниц то и дело стреляли в сторону выхода, чего бюргер, находясь в подпитии, не замечал, но Йоганн приметил сразу. В углу сутулый юноша в толстых очках неумело перебирал пожелтевшие клавиши кабацкого пианино, пытаясь подобрать что-то отдаленно напоминавшее “Фройляйн Герду”. Несколько человек сидели за барной стойкой, все как один скрючившись над своими бокалами и угрюмо глядя куда угодно, но только не на других людей. Один из них, маленький и худой, с зачесанными назад волосами, что делало его немного похожим на министра пропаганды, лениво перекидывался обрывочными фразами с трактирщиком Фолькером, заведшим свою привычную шарманку о том, как нынче сложно стало держать кабак. Йоганн обеспокоился. Обычно в такое время здесь бывала шумная компания людей под стать Генриху — из обеспеченных семей, избалованных, нередко имевших чин в СС или незначительную, но непыльную должность в партийном аппарате. Их гомон, блеск сапог и тяжесть кошельков придавали заведению в глазах простого населения флёр респектабельности, затмевавший вечно липкие полы и разбавленное пиво. Но среди более пронырливых ходили слухи, что золотая молодёжь выбирает это место для своих попоек отнюдь не за качество выпивки. Из основного зала выходило два коридора. Один вёл к туалетам и к кухне, в которой, впрочем, ничего кроме сосисок с зауэркраутом не готовили. Второй быстро заканчивался дверью с надписью “служебное помещение”. Йоганн, выждав момент, когда трактирщик скроется под стойкой, направился туда. За дверью "служебного помещения" коридор продолжался, но проходу через него препятствовал канцелярский стол, за которым сидел, перебирая стопку квитков, рябоватый старик с крючковатым носом и удивительно толстыми, не подходящими его лицу губами. - Хайль Гитлер! - поприветствовал его Вайс. Старик чвякнул губами, поднимая рыбий взгляд на ефрейторские погоны Вайса. - Здесь только для офицеров. Из недр коридора донёсся обрывочный гогот, которым обычно полнился основной зал. - Я не клиентом. Мне нужно найти человека. Генрих Шварцкопф, он должен сегодня быть здесь. Старик медленно кивнул. - Так пустите же, - с нажимом сказал Вайс. - А чего вам? Подождёте его там, - старик указал на дверь обратно в кабак, - ничего не с ним не станется. - Но у меня указание… - В письменном виде? То-то же. А так не положено. Йоганн мысленно закатил глаза. Шагнул к столу, опёрся на него и посмотрел в лицо старику взглядом доверительным и многозначительным, свободной рукой залезая во внутренний карман кителя: - Я уверен, вы человек, с которым можно договориться. Щербинистое лицо расплылось в хитрой улыбке подгнивших зубов. *** Договориться обошлось Йоганну почти в недельное жалование, и он, идя по тускло освещенному коридору мимо дверей, из-за которых доносились недвусмысленные звуки плотских утех, сказал себе, что надо будет потребовать компенсации от Шварцкопфа-старшего. Ещё лучше, конечно, было бы иметь особый пропуск, но вряд ли в бюрократии рейха существовала соответствующая форма. "Держателю данного пропуска обеспечить свободный вход во все офицерские бордели и прочие злачные заведения". Йоганн мысленно усмехнулся, представив такой потешный документ. Больше всего шума исходило из-за самой дальней двери. Она оказалась не заперта, и Йоганн вошёл. Его взгляду представилась освещенная тусклым красным светом зала, полная гомона молодых голосов, глуховатого звона толстостенных кружек и разномастных пыхтений и вздохов. Повсюду были развешены занавески, создавая импровизированное сплетение ниш и коридоров, что затрудняло Вайсу оценку размера залы. Обитателей ниш, похоже, не смущало, что занавески едва ли добавляют им уединённости. Они предавались наслаждениям, на обращая внимания ни на снующих с подносами полуобнажённых слуг, коих Вайс успел насчитать четверых — двух юношей и двух девушек — ни на самого Вайса. В одном из закутков крепкая женщина, напомнившая Вайсу ефрейторшу, искусственным фаллосом приходовала в зад краснолицего унтерштурмфюрера. В другом троица офицеров играла в карты, перекидываясь похабными обещаниями относительно проигравшего. На глазах Вайса два гауптштурмфюрера из другого закутка зазвали к себе официанта и принялись жадно того лапать, завалив на разбросанные по полу подушки. Было душно и густо пахло потом, разлитым вином, табаком и тяжелыми духами. Хотелось расстегнуть воротник, но Вайс никогда бы не позволил себе такой вольности. - Эй, птичка, что-то ищешь? Вайс обернулся. Перед ним, держа в руке бокал и пьяно ухмыляясь, стоял офицер из тех, что он видел несколько шагов назад за картами. Вайс щёлкнул каблуками — хоть самому офицерику тут и не до субординации, её даже в таких местах никто не отменял — и невозмутимо ответил: - Я за Генрихом Шварцкопфом, герр оберштурмфюрер. - А, ты его шофёр что ли? - Так точно! Его требуют домой. Тот коротко усмехнулся: - Это тебе придётся подождать, птичка. Тут Генриха тоже требуют, знаешь ли, - он оттопырил языком щёку. Вайс сделал вид, что не заметил похабного знака, и сказал: - Где я его могу найти? - А ты продолжай идти и не промахнешься. Там, где громче всего ебутся, там и Шварцкопф! - офицер громко загоготал и похлопал Вайса по плечу. Вайсу остро захотелось сломать ему руку, но он лишь коротко кивнул, изобразив на лице некоторую смущённость услышанным, кинул ответное “благодарю” и продолжил ход. Вслед ему донеслось: “А задница у тебя отменная, птичка!” Вскоре царство занавешенных уголков расступилось, и Йоганн оказался в открытом пространстве. По краям беспорядочно стояли обитые безвкусной красной тканью кресла и низенькие столы, на которых питья было сильно больше, чем еды; в центре возвышалась огромная кровать, поперёк которой лежал человек. Он был совершенно обнажён, не считая красной ленты, которой его член был перетянут и привязан к животу. Его голова свисала с края кровати, чем пользовался один офицер, ожесточённо пихавший член ему в рот. Второй офицер стоял напротив, закинув ноги лежавшего себе на плечи и самозабвенно вбиваясь в его задницу. Несколько мужчин, кто в фельдграу, кто в парадной черной форме, стояли вокруг кровати, с жадностью разглядывая происходящее. Кто-то подначивал, некоторые, раскрыв ширинки, ублажали себя сами; один плюхнулся в ближайшее кресло и подозвал к себе между ног официантку. Несмотря на то, что лицо приходуемого наполовину было закрыто руками офицера, крепко державшего его голову, чтобы скользить членом до самого горла, Йоганн узнал Генриха. Его тело сразу напряглось, готовое к броску, а в мыслях стали роиться варианты того, как обезвредить насильников и наблюдателей. Большинство тут без портупей, огнестрела в комнате почти нет, разве что у того долговязого слева Люгер на поясе, если подобраться к нему первым, пока ничего не началось, и выудить пистолет, а там и свой пригодится — двух магазинов должно хватить на эту братию…Вайс силой остановил бег своих мыслей. Сумасшествие, ни о какой потасовке и речи быть не может, тем более с пальбой — даже если он с ними справится, тут все ребята с такими связями, что Вайса прихлопнут ещё до выезда из Берлина. Нет, Генриха надо вытаскивать как-то иначе. Тот, что трахал Генриха в зад, замер, вцепившись пальцами в его ягодицы и издав протяжный рык удовольствия. Наблюдатели захлопали, заулюлюкали, принялись переговариваться: - Ребята, Хельмут первый! - Так держать, Хельмут! - Эх, а я на Рудольфа ставил… - Вот говорил же тебе, продуешь. Хельмут, раскрасневшийся и довольный, вытащил член из Генриха и отёр его о лежавшее рядом полотенце. Рудольф, оказавшийся его соперником, приосунулся и отстранился от Генриха, так и не кончив. Отдышавшись, Генрих протянул руку и ободряюще похлопал его по бедру: - Эй, Руди, не унывай! В следующий раз авось и победишь, - на его перемазанном слюной лице сияла широкая улыбка. - Отменно работаете, ребята! - сказал он громко и весело, - ну, господа, кто следующий на ринг? Он приподнялся на локтях и оглядел присутствующих. Когда он увидел Вайса, в его осоловелых глазах на мгновение мелькнуло беспокойство: - Йоганн, что ты тут делаешь? - Герр Шварцкопф, пора идти, - нарочито официально сказал Вайс, пытаясь смотреть мимо белого, блестящего от пота и смазки тела своего друга. - Чепуха, вечер только начался! - отмахнулся Генрих, убирая со лба налипшие золотые кудри. Другие офицеры одобрительно зашумели. - Но штандартенфюрер Шварцкопф… - начал Вайс. - Вилли проживёт ещё пару часиков без меня, ничего ему не сделается! А ты бы тоже отдохнул, выпил чего, развлёкся…Я угощаю! - А ведь товарищ Шварцкопф дело говорит, - протянул знакомый голос над ухом у Вайса, - с такой птичкой поразвлечься самое то. - А это снова вы, герр орнитолог, - процедил Вайс, не смотря на картёжника. Как он и ожидал, тот в мареве похоти и пьянства не уловил сарказма, но от холода в голосе Вайса несколько поувял и убрал руку, вот-вот уже было готовую лечь на задницу ефрейтора. - А и вправду, шофёришка-то у тебя ладненький! - отметил подошедший Хельмут. - Но-но, не наседайте, ребята, он у нас совсем ещё зелёный, - сказал Генрих. Офицеры послушно сделали полшага назад. - А мы быстро сделаем так, чтоб покраснел! - гоготнул картёжник. - Ну смотри, Эгон, как бы тебя за коммунистическую пропаганду не припахали! - пошутил офицер в кресле. Компания засмеялась. - Йоганн, - продолжил Генрих ласково, - присядь в уголок, возьми бокал. Девчонки тут отменные есть, сейчас тебе пригоним. - Не надо, - свинцовым голосом ответил Вайс. - И всё-таки я настаиваю. Руди, Хельмут, найдите ему Грету, - приказал Генрих и откинулся обратно на кровать, - ну вы решили там, кто следующий? Сколько ещё можно пустовать золотой заднице рейха? Эгон-картёжник, Хельмут и Рудольф окружили Вайса: - Ну, раз хозяин вечеринки настаивает, пойдём найдём тебе Грету. Хотя я бы, конечно, лучше сам тобой занялся, - сказал Хельмут. Он до сих пор не застегнул ширинку, и его член, вяло болтавшийся из галифе, начал снова отвердевать. Вайс вновь подавил в себе машинальное желание надавать всем троим по рожам и прочим чувствительным местам (его тело уже было готово к выполнению комбинации, позволяющей обезвредить трёх противников) и оценил ситуацию. Похоже, что продолжать изображать юнца-святошу, трогающего собственный член только при справлении нужды, может сыграть и против него — слишком раззадорит этих нацистских извращуг, даст им идею, что противостоять им он не сможет. И, что самое обидное, это окажется правдой — при всех своих бойцовских умениях пойти с ними на открытый конфликт никак нельзя. Значит, нужно найти иной способ не допустить их к себе, пережить без ущерба для себя то время, пока этот дурак Генрих тешит свои либидо и самолюбие самыми извращёнными способами. Даже удивительно, как эта нахрапистая братия его слушается… Вайс добавил строгости своего лица лёгкую нотку самодовольства и ответил, будто бы невзначай глянув на член собеседника: - Лестно, но это прерогатива герра Шварцкопфа. - Осторожнее, Хельмут, у птички острый клювик, - плутовато отметил Эгон. - И божественная задница, - добавил Рудольф, пялясь на предмет обсуждения, - жаль, что Генрих не хочет делиться. - Насколько я вижу, он уже достаточно с вами щедр, - сказал Вайс, позволяя троице вести себя к креслу в углу. - Истинный ариец всегда стремится к большему, - ухмыльнулся Хельмут, - ты же поэтому под Шварцкопфа подставляешься? Вайс нахмурился и промолчал. - Понятно, наш ефрейтор-то карьерист! - воскликнул Рудольф. Продолжая гоготать и отпускать сальные комментарии (однако, к большому облегчению Вайса, больше не стремясь его облапать), троица усадила Вайса в кресло, подозвала Грету, миниатюрную пухлолицую официантку в одной лишь набедренной повязке, и, пожелав славного веселья, ушла обратно туда, где новая пара офицеров уже вовсю приходовала Генриха. Грета, избегая смотреть Вайсу в лицо уставшими серыми глазами, опустилась перед ним на колени и механически потянулась к ремню. Вайс положил руку ей на запястье и сказал тихо и властно: - Не надо. - Но господа офицеры сказали, что… - А я говорю тебе другое. Посиди здесь немного, отдохни. - А если они посмотрят… - продолжала слабо протестовать Грета. Вайс видел, что она тоже не хочет того, что не хотел он, но боится поддаться добродетели, которая, видно, на этих сборищах нечасто встречалась. - Как видишь, они заняты, - Вайс презрительно кивнул головой в сторону, где Эгон старательно дёргал свой член, наблюдая за действом на кровати, - положи голову мне на колени, издали этого хватит. - А если они спросят потом… - Скажешь, что ты очень старалась, но я так и не, кхм, отозвался. Это будет почти правдой, - Вайс улыбнулся. Грета кивнула и положила голову ему на колени. - Вы совсем не по девушкам, да? - спросила она тихо. - Отдыхай, Грета, - ответил Вайс, отстранённо поглаживая её растрёпанные русые волосы. Она послушно замолкла и прикрыла глаза. Скоро Вайс почувствовал, что прислонённое к его ногам тельце начинает расслабляться — сказывалась недюжинная усталость, которую он ранее прочитал в её глазах. “Совсем упахали бедную девочку,” подумал Вайс. Она ему чем-то напомнила Эльзу — такая же миниатюрная и беззащитная внешне, но с тяжёлым взглядом слишком рано позврослевшего человека и силой духа, которая восхищала даже его самого. Вайс беззвучно вздохнул и перевёл взгляд на злосчастную кровать, где двое новоприбывших сношали Генриха, поставив того на четвереньки. Зрелище было отвратительное, но Вайс привычно закрутил крышку на своих эмоциях и попытался проанализировать состояние Генриха в надежде понять, когда тот решит закончить это вульгарное мероприятие. К его неудовольствию, Генрих, несмотря на пассивную позицию, вёл себя очень активно, подмахивая то одному, то другому партнёру, и пару раз отстраняясь от офицера спереди, чтобы высказать замечания. Что-то глубоко неправильное, выворачивавшее душу даже за закрытой крышкой было в этом сочетании: как самозабвенно Генрих предавался пороку, и как он легко и повседневно об этом говорил, будто бы не отдавал только что всего себя на пользование перед десятками пар глаз…Ладно тело, Вайс по долгу службы особенно хорошо понимал, как важно отделять тело, механический носитель, от своего сознания, своей сущности — но то, как Генрих стонал, как просил, как кривил лицо в остром и непонятном удовольствии…Вайса не отпускало липкое ощущение, будто бы Генрих отдаёт этой похотливой толпе не только своё тело, но и самое сокровенное — искренность души. На этот раз первым кончил тот, что имел Генриха в рот. Когда он отошёл от Генриха, провожаемый одобрительным гулом наблюдателей, Вайс на мгновение встретился с взглядом друга. В мутных зелёных глазах пробежала искра, и вдруг Генрих подмигнул Йоганну, прежде чем отвернуться и сменить позу. От этой искры Вайса бросило в холод — что-то неизвестное, страшное и животное было в глазах Генриха, чего даже в самые безобразные его запои Вайс никогда не видел. - Что ж, поздравляю всех причастных, славно развлеклись, - сказал Генрих торжественно, окидывая присутствующих довольным взглядом, - Франц и Руди, не унывайте, что не победили, главное, что трахаетесь вы отменно, - он захихикал. Франц, проигравший последний раунд, уже плюхнулся в ближайшее кресло и ожесточённо доводил себя до разрядки. - Вот, Франц времени не теряет, - одобрительно сказал Генрих. - Куда уж ещё больше терять! - съязвил Хельмут. - Недальновидно, я считаю, - отметил Рудольф, - может, подождал бы и перепало бы что-нибудь поинтереснее собственной руки. - Ты что, всё ещё не додрочил себе с нашего поединка? Рудольф гордо покачал головой. - Эй, Руди, - окликнул его Генрих, - а вот есть идейка для тебя, раз уж ты такой долгоиграющий. - С кем поставишь меня в пару? - усмехнулся Руди. - С собой. Спорю, ты сейчас и трёх минут в моей заднице не продержишься. Даже издали Вайс видел, какой азарт сверкал в глазах Генриха. Азарт быстро перекинулся и на остальных. - Какие условия? - принялись голосить офицеры. - Если моя возьмёт, то Руди оплатит треть счета за шампанское. - А если проиграешь? - нетерпеливо поинтересовался Рудольф. Генрих сделал задумчивое лицо — такое, которое никогда не делал, когда и вправду о чем-то задумывался. Вайс напрягся. - Тогда сможешь сам выбрать, кто возьмётся за меня следующим. Финалиста, так сказать. - Подумаешь, невидаль, тебя и так тут уже все присутствующие поимели, - возмутился Хельмут, - придумал бы чего поинтереснее. - Нет-нет, меня устраивает, - вмешался Рудольф, - но с условием — мы завяжем тебе глаза. И я не скажу тебе заранее, кого выбрал. - Угадайка для Шварцкопфа! Вот это уже дело, - одобрил Эгон. - Зная тебя, Руди, ты будешь вести грязную игру и выберешь нескольких, - усмехнулся Генрих, - но это ничего, я вас всех основательно изучил. - Значит, по рукам? - И прочим местам, - гыгыкнул Хельмут. - По рукам! - согласился Генрих, - только сначала надо вспрыснуть это дело! Он поманил рукой, и Эгон цапнул со стола бокал коньяку вместе с маленькой серебряной тарелочкой и подал Генриху. Генрих принял подаяние, лениво протянув руку за бокалом, и Вайс удивился, насколько царственно может вести себя человек, которого только что отымел целый взвод эсэсовцев. Со своего кресла Вайс не видел содержимого тарелочки, но судя по тому, как Генрих с неё что-то подобрал и проглотил, запивая коньяком, это было таблеткой. Странный блеск глаз у присутствующих, особенно у Генриха, и эти расширенные зрачки, которые Вайс сначала принял за сексуальное возбуждение и реакцию на слабое освещение… Чёрт побери, эти мерзавцы разжились первитином! С тех пор, как началась война, он каждому дураку стал доступен. Ещё и из этой гадости Генриха теперь вытаскивать, будто пьянства было мало. Вот не мог Центр найти влиятельного нацистского племянника с меньшим количеством проблем на голову. Генрих, расправившись с коньяком, поманил к себе Рудольфа, дал ему таблетку с тарелочки и указал лечь спиной на кровать. Тот послушался, торопливо стянул до колен свои галифе и белье и трясущимися пальцами залез в баночку вазелина, протянутую Генрихом. - Да чего там смазывать, - кинул Франц, отдышавшийся после разрядки, - мы уже все там изрядно смазали, ходит как по маслу! - Поосторожнее мели языком, Францль, - предупредил Генрих, - ну-с, геноссен, может кого-то ещё не устраивает происходящее? Он выпрямился и окинул взглядом присутствующих. Обнажённый и взмокший, с обвязанным членом, побагровевшим от давнего возбуждения, он должен был смотреться нелепо, но отчего-то именно нелепость меньше всего вязалась с его фигурой. Он выглядел странным образом благородным и даже грозным, словно вождь древнего племени, на чью первородную власть смело покуситься какое-то убожество. Его сузившиеся глаза блестели тёмным огнём, ожидая причитающегося подчинения. Вайс понял, что не он один почувствовал влияние этой неведомой силы — среди офицеров пронёсся гул разномастных “Устраивает!”, а Франц принялся слабо лопотать извинения. Лицо Генриха смягчилось и расплылось в обычной пьяной улыбке: - Вот и отлично, продолжим! Прошу отсечь время! Сразу несколько офицеров глянули на часы и кивнули Генриху. Тот оседлал лежавшего перед ним Рудольфа, схватил его за член и направил в себя. Рудольф нетерпеливо дёрнул бёдрами, въезжая в растраханного Генриха почти до основания. Генрих засмеялся: - Ну ты торопыга. Смотри, Руди, три минуты, - и с этими словами принялся скользить вверх-вниз по члену партнёра в, насколько Вайс мог предположить из стонов Руди, мучительно медленном темпе. - А Руди-то сегодня в жеребцах, - ухмыльнулся Эгон и осушил бокал шампанского. - Черти, если бы знать, что на проигравших Генрих решит поскакать, я бы так и не старался на поединках, - завистливо протянул Хельмут, теребя свой член. Вайс хотел отвернуться, закрыть глаза, но не мог. Гипнотический ужас приковал его взгляд к гибкой спине Генриха, пересыпанной светлыми родинками, порозовевшей и лоснящейся от долгих часов бесстыдства. Он нарочито похотливо изгибался (как кот?..Нет, только человек способен к такой яростной и сознательной греховности) и, двигаясь вниз, выпячивал ягодицы, между которых то и дело исчезал член Рудольфа. Глубоко в душе Вайса всё громче клокотали омерзение и презрение, раздражение и беспокойство, но больше всего его сбивало с толку странное чувство восхищения, которое пробивалось сквозь все предыдущие. Ему почти стало дурно, когда он осознал, что его собственный член начал твердеть. Что за чертовщина, совсем распустился! Так, это всё недосып и местная духота. Надо подышать, успокоиться, всё пройдёт. И перестать уже рассматривать эту похабщину! Лучше решай, как приводить Генриха в порядок, когда он наиграется в Приапа. В мыслях на мгновение сверкнула картина: как он развязывает ленту, пленяющую член Генриха. Эта зараза по воздуху передаётся, что ли?! Краем глаза Вайс заметил, что Эгон-картёжник направляется в его сторону, и спешно растолкал Грету, почти успевшую заснуть. - Ну как там наш зелёный ефрейтор? Грета, надеюсь, ты заставила этого кузнечика изрядно покраснеть? - Эгон схватил Грету за предплечье и потянул, заставив подняться. Грета сделала вид, будто вытирает губы, и виновато пожала плечами. - Она очень старательная девочка, - вступился Вайс, вскакивая с кресла и возясь с ширинкой, будто бы приводя себя в порядок. - Но не в твоём вкусе? Хотя судя по твоему бугорку… - Эгон покосился на ширинку Вайса. - Я же сказал, она старательная. - Ну иди отсюда, - рявкнул Эгон Грете, - на левом столе почти коньяку не осталось. Грета послушно засеменила прочь. - По какому поводу имею честь? - невозмутимо спросил Вайс. - Есть важный разговор, птичка, пойдем подальше, обсудим, - Эгон махнул рукой в сторону царства занавесок. - Мы можем поговорить здесь. - Не можем. Сюрприз для Генриха, понимаешь ли, - заговорщически пояснил Эгон, - он, конечно, знатно сейчас занят, а всё же вдруг услышит. Сюрприз портить неохота. Вайс поджал губы и пошёл за Эгоном, оставляя позади тяжёлое сопение Рудольфа, силившегося продержаться отведённое ему время. - Значит так, - начал Эгон, когда они отошли достаточно далеко, - надеюсь, ты слышал пари Генриха и Руди? - Треть счёта за шампанское или выбор финалиста. - Правильно помнишь. Вот у меня к тебе и дело соответствующее. Давай-ка нашим финалистом будешь ты. - Но ведь финалиста выберет Рудольф, - нарочито непонятливо заметил Йоганн, - если выиграет пари, конечно. - Верно, птичка. И поверь, он будет в восторге от моей идеи взять тебя. - Там дюжина горящих желанием офицеров. Они обидятся, что ни одного из них не выбрали. Эгон засмеялся: - Обидятся да не обидятся! Мы все задницу твоего Шварцкопфа наизусть уже знаем. И друг дружку на нём перевидали. Надоедает! Всё-таки мы люди широких вкусов и ценим новизну. Тем более, если у новизны такая фигурка, как у тебя. Хотя чёрный мундир на тебе бы смотрелся получше этих вермахтовских мешков. Ты же на это и надеешься, прислуживая Генриху? - Я именно что служу герру Шварцкопфу, и моё задание на этот вечер — доставить его домой в целости и сохранности. В кратчайшие сроки! - Так это ещё одна причина тебе поучаствовать, птичка. Ты ведь и не знаешь, какие долгие игрища способен придумать Руди. Ведь он будет расстроен, что мы не увидим тебя. И придётся компенсировать чем-нибудь более изобретательным, - Эгон развёл руками, - ты же не хочешь, чтобы Генрих тут застрял до утра? - Вы все следуете его указаниям, а не наоборот. Я видел. - Когда-то нибудь и это должно надоесть! Но в твоих руках сделать так, чтобы это произошло не сегодня. Руки Вайса чуть ли не дрожали от желания врезать Эгону по сально улыбающейся физиономии. Он убрал их за спину и продолжил, придерживаясь максимально нейтрального тона голоса: - То, что вас интересует, невозможно физически. - Брось прикидываться-то! Я же видел, в штанах у тебя припекло, хоть ты тут строишь из себя оловянного солдатика. Издали донёсся возглас: “Есть три минуты!”, за которым последовал одобрительный гомон. В нём угадывалось ликующее “Руди!”. Эгон просиял: - Вот мы и близимся к твоему звёздному часу, птичка. - Придумайте себе другое развлечение, - презрительно бросил Вайс. - Поверь мне, этого ты не хочешь, - глаза Эгона сузились, - потому что из развлечений тут всех больше всего интересует твоя задница. И ты у нас пока нераспечатанный ходишь только потому, что Генрих следит. Но он проиграл пари, а с перевязанными глазками и ушками уже не сможет так следить, правда? Опять же, дело затянется — такую конфетку, как ты, ведь надо распробовать основательно, и все захотят…Даст бог, к утру вернёшь Генриха его дяде, если, конечно, будешь в состоянии сидеть за рулём, - Эгон мерзко захихикал, обдавая Вайса пьяным дыханием. “Дурак, Вайс, какой же ты дурак! Думал, обезопасил себя враньём про связь с Генрихом, а на деле только глубже в яму закопал.” Да, если это затянется ещё сильнее, то проблем с Вилли не оберёшься, а если не успеть на утреннее задание, то ещё и с Центром, и неизвестно ещё, что хуже…Были бы на этой вечеринке ребята попроще, можно было бы сдать их штандартенфюреру как виновников, и те уже через неделю бы бороздили слякотное бездорожье восточного фронта, но тут все офицерики под стать Генриху, за каждым стоит властный покровитель, с которыми вступать в конфликт Вилли не рискнёт. Вайс беззвучно вздохнул, поджал губы и спросил: - Что я должен делать? У меня мало времени. Эгон ухмыльнулся: - Будто бы не знаешь! Отымеешь его в задницу и дело с концом. Но так чтоб старательно, конечно, красиво — чтобы и нам поглазеть, и ему посопеть. Заодно и сам расслабишься, дело-то знакомое, не так ли? А если не встанет, то и тебя первитином угостим, мы не жадные! - Этого не понадобится, - процедил Вайс, решив, что лучше уж усилием воли вызвать у себя эрекцию, нежели позволять этому сброду пичкать себя их излюбленной наркотой. - Вот и молодец, птичка, осваиваешься. Пойдём, все уже заждались. Эгон направился обратно. Вайс, чувствуя себя ведомым на казнь, зашагал следом. Мучительно захотелось выпить, чтобы приглушить омерзение от собственного негодяйского компромисса. “А что ты так разволновался, собственно? В разведшколе-то и не такие фортеля выделывал. Выходит, ради общего дела избивать до кровавых соплей советских граждан, а иных и вовсе посылать на верную смерть — это ничего, это мы переживём, а сунуть член в эсэсовца, который к тому же и не против — так сразу в петлю лезть охота? Не те приоритеты ставите, товарищ Белов, ох не те.” Нет, остановил себя Йоганн, Белов тут не при чём. Это карьерист Вайс сейчас идёт на эшафот порока, и его всё должно в этом устраивать, ведь для него это лишь ступенька наверх. Карьерист Вайс не знает, что такое стыд, и поступится любыми приличиями для достижения своих целей. …Эгон пошёл перешёптываться с Рудольфом, и Вайс, снимая с себя китель и засучивая рукава рубашки, видел, как тот одобрительно кивает. - Вот Руди, вот уж удивил! Кремень! - говорил Генрих, пока Хельмут завязывал ему глаза куском плотной чёрной ткани. - Уши бы тоже заткнуть, а то этот шельмец нас по сопению узнаёт! - подал голос Франц из своего кресла. - А тебя особенно, Францль, ты у нас заправский паровоз, - весело отозвался Генрих, - против этого я готов всю вату рейха запихать себе в уши, - он засмеялся. Откуда-то действительно принесли вату. Разобравшись с ней, Генрих откинулся обратно на кровать и воскликнул: - Ну, геноссен, жду оглушительного финала! Руди и Эгон поманили Вайса к ложу. Увидев этот выбор, офицеры одобрительно зашумели, кто-то восхищённо цокнул языком, Хельмут довольно протянул: “вкууусно”. Вайс повёл себя к кровати, занимая разум пересчитыванием цифр в последних заученных им документах, которые скоро предстояло передать в Центр. Кто-то из офицеров передал ему жестяную банку, в которой вазелина уже почти не осталось, и Вайс приготовил себя, стараясь не поднимать взгляда на лицо Генриха, на котором повисла предвкушающая полуулыбка. …Тринадцать тысяч пятьсот сорок девять, восемьсот шестьдесят пять, семь тысяч и два… В каком-то укромном уголке души Вайса теплилась надежда, что ему так и не удастся окрепнуть и что Эгону и остальной компании достанет посмеяться над ним и на том и закончить это уродливое представление. Но его разум понимал, что этого не будет — слишком ясно ему были очерчены намерения золотой молодёжи рейха и слишком хорошо он был научен управлять своим телом. Возврат к эрекции был достигнут быстрее, чем Вайс ожидал. Неотвратимое близилось; хотелось набрать воздуха в лёгкие и крепко зажмуриться, как перед нырком в воду. …Восемь тысяч девятьсот шесть, пятнадцать тысяч пятьсот, десять тысяч семьсот восемьдесят один… Ноги у Генриха были шелковистые от чуть вьющихся золотых волосков, худые, но не жилистые — сказывался недостаток физической активности. Вайсу вдруг подумалось, что когда-то давно, на Рижском взморье, когда он часто видел Генриха раздетым после прогулок на боте, он так и не заметил, что над правым коленом у него был шрам…Или он уже после появился? Вайс закинул ноги Генриха себе на плечи, заодно подтягивая его к краю кровати, и осмотрел поле предстоящей работы. Ягодицы Генриха были перепачканы смазкой и спермой от предыдущих сношений, перетянутые яички отливали пурпурным, словно по ним расползся один большой синяк; зияющий анус распух и покраснел. На взгляд Йоганна всё смотрелось крайне болезненно, но выражение той части лица Генриха, которую было видно, говорило об обратном. - Давай уже! - раздался возглас из офицеров. - Не торопи птичку, - тихо осадил его Эгон. …Семь тысяч двести двадцать девять, пятьсот шестнадцать, девять тысяч ровно… Втолкнуться в Генриха оказалось легко — он был расслаблен, и Вайс скользнул в него без сопротивления. Генрих закусил нижнюю губу и попытался сползти ниже, чтобы член Вайса проник в него ещё глубже. Вайс крепче сжал его бёдра, свыкаясь с новым ощущением. Он никогда не был так внутри другого человека — юный Белов был близок тот один раз в Москве с Линой Линёвой, но струсил — и не думал, каково это, только понимал в общих чертах, что должно быть тесно и горячо. Тесно и горячо тоже было, но более всего было странно и неправильно, греховно на каком-то первобытном уровне. “Чёрт побери, у карьериста Вайса нет морали! Он получает то, что хочет, каким бы чудовищным оно ни было.” Вайс понял, что долго стоит неподвижно, когда услышал от Генриха одновременно жалостливое и требовательное: “Ну же!” Сотым усилием воли за вечер Вайс заставил себя двигаться — отстраниться от почти до конца и вновь въехать внутрь, пока его бёдра не коснулись ягодиц Генриха. Действовать на автомате не получалось, приходилось проговаривать каждое движение, подталкивать себя к нему. Но, несмотря на мучительность процесса, Вайс со смесью брезгливости и удивления обнаруживал, что его член продолжает крепко стоять. Приглушённо, будто это в его ушах была вата, Вайс слышал, как Хельмут предлагает “сыграть в булочку, у кого ещё в яйцах силёнки есть”; как разбивается о пол чей-то бокал; как Эгон требует у подловленного официанта отсосать ему “под просмотр”. Но всё это было еле заметным фоном к тому, что набатным колоколом звенело в его голове тем ярче, чем быстрее и жёстче он двигался в попытке имитировать чужую животную страсть. Генрих был красив. Неумолимо, невозможно красив в этом самом бесстыдном, самом низменном состоянии; в том, насколько естественно ему давалось самое противоестественное — быть в чужой власти и отдаваться ей без удержу, принимая Вайса будто часть себя самого. От жгучего осознания этой превратной красоты Вайсу становилось дурно и сладко, как от слишком большой ложки мёда. С Вайсом Генрих стал ещё громче, чем раньше: он то гортанно стонал, то жалостливо всхлипывал, то усердно сопел. Но хуже всего было то, как он просил — его срывающиеся и жаркие “ещё” и “вот так” были острым ножом, полосующим сердце Йоганна, и, как он ни старался, он не мог превратить их для себя в белый шум. Ожесточённый этой болью и собственным бессилием, Вайс подался вперёд и правой рукой зажал Генриху рот. Генрих протяжно застонал ему в руку, а потом вдруг притих, перестал метаться по кровати, весь будто напрягся. Вайс почувствовал на своей ладони скользкий язык. Рука Генриха, прежде сминавшая безнадёжно испорченную простынь, скользнула между их телами в беспорядочной слепой попытке найти завязку красной ленты. Вайс убрал ладонь с лица Генриха и машинально помог развязать ленту. - Спасибо. А ручку-то верните, - сладко и пьяно пробормотал Генрих. Окончательно сбитый с толку, Вайс выполнил просьбу и почувствовал, как под его ладонью губы дрогнули в улыбке. Генрих принялся ласкать свой измученный часами невнимания член и плотно сжался вокруг Вайса; ослеплявшая его повязка стала влажной от проступившего на лбу пота. Где-то далеко позади оживлённо зашумели офицеры, но Вайс слышал только глухие стоны Генриха и влажное хлюпание собственного члена внутри него, когда Генрих вдруг весь задрожал, остро потянул ртом воздух под рукой Вайса и излился себе на живот. Эти секунды, беспорядочно сотрясаемые чужим наслаждением, показались Вайсу вечностью, и когда Генрих наконец обмяк, Вайса накрыло облегчением, которое было ему в это мгновение приятнее любого оргазма. Так и не кончив, он отстранился от Генриха и принялся приводить себя в порядок. - Хорошо-то как… - блаженно протянул Генрих. Боясь, что Генрих вот-вот стянет с себя повязку, Вайс спешно отошёл к дальнему столу. Под руку попался бокал коньяка. На этот раз Вайс отказываться не стал, залпом выпил коньяк и осмотрел залу. Самые крепкие персонажи продолжали осквернение булочки, предложенное Хельмутом; Эгон большим пальцем размазывал что-то (похоже, собственную сперму) по губам официанта; Рудольф подошёл к бездвижному Генриху и, избавив того от ваток и повязки, что-то сказал…нет, судя по выражению лица, спросил. От Генриха никакой реакции не было. Вайс похолодел и шагнул ближе. Рудольф поднял на него лукавый взгляд: - Спит, развратник. Доупахал ты его, молодчина. Вайс посмотрел на кровать. Похоже, что Генрих действительно заснул: его покрасневшая грудь мерно вздымалась, а рот был едва приоткрыт. Хорошо, конечно, что заснул, но как его в порядок привести и к машине дотащить… Какое-то сумасшествие, а не день. - Пусть проспится, - нарочито презрительно бросил Вайс в сторону Руди и ушёл обратно к столам. Эгон наконец отпустил официанта и подошёл к Вайсу, на ходу заправляя обмякший член обратно в галифе: - Вот видишь, как ладно всё вышло, птичка. И ты наконец порезвился, и нам услада. Вайс натянул на себя подобие скабрезной улыбки: - Да, вышло действительно неплохо. Эгон засмеялся и похлопал Вайса по плечу: - О, более чем неплохо! Как ты ему рот заткнул, а? Он ж ещё и попросил! От одного этого член задымится! Генрих, знаешь ли, никому из нас этого не позволял. В голове Вайса крутился калейдоскоп кровавых картинок с участием конечностей, кишок и мозгов собеседника. - Значит, вам всем очень повезло со мной сегодня, - ответил он любезно. - Не то слово! Может, всё-таки первитинчику? - Эгон цапнул со стола тарелочку, на которой лежало несколько таблеток. - Спасибо, но, признаюсь, я достаточно взбудоражен. - Ну как скажешь, птичка. А я всё-таки угощусь, - Эгон проглотил таблетку и запил первым попавшимся бокалом. В мыслях Вайса сверкнула молния. Он оглядел столы в поисках схожих тарелочек — похоже, больше десяти таблеток и не наберётся. На другом конце зала он заметил Грету, идущую с пустым подносом и ринулся к ней. - А ведь мы с вами не закончили, милая фройляйн! - во всеуслышание произнёс Вайс, схватил Грету и прижал к стене. Эгон восхищённо цокнул и подошёл к Рудольфу: - Смотри-ка, а мы разбудили в птичке мужика. Сейчас ещё и Грету оприходует! Они загоготали. Вайс положил руку на ключицу Грете, надеясь, что издали это сойдёт за попытку облапать грудь. В глазах девушки блестел страх, но она не сопротивлялась и даже, наоборот, обмякла. Вайс наклонился близко-близко к её уху и заговорил быстро и тихо: - Слушай меня внимательно, Грета. Мне нужно знать про местный первитин. Его приносит кто-то из офицеров или разносят по столам официанты? - М-мы его разносим, - почти беззвучно ответила Грета. - Ты знаешь, где он хранится? Грета кивнула. Под рукой Вайса её сердце бешено билось. - Сколько его там? - Не знаю…много. Здесь почти каждый вечер такие собрания. - Мне очень нужно до него добраться, и мне нужна твоя помощь. Грета схватила его руку и передвинула её ниже. Страх в её глазах сменился деловитой уверенностью. - Если вы играете перед ними, то надо быть убедительнее. За теми занавесками есть вход в служебные комнаты, - она еле заметно кивнула в нужную сторону, - медикаменты в дальнем шкафу слева, нижний ящик. Вайс прильнул к другому её уху; Грета картинно застонала. - Очень хорошо. Кто ведёт учёт? - Первитина? Его такими коробками сюда возят, как капусту. Ганс в прошлом месяце случайно выбросил дюжину баночек, хотел к хозяину идти с повинной. Я ему говорю: молчи. И никто не спохватился. Дюжины! - Отлично. Теперь иди. - Вы хотите им насолить, да? Я вам помогу. - Ты умная девушка, Грета, и ты мне уже очень помогла. Держись ближайший час на видном месте и подальше от подсобки, - Вайс поелозил рукой по её бедру, стараясь не задрать слишком её повязку. - Вы очень нелепо делаете вид, что пристаёте, - улыбнулась Грета. - Приставать к женщинам не обучен, - извинительно ответил Вайс. - Я сейчас уйду, а вы шлёпните меня по заднице, а то даже эти пьяницы не поверят. Я не обижусь. Йоганн нахмурился, но указание выполнил. Сзади вновь донеслось гоготание. Кто бы мог подумать, что в деле одурачивания нацистского отродья разведчику будет чему поучиться у юной берлинской официантки! Он подошёл обратно к Эгону и Руди. - Что ж ты её всю обслюнявил и так и не трахнул? - Приспичило некстати, - развёл руками Вайс, - где тут водятся уборные? - Уборные, гы! - фыркнул Эгон, - сральни вон там, надо через двор пройти. Цвет арийской молодёжи, тьфу! - Вы же не уходите прям сейчас? Я хотел бы выпить с вами на прощание. - Я бы тебя ещё и трахнул на прощание, птичка, да уже член после двух раз за вечер не встанет, боюсь, - сказал Эгон, - а выпить ты приходи! - Стареем, дружище, стареем, - философски протянул Рудольф, хлопая Эгона по спине. Удостоверившись, что офицеры услышали его план по поиску сортира, Вайс накинул на себя китель и улизнул в подсобку, где, надев вынутые из кармана кителя водительские перчатки, принялся рыскать на полках со спиртным. Эти мерзавцы и так мешают первитин с шампанским и с коньяком, их растрясти будет нелегко. На глаза попалась ярко-зелёная бутыль абсента с многообещающим “75%” на этикетке посреди декадентских чешских завитков. Выбор был сделан; Вайс откупорил бутыль. Первитин оказался ровно там, где указала Грета — в количестве, которое вряд ли бы нашлось на складах самых крупных аптек города. Вайс опустошил несколько красно-синих баночек в ладонь, высыпал получившуюся внушительную горсть в абсент и потряс. Из горлышка донеслось тихое шипение растворяющихся таблеток. В пустые баночки он отсыпал понемногу таблеток из полных, положил всё обратно в ящик, вернул перчатки обратно в карман. Тёмное предвкушение прорезалось у Вайса в груди, когда он вернулся в залу. Руди и Эгон стояли рядом с Хельмутом, хихикая и наблюдая за тем, как он скармливает злосчастную булочку офицерику, на вид едва ли совершеннолетнему — и, очевидно, проигравшему в этой неприглядной забаве. Заметив Вайса, они пошли к нему. - Такой юнец, думал, он из первых кончит, - сказал Рудольф, кивнув на давящегося булкой юношу. - Переволновался, видать, - сказал Эгон, - а птичка-то с гостинцами! Вайс торжественно представил бутыль: - Нашёл нам сокровища, которые скрывает местный хозяин. Пражский абсент! Знаете, такую же бутыль штандартенфюреру Шварцкопфу когда-то подарил сам рейхспротектор. - Ну разрекламировал, - усмехнулся Руди, - давай сюда. - Позвольте, сначала право нашедшего, - шутливо ответил Вайс и приложился к горлышку, не разомкнув губ. Вдруг резко отстранился, закашлявшись. Эгон засмеялся и выхватил бутылку из его рук: - Нежновато твоё горлышко для таких сокровищ, птичка! - Но вот вы точно оцените по достоинству, - заверил его Вайс. Эгон и Рудольф по очереди отхлебнули. - Ну и горечь! - скривился Рудольф. - Это ж, мать её, полынь, она и должна быть горькой! Совсем не смыслишь в этих вещах? - пристыдил его Эгон и ещё раз приложился. - Я тебе покажу, как я “не смыслю”! А ну дай сюда. Они завозились в слабой потасовке, в которой бутылка переходила из рук в руки. - Вы бы Хельмута угостили хотя бы, - заметил Вайс. - Перебьётся! - хором крикнули офицеры, не прекращая пьяной перепалки. Оставив их друг с другом, Вайс подошёл к спящему Генриху, на которого впервые за вечер никто больше не обращал внимания, и попытался разбудить. Наконец тот разлепил один глаз. - Йоганн…что ты тут…делашш… - Генрих, пора ехать. Тебя ищут дома. - Но вечеринка… - Давно пора заканчивать. Скажи им, чтобы расходились. Вайс помог Генриху присесть и накинул на его плечи простыню в надежде хоть на йоту увеличить презентабельность полусознательной тушки золотого племянника. Генрих попытался помотать головой, скривился и уронил лоб на бедро Вайса. Вайс отстранил его от себя и повторил: - Скажи им, что пора. - Господа! - хрипнул взвизгнул Генрих. Несколько людей обернулись на звук, - п-п-пора! Всем спасибо, на сегодня..ик…заканчиваем. - А как же недопитое? - донёсся из угла голос Руди. Генрих рухнул обратно на кровать. - Недопитое можно взять с собой, правильно, Генрих? - с нажимом уточнил Вайс. Генрих слабо махнул рукой: - А пусть…оплачено же. - Вот, допивайте когда вздумается, - торжественно объявил Вайс волю хозяина вечера. - Отлично, я… - начал Руди, но не договорил: его вырвало. - Легковес! - расхохотался Эгон, - слюнтяйчик Руди. - Ты смотри, я тебя ещё перепью, - злобно ответил тот, вытирая губы и снова протягивая руку к абсенту, по ходу поскальзываясь на исторгнутом. Кто бы мог представить, что местный пол может стать ещё отвратительнее, думал Вайс, привычно отпаивая Генриха крошечной бутылочкой противопохмельного средства, предусмотрительно взятого из бардачка перед заходом в кабак, и мстительное тепло разливалось в его груди. *** Ему ненадолго удалось привести Генриха в чувство, и этого хватило, чтобы наспех его отереть, худо-бедно приодеть и довести до машины. На заднем сидении Генрих отключился, едва Вайс накинул на него плед, и вновь проснулся когда Вайс уже подъезжал к дому, где располагалась его служебная квартира. Конечно, проще было бы сразу отвезти Генриха к дяде, но состояние его было таким, что Вайс предпочёл бы пока не показывать кутёжника старшему Шварцкопфу. Не хватало ещё, чтобы тот решил, что Генрих совершенно безнадёжен и лишил его протекции — одним махом загубив и всю операцию Центра. Лучше Генриху поспать ночь у него, а он позвонит Вилли и доложит, что всё улажено. К тому же Вайс не сомневался, что за его служебной квартирой следят и при необходимости подтвердят штандартенфюреру, что нерадивый племянник действительно там. Припарковавшись, Вайс вылез из машины и хотел было помочь Генриху выбраться с пассажирского сидения, на котором он полулежал, укрытый пледом, но тот помахал рукой: - Не сразу, Йоганн. Давай посидим. Хочется свежего воздуха. - Только недолго, а то застудишься, - ответил Йоганн, залез в бардачок за сигаретами, прислонился к капоту и закурил, глядя в беззвёздное, подёрнутое грязной рыжиной небо берлинской ночи. С минуту они молчали. Генрих, перекинув руки через окно и положив на них голову, смотрел на Йоганна. Вайс чувствовал на себе этот взгляд и отказывался с ним встречаться, продолжая наблюдать за медлительными потёками ночных облаков. - Башка болит дико, - наконец подал хриплый голос Генрих, - старик, а дай-ка тоже закурить. Йоганн зажёг вторую сигарету и молча передал Генриху. Тот взял сигарету и вдруг свободной рукой схватил Йоганна за запястье, притянул к себе и коротко прижался губами к его пальцам. - Спасибо тебе, Йоганн. Ты так заботишься обо мне, что бы я делал без тебя… Вайс отдёрнул руку: - Генрих, не надо. Не надо, ты слишком многого не знаешь. - Я знаю, как пахнут твои руки. Вайс посмотрел на Генриха. Его лицо выглядело почти трезвым и очень серьёзным. От осознания всё внутри захолодело, и Вайс отвернулся обратно к небесам. - Меня настораживает, что ты взялся за первитин. Особенно в сочетании с алкоголем. Это очень опасно, ты же знаешь. А я обещал Вилли, что… - К чёрту Вилли! Если бы этот благодетель не запихнул меня в СС и гестапо, этого всего бы и не было. - Очень неразумный способ бегства от реальности. Ещё и от этого сброда чего подцепишь. - Умереть от секса и наркотиков будет получше, чем пустить себе пулю в лоб, - невесело усмехнулся Генрих. - Непростительное малодушие, Генрих, ты нужен Германии! Живым и не утратившим разум окончательно. - А меня кто-нибудь спросил, хочу ли я быть нужен Германии? - Но если не семье и не Германии, то чему? Каждый человек хочет быть нужным. - Всё-то у тебя разложено по полочкам, всё-то ты знаешь, как должно быть у людей, - Генрих вздохнул и добавил тихо, - а я хочу быть нужным тебе. Не как ступенька в карьере, не как досадный довесок, без которого не пройти дальше, а как человек, как друг… Не возражай, пожалуйста, не сейчас. Знаешь, когда я узнал твою руку, мне на мгновение стало страшно — что я совсем сбрендил, воображаю себе небылицы, что это всё первитин… А потом, думаю, пусть это даже и наваждение, но хоть так побыть с тобой! - Разве тебе уже было не всё равно? Лицо Генриха исказилось, будто его ударили. - Я знаю, что ты меня презираешь, Йоганн. За слабость, за трусость, за все те пороки, которые делают меня менее полезным в твоих схемах, какими бы они ни были. Я знаю, что ты не хотел меня. Эгон и остальные, они ведь как-то тебя заставили, чем-то шантажировали… - Мне нужно было вытащить тебя оттуда, - блёкло сказал Вайс. Генрих сильнее перекинулся через автомобильную дверцу, чтобы дотянуться до Вайсова плеча и положить на него руку: - Мне надо было остановить всё как только я понял, что это ты. Но я не мог упустить единственный шанс, пусть и неправильный, искорёженный…Единственный шанс хоть на мгновение поддаться обману, что ты желаешь меня, что ты меня любишь так, как люблю тебя я. Прости меня за эту слабость, Йоганн. Генрих убрал руку и сполз обратно на сидение. - Ты не виноват, - машинально ответил Вайс. Генрих принялся слабо барабанить пальцами по лакированной дверце машины, потом остановился и поднял на Вайса ищущий взгляд мутно-зелёных глаз: - Скажи, тебе понравилось? Хотя бы самую капельку? Я так хотел тебе понравиться… - Я неуклюж с красивыми словами, Генрих. - Я бы хотел, чтобы наш с тобой первый раз был совсем другим. Я исправлю, Йоганн, правда исправлю, ты только скажи! Я покажу тебе, как бывает хорошо, хочешь? Вайс взял Генриха за руку, бледную и холодную: - Идём, ты совсем замёрз. Я налью горячую ванну. - Замёрзнуть насмерть тоже звучит неплохо, - задумчиво протянул Генрих, выбрасывая окурок на землю, - но осень в этом году тёплая. И вправду пойдём. fin