Хорошая причина бороться

Когда просят выходить и делать — беспрекословно — хочешь-не-хочешь, а выходить приходится. По спине пробегает холодок, в глазах блестят огоньки, а пальцы хочется заламывать до потери сознания. Но Лёве было опасно их заламывать. Ведь из каждого утюга твердили, что он был мальчиком хрустальным как туфелька. Прозрачная такая, что прочитать можно с лёгкостью, блестящая — то лёвины глаза, аккуратная потому, что сложен он был превосходно, хоть и казался зрителям слабеньким и худеньким. — Ножки-палочки, глазки-пуговки, тельца как у кукол, — вздыхала в КиКе Аня Щербакова, пытаясь Лёву после этих роковых минут и двух падений морально поддержать. Той самой больно было, потому что понимание приходило, какими методами весь этот успех достигается. Хотя, иногда ей думалось, что в других штабах всё совсем иначе. — Ань, — шепнул Лёва, обращая на неё свои большие карие глаза как у щенка и возводя их на старшую фигуристку будто бы с мольбой, — тебе нужно что-то у меня сейчас спросить? — Вообще да, — девушка склонила голову, прикусив губу, уже невольно понимая, к чему мальчик ведёт, — но я могу и помолчать. Обойдёмся без глупых вопросов, если тебе это очень нужно, конечно. — Тебя за это не наругают? — у Лёвы в глазах промелькнула тень сомнения за свою же просьбу, да и то, неозвученную Ане напрямую. — А что в этом такого? Ты заслужил быть оставленным в покое, — она улыбнулась, подмигивая мальчику. — Спасибо, — ещё тише шепнул Лёва, пряча руки в карманы олимпийки. — Побегай туда, куда зовёт стук отсюда, — девушка легонько ткнула Лёву где-то в районе сердца, от чего того передёрнуло, будто током обжигая. Мнимый вопрос повис в воздухе, но Аня и не собиралась на него отвечать: в её время ей никто советов не давал, значит и Лёва сам справится, он-то уж обязательно. Хотя, Щербакова в своё время тоже думала, что справится, ведь казалось, что решать проблемы — это не в зале пахать или четверные на льду выкручивать. Оказалось в точности наоборот. Четверные — проще, жизнь — сложнее, и перестроиться человек с этой чудовищной системы зацикленности на спорте должен сам, и чем раньше, тем лучше. Аня думала, что Лёве обо всём довольно понятно намекнула, но про очевидные вещи типа «секретности» и неких трудностей в виде осуждения, публики, волны непонимания, она упоминать не стала — это было каждому фигуристу известно с первых двойных, а если они у него до боли хорошо шли, то и того раньше. На самом деле, Лёва прямо-таки ничегошеньки не понял. Он от этого ещё глупее улыбался и тихонько смеялся себе под нос, пулей вылетая из КиКа. Для него это всё было игрой, цель которой заключалась в том, чтобы найти источник стука из груди слева с суммой 71.75. Пугало ли Лёву такое чересчур открытое желание? Сначала, конечно. Ну, знаете, как бывает, иногда думаешь, что ты какой-то не такой, потом вспоминаешь, как о «не таких» высказывается общество и хочется вмиг забыть мысли, которые завалены каким-то человеком на протяжении достаточно длительного срока. Лёве никогда не думалось, что ему будет настолько важно общение с кем-то, что он будет уставать на тренировках сильнее, что будет кучу всего себе надумывать, что краснеть будет от собственных мыслей, стоя перед зеркалом в ванной. Точнее, Лёва и сам не заметил, как грань между дружбой и чем-то под взрослым названием «любовь», о котором Анюта ему рассказывала, в пух и прах рассыпалась. Они с Арсом на соревнованиях виделись ну уж очень часто, проигрывать друг другу умудрялись в один-два балла, смеялись из-за абсолютной нелепицы и подолгу разговаривали в раздевалке. Правда, Лёва всегда забывал о чём и просто сохранял тёплое чувство в груди до следующего старта. А вот у Арсения было совершенно всё по-другому. Видно было, что мальчик у Этери воспитывался. И мальчик знал, что тренера скажут, застукай они его за какими-то непристойностями. Потому держаться приходилось с нехарактерной ребёнку холодностью и отчуждённостью, а улыбаться только в камеру. И вообще, Арсению иногда казалось, что все мысли у него на лбу видимыми становятся. Не по себе становилось, однако, но думать меньше всё равно не получалось. Лёва был похож на лучик среди всего, что Сеню окружало. Он так быстро в его жизнь врывался, радовался, улыбался так неуверенно, иногда, как Арсений думал, по чистой случайности его касался, да так, что ощущения новые буквально волной накатывали и хотелось улыбаться до ушей. С девочками совсем не так, у них свои штучки были. Опробовать хотелось всё и даже запретное, от чего отгораживали столько лет, твердили, что это плохо, грешно. Это понятно, а попробовать-то можно? Сеня Лёву привык на всех стартах рядом с собой видеть. Если не в поле зрения, то на пьедестале. У них общение ограничивалось разговорами в раздевалке и общими фотографиями в чужих объективах. Но ни у одного, ни у второго в телефоне не было даже безобидного совместного селфи. Когда на прыжковом в дуэт попали Женя Семененко с Марком, Арсений даже завидовал, и не белой завистью далеко. Конечно, познавать суть слова «канон» и громких криков фанатов при каждом кондратенковском взаимодействии Сеня оставил на потом, но всё-таки, поразмыслив, успокоился, вспомнив, что знает такие подробности фигурнокатательного закулисья, что с лёгкостью сможет стать фанатским шпионом, лишь бы ему помогли разобраться во всей этой шиперской хренотени. И с Лёвой помогли. Но Сеня не знал, что у Лёвы решительности было куда больше, чем у него. Найти себе советчицу как Аня Щербакова — ну, это надо было постараться. — А ты точно уверен, что это именно то самое? — Аня сидела напротив Лёвы в раздевалке, разглаживая складочки на брюках. — Конечно! Когда душу обжигает, когда зажмуриться при одном взгляде хочется, когда стыдно любое внимание проявить без его на то одобрения, когда один зырк в краску вгоняет… Аня так светло-светло Лёве улыбнулась, что аж у самой сердце ностальгией пережало. Честно, ей хотелось перемотаться обратно лет так на пять. Опять чувствовать эту поддержку, чувствовать любовь, ей хотелось чувствовать. Аня ярко помнила Игры, Чемпионат Европы, Этапы. Может, она сейчас горячилась в своих мыслях, но желала Лёве того же, что пережила сама. Она не желала ему чистых прокатов, не желала падений во имя учения на своих ошибках, не желала сброса веса для большей стабильности (да и понимала в общем-то, что лазаревская худоба, итак, уже на пределе). Аня желала ему любви, той, о которой ещё открыться не решалась. Аня, смотря на Лёву, видела Женю. Ей было грустно, что они с Семененко опять по разные стороны баррикад оказались: она в медиа вовлечена, он катается до сих пор. Но успешно катается, и Аня рада очень, что успешно. Для Щербаковой он и золота был в двадцать втором году достоин, только, как назло, Игры всю жизнь их порушили. Постолипийский для Ани пошёл прахом, но она смирилась, потому что готовила себя к этому. А сейчас буквально кожей чувствовала, что помогать другим обязана. Нет, это не чувство долга, это любовь. Только другая. Та, которая была, давно прошла. Только вот рассказать Лёве о ней пока никак не представлялось случая. А Лёве и не нужно вовсе это было. Он окрылён был, всегда улыбался, на что Аня начинала улыбаться ему в ответ. — А девочки тебе как? — Ну зачем ты так… — Лёва понурил голову, — я пока ещё ничегошеньки не понимаю, — шепнул он очень тихо, что Аня еле расслышала, — но, кажется, никак. — Придёт время ещё, — Щербакова потрепала своего маленького приятеля по голове, — а я тут теперь явно не к месту. — снова улыбнулась, — Меня сейчас точно наругают, все телефоны оборвали уже, а я дура трубку не беру. Лёва смотрел на аккуратно прикрывающуюся дверь и думал над многими аниными словами, которые важно было расшифровать. Он понимал, что у девушки это уже язык выражения такой — вся жизнь в шифровке, что на откровения не остаётся ни кусочка. И понимать эти откровения, печальный взгляд, лёгкую улыбку, Лёва пока не научился, хоть и очень старался. Аня была доброй. Очень доброй к нему, и мальчик совершенно не понимал, почему? Щербакова должна была держать свой образ и, прикрываясь титулом, никого к себе подпускать не должна была. А получилось вот как… Лёва сам себе в голову вбил, что никогда её боль не поймёт и помочь ей не сможет, даже если постарается. Потому он решил, что будет слушать Аню в оба, чтобы та почувствовала, что не зря выбрала себе «ученика». И что этот ученик достоин всего мира не менее, чем его учитель. По полу незаметно поползла чья-то длинная, стройная тень. Лёва опомниться не успел, как увидел перед собой Сеню, склонившего голову набок и выглядевшего обеспокоено. В руках у того была эта картонка дурацкая огромная, с цифрами в шесть нулей; чёлка была вся переворошена, будто Сеня усиленно отбивался от журналистов ранее упомянутой картонкой, а глаза выражали несметную усталость. — Лёва-а, — Сеня позвал его уже чуть громче. Видимо, не один раз звал, — ты чего тут?.. — Я? — Лёва как-то растерянно на Арсения посмотрел. — Нет блин я, — рассмеялся тот, ставя картонку к стене и садясь рядом на скамейку, — а что тут Аня делала? — вопрос о знакомой по штабу Лёву вообще не удивил. — Мы с ней разговаривали, — вся уверенность улетучилась вмиг. Лёву было почти не слышно, он словно шептал, чтобы нарочно с Сеней не разговаривать. Но ведь ему самому этого не хотелось! Хотелось, наоборот, обратного. — О чём? — вполне очевидный вопрос для поддержания разговора. — О тебе, — как-то невзначай выпалил Лёва, только потом поворачивая голову на Арса, который тоже с плохо скрытым удивлением на него уставился. — Обо мне? — переспросил зачем-то, понять ничего не может. — Не только, — Лёва быстро приходит в себя, начинает радостно так улыбаться, скрывая в улыбке какую-то грустинку, — в команднике нам завтра точно придётся воевать… — Снова. — …снова. Они оба так скромно замолкают, пытаясь понять, как вообще нужно отреагировать. А как правильно? Начинают смеяться. И этот смех у каждого вызывает такие приятные чувства, что хочется птичкой взлететь к небесам. Потом Лёва вспоминает то, что сильно хотел сделать, и что с Аней обсуждал не один раз. — Давай сделаем фотку? — Лёва поначалу как-то мнётся, но перед глазами всплывает анечкина улыбка, и он непроизвольно начинает Сене ещё шире улыбаться. — Давай конечно, — он просто так соглашается. — Давай она будет только наша и ничья больше… — снова на шёпот переходит, стесняется. Арсений сначала не понимает, к чему такая скрытность. Потом задумывается, перебирает всевозможные мысли и, как ему кажется, всё по полочкам раскрывает именно так, как есть на самом деле. — Пусть будет только наша, — и сфотографировавшись, ставит значок сердечка в галерее за Лёву. В папке «Избранные» появляется одна единственная фотография.