потеряшка

кенджи поудобнее усаживается на кровати и шмыгает носом, открывая новое уведомление. в темноте комнаты холодный свет экрана бьёт в глаза и заставляет зажмуриться, но уже через мгновение он улыбается знакомому никнейму. кью ;3, 21:49 мороженое хочу. кенджи! ⁠✷, 21:50 я думал ты умер миядзава тихо смеется, когда возле чужого имени впервые за почти две недели бежит надпись «печатает». кью ;3, 21:50 ну почти. кенджи! ⁠✷, 21:50 расскажешь, что случилось? юмено печатает явно дольше, чем нужно, чтобы набрать три несчастные буквы, которые приходят в итоге. кью ;3, 21:54 нет. кенджи! ⁠✷, 21:55 ну ладно( в груди в который раз скребется горькое беспокойство. черт знает, что с этим кью происходит, когда он снова вот так пропадет, когда вернётся, а когда уже нет. кенджи старается (очень-очень) не думать об этом — вопросы без ответов (которых от кюсаку не дождешься) бесполезны и глупы, только нервы портят. кью ;3, 21:59 так ты идешь? миядзава вздыхает и сводит брови домиком. юмено всегда сложно понять. юмено не любит контекст, не любит что-то объяснять и давать возможность опомниться, но обожает загадки, интриги и сложности. это, пожалуй, единственная стабильность, что есть в его жизни. кенджи! ⁠✷, 22:00 куда? там темно и холодно... кью ;3, 22:00 я не спрашиваю тебя о погоде. я спрашиваю, купишь ли ты мне гребаное мороженое. кенджи тупит в экран несколько секунд, глупо хлопя глазками; накидывает на плечи яркую толстовку и скользит взглядом по тут же пришедшему сообщению. кажется, он ужасно предсказуемый. кью ;3, 22:03 буду ждать у подъезда. ещё, кажется, слишком слаб перед этим невыносимым мальчиком. *** кенджи прячет руки в карманы кастмной куртки и вздыхает, когда кью, довольно облизывая шоколадный пломбир, усаживается на заваленную снегом детскую качель (как он вообще туда уместился?). его пижамные штаны с котятами выглядят буквально прозрачно тонкими, и миядзава искренне удивляется тому, как он умудряется не мёрзнуть. или, по крайней мере, не подавать виду. — я поздно вспомнил, что нельзя запивать АДы пивом, — юмено медленно проводит языком по почти посиневшим и перепачканым мороженым губам, тяжелым и жутко убитым ботинком пиная камушек под ногами. кенджи вскидывает брови, облокачиваясь на какой-то столб. — что? — ну, — кюсаку чешет красный ледяной нос и отталкивается от покрытой тонкой ледяной корочкой земли, раскачиваясь, — ты ведь спрашивал, что на этот раз случилось. читать лекции о безопасности абсолютно бесполезно — не послушает, так что миядзава молча пялится на него какое-то время (уже почти не удивляется, прогресс), переступая с ноги на ногу от щекочущего позвоночник мороза. — тебе снова прописали те таблетки? кью кивает, откусив почти половину рожка сразу. кенджи морщится, чувствуя фантомный холод (или может это все же зимний ветер пробрался под кожу?). по крайней мере то, что кью навещал врача (он часто об этом забывает)(слишком часто)(в прошлый раз забыл на пару месяцев), радует. — и посоветовали типа... — кюсаку кладет в рот последний кусочек мороженого и облизывает сладкие пальцы. надо будет подарить ему перчатки, — больше с людьми общаться. — ты поэтому мне написал? — а? нет, — юмено раскачивается сильнее, шаркая ногами по полу. все таки он чуть выше ребенка, — соскучился просто. миядзава не сдерживает солнечной улыбки и трясет головой, смахивая снежинки с чёлки, чёлку с глаз, и очень надеясь, что в свете одного несчастного фонаря на углу площадки не видно, что его щеки, уже растерявшие все веснушки, наливаются розовым не только от холода. от кью такое нечасто услышишь. обычно его откровения ограничиваются фразой «пойдем ко мне?». это, кстати, не особо романтично или сексуально. крошечная студия юмено (очень не хочется думать, где он берет деньги на аренду) завалена бесконечным количеством табачного пепла, банками из под энергетиков, упаковками аскорбинок и тракнквилизаторов и кое-где перепачкана кровью и отчаянием. он называет кенджи лампочкой (не солнцем)(солнце уходит ночью, лампочка светит неизменно, пока не перегорит), а тот не понимает, как такой хрупкий, казалось бы, мальчик обычно выживает в этом пугающем месте в темноте. миядзава даже не знает, как можно назвать то, что происходит между ним с кью. ничего такого, вроде бы. он просто иногда с ним гуляет (целуется)(спит)(тупит в телек или ест сладости). они, наверное, даже и не друзья. черт знает. *** кью ;3, 00:34 мне холодно. кенджи хмурится, пряча нос с воротник еще не снятой куртки. они разошлись минут семь назад. кенджи! ⁠✷, 00:34 ты же ещё не дома? давай я все же тебя провожу кью ;3, 00:35 по-другому холодно. теребит молнию на кармане, даже не пытаясь раздумывать над ответом. очень хочется верить, что в следующем сообщении придет хоть какое-то объяснение. кью ;3, 00:35 обнимешь меня? миядзава вздыхает и шмыгает носом. так странно все это, но отказываться не хочется (не потому, что это будет невежливо)(потому, что действительно хочется обнять)(хочется удостовериться, что вишневое сердце в тощей груди все еще исправно бьется). кенджи! ⁠✷, 00:36 мне спуститься? ты где?? кью ;3, 00:37 я зайду к тебе, можно? это почему-то кажется милым. кенджи улыбается, наконец стягивая с себя намокшую от растаявшего снега куртку и попутно печатая ответ. это, вообще, чистая формальность — кью зайдет в любом случае, стоит ему только захотеть. кенджи! ⁠✷, 00:37 конечно *** кью бывает похож на котенка. бездомного, облитого кипятком и облезшего, всеми брошенного, замершего в картонной коробке и голодного. и все равно отчего-то привлекательного. не внешне даже, хотя вечныф дистрофичний вид и звездные глазки вполне могли бы стать его счастливым билетом в модельную карьеру (проблема разве что в низком росте). просто есть в этой его бесконечной странности что-то прекрасное. пугающее (пиздец как), но прекрасное. тонкие кукольные пальчики кажутся насколько холодными, что кенджи почти хочется скривиться и отпрянуть, когда юмено цепляется за его футболку, свернувшись на его груди клубочком и будто выпустив коготки. он не спит, даже не дремлет, но все равно позволяет миядзаве осторожно поцеловать его исполосанное запястье, поглаживая по спине. в груди почти болезненно щемит от горькой-горькой правды — больше он сделать не может. а хочется. пусть они даже и не друзья, наверное. кюсаку, видимо не желая, чтобы он думал об этом слишком долго, прячет руки в рукава затасканного свитера и будто пытается прижаться еще ближе (хотя куда уж, казалось бы). и кенджи улыбается, запуская руку в его лохматые мягкие волосы, и говорит едва-едва слышно, прекрасно зная, что не получит ни ответа, ни исполнения своей просьбы: — не пропадай больше. я тоже скучал.