Bubbles

Квон Джиен сидел на полу тюремной камеры и в бессильной ярости сжимал кулаки. Ситуация была невозможной, абсурдной до боли, но случилась она именно с ним, несмотря на то, что не укладывалась в голове до сих пор. Что-то похожее могло произойти с ним в родной Корее, где он не был с двенадцати лет, если бы там его поймали, например, за курением марихуаны. Джиен усмехнулся пришедшей в голову аналогии - это занятие он никогда не считал хоть сколько-нибудь предосудительным, но на родине за него полагалось уголовное наказание. В точности как здесь - у закона было свое мнение относительно того, что можно делать Джиену, а что нельзя, и оно не совпадало с его собственным, вполне складно отражающим джиеновское мировоззрение и понимание, что вообще - можно, а что - нельзя. Но кто-то сдал его, полиция пришла в его дом, и прощальный, уничтожающий, горячечный взгляд отца обжигал до сих пор. Джиен прикрыл глаза, подавляя желание застонать. Под тем взглядом до сих пор было мучительно стыдно, и Джиен знал, что когда он вернется, ему предстоит не только серьезнейший из всех серьезных разговоров, но и долгий период вынужденных извинений перед всеми и вся - в первую очередь, перед семьей. Проступки не прощались, особенно в тех случаях, когда под угрозу ставились семейные честь и благополучие. Джиен представлял, как сестры опускают глаза под внимательными взглядами соседей, как их постоянно спрашивают - а где ваш брат?.. - а если не спрашивают, то этот вопрос все равно неизменно повисает в воздухе, и им мучительно не хватает его присутствия и осознания, что все - как всегда, все хорошо. Потому что все не как всегда и все не хорошо, Джиен сидит на полу тюремной камеры, и мучается осознанием вины за то, что он подставил - всех. Не то чтобы он действительно боялся, что у полиции есть на него что-то реальное - в гараже они ничего не найдут, незаконное ношение автоматического оружия и пара штрафов за превышение скорости не являются веским основанием для уголовного преследования, но дело было не в этом. Дело было - в репутации. Бизнесу отца было уже более пятнадцати лет, а Джиен участвовал в нем почти одиннадцать. Чуть более пяти - полноценно, в качестве человека, чье мнение реально учитывается и который имеет право на определенную свободу действий. Он представлял, как отец думает о том, что именно эта год от года увеличивающаяся свобода привела их к тому, к чему привела, и ему хотелось в кровь разбить костяшки пальцев о бетонную стенку напротив, настолько это было обидно и несправедливо с точки зрения самого Джиена. Он отлично осознавал, как много семья получила именно благодаря ему и той возможности принимать решения, которую он имел, и от того, что кто-то считает, что ему, Джиену, чего-то нельзя, и с него за это спрашивает, приводил его в бешенство. Вместе с этим он отдавал себе отчет в том, что в свое время выбор был прост и очевиден - либо он принимал правила игры на нужной ему территории, либо он искал другую. Джиен сделал выбор, и - проиграл в попытке не заметить ограничений, и теперь любая собака могла посмотреть на отца как на человека, сделавшего ставку на молокососа, который слишком много себе позволяет. Как на проигравшего человека. Джиен пытался представить, как отец будет "делать лицо" в ответ на эти обвинения, объяснять, что это была случайность, что Джиен все понял и никогда не допустит больше подобных ошибок, и его тошнило. Джиен знал, что телефон отца звонит каждые пять минут, и каждые пять минут он монотонно повторяет в трубку одно и то же - да, случилось. Да, в тюрьме. Нет, ничего страшного. Нет, не повлияет. Да, вы можете быть уверены. И иногда - а вот это давайте отменим. Или нет, отложим. Пока не уляжется. Сорвавшиеся сделки, потерянные деньги, подмоченная репутация. Слухи, домыслы, преувеличения. Задумчиво закушенная губа и статуэтка на столе, которую переставляют с одного места на другое после каждого телефонного звонка. Он знал, что по возвращении отец вывернет его наизнанку, и больше всего пугался возможности потерять его доверие. Джиен уже давно не был маленьким мальчиком, и был в состоянии отвечать сам за свои поступки, но он по-прежнему оставался молодым и горячим чуть более, чем позволено во "взрослом" бизнесе, где большие дяди могут раздавить неугодного так быстро, что он не успеет этого даже заметить. Отец направлял его и подсказывал, но иногда Джиен забывался, в его голове проскальзывало - а почему я не могу позволить себе и это?.. Он знал, что отец наблюдает и взвешивает на весах - какое решение чего стоит, и до последнего времени баланс был хрупким, но держался, и отец - доверял. Чутью Джиена, интуиции, скорости принятия решений, возможности видеть что-то, что выпадало из поля зрения Хен Сока, и что неизменно удивляло его, когда ему показывал это - Джиен. Удивляло, он наклонял голову и сосредоточенно пространно думал, а потом соглашался. Детали были несущественны, они совпадали в главном, и там, где отец не мог заранее увидеть и просчитать результат, потому что сын предлагал добавить какой-нибудь неочевидный фактор, который нормальные люди не брали в расчет вообще никогда, он привык полагаться на Джиена - после его первой тысячи попаданий. Впрочем, на расклад "кто главный" это не влияло, и попытки Джиена расшатать расклад погружали Хен Сока в глубокую задумчивость, он смотрел на сына и пытался предугадать, куда может вывести их кривая джиеновой интуиции, порой граничившей с безбашенностью и - что было куда хуже - безответственностью. И его последний взгляд был взглядом огромного, мгновенного, безудержного разочарования - вот оно, грань перейдена, ты, мальчик, все-таки охуел. Эта несказанная фраза горела пощечиной на джиеновской щеке, болела непрекращающимся зудом в груди, закладывала гулким шумом уши, от нее хотелось забиться в угол, прикрывать голову руками и выть. Но вместо этого он сжал кулаки еще сильнее и устало опустил ресницы. А ведь кто-то на самом деле его сдал. Завистники, конкуренты, или... и его мысли приняли другое направление, как после толчка. *** Чхве Сынхен. Вечная заноза в заднице. Пару недель назад они встретились снова, на джиеновской территории, Сынхен говорил - случайно. Сынхен говорил - заблудились. Какого хрена, со мягкой презрительной усмешкой спрашивал Джиен, мы же договорились - ты не трогаешь меня, я не трогаю тебя, все довольны. После они к чертям собачьим сожгли его тачку - или тачку незнакомого чувака, которого Сынхен представил как своего механика, или ничью тачку - и Джиен немного успокоился. Сынхен вызывал у него приступы неконтролируемой злости, непонятной глухой тоски и фантомного ощущения, что у него болит зуб, который уже давно удалили. Джиен знал, что если Сынхена спросить напрямую - что тебя связывает с этим мелким худым засранцем, которому лучше не смотреть прямо в глаза, а то захочется удавиться, он отшутится, а на худой конец скажет - не выгоревшее дело. И, может - зря я переспал с его сестрой. Но на самом деле все было значительно сложнее, только Сынхен не имел обыкновения трепаться о чем бы то ни было, что реально его трогало. А то, что оно трогало, и реально, Джиен знал точно. Ему вспомнилась самая яростная стычка, случившаяся примерно за год до того, как они окончательно разошлись. Тогда он был зол, как тысяча чертей, до него дошли слухи, что Сынхен мутит что-то на стороне с бывшими подельниками, совсем недавно совершенно недвусмысленно пославшими самого Джиена куда подальше. Без объяснения причин. Он был зол, как тысяча чертей, орал на Сынхена, брызжа слюной ему прямо в лицо, Сынхен смотрел холодно и презрительно, и не в глаза, Джиен никак не мог поймать его взгляд, злясь из-за этого еще больше и говоря раз за разом все более оскорбительные вещи. И только тогда, когда он закончил с описанием собственного разочарования, глубины причиненных им страданий и величины растоптанной веры в нерушимую дружбу, и перешел к части, где говорилось о том, что, в целом, он постарается справиться сам, и не пойти бы ему, Сынхену, молча нахуй, Джиен почуял, что развел того на реакцию. И эта реакция ему совсем не понравилась. С чужой точки зрения выходило, что, вообще говоря, это Джиен придурок, до которого не достучаться и с которым невозможно нормально разговаривать, и последнее время Сынхен, собственно, фактически вынужден в очередной раз справляться один, и не потому, что очень хочет. На этом у Джиена в глазах потемнело, полетели последние тормоза, а Сынхен получил по морде. Так, под аккомпанемент взаимных посылов, они какое-то время увлеченно колошматили друг друга по лицам, и в общем-то, Джиен очнулся только тогда, когда почувствовал, что сжимает в руках отвороты жилетки почти лежащего на земле Сынхена, а тот смотрит на него снизу с отрезвляющей ледяной яростью. И практически сразу же Джиен отлетел к стене, больно ударившись лопаткой о выступающий кирпич. Немного погодя Сынхен поднялся, и, подойдя, навис над Джиеном. Тот слышал его хриплое дыхание, видел, как мерно ходит грудная клетка под футболкой, и ему казалось, что время густеет, сворачивается прямо вокруг них тяжелыми кольцами. Взгляд Сынхена был непроницаемый и насыщенный, все обвинения как-то сами собой выползли из головы, и там осталась только бездумная звонкая пустота. Он смотрел на кровоточащую ссадину на скуле Сынхена, и ему хотелось поднять руку и осторожно коснуться ее кончиками пальцев. Но вместо этого руку поднял Сынхен - Джиен почувствовал прохладное прикосновение к подбородку и внимательный взгляд чуть прищуренных глаз, как будто от него теперь чего-то ждали. Он застыл, и Сынхен, видимо, не дождавшись, прикрыл глаза и осторожно прислонился чуть раскрытыми губами к губам Джиена. Тот дернулся, ресницы взлетели, и, чуть дрогнув, опали, он очень ясно ощутил громкое биение собственного сердца в ушах. Сынхен целовал его - осторожно и мучительно нежно, как будто Джиен - смешливая доверчивая девчонка, кокетничающая и провоцирующая без расчета на успех, и сдержаться невозможно, а смятение в ответ на поцелуй вызовет только еле заметную бархатную улыбку, мол - а чего же ты хотела, хорошая. Он сумел открыть глаза только тогда, когда Сынхен уже почти скрылся из виду. Оглянулся - не оказалось ли свидетелей у этой сцены, Сынхен Сынхеном, а Джиен скорее удавился бы, чем позволил кому-то подумать, что он был не против с ним целоваться. От этих мыслей недалеко было до еще более непозволительных, за которые можно было получить и струю машинного масла прямо в глотку - вероятно, Джиен заливал бы его до тех пор, пока масло не вымыло бы эти и любые другие мысли в принципе из черепной коробки несчастного. О том, что их отношения лучше не обсуждать вообще - от греха подальше - знала в округе каждая собака. Эти двое были одной из самых странных пар в их районе - поговаривали, что они вместе выросли, а потом Джиен позвал Сынхена к себе, и его отец после долгих раздумий - или после чего то, что Сынхен сделал, чтобы доказать, что может быть полезен, но никто точно не знал, что это было - согласился. Их нечасто видели вдвоем, но если видели - то они были не разлей вода, опьяненные каким-нибудь очередным совместным успехом рисковейшего дела, за которое никто в здравом уме не взялся бы вообще. Крутые тюнингованные тачки, ревущие моторы, спортивные мотоциклы Джиена, смех, скорость, адреналин и сумасшедшие глаза заставляли многих держать настороженную дистанцию - сложно было предположить, что произойдет, если попробовать подойти поближе. Впрочем, следующие полгода они могли успешно игнорировать друг друга вообще, изредка участвуя в совместных операциях и не обращая никакого внимания друг на друга - взгляды темных глаз не менялись, проскальзывая по чужой обманчиво-расслабленной спине. Джиен даже сам себе не смог бы толком объяснить, почему так происходило - они не были друзьями в общепринятом смысле, а совместные дела сближали только тогда, когда они ловили общую волну, и многое становилось понятно вообще без слов, и ему казалось, что он провел рядом с Сынхеном всю жизнь, умея верно понимать каждый взгляд, каждое еще даже не начатое движение. Собственно, именно поэтому им удавалось буквально все, что они делали - вместе. В остальных случаях Сынхен молча соглашался на то, что от него требовалось, или в стороне мутил что-то свое, отдельное, Джиен туда не лез (если это не касалось его бывших подельников), а Сынхен не спешил делиться. Через полгода после памятной драки Джиену обрыдло все и везде, он ходил неприкаянным и молча глазел на происходящее, не участвуя, не комментируя, даже не меняя выражения опустошенных глаз. Ощущение было из серии - я долго спал и теперь мне не хочется просыпаться, потому что я знаю, что действительность очень сильно мне не понравится. Для своих Джиен объективно был лидером - ему, его решениям и интуиции доверяли безоговорочно, за ним готовы были идти, и, по большей части, куда и зачем идти, решал тоже Джиен. Нередко направление показывал ему именно отец, но если Джиен не загорался сам, обычно это значило, что ничего не получится, и если и стоит пытаться, то результат не удовлетворит никого. Примерно так и было первый год или около того после официального допуска Джиена в святую святых. Ему было интересно, он с удовольствием вписывался туда, куда его ставил отец, и его компания, в которой уже тогда был Сынхен, послушно и без особого энтузиазма - за исключением восторга от того факта, что вау, мы крутые перцы, мы это делаем - ходила, ездила, стреляла и разговаривала так, как было нужно. До тех пор, пока Джиен не пришел к отцу и не сказал - пап, тут такое дело... Дело было собственной джиеновской идеей, у него горело и чесалось, как хотелось сделать по-своему. В целом, и у отца были похожие мысли о том, как расшевелить Джиена, на тот момент еще не очень четкие и определенные, но энтузиазм сына его удивил. Попробуй, сказал ему отец, я прикрою. Джиен попробовал, с ним попробовали все, и успех был оглушительным. Они загребли кучу бабла, уважение и море слухов из серии - вау, вы слышали?.. Чуваки-то, оказывается... могут. Чуваки-то, оказывается, не пальцем деланные. Первое время Джиен только охренело взирал на происходящее, отлично помня кураж и застилающее глаза колючее сумасшествие, которое охватило его тогда в процессе, впервые. Он не ожидал, что в итоге все получится именно так - после куража и сумасшествия хотелось лечь и умереть, настолько они были выжирающи - в процессе было хорошо, Джиен кричал, захлебываясь словами, черная сталь в руке горела и прижималась к ладони как родная, ветер обнимал его плечи, а после у него было ощущение, что его прокрутили через центрифугу. Но отец улыбался, довольный, отец готов был выдать ему еще больший кредит доверия, перед Джиеном открывались потрясающие возможности, и собственные издержки насчет куража он списывал на неопытность и неумение владеть собой. В конце концов, если ему предлагают - такое, как можно отказаться?.. И он не отказался, не отказались и остальные. Какое-то время они были лучшими, наиболее опасными, несколько громких дел окончательно определили их репутацию, Джиен выпускал сумасшествие все ближе к поверхности, а в перерывах отсиживался в горячей ванной, выпростав перед собой неестественно вывернутые в локтях руки и пялясь на продолговатые буквы собственных татуировок в их сгибах. Тогда ему казалось, что все охуеть как плохо, но вечером в темной квартире снова раздавался звонок, они опять куда-то ехали и что-то делали, опять получалась куча бабок, несколько выстрелов и выполненная задача, и сумасшествие приводило еще один веский аргумент в свою пользу: разве же тебе так - плохо? Хорошо, соглашался Джиен. Мне хорошо. Но той весной пару лет назад Джиен однажды не осилил согласиться еще раз, плохо стало везде, и ему все обрыдло. Сумасшествие не хотело сдаваться, крутило его так и эдак, но в целом, ему уже было все равно. Не хотелось ничего, он только ходил неприкаянным и молча глазел на происходящее. Отец перепугался. Отец спрашивал, что случилось с Джиеном, и как он вообще собирается дальше работать. Однажды, когда в ответ на очередной такой вопрос Джиен поднял потемневшие и какие-то выцветшие глаза, и, помолчав, уронил - а может, мне вообще не стоит дальше работать?.. - отец понял, что так больше продолжаться не может. Он сказал сыну - все, адьос, перерыв, поедь-ка ты отдохни. Смени обстановку, мы разберемся тут какое-то время и без тебя. Джиен безучастно кивнул и уехал в Европу. Европа оказалась примерно как направленный выстрел в мозг. Она была совсем не такая, как Америка, другое было все - люди, воздух, асфальт под ногами, даже цвета были другие, облака были ниже, а солнце было больше и ярче. Первое время Джиен отлеживался в своем люксе, выходя только по утрам и только в ресторан, где один и тот же официант с неизменной фирменной улыбкой осторожно ставил перед ним поднос с горячим кофейником и хрустящими нежными тостами. На столе были белые салфетки, солнце и весна били в окно, за которым европейские машины гудели европейскими гудками на узких городских улочках, и у Джиена возникало ощущение, что он осыпается. Что с него что-то осыпается по кускам, отваливается, и солнечный луч и звонкий гудок бьют ему прямо в сердце, прямо под кожу, которую ничего не прикрывает. Он медленно доедал свой завтрак, медленно допивал обжигающий кофе, бездумно пялился в окно, а потом поднимался и шел в номер, где белые смятые простыни широкой постели обвивались вокруг ног, открывал окно нараспашку, вдыхал холодный воздух и размышлял. И у него возникало ощущение, что он понимает. Размышлять было страшно, но еще страшнее было не размышлять, а еще страшнее было вернуться назад и оставить все, как было - этого Джиен боялся до усрачки, потому что наедине с собственным сумасшествием недалеко было либо до того, чтобы перестать называть его сумасшествием, либо до какой-нибудь ядреной смеси снотворного и алкоголя, которую как-то недавно позволил себе Сынхен. Они не обсуждали этого ни разу, вообще, но если с Сынхеном происходило что-то хотя бы небольшим кусочком похожее на то, что происходило с Джиеном, он готов был расписаться в том, что понимает. Через неделю он уже смог выходить на улицу, и ощущение было как будто он заново родился. Он мог стоять, раскрыв рот, под незнакомым деревом в центре сквера, и завороженно смотреть, как под влажным ветром качается ветка с набухшими почками, и ему хотелось ухватить ее и осторожно облизать, так просто, нежно и вкусно она выглядела. Скамейки в сквере не были сухими, и Джиен мог зависать и над ними, проводя пальцем по нахохлившимся каплям на темном дереве, а иногда приседая рядом и кладя сверху обе раскрытые ладони плашмя, и закрывая глаза. Прохлада мурашками забиралась под рукава, и хотелось улыбаться, таким чистым, верным и ярким было ощущение. Он знал точно, что сумасшествие ушло, и не вернется - по крайней мере до тех пор, пока он чувствует эту прохладу, пока ему хочется улыбаться насыщенности и силе ощущения. Он знал точно, что и как он кому скажет, когда вернется, и что и как он будет делать. Многое было неясно, как будто в дымке, потому что слишком многое вокруг привыкло к тому ему, который выбирал сумасшествие, и это многое тоже нужно было менять, и результат заранее было не предугадать, но Джиену было спокойно. По крайней мере он знал точно, что и как нужно делать ему - хотя бы начать - а остальное сложится. Как-нибудь. Как-нибудь не замедлило сложиться сразу же по возвращении - одним из очевидных и ужасающих своей определенностью результатов поездки стало полное расхождение во взглядах с Сынхеном. Они не слышали друг друга вообще, у Джиена возникало ощущение, что он говорит в пустоту, и выражение темных прищуренных глаз навевало холодок. Сынхен смотрел на Джиена непроницаемым взглядом из-под нахмуренных бровей, сопровождал глазами каждое его движение, и иногда Джиену казалось, что он ловит некий флер элементарного удивления - что это, проще говоря, за хуйня такая феерическая происходит?.. Сынхен не понимал ни черта, почему там, где раньше Джиен не сомневался и выбирал однозначно, теперь он осторожничает, раздает противоречащие сынхеновской логике указания и не стремится решить все одним махом, а строит какие-то сложные воздушные замки и вообще очевидно витает в облаках. Однажды Сынхен не на дурака предложил сходить на двоих, как они делали раньше, надеясь, что это развеет непонимание, и их личные, сложные, но оттого не становившиеся сколько-нибудь менее важными для Сынхена отношения помогут ему разобраться, что же в конечном счете происходит. Собственно, Сынхен отлично помнил, как Джиен мог вести себя вместе с ним, каким горячим, дерзким и сумасшедшим тот бывал, и ему хотелось возродить это ощущение. Казалось, что если он достучится до Джиена, то все станет если уж не так, как было, то хотя бы понятно. В ответ на предложение Джиен глянул на Сынхена прямо-таки ледяными глазами, послал его нахуй и, развернувшись, ушел, даже не попытавшись ничего объяснить. Сынхен сплюнул в сердцах - какое-то время они еще работали вместе, сынхеновское удивление и не думало исчезать, он молчал, наблюдал, по-тихоньку делал выводы и вовсю разворачивал самостоятельную деятельность, довольно-таки успешную. Кроме того, он таки реально переспал с джиеновской сестрой, не чувствуя себя обязанным соблюдать какие-либо этические обязательства по отношению к Джиену. Постепенно дело подошло к серьезному разговору с папой Яном - Сынхен высказался в том плане, что вы великолепный стратег, у вас красавица дочь и ваш сын имеет отличное образное мышление, но, черт побери, кажется, нам с ним не по пути, будьте милосердны. Папа Ян, будучи великолепным стратегом, договорился о проценте и неразглашении, и отпустил Сынхена с миром на все четыре стороны, дав себе зарок приглядывать за его деятельностью и вообще быть в курсе. Джиен вздохнул с облегчением - не сказать, что Сынхен доставлял ему слишком уж много неудобств (хотя набить морду за сестру кулаки чесались очень), ибо ему вряд ли вообще хоть что-то было способно помешать заниматься тем, чем его наконец-то полностью перло заниматься, но находиться рядом с Сынхеном реально порой было сложновато. Они разделили территории влияния, договорились о границах и их ненарушении, и успокоились, продолжая, впрочем, не терять друг друга из виду. До Джиена доходили слухи о сынхеновских успехах, о том, что полиция не прекращает разыскивать его за старое убийство и новые прегрешения - к наиболее очевидным по-прежнему относились уличные гонки, до которых Сынхен был охоч невозможно, и иногда ему хотелось все бросить и приехать, чтобы посмотреть в глаза бывшему другу - если их отношения все-таки можно было определить как дружбу - чтобы понять, как он. Вообще. И не смогут ли они вдруг, часом, снова попробовать поработать вместе. Но желание так ни разу и не оформилось во что-то конкретное, а вот пару недель назад Сынхен появился сам, на его, Джиена, территории, и был спокоен, улыбчив и мил. Джиен пригрозил ему будущей встречей в пустыне, опять же сжег тачку и поимел ощущение, что-то сильно не так. Тачка, левый механик, слухи о том, что Сынхен вписался в некую феерическую хуету с вооруженными ограблениями грузовиков на трассах - Джиену казалось, что он ловит физическое ощущение сгущающихся над Сынхеном туч, и ему это не нравилось. Потому что если уж он чувствовал чьи-то там тучи, то обычно это означало, что его самого это тоже напрямую касается. И вот, собственно, Джиен таки наследил однажды слишком сильно, кто-то, кому это на данный момент было очевидно выгодно, его сдал, полиция пришла в его дом, и он сидел на полу обрыдлой тюремной камеры, размышлял о насущном и ждал допроса. *** После допросов, пары уже налившихся лиловым синяков и подписки о невыезде его выпустили под залог. Он вышел за ворота, засунул руки в карманы и глубоко вздохнул - машина отца стояла на углу перекрестка напротив, и Джиен знал, что из-за тонированных стекол отец на него смотрит и ждет. Было не по себе, идти к машине не хотелось, а хотелось, посвистывая, сделать вид, что ему вообще в другую сторону, но шутки были неуместны. Джиен втянул голову в плечи и поплелся к машине. Всю дорогу домой они молчали, отец вдумчиво смотрел в окно, Джиен ковырял ногтем кожу на сиденье и меланхолично считал повороты, вслушиваясь в могильную тишину в салоне и прикидывая, узнал ли уже отец о том, кто и зачем его сдал, или нет. И только после того, как они зашли в кабинет, Джиен уселся в кресло и вытянул ноги - только после этого он позволил себе поднять глаза, посмотреть на отца и спросить отрывисто - сколько?.. Отец назвал сумму и у Джиена вытянулось лицо - он не рассчитывал, что будет настолько плохо. Он вообще надеялся обойтись как-нибудь малой кровью, но отец, не жалея, последовательно перечислил все уже случившиеся убытки, все измененные планы и все убытки потенциальные, и, вероятно, только здесь до Джиена окончательно дошло, как сильно он облажался. Он упер локти в колени и с силой потер выбритые виски - если бы его спросили, как следует действовать, он бы сказал, что слухи, домыслы и преувеличения это все дерьмо собачье, а его мнение насчет того, что можно и нельзя по-прежнему не соответствует мнению закона, и ему очень хочется послать закон в жопу и не комментировать вслух вообще ничего, в конце концов, разберутся сами, как всегда разбирались раньше. Джиен был в своем роде одиозной фигурой, по крайней мере - заметной очень, и привлекающей внимание - очень, и любой поступок из серии "за гранью" вызывал разговоры самого разного толка, иногда доходящие до тех ушей, которым, может, и не стоило бы это слышать. С точки зрения финансовой и этической безопасности бизнеса. Традиционно Джиен выходил из этих переделок словно бы сухим из воды, пожимал плечами и каждый раз знал, что перед самим собой он не виноват ни в чем, и, собственно, готов за это ответить. Но в этот раз так прокатить не могло, хотя и очень хотелось - сейчас Джиен понимал, что полиция, если поднажмет, таки найдет чем прищучить отца так, что с Джиеном вообще откажется работать кто бы то ни было, а завязано на нем было примерно чуть менее половины схем и контактов. И что следует делать, чтобы и волки сыты, и овцы целы, Джиен никак не мог сообразить. Отец смотрел на его мучения и отчасти ему было даже жалко сына. Отчасти, потому что в целом возникновение ситуации было закономерно и ожидаемо, и политика Хен Сока в этом вопросе была проста, как пятак - если мозгов нет, то добавить их можно только методичными пинками под зад. Предотвращать пинки замучаешься, и ни к чему, кроме как к отсутствию самостоятельности, с его точки зрения, это привести не могло. С другой стороны, Хен Сок всегда готов был оправданно вписаться в защиту сына, потому что сын был частью его бизнеса, решено это было давно, а своих решений он без веских на то оснований не менял. К постоянным проблемам, возникавшим вокруг Джиена, отец относился философски - то, что сегодня приводило к потерям, завтра могло обернуться козырем в умелых руках - вы же слышали, что о нем говорят... вас это не убеждает?... по крайней мере признайтесь, что вам стало интереснее. И потом, это моя ответственность - Хен Сок красноречиво разводил руками и собеседник сдавался. Полиция в собственном доме была все-таки, мягко говоря, уже немного слишком. Сначала он просто-напросто охренел - неужели этот щенок реально считает, что он настолько охуенный, что ему можно - все?.. Но потом, по здравом размышлении ситуация представилась, в целом, не особо отличающейся от предыдущих - то, что Джиен отлично умеет усваивать уроки, Хен Сок знал более чем хорошо, и очередное ощутимое напоминание о границах было скорее полезным и способным научить сына очень многому из того, что пытаться проговаривать словами - ты же знаешь, правда, кто главный и что можно, а что нет?.. - бессмысленно. Поэтому Хен Сок расслабился, поднажал на имевшиеся в распоряжении рычаги, успокоил лично наиболее важных шишек и составил пошагово расписанный план дальнейших действий. Оставалось ознакомить с ним Джиена, но перед этим надо было услышать полную, правдивую, личную джиеновскую версию событий. Хен Сок откинулся на спинку кресла, постучал пальцами по блестящей крышке стола и бросил - рассказывай. С начала и до конца, подробно и честно. Джиен вздохнул. Признаваться в своих прегрешениях было стыдно и неудобно - в конце концов, одно дело вытворять что-то за спиной у отца, будучи уверенным в себе и своих полномочиях, и другое дело - знать, что эти конкретные полномочия были надуманными, и теперь за это надо ответить не просто признанием своей ошибки, но и - действиями, направленными на устранение ее последствий. Но впрочем, теперь уже было все равно, уже позади был холодный тюремный пол и колючие глаза следователя, а впереди было если не что похуже - и он рассказал, все, как было, не утаивая. Отец выслушал и устало прикрыл глаза, когда Джиен замолчал - примерно чего-то такого он и ожидал, безбашенность и безответственность, и это - Джиен, который вообще-то умел каждый свой шаг и то, что за ним последует, видеть наперед и понимать, зачем и как его нужно сделать. Но план действий уже существовал и был подробно продуман - после того, как отец его изложил, Джиен растерялся. - То есть, ты серьезно предлагаешь мне - это?! Да каждый первый поймет, что это полная собачья чушь - и что я так говорю только потому, что больше нечего... - Джиен представил себе десятки притворно сочувствующих глаз, в глубине которых светится презрительное понимание, и ему натуральным образом сплохело. Отец пожал плечами, вариантов было не так-то много, и в конечном счете, собственная репутация и собственное дело ему были несколько дороже, чем душевные терзания сына перед необходимостью выставить себя посмешищем и немножко приврать о своих мотивациях. Вопрос был уже решен, Хен Сок подробно проинструктировал Джиена о том, что и как ему говорить на следующем допросе, что и как ему говорить на ближайшем обеде, который собирал значительную часть наиболее важных партнеров отца, что ему говорить членам семьи и как долго лучше не высовываться из собственного гаража вообще. Джиен упрямо поджал губы - на следующий месяц планировались гоночные войны в пустыне, на которых он обещал надрать задницу Сынхену, и его великолепная Хонда 2000 требовала не только доработок, но и множества, множества тестовых поездок. Но, по крайней мере, хоть стекла у нее были тонированные, что в своем роде должно было так или иначе сканать за - не светиться. Отец еще немного помолчал, внимательно разглядывая сына, а потом, посчитав разговор законченным, поднялся и вышел, оставив Джиена сидеть в широком кресле. Тот подтянул ноги к себе, обнял колени, закрыл глаза и откинул голову на высокую обтянутую темной коричневой кожей спинку. Собственно, вариантов кроме как смириться, действительно не было, и Джиен толком сам еще не понимал, что ж его так сильно вымораживает - не первый раз он был вынужден публично признавать свои ошибки. Но, вообще-то, первый раз он был вынужден публично признавать не только собственное согласие с правилами (с которыми он был, вообще-то, на минуточку, не согласен), но и тот факт, что он их как бы и не собирался нарушать. Что, на минуточку, было враньем от начала и до конца, и что требовало от него выкручиваться, юлить, делать честное лицо и большие, искренние, виноватые глаза. Джиен закусил губу и подавил желание пойти проблеваться. Если это Сынхен - если это действительно, реально, без дураков Сынхен, или любая мразь из его нынешнего окружения по любым каким угодно уважительным причинам сочла для себя возможным пойти и стукнуть на него тем, кому эта информация пригодилась, то Сынхен будет собирать собственное лицо по кускам, и тут уже никакие самые нежные поцелуи ничем ему не помогут - есть вещи, которые не прощают даже после ощутимых напоминаний о сути их долгих, сложных, путаных и неоднозначных отношений. Джиен поднял руку, задумчиво посмотрел на собственные пальцы и осторожно прикоснулся ими к губам, как будто вспоминая чужое настойчиво-ласковое прикосновение, случившееся даже не год и не два назад, но ощущавшееся порой так, как будто он до сих пор глядит в спину удаляющемуся Сынхену, а в лопатку больно упирается острый кирпич. *** К началу гоночных войн Джиен озверел вконец. Малой кровью отделаться не то что не получилось - пока не получалось отделаться хотя бы как-нибудь. Сестры не поднимали на него глаза, памятуя о пережитых унижениях, и притворное сочувствие в случайных взмахах ресниц доводило Джиена до трясучки, отцовские партнеры качали головой и не таясь, в упор рассматривали Джиена, прикидывая, сколько денег теряют они и его отец, друзья жалели его и пытались, как умели, утешить, но из-за этого становилось только хуже. До Джиена доносились слухи со стороны - "да кто бы сомневался, он же совсем без мозгов" - и он впадал в ступор, эти же люди говорили о нем совершенно противоположные вещи, а стоило один раз засветиться в полиции, как он оказался дураком?.. Он раздражался из-за любой мелочи, будучи неспособным абстрагироваться от ситуации, ему казалось, что о ней думают все и всегда, и ждут от него совершенно определенных вещей, именно тех, которые отец по пунктам расписывал ему в памятном разговоре - признание вины, опущенные глаза, ложь - он сделал их уже тысячу раз, делал снова и снова и никак не мог остановиться, а в итоге все получалось хуже некуда. Джиен ходил по кругу, и понимал, что, кажется, не видит выхода. Кроме того, он очевидно поимел еще одну навязчивую идею в виде постоянных мыслей о Сынхене - с одной стороны, нужно было обязательно выяснить, кто его сдал, а с другой стороны, Джиен дураком все-таки не был, и отлично понимал, что Сынхен Сынхеном, а облажался он вполне самостоятельно и раздул из этого непрекращающуюся истерию тоже самостоятельно. Но Сынхен не выходил из головы - улыбающийся, простой с виду, как пятак, мягкий и уверенный Сынхен, который недавно стоял совсем рядом, и которого он хлопнул на прощание по плечу - Сынхен, который вообще-то очень отличался от любого другого Сынхена, знакомого Джиену с детства. И с этим новым Сынхеном очень хотелось познакомиться поближе. И, в конечном счете, напомнить ему о разнообразных ссадинах на скулах и осторожных пальцах на подбородке - не думает же он, что Джиен мог об этом забыть?.. Пустыня была совершенно такая же, как и всегда - до зубовного скрежета ясное небо, тучи пыли, поднимаемые машинами на старте, зажимавший уши пальцами толстый мужик, приседающий в полуобороте после собственной команды на начало гонки, полуобнаженные девки, капли пота на неприкрытых от злого солнца лбах, колышущееся душное марево с привкусом закиси азота вокруг раскрашенной стали и горячая кожа руля под потными ладонями. Джиен покрутил головой, высматривая Сынхена - тот не показывался, только знакомые рожи из его компании виднелись то тут, то там. На первой же гонке Джиен уделал нервного дохлого юнца из этой компании - до команды на старт озабоченный механик, тот самый, из новых, торопился насоветовать что-то юнцу в опущенное окно, смотрел беспокойно, и Джиен мимолетом подумал, что Сынхену стоило бы лучше фильтровать окружение. Юнец продул насухо, Джиен был доволен - не зря он вложил кучу бабок в свою малышку, на этих войнах она еще не раз покажет, на что способна. Впрочем, удовольствие от победы длилось недолго - честно выигранная Джетта вместе с юнцом скрылись на горизонте в туче неохотно оседающей пыли, и Джиен начал закипать. Какого хрена, думал он. Какого долбанного хрена ничего не может быть нормально, хотя бы здесь, хотя бы сейчас, а. Сынхен ждал его на старте. Сынхен был спокоен и уверен, и, прикрыв глаза ладонью, смотрел, как Джиен подъезжает, ветер хлопал свободной белой футболкой и прижимал цветастые широкие штаны к ногам. Джиен в два шага оказался рядом, прищурил глаза - на вопрос, куда собрался его чертов слизняк, Сынхен кротко ответил ему - помыть машину. Джиен выцедил требование доставить тачку как можно быстрее, и Сынхен вполоборота внимательно глянул на него - ты же знаешь, что мы не в твоем квартале, фильтруй, что говоришь. И тут Джиена закоротило. Он проорал в лицо этому ублюдку все - и про полицию в собственном доме, и про унижение, и про то, что он больше чем уверен, что замешан в этом никто иной, как Сынхен, и осекся только увидев, как меняется выражение лица бывшего напарника. Он видел, что Сынхену хочется дать ему по роже. Что Сынхену хочется наклониться поближе и неверяще переспросить - что?.. Что он хмурится и сосредоточенно объясняет, что - он никогда, ты слышишь? никогда и никого не сдавал. В этом месте Джиен поймал ощущение, что у него в голове лопается большой мыльный пузырь, а еще - что его берут за руку широкой знакомой ладонью и куда-то тащат. Сынхен втолкнул Джиена в небольшой душный трейлер, прикрыл дверь и оперся о дверной косяк, из-под нахмуренных бровей наблюдая, как Джиен растерянно оглядывается в поисках места, куда можно прислонить задницу - для этого вполне подошел деревянный обшарпанный стол, Джиен присел на краешек и скрестил руки на груди. Сынхен, не стесняясь, рассматривал его, Джиену было неуютно под настойчивым прямым взглядом, и ничего не оставалось, как начать пялиться в ответ, и Джиен пялился, понимая, что, оказывается, этот Сынхен не просто ему не знаком. Оказывается, если присмотреться, то можно попытаться сложить из знакомых черт знакомое лицо, и оно будет рассыпаться - вроде бы все знаешь, а человека все равно не узнать. По этому Сынхену было отчетливо видно, что он добрый. Что он добрый, честный, очень искренний, даже как-то по-детски искренний, хоть и здорово скрытный. Вообще-то Джиен знал его почти всю жизнь, и такое выражение на его лице - а по лицу было понятно, что оно уже давно успело к нему привыкнуть - видел впервые. Не то чтобы Джиен когда-то действительно считал, что Сынхен злой - хотя, если не кривить душой, то что-то такое он примерно про себя и думал - но по крайней мере, сильно добрым он ему никогда не казался. Сынхен был - опасный, такому палец в рот не клади, он оближет, и так, что тебе будет очень приятно, а потом откусит. Сынхеновским взглядом можно было укорачивать стволы у автоматов, или затачивать ножи, или пугать девушек по ночам из подворотен, в общем, взгляд у него был - ого-го. Во времена, когда они работали в паре, Джиену казалось, что он точно знает, как надо себя вести и что надо говорить, чтобы на него самого так не смотрели - и Сынхен хохмил, улыбался и вообще был очень мил, но у Джиена все равно бежали мурашки по спине, когда тот прикрывал глаза, и Джиен угадывал что-то такое, что было отчасти очень похоже на его собственное сумасшествие, а отчасти - совсем другое. Другого цвета, насыщеннее и глубже, и - постояннее, когда Джиен об этом думал, ему становилось очень зябко. В общем-то, именно это глянуло на него в свое время из сынхеновских глаз, когда он послал его после возвращения из Европы, и именно потому, что необходимость думать об этом отпала, он практически обрадовался сынхеновскому уходу. Но, так или иначе, было совершенно ясно, что тот человек и вот этот, который стоял прямо перед ним, общего имели разве что только широкие брови вразлет на по-детски сосредоточенном лице. Джиен чувствовал растущее удивление, переводя взгляд с фигурно вырезанной складки губ на еле заметную вертикальную морщинку на лбу, и ему казалось, что этот человек перед ним офигенно, до желания нелепо и растерянно приоткрыть рот, просто как-то инопланетно и нечеловечески - красив. Красив очень просто и складно, а нелепые штаны и белая футболка без рисунка только подчеркивают естественную и в то же время такую тонкую красоту, что Джиену очень хочется потянуться и осторожно провести пальцем по очерченным мышцам предплечья. Чтобы просто прикоснуться - к красивому. Тут Сынхен вздохнул, кривовато улыбнулся и кивнул Джиену - рассказывай. Тот отвел взгляд и нервно закусил губу - что рассказывать-то?.. Бро, у меня проблемы?.. Да что там, я в полном дерьме? Джиен страдальчески сморщился и уставился в окно, и поэтому пропустил быстрое аккуратное движение от двери, а очнулся только почувствовав на себе чужие твердые руки - Сынхен обнял его, обнял так просто и уверенно, как никогда не делал раньше. Джиен щекой чувствовал чужую горячую кожу, влажные волосы над ухом, и вообще всего Сынхена, как будто нырнувшего в объятие целиком - ему было и больно за него, Джиена, он и сочувствовал, и хотел поддержать, дать Джиену возможность поделиться своей тяжестью, снять ее с себя - хотя бы чуть-чуть. Джиен сглотнул и поднял собственную неуверенную руку - чтобы осторожно положить на чужую спину. Так они и стояли, обнявшись - Джиен, расфокусировано смотря прямо перед собой и тихонько прислонив ладонь к широкой спине, и Сынхен, закрыв глаза и сжимая худые острые плечи Джиена. После, отстранившись, Сынхен внимательно на него глянул - ну, так я пойду, что ли? - и у Джиена от неожиданности даже отвалилась челюсть. Что значит - пойду?.. Как так - пойду?.. Куда?.. Он только-только наконец-то почувствовал себя созревшим, чтобы все от начала до конца таки рассказать, и ему так просто заявляют - пойду?.. Сынхен хмыкнул и улыбнулся - чувак, твои проблемы - по-прежнему твои проблемы, и я ничем не могу помочь, у меня и своих хватает. Он похлопал Джиена по плечу - ты справишься, я в тебя верю. И я тебя знаю. Джиен словил еще один отчетливый щелк лопнувшего пузыря в голове и пронаблюдал, как Сынхен развернулся, еле заметно улыбнулся от входа еще раз и стукнул дверью. Джиен неверяще обнял себя за плечи - в душном трейлере вдруг стало прохладно, а замызганное окно кололось светящимися искрами неласкового пустынного солнца. Собственно, все, что ему оставалось - это самому выйти наружу, постоять немного, засунув руки в карманы и разглядывая счастливую суетящуюся толпу на старте, хмыкнуть и подумать, что конечно, хоть мыльные пузыри - это до жути интересно, но, пожалуй, совершенно лишнее, и с навязчивыми идеями и непрекращающимися истериями пора заканчивать. Рано или поздно, так или иначе, а абсолютно определенно - заканчивать. Джиен тихонько кивнул сам себе и улыбнулся, отлепляя задницу от края стола.