Прости, отец

      Артём сидел у холодной стены в своей комнате и курил.              Пусть отец сколь угодно вспоминает своих американцев на этот случай — ему плевать. И на душный аромат дорогих «Мальборо», что грязным слоем ложится на легкие, и на то, что отец вообще-то будет ругаться на курение в доме и что вообще его сын взял в руки «эту дрянь» — ему плевать. И на всё ему сейчас плевать.              После того, что он узнал сегодня.              Его отец всю жизнь лгал ему, хотя сам вранья никогда не принимал. Артём запомнил этот урок на всю жизнь, когда он, будучи восьмилетним салагой, притворился, что это не он сломал отцовский пистолет. Однако отец сам стал случайным свидетелем этому, так что отнекиваться было бессмысленно. И нет, он его не ударил — в отличие от матери, Григорий ни разу на него даже не замахнулся — но отчитал так, что стыдно до сих пор. А теперь отец (точнее не-отец) сам стал самым главным лгуном его жизни.              Артём не может не вспоминать слова Захара о том, что у них могло бы быть. Обычная стандартная семья с обычной стандартной матерью, которая любила бы своего сына и готовила его любимые драники, обычный стандартный отец, учивший его кататься на велосипеде… И эту обычную стандартную семью у него отнял эгоистичный его же дядя.              Только почему-то при разводе любящая мать не забрала сына с собой, а оставила Григорию и даже не вспоминала о нем. Хоть бы на один день рождения позвонила — ведь знала, что телефон у Артёма есть еще с шестого класса. Узнать номер труда не составляло. Но нет, мать предпочитала звонить только для того, чтобы подействовать на нервы отц… Григория. А хоть какого-нибудь доброго слова Тёма не слышал от нее с возраста сбитых коленок. Поэтому и не захотел переходить в её банду, когда та предлагала — слишком обиделся.              А когда Артём увидел «Железные каблуки» и, самое главное — свою мать, стреляющую в собственного сына — в него самого, впервые в жизни четко понял — для матери он никто. От этого стало настолько больно, что стрелял тогда без разбора, куда-то в сторону — и даже не сразу заметил, что сам Григорий и вовсе не стрелял ни в кого. Парень, как мог, пытался спасти ситуацию: додумался даже созвониться с её Телефонисткой. Та, не будь дурой, быстро просекла, в чём дело, и передала трубку Нателле, в то время как сам Тёма всучил свой телефон отцу. Но они так ни до чего и не договорились.              В ночь после этой перестрелки Артём впервые сильно напился, опустошив магазинчик, находившийся до сих пор под их покровительством. Напился настолько, что сам до комнаты дойти не смог, поэтому позже пришлось благодарить (и не просто словами, а отгулами) прикрывшего его Клавишника.              Окончательно зачерствело сердце по отношению к матери после того, как она, как оказалось, подстраивала взрыв всех, кто ей чем-либо мешал. В том числе пожелала уничтожить «Железные рукава» в полном составе. В том числе и бывшего мужа. В том числе… и родного сына. Перед этим устроила слезную встречу, выразила желание вернуться к мужу, а потом гордо ушла, искренне считая, что это — её последняя встреча с бывшим мужем и ребенком, совсем, видимо, ей не нужным.              Артём никогда и никому не признается, что в эту ночь плакал на коленях у Клавишника. Тот поддерживал как мог: просто неказисто гладил по голове и молчал. Впрочем, и этого Телефонисту вполне хватало, и он по-своему радовался, что у него есть кто-то вроде товарища в банде. Ведь Клавишник и в этот раз не сдал его никому и не сказал ничего против его «слабостей».              Мать слабостей не любила.              Когда ситуация приобрела совсем дикий, по мнению самого Артёма, поворот, и в дело оказалась замешана вся страна, он уже был готов к чему угодно. Даже к чертовой перестрелке в поле со своей родной матерью — хоть и совершенно этого не хотел. Развернувшаяся бойня, стрела в голове ведущей, взрывы от Инженера (в нём явно имелась темная сторона с его этими «составчиками», и Гриша стопроцентно это знал), отец, даже в минуты «стрелки» пытавшийся по-своему договориться с Нателлой… и последовавшая следом гибель родительницы оставили в душе Артёма выжженную пустынь и огромную зияющую болезненную дыру. Даже перед моментом своей смерти Нателла угрожала своему мужу. Помнила ли она о сыне? Оставалось ли в ней хоть что-то доброе, заботливое, нежное? После всего случившегося Телефонист глубоко сомневался. К тому же…              К тому же, она ни разу не посмотрела на него. Совсем.              Парень усмехнулся своим же мыслям. Похоже, шансов на нормальную семью у него толком не было, даже если бы мать осталась с Захаром.              Захар не вызывал никакой симпатии у Артёма. В те редкие мгновения, когда он находился на свободе, «любящий отец» ни словом не обмолвился о родстве. Ладно уж. Но он ни разу не захотел поговорить — буквально о чем угодно — и провести время вместе. Григорий несколько раз вынужденно уезжал по делам, и разве сидел с пятилетним на тот момент Тёмой якобы «откинувшийся» с зоны Захар? Нет.              Тёма помнил, как, будучи маленьким, боялся Захара: тот так страшно свистел в его сторону и требовал подойти, что мальчишке хотелось спрятаться в шкаф — в единственное, как ему казалось, место, где его не найдут. Взгляд мужчины пугал: темнота, будто хтонь с катамарановских болот, заволокла его глаза и отдавала чем-то страшным, мистическим, даже мертвым. Даже у матери с её частым недовольством и агрессией никогда не было такого взгляда, насыщенного тёмной яростью. И уж точно никогда не было у Григория. Тот часто закрывал свои глаза тёмными очками, но сын прекрасно знал, что за стёклами скрывается мягкий взгляд, полный принятия и гордости.              Телефонист видел его много раз.              Нужен ли был сын Захару на самом деле, или это — очередная ложь, направленная на Артёма с целью продавить?              Григорий не давил и не заставлял Тёму вступать в банду — сам захотел. На удивление, Гриша, будучи неродным отцом, во всём вел себя лучше многих родителей: заботился, выслушивал, поддерживал — как получалось. В большинстве семей знакомых не имелось и этого. А уж Артём наслышан предостаточно об отцах — от того же Клавишника.              Григорий дал названому сыну всё, что знал сам, и делал все возможное, чтобы руки Тёмы не оказались запачканными в крови. Порой даже сам выполнял «грязную работу», лишь бы не спихивать ее на Телефониста.              А Захар? Первым делом решил потребовать от сына убийство. И кого? Человека, которого парень многие годы считал родным.              После этого возникает резонный вопрос: любил ли его Захар на самом деле? Хотел ли сына?              Или же спокойно отдал его на поруки брату и признался в отцовстве, только когда это стало выгодно для своих же целей?              Захар требовал убить и манипулировал, давя на больные точки. Григорий же дал ему полную свободу действий.              Григорий чуть не оказался предан сразу двумя людьми: братом и ребёнком, которого нарек своим сыном.              Артём не знал, почему тогда Григорий подло поступил с Захаром, забрав себе его любимую женщину, и знать не хотел, ибо это — дело прошлых лет. С другой стороны… Нателла — не та женщина, которую можно было просто взять и увести от партнера. Своевольная и амбициозная, она всегда, сколько Телефонист помнил, шла по головам ради своей цели. Так что… Кто знает, может, выбирая между двумя мужчинами, решила остановиться на более хитром, решив, что с ним достигнет большего. Тёма не знал, что и думать, и ориентировался на реальность нынешних дней. А она такова: матери на него было плевать, она желала его смерти, Захару сын требовался только как оружие. И по-настоящему нужен он оказался одному Григорию.              «Прости, отец. Не могу».              Только это и смог сказать Телефонист после того, как узнал правду о своем появлении на свет.              И Артём, убирая пистолет, сам не знал, кого назвал отцом в этот момент — Захара или Григория.       Захар, может быть, и приходился ему отцом, но папой навсегда стал Григорий. Даже несмотря на страшную ложь.              В мыслях пронеслось шальное воспоминание полугодичной давности: Нателла решила устроить антиутопию в чистом виде и выгнала всех жителей из своих домов, превратив их в личную собственность. Это жуткое событие не прошло мимо Телефониста. За стёклами отцовской машины он видел убегающего от мародеров Катамаранова, тщетно пытавшегося забрать последние остатки скипидара, ошалевшего от отношения к своим картинам Вишневского, Инженера, сидящего рядом со своей плачущей Особой и грозно смотрящего на служивого…              На… Служивого…              Артём резко вдохнул сигаретный дым и закашлялся. Нет, ему не могло показаться, нет? Или он ошибался?              В Катамарановске многие люди были похожи друг на друга (Журналист все твердил, что это из-за радиоактивных болот), однако служащий «Железных каблуков», выгнавший Особу вместе с диваном из дома Инженера, показался Тёме тогда очень знакомым… И, кажется, не зря.              Не столь лицо ему было знакомо — прищур тёмных, яростных, хтоньских глаз.              И выбитый зуб в качестве изюминки картины.              Телефонист рыкнул и сломал очередную сигарету в руках.              Захар им врал!              Артём забылся в беспокойстве за отца, нестабильности в городе и ужасе из-за поведения матери и в итоге не обратил внимания на очевидный факт: одним из служителей, насаждавшим свой порядок в городе под руководством Нателлы, и был Захар! Тот самый Захар, который позже посмел сказать Григорию, что «только откинулся», хотя, судя по расчетам, на свободе находился уже несколько месяцев… И за эти несколько месяцев Захар так и не захотел встретиться с таким «любимым сыном, которого так хотел»! Чертов манипулятор!              — Сука, — шикнул Телефонист в пустоту и потушил сигарету прямо об пол. Ему плевать, что скажет Григорий. Не до правил поведения ему сейчас.              Захар ухитрился сделать то, что до этого не удавалось многим: обмануть всех в банде «Железные рукава». Похоже, на нервах из-за Нателлы и неожиданно свалившегося президентства Григорий непозволительно позволил себе расслабиться (да и братские чувства и, возможно, чувство вины перед Захаром сыграли роль), Артём слишком привык находиться за спиной отца и даже не вспомнил о раннем присутствии Захара. А Водила с Клавишником наверняка и внимания не обращали.              Кажется, Артём оказался прав во всем: Захар манипулировал им с самого начала разговора, воспользовался эмоциями, из-за чего Телефонист чуть не убил единственного по-настоящему родного человека. От этого осознания на душе становилось паршиво: мало того, что позволил эмоциям взять верх над разумом, так еще и чуть не убил отца (пусть и не родного). Еще и дал собой воспользоваться.              Как же мерзко!              Но Артёму требовалось убедиться в своих умозаключениях. Откинув взятую было новую сигарету, парень тихо вышел из комнаты и направился к выходу. Чересчур внимательному Водиле бросил, что хочет чуть прогуляться во дворе. На деле же сделал пару шагов — и быстренько сбежал из коттеджа тайным путём.              В свое время Григорий показал ему люк — на всякий случай.              Случай настал.              Улица встретила его пронзительной тишиной, которая помогла немного расслабиться и даже успокоиться, пока Телефонист шел к нужному месту. Поэтому контраст звуков, ставший очевидным сразу, стоило ему ступить в отделение милиции, несколько дезориентировал.              Шум в отделении удивил. Собака, спасшая президента — то бишь, Григория, недовольно ворчала, Жилин ругался с Катамарановым из-за слова в кроссворде и параллельно с этим пытался убедить его не лить скипидар травмированному Жетону. Вакханалия продолжилась рыжим котом, устроившим себе лежанку из очередных никому не нужных милицейских отчётов и царапавшим неизвестно откуда взявшиеся счёты (не иначе как Жилин забрал у Продавца в качестве вещественного доказательства). Захар, прикованный наручниками в камере, со своим злобным и обиженным взглядом смотрелся здесь вполне себе логичным элементом. Хотя то, как он пытался вытащить руку, вызывало смех: если уж Жилин захотел кого-то посадить, то посадит надежно. И на настоящую пятнашечку, а не как своего любимчика Катамаранова.              Мужчина, до того момента, видимо, скучавший, довольно быстро приметил нового гостя отделения. Стоило ему увидеть Телефониста — и он мигом ринулся в его сторону.              — Артём? — просипел Захар и пристально оглядел сына. — Вот молодец, сынок! Спасай папку!              В его глазах снова плескалась хтонь — страшная, слизкая, словно мазут вперемешку с чем-то текучим. Казалось, обволочет и не даст освободиться, только больше испачкает и затянет в свои недра. Эта хтонь явно отличалась от чего-то потустороннего во взгляде пропойцы Игоря: в нём, на удивление, имелась лишь доброта. Тоже приставучая, пачкающая, но от нее почему-то не хотелось так сильно избавляться. А от Захара словно несло злостью и чем-то мерзким.              Как он раньше этого не видел?              — Ты мне только биологический отец, — неожиданно для самого себя твердо ответил Артём.              Темные глаза Захара блеснули знакомой яростью, и Тёме захотелось отшатнуться. Не сделал он этого лишь чудом: не хватало еще показать свою слабость перед этим человеком.              — Гришка не дал мне шанса стать для тебя настоящим отцом!.. Да я… — Захар снова предпринял попытку оправдаться, но Артём сразу осек его.              — Да ты и не пытался. За столько времени не соизволил ни слова сказать. Я не за тем пришёл. Я кое-что вспомнил, отец.              Захар пристально посмотрел на него в выжидании. Отчего-то Телефонист чувствовал себя добычей ядовитой змеи, что готовилась напасть, однако ощущение Жилина и Катамаранова поблизости, как ни странно, утешало и каким-то образом даже поддерживало.              Вот уж не думал, что эти двое будут оплотом его спокойствия.       — Ты всю мою жизнь на дух меня не переносил. Любящие отцы не смотрят на ребёнка с презрением. Ты же всегда, даже на мелкого меня, смотрел, как на врага народа. Даже когда отец уезжал, ты не горел желанием провести со мной время. А подзывал к себе лишь затем, чтобы убедиться, что отец, — процедил Тема и даже не стал обращать внимания, каким злым взглядом одарил его Захар, — воспитывает меня в правильном духе. Я на всю жизнь запомнил, как ты смеялся надо мной, когда я не смог застрелить голубя из твоего пистолета. А я не хотел. Зачем? Потехи ради? Бессмысленное убийство беззащитной птицы.              Захар фыркнул, и Артём почувствовал что-то вроде брезгливости по отношению к этому человеку.              — Ты — сын убийцы, ты состоишь в банде. И до сих пор жалеешь какую-то птаху?              Чудом Артёму удалось сдержаться и не ответить на этот язвительный комментарий.              — Я продолжу. За все время, что ты сидел в тюрьме, ты не написал мне ни единого письма. Ни единого.              — Гришка бы прочитал! Или вообще тебе не отдал! — рыкнул Захар, и Телефонист, к своему сожалению, был вынужден согласиться: это в духе Григория. Но сдаваться парень не собирался, ему требовалось высказать всё и посмотреть на реакцию.              — Дальше — больше. Когда ты пришел к нам, ты не воспользовался ни единой возможностью поговорить, даже когда мы с тобой оставались наедине. Тебя интересовал только график, по которому живет твой брат, когда остальные отдыхают. На меня тебе было плевать. Теперь я понимаю, почему ты так делал: хотел вычислить, когда убить его будет удобнее всего. И ведь узнал в конечном итоге. В одном тебя упрекнуть нельзя — во внимательности. Ты же знал, как быстро я вспыхиваю и как ненавижу ложь, — губы Телефониста тронула горькая улыбка. — Знал, что я легко поддаюсь на манипуляции — мой минус, который до сих пор так и не смог в себе вытравить, чем многие в банде успешно пользуются. Ты тоже решил, что меня можно продавить. Самое ужасное — то, что ты почти это сделал.              Признаваться в этом Артёму оказалось неожиданно тяжело. Но упрямство и желание пойти до конца двигало им, и он говорил дальше. Речь лилась, как вода: всё, что он долгое время скрывал в себе, всё, что болело и страдало — всё выплескивал он теперь в адрес своего биологического родителя. Хотел быть отцом? Получай — и решай проблемы своего ребёнка!              — Ты манипулировал моими эмоциями, надавил еще и на тему матери: знал же, что мне не нравится, какой она стала, и специально припомнил это вкупе со словами о лжи моего отца и навешивании на него вины за это. Я, дурак, повелся. И что ты сделал после моих слов о том, что я не могу убить человека, являвшегося для меня столько времени родителем? Поддержал? Понял? Нет. Ты оттолкнул меня! — вдруг Артем крикнул, чем привлек внимание спорящего до этого с Катамарановым Жилина. — Ты меня оттолкнул от себя, словно я — чертова помеха, а не человек! Словно я — не твой ребёнок! Да тебе плевать было на меня! Плевать! Ты просто сыграл на моей обиде и злости, и только!              — Потому что мне не нужен ребёнок, который наплевал на свою мать! — крикнул Захар, глаза его блеснули злостью.              Артём не мог этого выдержать и кинулся к клетке с таким рвением, что, казалось, секунда — и снесёт этот металл ко всем чертям.              — Я любил ее! Любил! А она ушла от меня! Она бросила меня и звонила, только когда ей что-то требовалось от отца! Хоть бы раз спросила, как у меня дела! Но нет, для неё доказать что-то отцу было гораздо важнее. И знаешь, как я обрадовался, когда она сказала папе, что хочет быть снова вместе! А она… а она чуть не устроила взрыв и чуть не убила не только отца, но и меня!..              Телефонист чувствовал, что ещё немного — и позорно разревется. Взрослый парень, бандитник, в конце концов! А тут — слёзы… Только этого не хватало. Он — взрослый, но почему ему так больно, почему так всё рвало внутри, почему так хотелось плакать?       — Ты забываешься, Тёмка! — зарычал Захар и дернулся в его сторону. Браслет зазвенел от удара о металлическую клетку. — Это из-за Гришки твоя мать стала такой!..              — Она всегда такой была, — процедил парень. — Все мое детство ей было на меня плевать.              Артём, казалось, сдулся после своего монолога: после выплеска эмоций он не ощущал облегчения, наоборот — в душе словно была выжженная пустыня с подобием пепла горечи, злости и обиды. Всё, что долгие годы копилось в молчаливом и тихом Телефонисте — всё вышло сейчас в стенах старого отделения милиции. Легче от этого не стало, лишь опустилась на плечи невиданная доселе усталость. Только понимание, что Гриша — единственный, кто его ценил, ещё как-то утешало.              — Может, и правильно, что ей было на тебя плевать, — вдруг сказал Захар, и Тёма вскинул голову. — Гришка так и не смог воспитать тебя достойным человеком. Что ты умеешь? Только со звонилкой своей стоять?              Захар, сам того не ведая, надавил на одну из болезненных точек в Телефонисте. Вопреки расхожему мнению и представлению журналиста Грачевича, Артём всё прекрасно понимал. Парень сам выразил желание вступить в ряды банды, но знал: с его характером стать кем-то крупнее обычного мальчика на побегушках ему вряд ли светит. К тому же, иногда Артём ощущал фоновое беспокойство из-за того, что он состоял в ОПГ только лишь потому, что это ОПГ основал его отец, а сам Телефонист ничего собой не представлял. В лицо ему этого, конечно, никто не говорил, однако подобные шепотки проходили и во время деятельности других группировок, изредка о подобном шушукался с Клавишником пьяный Водила. Клавишник обычно советовал не нести ерунду и пить меньше, за что в глубине души Тёма друга благодарил. Но чувство своей ненужности у парня все равно фоном присутствовало.               — Тончик из «Алюминиевых штанов» в твои годы уже собрал свое ОПГ и прессовал город! А ты ни на что не годен! — в глазах мужчины снова промелькнуло что-то тёмное. — Гришка понял, что из тебя никакого проку нет, вот и приставил к себе с бесполезной звонилкой, чтобы никто не понял, что на самом деле ты ничего из себя не стоишь, а он воспитал ничтожество. Вот умер бы он, и что с тобой стало бы? Закончил бы хуже Катамаранова!              В сторону Захара полетела пустая бутылка скипидара от вышеупомянутого Катамаранова. Жилин тоже что-то там говорил с осуждением, но Артём будто и не слышал: в нем снова начала закипать ярость.              — Я хотя бы не братоубийца, — процедил парень, не заметив, как дернулся от этих слов Жилин, и снова вплотную подошел к клетке. — И ты все-таки мне не отец. Ты даже сейчас, сидя за решеткой, меня осуждаешь! Я тебе всем плох! «Всю жизнь я хотел с тобой играться, кататься на велосипеде, шарики тебе надувать, сынок!», — повторил Телефонист слова самого же Захара. — Ага, как же! Вот он я, рядом — а ты только и делаешь, что сравниваешь меня с другими, и не в лучшую сторону. К слову, где там твой Тончик? Полагаю, в аду.              — Жаль, твой отец не там, — рыкнул Захар, свирепо глядя своими хтоньскими глазами — но теперь они не вызывали в Тёме ужаса. Скорее, он чувствовал что-то вроде презрения. — Зря ещё раньше его не убил этот самый Инженеришка, только до коляски довел. Представляю унижение Гришки, когда понял, что стал инвалидом! — мужчина хмыкнул со злостью. — Думаю, такое унижение для него было даже хуже смерти. Лидер ОПГ — и в коляске. Потому и убил всех остальных лидеров: кто всерьез в бандитской группировке воспримет калеку?              Это стало последней каплей.              Перед глазами Артёма пронеслись события минувших дней. Несколько дней реанимации, когда отец находился между жизнью и смертью, его попытки держаться после слов врача о невозможности ходить, срывы на сына и Водилу с Клавишником из-за появившейся в палате коляски, возмущения с недовольством, когда Артём умолял отца выполнять болезненные, но такие нужные упражнения для разработки ног… Месяцы инвалидности отца стали испытанием для обоих Стрельниковых. Как бы Григорий ни старался храбриться, Тёма знал: отец тяжело перенес эту травму, причем больше именно в моральном аспекте. А чего стоило его чудесное излечение в момент, когда ему, Артёму, грозила смертельная опасность…              Сердце Телефониста дрогнуло.              Его отец в буквальном смысле встал на ноги ради спасения ребёнка, которого назвал своим сыном. И не просто встал: он фактически закрыл Тёму собой и успел оттолкнуть от падающего памятника.              — …так что я бы с удовольствием посмотрел на то, как Гришка лежит овощем, а при этом все понимает, — продолжал Захар. — Вот это было бы достойной местью за Нателлу! Лежать как труп и… После этих слов мысленный стоп-кран был сорван.       — Заткнись! — заорал Артём и кинулся к клетке. Умудрившись через прутья решетки схватить Захара за куртку, Телефонист с невиданной ранее силой дёрнул его на себя так, что мужчина с болью ударился о металл и зашипел. — Ты даже мизинца моего отца не стоишь, ублюдок! Надеюсь, в очередной тюрьме ты будешь как в аду, потому что только его ты и заслуживаешь! Гори в аду, сука! Гори! — Тёма снова дёргал Захара на себя, ударяя его о прутья клетки, тот шипел в ответ, словно змея, и пытался вырваться.              В один момент Артём увидел направленный на себя его взгляд, полный ненависти. Тот же, которым Захар одарил Григория в секунду, когда направил на него дуло пистолета.              Хтонь вышла наружу.              — А ну пш-шли вон! — раздался звонкий пьяный голос Катамаранова, и тут резким рывком за шкирку парня оттащили от клетки. От неожиданности Тёма выпустил ворот куртки Захара и даже не сразу понял это.              Плевок в сторону Захара — всё, на что его теперь хватило.              — Ну ты чего, совсем, что ли? — нудно проговорил Жилин, вместе с Катамарановым оттаскивая его подальше от разъярившегося Захара. — Артём Григорьевич, ну как же так, сын такого уважаемого человека в нашем городе — и кидаешься мне тут на заключенных! Ещё и плюешься, пол мне тут, знаешь ли, пачкаешь, а у нас уборщицы нет! Придется мне тебя наказать по всей строгости нашего, так сказать, закона!              С этими словами Жилин подтащил Телефониста к своему столу. Катамаранов устало рухнул на стоящий рядом стул и, окинув парня полупьяным взглядом, протянул бутылку с остатками скипидара. Парень вежливо отказался. Хотя идея напиться была очень даже заманчивой.              — Игорь! Не сметь мне спаивать виноватых, ясно тебе? А то тоже сядешь… Надолго сядешь у меня! — возмутился по-свойски милиционер.              Катамаранов лишь пожал плечами и, свалившись со стула, с осторожностью обнял раненого Жетона. От внимания Артёма не ушел неожиданно нежный взгляд Жилина на эту идиллию.              — В общем, за нападение на задержанного преступника вы тоже становитесь преступником и должны быть наказаны красивой милицией, то есть, мной, — произнес Жилин с присущей ему мягкостью. — Закон у нас одинаков для всех, знаете ли! Даже для сына президента. Виноват ты, Артём Григорьевич, придется тебе сидеть пятнашечку… — протянул он и посмотрел в сторону занятой камеры, где со злобой шипел себе что-то под нос Захар. — Но потом. Занято место у нас, понимаешь. Преступников столько много развелось! Как тли на моей редиске на даче, у-ужас просто! Вон даже Игоря пришлось на стул усадить! И в качестве компенсации одеяло отдать. Ну что ж, все ж у нас по правилам, да-да.              Игорь хмыкнул и укрыл одеялом Жетона. Тот не был против.              — Артём Григорьевич, отсидишь у меня пятнашечку, но чуть позже. Вас слишком много, преступников. Стульев, понимаешь, на вас не хватает. Иди домой, — ответил Жилин. — Иди, но завтра обязательно приходи свою пятнашечку отсидеть. Только ты мне напомни, что тебе отсидеть надо, хорошо?              Ошалевший от всего происходящего Артём молча кивнул и направился на выход, даже не кинув взгляд в сторону своего так называемого отца.              То, от кого его родила мать — Тёмы больше не касается.              Отцом для него всегда был Григорий. Им он и останется.              Улица встретила Телефониста промозглым дождём — под стать его паршивому настроению. Убедиться в своих умозаключениях получилось — более чем, но стало ли от этого легче? Ничуть. Зато теперь полностью уверен, что страницу Захара в своей жизни надо закрыть: отцом он никогда не был, даже если являлся им по крови. В чем, собственно, Артём сомневался, ибо слишком много в нем схожести с Гришей. Может, все же Захар ошибался?..              Не важно. Все равно теперь Григорий — его единственный отец.              И заодно Артём закрыл страницу матери: пусть он ее по-своему продолжал любить и даже скучать, простить желание и попытку (и даже не одну) убить его, своего сына, Телефонист ей не мог.              С этими невесёлыми мыслями Артём дошел до магазинчика, еще на удивление открытого. На автомате парень зашел внутрь, чуть не поскользнувшись на мокром от дождя резиновом коврике на входе. Продавец, стоило ему заметить члена банды «Железные рукава», тут же отложил любимую подкову в сторону и открыл кассу. Тёма же не стал обращать на него внимания и пошел к прилавку с алкоголем. Сейчас ему максимально хотелось забыться. Алкогольный угар отец (Гриша — теперь точно Гриша) не одобрял, но Телефонист понимал, что уж лучше сейчас вредное марево, чем если он пойдет громить что-то дома. И так милицию чуть не разрушил — вон, даже пятнашечку дали.              Схватив первую попавшуюся бутылку, Артём подошел к продавцу и кинул пару купюр в качестве оплаты. Продавец (кажется, Эдик) с недоумением перевел взгляд сначала на деньги, потом — на парня, и снова на деньги, и протянул ему пачку собранных мятых купюр из кассы.              — Больше пока нет, но я з-завтра все…              — Отцу отдашь, — пробубнил Артём. — А эти деньги, — он кивнул на положенные купюры, — забери себе.              С этими словами парень направился на выход и не заметил, каким беспокойным и даже тревожным взглядом его одарил продавец.              Телефонист не знал, сколько времени он бродил по городу вместе с бутылкой. Пить Стрельников-младший не слишком-то умел, так что даже тройка глотков, ещё и без закуски, далась ему с трудом: от алкоголя воротило, горечь обволакивала язык, дыхание сдавливало. Однако позже тело окатила жара, туманное марево заволокло мысли, и стало немного легче. Но пить много не получалось — только по паре глотков в лучшем случае.              «Надо хоть Клавишника предупредить», — запоздало подумал Тёма.              Пустынные ночные прохладные улицы успокаивали и помогали сосредоточиться на пьяных мыслях. Воспоминания сменяли друг друга: вот Гриша учит его ездить на велосипеде (и плевать, что это якобы хотел делать Захар), покупает ему букет на первую в его жизни школьную линейку, пытается объяснить несносную математику, делает водочный компресс для горла при болезни, учит стрелять… С матерью тоже находится пара-тройка светлых воспоминаний, однако с Гришей их гораздо больше. Особенно их стало много, когда Нателла ушла и Тёма чувствовал себя несколько одиноко. Гриша тогда даже на рыбалку его вытащил — хотя сам, к слову, ни рыбачить, ни плавать не умел. Спасибо, Катамаранов удружил: предложил незадачливым рыбакам подболотников. Хотел даже научить Тёмку плавать, но Гриша отказал в этом — причем даже вежливо.              — Только тебе, п-пап, я и б-был нужн, — пьяно и с горечью произнес Артём, укладываясь на мокрую от дождя лавку. — Ни Захару, ни матери. Только тебе. А я тебя чуть не уб-бил. Придур-к…              От выпитого на голодный желудок алкоголя тошнило, туман алкоголя потихоньку становился каким-то удушливым, и от этого становилось как-то не по себе. Артём подумал, что полежать пару минут на лавочке будет хорошей идеей. А потом он позвонит в дом, позовет Водилу и тот его заберет отсюда. Пусть даже и расскажет отцу. Переживёт.              Однако спустя пару минут на улице уже раздавался пьяный храп.       

***

      — …ну вот как же так, а? Вот н-не з-хв-хват-тало, чтоб-бы он заб-заб… простудился!              — Не переживайте, мы его быстро на ноги поставим. Вы же составчик принесли?..              Чужие голоса слышались словно через пелену ваты, оттого разобрать и понять смысл оказалось трудно. Мешающие насладиться тишиной звуки вызывали тошноту, и хотелось сбежать куда подальше. Артём недовольно заворчал и попытался спрятаться — сам не понимая, куда — но тут почувствовал, как ему на лоб легла прохладная рука, и парень против воли потянулся к такому желанному спасительному касанию — от него тошнота словно отступала.              — Артём, ты меня слышишь? — раздался отчего-то знакомый обеспокоенный голос. — Артём?              — М-м… — непонятно пробормотал Телефонист. Открывать глаза не хотелось: подсознательно понимал, что от этого ему станет хуже.              — Ты как? — прохладная рука опустилась к щеке, и Тёма снова прильнул к прикосновению. Думать о том, чьё оно, не хотелось. Не до того сейчас.              Еще и горло ужасно горело от сухости.              — …п-пить…              — Сейчас, — ощущение прохладной руки пропало, из-за чего Телефонист снова недовольно заворчал. Но буквально через пару мгновений рука приподняла его голову за затылок, а у рта почувствовалось ощущение чего-то холодного и влажного. — Давай, пей.              Губы тронула такая желанная вода, и Артём с жадностью пил глоток за глотком. Это помогло немного оклематься и снять туман в мыслях, и он даже решился приоткрыть глаза. В комнате вроде было не ярко, но свет из окна, пусть и с занавесками, все равно мешал. От контраста в голову что-то ударило, и мигом вернулась такая ненавистная тошнота.              Не стоило пить водку на голодный желудок.              — Т-шнит, — пробурчал Тёма и попытался повернуться, но прохладные руки снова удерживали его.              — Тазик принести?              — Д-йду, — такого унижения Телефонист переносить не собирался. Лучше уж за закрытыми дверьми, чем при незнакомцах (или знакомцах).              Артём попытался встать, но сделал это определенно зря: головная боль набатом ударила куда-то в затылок, и он со стоном рухнул назад в кровать.              Какой ужас. Может, отец ни о чем не узнает?              — М-может, рас-рассоль… ну, рассол дать ем-му? — снова послышался второй сбивчивый голос. — Жалко м-мальч… парня-то.              От мысли, что ему придется пить что-то, кроме воды, волна тошноты снова поднялась к горлу, и Тёма попытался встать. На этот раз некто помог ему и даже умудрился довести до уборной, где Телефониста наконец стошнило. Ощущения ужасные — ненавидел их еще с детства — но после этого стало немного легче и в физическом плане, и в умственном. Мысли в голове немного прояснились, и парень даже смог оглядеться.              Уборная оказалась совмещенной с ванной. Причем эта комнатка ему знакомой не казалась. Всё в ней говорило, что ее владелец — мужчина, одинок и не очень-то о себе заботится. Самая дешевая паста, одна старая зубная щетка с изогнутыми от постоянного трения щетинами и блок хозяйственного мыла. Скучно.              Тёма открыл кран и, промыв рот водой, стал пить прямо из-под него. Жажда была какая-то нереальная. Как Катамаранов постоянно пьёт свой скипидар? У него небось уже вместо крови чертов скипидар. Ещё через пару мгновений Телефонист умыл лицо и наконец посмотрел на себя в зеркало.              Да, вид у него был, конечно, тот еще: синяки под глазами, сами глаза — красные от полопавшихся капилляров, лицо серо-бледное… Возвращаться в таком виде к отцу — дело опасное.              Раздался стук в дверь.              — Артём, ты… в порядке? — и снова знакомый голос — тот самый, обладатель которого давал ему воду и довёл до уборной.              Чтобы убедиться в своих предположениях, Телефонист резко открыл дверь и чуть было не ударил парня, стоявшего прямо за ней.              Так и есть. Стажёр из НИИ, куда в последнее время по непонятным причинам зачастил отец. Парень относился к нему по большей части нейтрально и не выказывал никакого недовольства по поводу его бандитской жизни. Несколько раз Артём с ним даже разговаривал: то о новостях, то о «Слезах сентября», то даже про изобретения пару раз расспросил (и удивился с того, что они умудрились синтезировать баскетбольный мяч из ничего). И общение это оказалось, как ни странно, довольно приятным для Телефониста.              Парень смотрел на него несколько обеспокоенно, но Тёма заметил, что появилось во взгляде и нечто вроде успокоения.              — Тебе вроде лучше, — констатировал он. — Пошли, доведу до кровати. Тебе ещё полежать надо.              — Сам дойду, — неожиданно грубо, чего сам от себя не ожидал, сказал Артём и пошёл в комнату, однако головная боль резко вернулась, и его повело. Заботливые прохладные руки удержали его и потихоньку направили в нужную комнату.              Почему-то в этих недообъятиях Тёме стало удивительно комфортно, но головная боль настолько била по затылку, что подумать об этом он решил позже.              Стажёр тем временем довел Телефониста до кровати, уложил и укрыл чем-то похожим на плед. Казалось, он что-то хотел спросить, но его прервал появившийся в дверном проеме Инженер.              — Сост-тавчик готов. Арт-тём, выпей, по-пожалуйста, мигом снимет всю эту… тошн… и прочее. Мы специально для так… аналогичных случаев разраб… создавали, — произнес он и подал парню стакан с какой-то странной синей жидкостью. — Быстро все похмелье снимет. У меня с алкол… алкогол… разговор короткий, в общем. Я уже пробовал, раб-работает! Еще и сор-согреет п-после хол-лода, чтоб не б-бов… не заб-болел.              Артём бросил подозрительный взгляд на Стажёра, но тот не показал никакого беспокойства, так что Телефонист решил довериться. Всё же взял стакан из рук Инженера и сделал пару глотков. На его удивление, смесь не казалась противной или тошнотворной — скорее отдаленно напоминала виноградный сок.              — А т-теперь п-полежи немного, — Инженер забрал стакан. — Я п-позвонил Жилину, он сказ-зал, что передаст тв-твоему отцу. Он заб-берёт тебя.              Телефонист простонал. Лучше бы он Клавишнику или Водиле сам позвонил.              — Плохо? — обеспокоенно спросил Стажёр.              На удивление, головная боль как раз начала отступать и тошнота прекратилась, так что Тёма помотал головой.              — Да не б-бойся ты, Арт-тём, папка у тебя… д-добрый, он т-только ведет себя как б-бандитик… бандитник. А так добрый. Сам знаешь.              Телефонист улыбнулся. В словах Инженера имелась логика.              — Это правда. Добрый.              Стажёр тоже робко улыбнулся, глядя на Артёма, и почему-то эта улыбка показалась ему несколько… приятной.              Странно.              Григорий Стрельников действительно приехал через полчаса, так что Тёма даже успел чуть задремать. Как впоследствии выяснилось, Инженер и Стажёр задержались на работе (ибо Инженер якобы поссорился с Особой, а теперь еще и приходилось отрабатывать лишнюю смену из-за того, что уходил ее встречать, а Стажёр просто что-то разрабатывал с большим увлечением) и уже под утро возвращались по домам. Так и нашли Артёма пьяным и спящим на лавочке. Поразмыслив, что это не дело, они потащили его к дому Инженера — благо, было недалеко — и пытались связаться с президентом. Но телефон-то так и остался у Артёма. Так что пришлось оповестить Жилина, а тот, в свою очередь — и Стрельникова.              На удивление, отец ничего не высказал ему ни за посещение Захара, ни за пьянство. Только дал отлежаться пару дней, после чего вместе продолжили заниматься обычными делами. Клавишник, правда, пытался расспросить Телефониста, но Тёма просто кратко сказал: «Лишний раз убедился, кто для меня настоящий отец», и на этом отвечать прекратил.              Жизнь продолжилась своим чередом: отец вел президентские дела, но время от времени захаживал в НИИ к Инженеру, Жилин ловил Катамаранова и даже больше не вспоминал о пятнашечке, которую Телефонисту требовалось отсидеть — а тот решил и не напоминать. А сам Тёма все больше начал общаться со Стажёром, и это общение ему очень нравилось.              Захара осудили, и Артём даже не пришел на заседание. Единственное присланное от него письмо разорвал на куски, не читая.              У Артёма есть отец, и это — Григорий.              Пусть он и лгал ему всю жизнь.              Зато любил сильнее, чем кто бы то ни было.              А Артёму большего и не надо.