и пели птицы

Тронная зала, залитая светом пока ещё холодного весеннего солнца, слепит глаза принцу, прибывшему в западное крыло по воле отца. Молодой омега с длинными тёмными волосами щурится, улыбаясь лучам, слепящим его голубые глаза, и пальцами прикрывает солнце, оставляя на своём лице полосы света, что падают сквозь разрезы фаланг. — Вы звали меня, отец, — Тэхён, шурша полами длинной туники и лацерны, закреплённой на ключицах красивой брошью, подходит к большому столу из белого дуба, где восседает за бумагами император Рима. Склонив голову и скрепив руки на пояснице, омега встаёт перед ним. — Слуги поведали мне, что ты хочешь наблюдать за гладиаторскими боями завтра, — Дионис поднимает на сына строгий взгляд, а тот стоит, улыбается и смотрит на отца со смешинками в глазах. — Тэхён, не время для баловства. — Почему же я не могу присутствовать? Я ведь не собираюсь участвовать, а хочу только лишь наблюдать за играми, — Тэхён знает, что строгость в глазах родителя, всего лишь напускная. Юноша быстрым, лёгким шагом обходит стол, садясь рядом с отцом, и опирается головой на его плечо, а тот вздыхает, зная, что этот упрямец от желания своего не откажется. — Позволь мне это, прошу. — Это не занятие для принца. Гладиаторы непредсказуемы. Они ведь дикари, ты можешь случайно пострадать, — волнуется. Конечно же, волнуется за своего младшенького, единственного омегу среди шести сыновей-альф, и оберегает его, как может. — Я ведь буду рядом с тобой и братьями. Всё пройдёт хорошо, отец. Ты напрасно волнуешься за меня, — Тэхён поднимает лукавый взгляд на старца, который смотрит на него устало, и понимает, что безмолвное разрешение получено. Встаёт быстро, танцуючи, словно мимолётное дуновение летнего ветерка, обходит отца с другой стороны и целует того в щёку. — Я ухожу с Юнги в висячие сады! Люблю тебя! — кричит омега седовласому императору, который провожает его со снисходительной улыбкой на губах. Дионис вздыхает снова, ещё более устало, и шепчет уже куда-то в пустоту: — Будь осторожен, сынок. Он никогда не умел отказывать Тэхёну в просьбах. Император втягивает носом аромат своего сына, который щекочет носовые пазухи. Глаза после этого каждый раз невольно начинает щипать от светлой грусти. Мирра… Тэхён пахнет миррой, только с примесью цветов — редких, необычных, самых прекрасных. Пахнет практически так же, как его покойный папа. И этот особый трепет и любовь к младшему сыну немолодой уже император испытывает из-за того, что Тэхён остался ему единственным живым напоминанием о драгоценном муже. Хрупкого, ранимого сына хочется сберечь от всех опасностей, спрятав поглубже в своё сердце, но Дионис, ведомый большой любовью к своему диковинному цветку, никогда не позволит себе сделать этого.

 🕊️ 

— Юнги! Скорее, скорее! — Тэхён пролезает сквозь легко расходящиеся заросли плюща, скрывающие вечнозелёные лабиринты от основной части парящих садов, а названный бежит за ним, но, по обыкновению своему, цепляется краем алой лацерны за ветви. Тэхён оборачивается, смотря за спину Юнги, и переживает за то, что их может увидеть дворцовый стражник, который обязательно сообщит отцу, что принц со своим слугой проник в дикие лабиринты. — Погодите, господин. Я сейчас… — бурча себе под нос, Юнги взывает о том, чтобы не убегали без него, но в ответ слышит не хитрый, привычный ему смех Тэхёна, а глубокий голос. Тэхён, убедившись, что за ними не ведут слежку, убегает в сторону, оставляя друга один на один со своей бедой. Зеленоглазый омега тут же теряется от неверия. Он точно знает, кто стоит перед ним, и боится поднять взгляд, трясущимися руками всё ещё пытаясь отцепить свой плащ от ветви. — Я помогу, — глубокий, грудной голос мурашками рассыпается по телу Юнги. — Не стоит, я сам, — щёки уже предательски пылают огнём смущения. Хосок, одетый в блестящие серебрянные латы, скрывающие его грудь и широкие плечи, склоняется к омеге, чтобы оказаться с ним на одном уровне, и ловит один быстрый, беглый взгляд. — Я скучал, — громко шепчет альфа, легко отцепляя несчастный кусочек ткани от ветки, и всё смотрит в лицо любимого. С упоением, с жадностью до каждого взмаха ресниц. Юнги молчит. Упрямец. На глаза его собираются хрусталики слёз, которые скатываются по алебастровым щекам, и Юнги наконец поднимает свои глаза, чтобы увидеть перед собой родные, полные любви и самых тёплых чувств. — Я так сильно скучал, — шепчет Хосок, раскрывая свои объятия, в которые падает Юнги, чьё тело будто вмиг лишили всех сил. Он плачет, обнимает, жалобно воет от душащих слёз, целует своего альфу, по которому тосковал в сотни раз сильнее. — Сколько дней прошло с нашей последней встречи? — урчит Хосок на ухо своему, уже немного успокоившемуся, возлюбленному, гладя его по спине и вдыхая аромат лилий, что заполняет лёгкие до краёв. — Триста семьдесят два дня, — так же тихо отвечает Юнги, ластясь к альфе ближе и щекой собирая тепло с его шеи. Им двоим сейчас нет никакого дела до того, что сидят они на влажной от росы траве, которая наверняка оставит на одежде свои следы; нет дела до хитро хихикающего Тэхёна и подтрунивающего над ними Чимина, стоящего рядом с молодым господином. В их мире сейчас только они одни. Надышаться друг другом не могут, пройдя такую тяжёлую и болезненную разлуку. Триста семьдесят два дня назад Хосок ушёл в военный поход, а Юнги каждую секунду боялся закрыть глаза, чтобы не видеть страшные образы любимого, которые подкидывало ему воспалённое тоской и незнанием сознание. — Я так боялся, что ты не вернёшься ко мне, — проведя носом по щеке альфы, говорит Юнги, и всё трогает и трогает его лицо, желая убедиться, что всё это не сон. — Я бы из царства Аида к тебе вернулся, любовь моя. Целует плачущего Юнги в мокрые щёки, впитывает солёную влагу своими губами, сухую кожу которых начинает немного пощипывать из-за мелких ранок и трещинок на них, и надышаться не может. А Тэхён, стоящий поодаль, возле увитых цветущим плющом колонн, смотрит с улыбкой на своих друзей, которым и влюбляться категорически друг в друга было нельзя, ведь Хосок сын сенатора, что занимает самое высшее место во главе городского совета, а Юнги — простой раб, не знающий своих родителей и с самого детства служащий во дворце императора. Но два влюблённых упрямца наперекор судьбе уже много лет оберегают сердца друг друга, не позволяя никому помешать своим чувствам. Любят друг друга. Тэхён хочет тоже. Любить, чтобы смотрели на него так же, как смотрит Хосок на Юнги — с большой любовью, уважением, трепетом. Тэхён хочет тоже, чтобы его ладонь держали в своей руке, как что-то самое драгоценное, что есть на этом свете. Чтобы смотрели, как на самое ценное сокровище всех времён и народов. Но судьба императорского сына его ещё не нашла. Видимо, забродила где-то в поисках, но обязательно найдёт. Он верит и очень ждёт. Юнги называет своего господина, который является его лучшим и единственным другом, мечтателем, но сам же, когда молится богам о благополучии Хосока, просит и за Тэхёна, чтобы тот встретил на своём пути того, кто полюбит его не за положение, деньги и власть, а за его доброе, большое и искреннее сердце. Они оба верят, что боги и хитрая судьба благоволят тому, за кого денно и нощно ведутся молитвы из разных уст.

🕊️

Дионис, время от времени поглядывая на своего сына, что стоит сейчас у края императорского ложа, чтобы как можно ближе смотреть на арену Колизея, не может отогнать от себя чувство тревоги. Что-то беспокоит отцовское сердце, не даёт с упоением насладиться представлением атлетов и воздушных гимнастов перед началом гладиаторских боёв. Хватаясь за ткань на груди, старец оттягивает ворот туники, чтобы дышать было легче, и смотрит на Тэхёна, что восторженным воробушком хлопает в ладоши после того, как умельцы там, внизу, исполнили какой-то диковинный трюк с огнём. — Тэхён, прошу тебя, отойди от края, — Дионис снова обращается к сыну, который не может оторваться от красочного шоу. — Отец, всех вошедших на трибуны тщательно проверила дворцовая охрана. Вам не стоит переживать за него, — первенец императора по имени Аин склоняется ближе к отцу, чтобы немного успокоить, но тот только вдыхает глубоко и выдыхает в ответ, продолжая смотреть на младшенького. — Не могу. Что-то всё равно беспокоит меня. Что-то случится сегодня, Аин. Что-то изменит нашу жизнь, я чувствую, — Дионис цепляется пальцами, украшенными разномастными перстнями, в мягкие ручки трона, оббитые бархатом, а в глазах его переживание. Старшие сыновья императора переглядываются между собой, и названный ранее Аин встаёт, чтобы подойти к начальнику охраны и отдать прямой приказ. — Отца не оставляет беспокойство. Удвой стражу и прикажи своим людям ещё раз проверить трибуны на наличие какой-либо опасности, а легионерам Хосока отдайте приказ окружить вход в ложе и в саму арену, — всё чётко, быстро и по делу. Чимин, генерал преторианцев, которому был отдан приказ, коротко кивает и, разворачиваясь, уходит к своим людям, что ожидают указаний от легата. В самые кратчайшие сроки, пока на арене амфитеатра происходило яркое празднование для народа, трибуны по новой обыскивали преторианцы, но, так и не найдя ничего угрожающего безопасности императорской семьи, снова разошлись по своим позициям. Всё чисто и спокойно, но не в душе Диониса. С трибун разносится гул, радостные крики, улюлюканье, восторженные ахи и шумные разговоры. Простой народ Рима живёт этими представлениями, он ими питается. Всегда с замиранием сердца ждёт начала гладиаторских игр, находя эту жестокую забаву самым увлекательным занятием, приводя даже маленьких детей, чтобы те увидели это своими глазами. На арене Колизея никто не бьётся насмерть, но это не отменяет того факта, что гладиаторские бои являются самым кровопролитным зрелищем, что доводилось видеть простому народу. Гладиаторы же — обычно пленённые воины, крепкие рабы, мужчины, осуждённые за тяжёлые проступки, сражаются на арене за деньги, добровольно заключая договор, но есть и те, кто сражается за свободу. За желание получить деревянный меч, что сродни детским сказкам, за свои достижения от самого императора позволит наконец обрести свободу. Но каждый из них знает простую истину: сердце Рима — это не мрамор Сената, а песок Колизея. Каждый гладиатор знает, что, прежде чем завоевать свободу, следует завоевать сердца народа, став любимчиком, показывающим самое яркое шоу. Гладиаторы непредсказуемы, жестоки и кровожадны. От них никогда не знаешь, чего ожидать. И всё это — чистая правда. — Тэхён! Сядь на свой стул, — окликает брата Аин, на что тот хоть и без охоты, но соглашается и отходит назад, чтобы уже сидя наблюдать за началом игр.

🕊️

— Без глупостей, воины. Покажите красивое шоу императору и, может быть, когда-нибудь вы завоюете такую желанную свободу, — ланиста, как всегда, говорит одни и те же слова перед выходом на арену, но гладиаторы, одетые в кожаные латы, отдалённо напоминающие доспехи, усмехаются только, ведь знают, что деревянный меч из рук императора — просто глупости. Те, кто хотел бороться за свободу, уже давно опустили руки, отдаваясь воле злодейки-судьбы, и покорно принимают её решения. Думают, знают — свободы не получить никому, но один лишь Чонгук горит совсем другой мыслью. Свобода белыми птицами летит на Восток, к семье, к родным землям. Она снится ему во снах и зовёт к себе. Он её получит. Выдерет из лап несправедливой судьбы и вновь вернёт себе славное имя и честь воина. Он себе обещал, а значит, не может сдаться. Он не имеет права. Лудус Магнус, что был восполнен новыми, молодыми бойцами, выкупленными из плена на Зукхабарском рынке рабов, впервые будут вести свой бой в самом Риме. Спина о спину, рука об руку со старыми гладиаторами, чья нога не раз ступала на золотистые пески Колизея. Молодые бойцы опытны, поджары и подготовлены ко всему, ведь странствия по империи не проходят даром. Каждый бой оттачивает умение владения мечом, плотно связывая деревянную рукоять оружия с её хозяином, соединяя их воедино. — Произведите впечатление, оставьте свой след в сердцах римских селян, — говорит ланиста, расхаживая от одного бойца к другому. — Покажите народу то, что он хочет видеть! Бейтесь красиво и искусно, воины мои! — открывая врата, Проксимо громким рокотом оглушает гладиаторов, выходящих на арену. Первыми по традиции выходят бестиарии с длинными копьями, объёмными наколенниками и нарукавниками для защиты от зубов животных, после — легко экипированные фракийцы с длинными мечами, а за ними мурмиллоны — бойцы, одетые в простые туники и кожаные латы, с гладиусом и большим щитом в руках. Одним из них является Чонгук. Гладиатор-мурмиллон, что не так давно был командующим западных легионов Германии, а сейчас — пленённый торговцем-арабом из Зукхабара и проданный на их рынке, как бесполезная безделушка, за двести денариев. Стук барабанов, громкая трель дудок и приветственные крики горожан, плотно заполнивших трибуны Колизея, яркое полуденное солнце, бьющее в глаза, сбивают с толку, заставляя на короткое мгновение дезориентироваться и ускорить шаг, мешая впереди идущим гладиаторам. — Чонгук, ты в порядке? — Сокджин, заметивший состояние боевого товарища, хватает его за руку и останавливает около себя. — Что с тобой? — Голова что-то резко заболела… — Чонгук щурит глаза и трясёт головой, из-за чего волосы спадают на его глаза. Травма головы, что он получил перед пленением, изредка даёт о себе знать, пульсом отбиваясь в висках и в уже затянувшемся шраме на правой стороне лица. — Всё нормально. Людские крики едва различимы из-за барабанной дроби, громкого голоса того, кто объявляет начало гладиаторских игр: — Ланиста Проксимо со своими отважными гладиаторами, собранными из разных уголков мира, сегодня покажут нам знаменитую, любимую народом Рима битву при Карфагене, — говорит одетый в белый парик с длинными бакенбардами и густыми тёмными бровями тучный старец, держащий в руках рупор, обводя рукой ровный строй гладиаторов, разбитых на три колонны. — Гладиаторы — варвары, воины императорского дворца — карфагеняне. Все мы знаем славную историю второй битвы, при которой Карфаген одержал одну из своих самых великих побед, но сейчас, сегодня, в стенах не менее великого Колизея перед глазами императорской семьи и почитаемой знати, варвары вновь потерпят оглушительное поражение. Но красивое. Красивое, яркое и кровожадное. Да прольётся кровь! Да восторжествует победа Карфагена! Дионис, сидя на тронном стуле и аплодируя началу представления, смотрит в сторону, находя взглядом сына, который едва сдерживает себя на месте, чтобы снова не подскочить к краю трибун и не вцепиться руками в них. Император давно обещал младшему сыну привести его на гладиаторские игры, но всё думал и размышлял о том, что это зрелище слишком жестоко для молодого омеги. Но Тэхён, упорный и привыкший добиваться своего, сейчас присутствует рядом с отцом и братьями на воплощении карфагенской резни. — Тэхён, подойди ко мне, — подзывает сына Дионис. — Да, отец? — омега, сев подле отца, смотрит на него, улыбаясь от предвкушения начала игр. — Если тебя напугает что-то или вдруг станет плохо, сразу же сообщи мне или братьям, понял? — смотрят строго, давая указания забавляющемуся с отцовских слов Тэхёну. — Не время легкомыслию, сын. — Отец, — омега встаёт и, беря его за руку, склоняет голову набок, продолжая говорить с неизменной улыбкой. — Я так долго ждал этого дня не для того, чтобы уйти. Твой младший сын храбрец, ты разве не знал? — Знал, конечно. Ты ведь весь в своего папу. Такой же непокорный, храбрый и прекрасный, — гладя по щеке второй рукой, говорит Дионис. — Ты так сильно тоскуешь по нему… — прижимая руку отца своей ладонью, шепчет Тэхён. — Так сильно, что, кажется, скоро сойду с ума, — с улыбкой на губах отвечает император, целуя сына в лоб и отправляя его на своё кресло, оббитое бархатом. — Антис, мне так сильно не хватает тебя, — говоря так тихо, что не слышит даже сам себя, Дионис находит под праздничной рубахой обручальное кольцо, повешенное на тонкую цепь на его шее, и крепко сжимает. Оно принадлежало его супругу. Дражайшему отцу его детей и первой любви. Дионис и сам не знает, как не почил вслед за мужем от тоски и горя, но ему ведь есть для кого жить. Перед смертью Антис просил позаботиться о семерых сыновьях, и он долг свой и данное обещание обязан исполнять до скончания дней. Пока голова императора была затуманена тоской по прошлому и болезненными воспоминаниями, на арене амфитеатра уже выстроились в боевые колонны рядовые гладиаторы и дворцовые воины. Командующие из них же стоят по своим позициям в начале колонн и ждут окончания барабанного боя, ознаменовывающего начало. Один из них, стоящий в самой середине у начала колонны пехотинцев-мурмиллонов, никто иной, как одетый в чёрную броню гладиатор со смоляными волосами. Под глазами, смотрящими тяжело и сердито, виднеются следы усталости, а на правой стороне лица — глубокий шрам, несущий свою непростую историю. Тэхён, отчего-то остановившись взглядом именно на этом альфе, задерживает дыхание, когда глаза обсидианового цвета из-под нахмуренных бровей слишком неожиданно смотрят на него. Омегу пробирает дрожь и колючие мурашки от взгляда гладиатора, до побеления пальцев сжимающего ручку наточенного и отполированного до блеска меча. Это не взгляд раба. Тэхён, не в силах отвести глаз от мужчины, который тоже смотрит на него, не мигая, сжимает взмокшими ладонями свою одежду и пытается остаться непоколебимым, не показав своего удивления или страха. Первый барабанный бой и вмиг затихшие трибуны, полные людей, знаменуют о приветственной части кровавого представления, а командующий колонной пехотинцев и императорский сын всё так же неразрывно смотрят друг на друга. Тэхён одними губами шепчет то, что просится из самого сердца и глубины души. Тихо-тихо. Так, чтобы не услышать даже самому, потому что громкий стук собственного сердца пугает его до дрожи: — Будьте осторожны. А гладиатор, будто услышав его на большом расстоянии, едва заметно кивает головой, наконец разрывая зрительный контакт. Сердце Тэхёна, будто обезумевшее, стучит под рёбрами так, что омеге приходится приложить ладонь к груди и растеряно смотреть на отточенные движения гладиатора, что, закрываясь щитом, вместе со своей колонной отходит к краю арены. Тэхён смотрит на него и не понимает, что же сейчас творится с ним. Что же это за чувство, сжимающее внутренние органы и заставляющее рассудок мутнеть от взгляда обсидиановых глаз. Он прижимает ладонь крепче, до боли, слишком ощутимо, в надежде уразуметь, и шепчет, как в бреду, не веря самому себе: — Не бейся так, глупое. Не сходи с ума… Но, вопреки своим мольбам, всё так же неотрывно смотрит лишь на одного воина из сотни других.

🕊️

Чонгук, почувствовав на себе внимательный взгляд, находит его хозяина среди императорской свиты, восседающей на богато украшенном ложе. Молодой омега, сидящий подле римского правителя, смотрит на него с восхищением. Но чем же тут восхищаться?.. Его рабским положением и уставшим видом в потрёпанных доспехах? Или же уродливым шрамом, который оставил вражеский клинок на его лбу и щеке, чудом не задев и не ослепив сам глаз? Да… Завидное положение. А в глазах молодого омеги, по видимому, завиднее собственного. Взгляд мужчины сам вновь и вновь находит небесно-голубые очи, по всей видимости императорского сына, а Чонгук противиться этому порыву сейчас отчего-то совсем не хочет. Он смотрит на юношу, не разрывая зрительного контакта, что неведомыми силами пленит его, заставляя весь мир вокруг затихнуть. — Будьте осторожны, — читает по губам, глубоко и резко вдохнув пыльный воздух. Чонгук кивает в ответ и отворачивается. Кто же такой этот мальчишка, заставивший гулко биться чёрствое, но всё ещё живое сердце в его груди?..

🕊️

Барабанная дробь затихает, как и гул людей, в нетерпении ожидающих начало игр. Командиры колонн гладиаторов, поднимающие руку с мечом, отбивают незамысловатый ритм, ударяя ручкой оружия по щиту, а остальные повторяют за ними, притаптывая на месте в такт и издавая громкие звуки, похожие на уханье птиц. Песнь гладиаторов завершается разворотом в сторону императора, в один голос громко произнося: — Аве, Цезарь! Идущие на смерть приветствуют тебя! Повторяют традиционную для гладиаторских боёв фразу, а Дионис, вставший у края трибуны, поднимает руку распрямленной ладонью вверх и, медленно кивнув головой, сжимает её в кулак, провозглашая начало боя. Тэхёна пробирает дрожь. Не волнение, а самый настоящий страх, когда слишком неожиданно в сторону его гладиатора совершается замах длинным острым копьём, но мужчине удаётся увернуться. В его движениях лёгкость, гибкость, сила и непоколебимая уверенность в своей победе. Тэхён до побеления подушечек пальцев хватается за ткань рубахи на собственной груди, и подбегает к трибунам, встревоженно смотря на поле боя, ахая и прикрывая глаза от резких движений и брызг крови, капающих на золотые пески Колизея. — Брат, что с тобой? — замечая неестественную бледность на красивом лице, Аин становится подле омеги, кладя широкую ладонь на его спину. — Дрожишь, как лист на ветру. — Они ведь не могут убить друг друга, Аин? — на мгновение оторвав свой взгляд от кровавого сражения, с волнением в голосе и страхом в глазах спрашивает Тэхён, хватаясь уже за одежду брата, который смотрит на него с улыбкой. — Убить не могут, если им дорога собственная жизнь. Каждого, отнявшего чужую, ждёт смертная казнь, — приближая брата к себе и успокаивающе прижимая к своей груди, говорит альфа, поглаживая тёмные волосы того, кто всё порывается снова прильнуть к трибунам. — Какое облегчение… — вздыхает спокойнее, чувствуя родной аромат старшего брата, что помогает справиться со страхом за абсолютно незнакомого ему человека… Но отчего же всё ещё так неспокойно?.. Тэхён, выдохнув и почти успокоившись от слов Аина, но по-прежнему практически не дыша, ловит на себе внимательный, прожигающий взгляд того самого гладиатора с глубоким шрамом на лице, и отчего-то содрогается так, будто его тело пробрал колючий мороз, несмотря на то, что воздух согрет весенним солнцем.

🕊️

В это же мгновение в плечо Чонгука, что, пойдя на поводу своего обезумевшего сердца и потеряв бдительность, смотрел сейчас на то, как омегу с императорской ложи обнимает альфа, одетый в богатые одежды, обрушивается тяжёлый удар моргенштерна, чьи шипы вонзаются в кожу и заставляют отшатнуться, зашипев по-змеиному. Глупец. И что ему с того, что мальчишку обнимает кто-то? Жених, муж, кто-то ещё… Что ему с этого? Что ему до наивного волнения сердца в тот момент, когда ему грозит реальная опасность здесь и сейчас? Чонгук злится на самого себя и на то, что не сумел удержать ни меча, ни щита из-за удара, отшатывается на пару шагов, на секунду прижимая к кровоточащим ранам руку, чувствует, как кровь закипает в жилах от смешивания эмоций. Издав громкий крик, подобный рыку льва, Чонгук вытаскивает из-за пояса ятаган, подаренный верным боевым товарищем, что к его горю вот уже много лет покоится под толщами земли, быстрым шагом обойдя тучного командира преторианцев, вонзает и проворачивает лезвие небольшого кинжала у того в руке, отвечая не менее болезненной раной. Ревность… Боги, какая глупость… отравляет сердце, делая удары резче и чётче. Чонгук больше никому не позволит ранить себя. И это касается не только его тела, но и души.

🕊️

Тэхёна обдаёт холодным потом. Тело пробирает мгновенная слабость, ноги подкашиваются из-за страха того, что ранением моргенштерна гладиатору могли нанести смертельные раны. Отталкивая брата и слыша его и отцовские предостережения будто из-под толщи воды, Тэхён прижимается к трибунам, короткими ногтями до боли впиваясь в мрамор; ранит себя, принося боль. Сердце стучит где-то в пятках, а взгляд из-за головокружения не может сфокусироваться ни на чём, кроме чужого кровоточащего плеча. Тэхён не видит выражения лица гладиатора, оно для него в это мгновение затянуто туманом, он вмиг ставшим чёрно-белым мире видит лишь алую кровь, стекающую по руке на песок. Омегу начинает подташнивать от этого вида, подкреплённого самым искренним страхом. Тело становится ватным, и омега заваливается на бок, из последних сил пытаясь различить лицо своего гладиатора среди десятков других. Тэхён в момент помутнения сознания совсем не замечает, как Аин подхватывает его на руки и укладывает на мягкую софу в уголке императорского ложа. — …мысль! Плохая! Мой Тэхён… — слова доносятся до затуманенного рассудка омеги обрывками. Он только понимает, что встревоженный голос принадлежит отцу. Невзирая на не держащие его ноги, он, проморгавшись и оперевшись на локоть, пытается оттолкнуть брата, что стоит недвижимой скалой и приводит его в чувство. Ему нужно к трибунам. Ему нужно посмотреть, что случилось с его гладиатором. Ему необходимо. — Это была очень плохая мысль! Нужно было держать тебя под замком и сегодня тоже! — осторожно хватая за руку младшего сына, потому что боится причинить боль, и смотря на него с беспокойством, говорит Дионис. — Что с тобой, сердце моё? Что случилось?! — Мне нужно туда… Он там… К нему… — Тэхёну хочется плакать. Чужое ранение фантомной болью отдаётся в собственном теле, когда он смотрит на отца со слезами на глазах. А седовласый старец, стоящий на коленях у ног сына, что вот-вот вырвется и убежит, замирает, сверля немигающим взглядом призрачный силуэт того, кто только что сидел перед ним, но уже успел сбежать, и, с горестью усмехнувшись, шепчет: — Неужели…

🕊️

Чонгука одолевает непонятное чувство. Ему, привыкшему вырывать самые сложные победы из умелых рук сильнейших соперников на настоящем поле войны, привыкшему не сдаваться ни за что и никогда, сейчас хочется бросить всё и бежать туда, где сейчас не стоит силуэт того омеги из знати и не наблюдает за каждым его движением. Время тянется, кажется, целую вечность, пока Чонгук, раня одного преторианца за другим, приближает завершение сражения. Сил из-за обильной кровопотери и пульсирующих ран с каждой секундой становится всё меньше, заставляя альфу чувствовать ненавистную слабость. Так, заученными движениями, что резкими и крепкими ударами обрушиваются в сторону противника, происходит до тех пор, пока он, стоя на арене с поражёнными от его руки воинами, не поднимает взгляд к тому месту, где совсем недавно стоял голубоглазый омега, и видит его. Тот, побледневший и испуганный, вцепившись в перила трибун, смотрит на Чонгука. А силы… силы, которых хватает ровно на один последний рывок для победы, ударом грома пронизывают всё тело Чонгука. Сокрушительно и абсолютно непоколебимо победа оказывается в руках гладиаторов, что сражались от имени варваров, потерпевших поражение в великой битве при Карфагене, нарушая порядок истории. Чонгуку плевать на крики оратора и извинения Проксимо перед императором. Он свою историю пишет сам. И долг он свой выполнил, ведь так? Народ Рима, жадный до крови и зрелищ, вдоволь насытился, а уж кому досталась победа в сегодняшнем сражении для них важно в самую последнюю очередь. Он, отрывая от края своего холщового камиса кусок ткани, обвязывает раненую руку вокруг и, помогая зубами, оказывает себе самому худую первую помощь, становясь рядом с раненным в ногу Сокджином. Оглянув поредевшие гладиаторские колонны, Чонгук о низ одежды протирает свой ятаган, оружие родом из Константинополя, запачкавшийся кровью, и засовывает его в ножны. Взгляд Чонгука сам собой находит глубокие голубые глаза. Он смотрит на плачущего омегу, и на сердце скребёт что-то неведомое. Нет… Ему совсем не нравится видеть на этом прекрасном лице слёзы и даже просто следы грусти. Этот юноша создан для того, чтобы дарить ему улыбки и счастье. — Серпенс, твои уши покраснели, — ухмыляясь и прослеживая за взглядом давнего боевого товарища и просто хорошего друга детства, говорит Сокджин, толкая его в бок. — Давно меня не называли этим именем, — повернувшись к другу и уголками губ ему улыбнувшись, тихо говорит Чонгук. Серпенс — змей. Этим именем его, легата западных легионов Германии, называли воины. Славили песни и бесчисленные байки о завоеваниях новых земель, среди которых половина была вымыслом, а другая половина чистой правдой. О командующем самого крупного легиона говорили многое: что ростом он с медведя, что одной рукой поразит льва и что жестокости его нет предела, но на деле всегда оказывалось всё немного иначе. Чонгук справедливый и талантливый воитель, собственными заслугами и умом пробравшийся от самых низов армии до самой её вершины. Ростом он около семи футов, а в руках силы и вправду немерено, но всё же не столько, чтобы безоружно он мог поразить льва. А о немыслимой жестокости Чонгука всегда говорили лишь предатели. Подвергнувшие опасности и лишившие жизни боевых товарищей «воины», которым удавалось выжить, но к остальным — к врагам, пленным, простому населению, Чонгук был справедлив, а к последним очень милосерден. Чонгук был тем легатом, что, отправляя на бой своих воинов, всегда первым возглавлял отряды, сражаясь с ними спина о спину. Чонгук был тем, кто горько оплакивал потери врагов. Ему смерти были совсем не милы, но долг перед страной всегда первостепенен… — Помнится мне, что победу в битве при Карфагене одержали римляне, а не варвары, как мы увидели сегодня, — говорит Дионис, аплодируя и осматривая раненых гладиаторов, взглядом останавливаясь на одном из них. А гладиатор этот, игнорируя его речи, смотрит на младшего сына императора, что смотрит на него в ответ. Своими голубыми глазами смотрит неотрывно, стирает слёзы с щёк и улыбается. — Мой император, история может меняться, что нам наглядно показали наёмники Проксимо! — выходя вперёд, говорит человек, объявивший начало игр и их окончание. — Но какое шоу предстало перед нашими глазами?! Какими красками заиграло, мой император! — Согласен. Было очень зрелищно, — соглашаясь, отвечает Дионис, кладя ладони на холодный мрамор трибуны. — Раненым воинам окажите первую необходимую помощь, а одержавшим победу устройте пир. Проксимо, твои парни хороши, но в следующий раз не меняйте ход истории, — с улыбкой на губах обращается к ланисте император. Тот, на чьём лице было написано всё волнение, выдыхает и сгибается в поклоне перед не серчающим на них владыкой земель Рима. — Идём, сын мой, — Дионис оборачивается и, уводя всё ещё засматривавшегося сына, уходит.

🕊️

Думы не оставляют бедную голову Тэхёна. Прошло не больше четверти часа, как он покинул Колизей, но хочется бежать обратно, лишь бы снова увидеть того самого. — Господин, вас что-то беспокоит? — вошедший в комнату Юнги садится напротив своего хозяина. — Беспокоит… — шепчет Тэхён, повторяя последнее слово. — Где-то болит? Я сейчас позову лекаря, — подрываясь с софы, лепечет Юнги, убегая к выходу из покоев принца. — Нет, не зови. Скажи моему лекарю, чтобы отправил лучшие снадобья и мази для заживления раны. Срочно, это мой приказ, — Тэхён, встав и деля быстрыми шагами комнату на части, говорит, распрямляя складки на светлой одежде. — Господин, что случилось?! Я сойду с ума, если вы не ответите мне… — Юнги, побледневший от испуга, идёт снова к Тэхёну, хватая того за холодные ладони, и он, наконец, смотрит в глаза своего слуги. — Здесь… — выпутывая одну ладонь и кладя её на свою грудь прямо поверх сердца, шепчет: — здесь болит… — Что?! Вы ранены? Как это произошло?! — Юнги, округлив глаза до предела и осматривая господина, говорит с беспокойством. — Мне кажется, я… влюбился, Юнги. — Простите?.. — слуга замирает, с неверием смотря на своего господина. — Сегодня. На играх. Ну или же я просто сошёл с ума… — Как зовут этого господина? Он, наверное, сын сенатора или консула? Нет-нет, сегодня ведь старший сын цензора Гракха был на играх. И средний сын претора Амодия, — мечтательно перечисляя высокопоставленных сынов, говорит Юнги, подпрыгивая на месте. — Кто же из них, господин?! — Он не из знати. Юнги, ещё удивлённее смотря на господина, хочет ущипнуть себя или же попросить перестать говорить глупости, но… — У него на правом глазу глубокий шрам, и я хочу узнать, как он его получил. Сегодня. Прямо сейчас. Нет, принеси мне снадобья и мази для его руки, и я пойду. Нет, убегу. Ты только не говори отцу! Я уйду один, ладно? И Аину не говори, и другим братьям тоже. И Хосоку своему тоже не говори! А то он скажет Чимину и Аин точно всё узнает! Юнги, чего ты стоишь?! Беги! Беги к лекарю! Ему ведь плохо… — говоря так быстро, что половину слов Юнги просто не понимает, и, выталкиваемый Тэхёном из комнаты, выходит в просторный коридор, просто молча и долго хлопая глазами перед дверью, которую захлопнули перед ним, всё причитая: «Быстрее! Поторопись, Юнги!». — С ума сошёл… Он сошёл с ума… — сокрушаясь, шепчет Юнги, хватаясь за голову. — А если об этом узнает император или братья Его Высочества? Полетит моя голова… Боги, храните этого взбалмошного, молю вас… Отойдя от двери и медленно бредя по коридору, всё сетуя себе под нос, Юнги едва ли не прощается с жизнью, когда позади себя слишком неожиданно слышит громкий голос Тэхёна из-за вновь распахнувшейся двери: — Юнги, ты не знаешь, где Сэя? Весь день не видел её. — Она… И стоит лишь вспомнить белошёрстную египетскую красавицу с разноцветными глазами, один из которых ярко-голубой, а второй — зелёный, та выпрыгивает откуда-то из-за угла и, радостно мяукая, семенит к своему хозяину, что опускается на колени перед любимицей и берёт её на руки, обмениваясь с ней ласками. — Юнги! — Мой господин?  — Снадобья, мази! — Иду-иду! Спустя бесконечные двадцать минут Юнги возвращается в покои господина с небольшим кулёчком, в котором два снадобья и несколько мазей для облегчения заживления глубоких ран. Тэхён лежит на своей широкой кровати, прячась за белоснежным многослойным балдахином; дневной ветер, проникающий в залитую светом комнату, покачивает лёгкие ткани. — Я принёс всё, как вы велели, — кладя на столик у кровати переданное лекарем, Юнги отмечает, что Тэхён успел переодеться и сменить золотую оливковую ветвь на волосах серебряной, украшенной самоцветами. — Спасибо, Юнги. Накормишь Сэю вкусняшками? Она что-то без настроения, — почёсывая мягкое пушистое брюшко своего питомца, говорит омега, мысленно находясь совсем не здесь. Он растягивает подкрашенные вишнёвым экстрактом пухлые губы в улыбке и розовеет щеками от предвкушения встречи с ним. — Куда вы идёте? — В лудус. — Господин, одумайтесь… Вам нельзя связываться с людьми из этих кругов… Они ведь рабы, а вы — сын императора. Кто этот человек, пленивший ваше сердце? — Юнги, я поведаю тебе после. Всё и обо всём расскажу, но сейчас мне нужно идти. — Господин, идти в лудус в одиночку очень плохая идея. Там опасно. Люди, находящиеся там, дикари, варвары… — Но я не могу пойти с кем-то. Меня никто туда не отпустит и не отведёт. — Правильно, никто. И я тоже. Я вынужден буду сообщить страже, если вы уйдёте. — Ты не сделаешь этого… — Я не смогу по-другому. Если с вами что-нибудь случится, я не смогу себе простить этого, господин, — Юнги тяжело даются эти слова. Он смотрит с мольбой в глазах, но Тэхён непоколебим. — Я вернусь быстро, обещаю. Тебе не о чем переживать, — омега подходит к слуге… нет, к единственному другу, и мягко целует того в щеку, заведя тёмные пряди волос за ухо. — Не волнуйся за меня. Тэхён, забрав мешочек со снадобьями, цепляет его за свой пояс, накидывает синюю лацерну и идёт к окну, откуда в покои принца падают лучи уже предзакатного солнца. Отправив Юнги воздушный поцелуй и улыбнувшись, Тэхён перелезает через низкий подоконник и, цепляясь за многолетний крепкий плющ, что увивает стены его покоев, спускается по ним вниз, ловко приземляясь на обе ноги. Ему не впервой сбегать из дворца, но разница в побегах в том, что раньше он сбегал лишь в висячие сады и чтобы покататься на лошадях, когда отец наказывал его сидением в своих покоях, а сейчас бежит на встречу к гладиатору. На свидание ли к нему, Тэхён не знает, потому что не уверен, отвергнут его или нет, но сердце от волнения готово выпрыгнуть из груди.

🕊️

— Чонгук, что это было сегодня? — Сокджин, нарезая мясо для друга, спрашивает у того после длительного молчания. — Я мог бы и сам, но спасибо, — хлопая его по плечу, говорит альфа, кладя в рот пряный кусочек телятины. — Так ты не ответишь? — Не понимаю, о чём ты. — О ваших гляделках с императорским мальчишкой, — многозначительно поведя бровями, говорит Сокджин, отпивая вино из деревянного бокала. — Всё ещё не понимаю, — уводя взгляд от пытливых глаз альфы, отвечает, вспоминая светлый образ того, кто сегодня и смеялся, и плакал своими невероятными голубыми глазами. — Всё ты понимаешь. А ещё я тоже кое-что понимаю. — Что, например? — Что это заведомо проигрышный вариант. Тебе не добиться его, как и одобрения его семьи. У него шесть старших братьев, каждый из которых искусный воин, и отец, который бережёт своего младшенького, как самую настоящую реликвию. Тебе никогда не позволят даже приблизиться к нему. — С чего ты взял, что мне это нужно? — Чонгук остаётся невозмутимым. На его лице не шевелится ни единого мускула от слов друга. — Всё написано в твоих глазах. Не пытайся меня обмануть. — Сокджин. Тот, кто пытается тебя обмануть, здесь вовсе не я, а ты сам. Мне не интересен этот мальчишка и его семья. Я… — Чонгуку не дают договорить, потому что двери в столовую гладиаторского лудуса раскрываются, и в них появляется тот самый императорский мальчишка, загнанно дыша. Чонгук, совершенно не контролируя своё тело, быстро встаёт из-за стола, встречаясь с ним взглядом. Вокруг тишина. Никто ничего не говорит, лишь водит глазами от командира к принцу и наоборот, переставая есть. — Приятного аппетита! — лучезарно улыбаясь, говорит омега, а после смотрит на поднявшегося альфу, обращаясь к нему. — Мы можем поговорить с вами наедине? В ответ молчание и хмурый взгляд. — Иди давай, чего встал? Принц ждёт, — толкая Чонгука вперёд, подначивает Сокджин, улыбаясь.

🕊️

Тэхён встаёт посреди слабо освещённого помещения, похожего на военную казарму. Внутри немного сыро и прохладно. Последние солнечные лучи пробиваются сквозь закрытые решётки и освещают собой четыре фигурки, стоящие на невысоком столе. Бегло оглядев заправленную светлым холщовым бельём низенькую кровать, вещи, сложенные в стопку у неё же, несколько мечей разных размеров и одно высокое копьё, упёртое об стену, взгляд всё же бездумно находит что-то личное, сокровенное, аккуратно стоящее на столе в ряд. — Что привело в мои покои сына императора? — обходя омегу и вставая перед ним, говорит Чонгук, складывая руки на груди. — Восхищение? — безымянный для Чонгука парень снимает с себя капюшон синей лацерны и аккуратно заводит за уши растрепавшиеся от бега волосы. — И беспокойство. — Интересно. Беспокойство за меня? — губы гладиатора трогает едва заметная улыбка. — За вас. Как ваша рука? Сильно болит? — принц смотрит на свежеперевязанную рану и поднимает глаза, чтобы снова посмотреть в чужие обсидиановые. — Лудус — не самое лучшее место для прогулок принца. Неужто пришли один? Где ваша охрана? — переводя тему, спрашивает альфа. — Как вас зовут? — не слушая совсем и переводя тему в ответ, спрашивает омега, сжимающий свои пальцы до побеления. — Сперва представьтесь вы. — Тэхён. Аврелий Луций Тэхён. Младший сын императора Диониса и брат шестерых наследников престола, — названный Тэхёном коротко склоняет голову перед простым рабом, чем вызывает замешательство на лице гладиатора. «Он глупый или просто наивный?» — думается мужчине, когда омега возится с завязкой на своём поясе и, снимая с него небольшой мешочек, протягивает ему. — Возьмите это. Принимайте по инструкции, написанной моим лекарем, обрабатывайте рану, и не останется даже шрамов от шипов. — Шрамы красят мужчину, — ухмыляясь и не спеша забирать дары от принца, говорит гладиатор. — Да, красят, — взгляд падает на глубокий шрам, проходящий ото лба к щеке. — Как и ваша стигмата красит вас. Что она означает? — Тэхён, не дожидаясь того, что снадобья заберут из его рук и примут знак беспокойства, сам идёт к столу, осторожно вытаскивает склянки и со стуком кладёт их на него. — Эти знаки обязательны для военнослужащих, — ладонь тянется к здоровому плечу, на котором есть угольные отметины. — Они знаменуют то, какому государству я служил и на какой должности был. Вы видели на моей руке палку с пятью полосами, каждая из которой означает мой рост. Пять полос — легат. Всё просто, — ловя глазами каждое движение принца, что, выложив всё на стол, поворачивается и внимательно слушает короткий рассказ. — Получается, вы легат колоний священной Римской империи германской нации? — Тэхён, заворожённый и почти не дышащий, снова встаёт напротив мужчины. — Я был им раньше, а сейчас я пленённый раб. — Как вас зовут? — Разве у раба может быть имя? — Я не вижу перед собой раба… Лишь легата, временно переживающего трудности. Так какое же ваше имя? Гладиатор усмехается по-доброму. У него отчего-то хорошее расположение духа, хоть и рука болит так, что не даёт ровно стоять, а от нахождения в сыром помещении тошнит так сильно, что хочется рвать, но красота омеги, стоящего перед ним, заставляет временно забыть обо всём, что беспокоит. — Серпенс. Зовите меня Серпенс, — отвечает Чонгук спустя долгие мгновения, пока они оба, не моргая, смотрят друг на друга. — Нет, ваше настоящее имя. Серпенсом вас пусть называют боевые товарищи, но человеку, принёсшему вам целебные снадобья, неужто нельзя назваться настоящим именем? — обида трогает нежное сердце Тэхёна, что впервые отводит взгляд куда-то в сторону. — Не думал, что для принца моё имя может иметь значение. Я Чонгук. Родом я с Востока, но верно служащий и пленённый на чужбине. Чон Эзри Чонгук. — Чон… Гук… Чонгук, — произносит имя по слогам омега, растягивая его и повторяя. — Как необычно… Чонгуку нравится смотреть на красивое лицо. Видеть, как длинные тонкие пальцы ловко заправляют за практически эльфьи уши длинные блестящие волосы. Нравится чувствовать аромат благовоний и природный запах омеги… Запах… Чонгуку в присутствии Тэхёна, так опрометчиво забывшем обо всём, только в эту секунду приходит озарение. Яркое, безоговорочное. Он чувствует аромат… Сладкий, немного пряный и щекочущий его нос, заставляющий тянуть воздух, смешанный с чем-то необычным, снова и снова… Невозможно. В то время как Тэхён выглядит спокойным и сосредоточенным в разговоре с альфой, его сердце готово разорваться от волнения. От неведомых ранее чувств, от обжигающей близости и аромата. Тяжёлого мускусного аромата альфы, что оседает где-то в лёгких и остаётся на кончике носа напоминаем о том, что всё это не сон. Руки влажные, дрожащие от переизбытка эмоций и ощущений. Кончики ушей предательски горят, когда он смотрит на мужчину перед собой, слушая его глубокий и размеренный голос, что волной мелких мурашек пробегает по телу, заставляя содрогнуться. Так сильно хочется остаться здесь, рядом… — Какой является истинная причина вашего личного визита в одиночестве в такое опасное место? Не думаю, что император будет очень рад узнать, где сейчас находится его драгоценный сын, — склонив голову к плечу и легко улыбаясь мальчишке, тихо и почти урча говорит альфа. — Только лишь беспокойство за вас привело меня сюда. Слепо и даже наивно я последовал за этим чувством, ощущая вину за то, что вы получили это ранение, — глаза не могут сосредоточиться на одном месте. Они всё избегают контакта с чужими проникновенными и внимательными. — Не стоило. Я могу о себе позаботиться. И в том, что я пропустил этот удар, ничуть нет вашей вины, — Чонгук решает больше не пытать смущающегося омегу и, медленно подходя к своему столу, произносит, беря и читая надписи на склянках со снадобьями: — Хотя… Нет. Ваша вина всё же есть. — Я… Простите… Я не хотел отвлекать вас своим любопытством! — громко шепчет испуганным тоном Тэхён, задерживая дыхание. — Виной всему ваша невиданная красота и цвет глаз, похожий на воды океана. Я таких прежде никогда не видел, если быть честным. Красивые, — обернувшись и говоря всё это так спокойно, будто не творя самый настоящий переворот в чужой душе, хаос, не руша порядок в бедном юношеском сердце, Чонгук улыбается, видя вспыхнувшие алым щёки. То, как нежно выглядит Тэхён в своём смущении, не оставляет равнодушным и самого альфу. — Не забывайте про снадобья, Чонгук. Я буду молить богов, чтобы и следа этого увечья не осталось на вашем теле, — каким-то чудом не путая буквы и не заикаясь, отвечает Тэхён, нервно оттягивая края своей одежды, плавно опадающей на бёдра. — Не забуду. Спасибо за щедрые дары, принц… — Тэхён. Просто Тэхён. — Спасибо за твоё доброе и мягкое сердце, Тэхён, — слегка склоняя голову, говорит Чонгук, а омега слышит улыбку в его голосе, отчего хочется разулыбаться самому, но внимание к себе притягивают фигурки, лежащие на краю стола. — Хочешь спросить, что это? — А можно? — чувство того, что это что-то сокровенное и не для чужих ушей, не покидает Тэхёна. Дыхание перекрывает снова и снова от волнения и ожидания ответа. — Мне нравится твоя душа, принц, значит, тебе можно. И глаза твои мне тоже очень нравятся, — альфа растягивает уголок губ в улыбке, и движением руки приглашает Тэхёна присесть на край кровати. Чонгук зажигает свечу, которая освещает фигурки, стоящие неподалёку. Первой в руках оказывается деревянная фигурка мужчины с длинной палкой в пальцах. — Это мой отец. Мой первый учитель и мой пример. Он воин в отставке. Тот, кто научил меня всему, что я знаю. Каждой хитрости в технике, каждой мудрости и каждому уроку я обязан только ему. Отец воспитывал меня, как настоящего воина. Никогда не щадил, но никогда и не принижал из-за неудач. Хвалил в меру и гордился, когда его сын стал легатом. Помню эту улыбку на его лице, когда я вернулся с пятой полосой на стигмате много вёсен назад. Это никогда не сотрётся из моей памяти, — альфа протягивает в руки Тэхёна ту самую фигурку, сделанную по образу человека, о котором так тепло и с грустью говорят. Даже на этой деревяшке омега видит испещрённое шрамами лицо и руки. Так выглядит настоящий воин… — А это мой папа. Тэхён заворожённо поднимает полные слёз глаза и смотрит, боясь моргнуть и пропустить хоть одну эмоцию на лице воина. «Мой папа…» — звучит так мягко, тепло. С такой огромной любовью, что сердце Тэхёна щемит от эмоций. Тесная, метафорическая связь между родителем и сыном обрастает видимыми, осязаемыми нитями и ведёт из Рима на родину легата. — Мой папа. Самый добрый, заботливый. Тот, кто не оставлял мне ни одних невыученных письмён в далёком детстве, потому что обучал грамматике детей нашей и близлежащих деревень. Тот, у которого хлеб получается самым ароматным, и любая, даже самая простая еда, невероятно вкусной. Он всегда защищал меня от отца и горько плакал над ударами плетью, которые иногда служили мне, оборванцу, единственным методом обучения. У него самые мягкие руки и добрые глаза. Самый красивый голос и самые родные песни, которые он напевал мне в детстве, укладывая спать. Ему я обещал вернуться в целости и сохранности, но, боюсь, что седых волос на его голове и боли в бедном сердце прибавится при виде моего нового шрама, — вторую фигурку протягивают Тэхёну, что боится моргнуть. Он молча роняет слёзы по щекам, впитывая каждое слово и эмоцию закалённого жизнью мужчины. Тэхён берёт деревяшку и как наяву видит этот добрый взгляд, о котором с такой теплотой говорил Чонгук. Плакать в голос хочется ещё больше… — Это мой брат. Мой Веиль. Первый красавец деревни и недоступный ни для кого. Говорит, что ещё не встретил свою судьбу, вот и воротит нос от всех мужей, сватающихся к нему. Он омега, но стойкости и силы в нём столько, что любой альфа позавидует. Мой любимый младший брат. Прекрасный, как сама весна. Как красиво он поёт… Знал бы ты, принц, услышал бы и точно не остался равнодушным. Мой друг детства, Сокджин, вот уж много лет влюблён в него. Таскает амулет, который Веиль передал ему когда-то, и каждый раз влюблённо вздыхает. Сдаётся мне, что братец скоро оттает и поймёт, что им с Сокджином судьбой написано быть вместе, — по-доброму усмехаясь, передаёт в руки омеги новую фигурку. И Тэхёну хочется лишь очарованно ахнуть. И вправду прекрасен, даже на бездушной деревяшке… — А это мой самый младший. Хесын. Именно его руки сотворили эти фигурки на память о семье и были переданы мне при последнем визите домой. Как много лет прошло… Он, наверное, возмужал, и ростом уже с меня. Шесть лет прошло с момента, как я видел родных в последний раз. Тогда Хесын упрямо просил забрать его с собой. Уверял, что он всё умеет и готов, храбрый глупец. Но сейчас я уверен, что всё так и есть. Ему сейчас семнадцать. Отец сделал из него настоящего воина, я точно знаю. Последняя фигурка оказывается в руке Тэхёна, что осматривает мальчишку с мечом в руках и проводит по нему подушечкой пальца. — Когда смотрю на них, особенно сильно хочу домой, но и не смотреть не могу, потому что они единственные, кто заставляет меня просыпаться даже после самой тяжёлой ночи. — Спасибо, что доверили мне свои воспоминания. У вас прекрасная семья, к которой вы обязаны вернуться, — омега говорит тихо, всё крутя и рассматривая фигурки с удивительно тонкой работой. Где-то в груди щемит тоска по собственному почившему родителю. — Вы с таким теплом говорили о них, что невольно напомнили мне о рассказах отца… о моём папе, — по кончику носа на светлую одежду капает слезинка, а вслед за ней слышится шмыганье носом. — Давно его не стало? — Десять лет как… Он не справился с болезнью и ушёл быстро, почти не мучаясь. Отец думал, что успеет его спасти, но не удалось. Папы не стало в мой десятый день рождения, и с этого дня сей праздник закрыт для меня чёрной вуалью. — Мне очень жаль, Тэхён. — Благодарю… — он, поднимая руку к груди, нащупывает в кармашке, спрятанном под слоями, его брошь для волос, которую всегда носит с собой. Куда бы он ни пошёл и что бы ни надел — частичка папы всегда с ним. Вытаскивая и с грустью смотря на гребешок из белого золота, украшенный самоцветами, Тэхён улыбается от светлой грусти, вспоминая о родителе, и спешит снова сокрыть её с глаз. Чонгук же смотрит внимательно. Каждое движение зачем-то впечатывает в себя. Каждый вздох, движение тонких пальцев, которыми бы на арфе исполнять райские мелодии. Забыв обо всём на свете и смотря на руки, которые с осторожностью выкладывают в ряд деревянные фигурки его семьи, а после, сжимают края своей одежды, наверняка смущаясь от внимательного взгляда. — Мне нужно идти, — говорит неуверенно и совсем негромко, но Чонгук слышит. — Да. Наверняка во дворце уже обыскались. — Хочу верить, что мой побег остался незамеченным, иначе… — Тэхён до этого говорил смотря куда-то в пол, на стену рядом с Чонгуком, на его сандалии, на всё, кроме лица альфы, а сейчас поднимает голубые глаза, вставая с кровати, и делает пару шагов навстречу, смотря безвольно несколько мгновений, после чего продолжает: — иначе я не смогу больше сбежать из покоев, чтобы увидеть вас. Чонгук на это смеётся — утробно, негромко, и, прикрывая глаза, незаметно втягивает носом аромат мирры. Он не умеет умиляться, быть нежным, проявлять чувства, но сейчас так сильно хочется заправить тёмный локон красивых, словно самый дорогой шёлк из дворцов восточных султанов, волос, и, склонившись, оставить поцелуй на костяшках пальцев. На коже цвета бронзы, мягкой, самой нежной… Чонгук в этом уверен. Сердце в груди замирает, когда в ответ Тэхён улыбается, растягивая уголки пухлых губ, и по новой краснеет кончиками ушей. — До скорой встречи, Чонгук? Буду верить и молиться, чтобы ваша рана затянулась как можно быстрее. — Когда вы придёте в следующий раз? — неподвластное разуму сердце уже тоскует… Чонгук не знает, когда успел пойти на поводу глупого и тянущегося к этому омеге органа, но противиться не хочет, ведь… — С началом новых лунных суток. — Стало быть, завтра ночью. … сердце бьётся чаще. — Да. Тэхён, накидывая капюшон, беззвучно ступает тонкой подошвой сандалий по каменному полу, но у выхода останавливается, оборачивается наполовину и, смотря на гладиатора, задаёт последний на сегодня вопрос: — Чонгук, сколько вам лет? Названный слышит вопрос, но стоит будто зачарованный, и смотрит на того, чей облик освещает свет полной луны. Его голубые глаза, кажется Чонгуку, сейчас светятся, а кожа сияет под серебряным светом, ослепляя и не оставляя шансов на спасение. Волшебно. Альфе хочется ущипнуть себя, потому что он и так уже непозволительно долго засмотрелся на принца, стоящего у выхода из его каморки. — Слишком много для тебя, принц. — Но всё же? — Если назову эту цифру, сбежишь и не вернёшься? Испугаешься? — Я ведь сам к вам пришёл. Своими ногами, идя за зовом сердца. Не испугаюсь и не убегу… — Тридцать один год. Чонгук слышит дрожь в чужом голосе, ощущает её мурашками на своём теле, когда омега, улыбаясь обворожительно и смотря на него, говорит: — Выходит, что… с сегодняшнего дня мне нравятся мужчины немного старше. Вернее, один мужчина, который не должен забывать про снадобья и исправно их использовать, — капюшон лацерны накидывают глубже, и, сверкнув голубыми, яркими глазами, произносят последнее и уходят: — Доброй ночи. Ждите меня завтра на закате солнца. И Чонгук будет ждать. Не думать ни о чём другом, всё вспоминать светлый облик юноши, потревожившего покой сердца, его голос и красоту его души. Чонгуку всегда думалось, что императорский наследник должен быть немного надменным, ощущать превосходство над другими и не снисходить до простых смертных, пока его отец греет трон во дворце. Но Тэхён другой. Совсем. Он мягкий, искренний, сопереживающий. Чонгук чувствует это сердцем, что бьётся неровно всякий раз, стоит голосу омеги призрачным шлейфом пронестись в его голове. А аромат… Его аромат заставляет сжимать зубы, жмурить глаза от того, насколько сладко становится. Мирра. Тэхён пахнет самой чудесной восточной пряностью. Особенно, слишком особенно для Чонгука, у которого в душе бушуют ветра только лишь от одной мысли о нём. Чонгук будет ждать встречи. Не спать, не есть и не говорить ни с кем; провожаемый внимательным взглядом Сокджина, будет молчаливо бродить весь день по лудусу. Но забывать про снадобья, заботливо принесённые Тэхёном, Чонгук не будет. Он их исправно принимает. Наносит густую и не слишком ароматную мазь на руку, ощущая жжение. Обещал ведь. Чонгук будет сидеть на крыше лудуса, смотря на заходящее за горизонт солнце, и много часов после него, всё ожидая прихода Тэхёна. Но ни через час, ни через два и даже ни через три принца всё нет. — Не пришёл? — Сокджин садится рядом, растирая сухие шершавые руки эфирным маслом. — Не пришёл, — отвечают коротко и негромко, гипнотизируя огромные ворота, ведущие в лагерь, будто оттуда вот-вот всё же появится Тэхён. — И ты не пойдёшь за ним сам? — альфа косится на друга, удивлённо поднимая брови. — В императорский дворец? Раб? Дикарь и варвар для них? Глупость, — отвечают раздражённо, сжимая в руках кожаный мешочек, в котором находились снадобья. Он всё ещё хранит аромат мирры, принадлежащий омеге. — Глупость то, что ты думаешь, что этот мальчик не пришёл бы на назначенную встречу, раз осмелился прийти сюда вчера. И ещё одна большая глупость то, что отрицаешь происходящее в твоём сердце, — Сокджин поднимает руку и пальцем тычет в грудь Чонгука, возвращая его в чувство. — Ты ничего не знаешь об этом. — О любви? Да, немного. Но знаю тебя. С самого детства, и я никогда не видел таких твоих глаз, — альфа поднимает вторую руку и обеими хватается за плечи друга, поворачивая его к себе. — Время верить в чудеса, Чонгук. — Я не могу. Мне слишком много лет для того, чтобы вдруг поверить в легенды. Да и не бывает такого, — он сбрасывает с себя руки Сокджина и хочет уйти, но тот, видя это, одной ладонью тянет его за запястье, а вторую кладёт на грудь с рвано бьющимся сердцем, говоря тихо, пробираясь под кожу: — Не бывает, говоришь? А здесь? А что бьётся вот здесь, Чонгук? — Это не то, чем кажется. — Это именно оно. — Откуда тебе знать, что такое истинность, если ты не испытывал тех чувств, что я? — Чонгук недовольным взглядом сверлит лицо друга, который ухмыляется и произносит: — Ты и глуп, и слеп, Серпенс. Самым первым воспоминанием в моей жизни была любовь к твоему брату, самым последним она и останется, — рука сама тянется к амулету, что Веиль сотворил для него собственноручно. — Вот вернусь домой и первое, что сделаю, позову его замуж. Прости, друг, но собственные чувства к Веилю с первой секунды позволили мне понять, что вы с принцем никто иные, как предназначенные друг другу. Истинные. — Мы не можем. Кто он и кто я? Даже забыв о том, что мы совсем разные, остаётся его отец, который вряд ли благословит своего сына на жизнь с варваром, — Чонгук ухмыляется с грустью, горбясь и снова возвращая взгляд на линию горизонта. — Ты не узнаешь этого, если не пойдёшь за ним. — Ты спятил. — И ты тоже, просто ещё не до конца осознал это. — Но я ведь не знаю, в какой части дворца его покои. Будет не очень приятно нарваться на его братьев или же отца. — Я сегодня помогал разгружать колесницу с продуктами для дворца, и краем уха услышал что-то про младшего принца и про северное крыло. Начни с него, я думаю, это как-то связано, — хлопая друга по плечу, говорит Сокджин. Он встаёт и, обращаясь уже к себе самому, произносит: — Вернусь и позову Веиля замуж. Точно. Остаётся выбраться отсюда и мчаться без оглядки домой, к нему. Чонгук, слышащий это, качает головой, улыбаясь и обдумывая сказанные Сокджином слова. Но ведь не может этого быть. Почему судьба решила связать его с сыном императора Рима? Не она ли, ведя своими красными нитями, привела его сюда, в Колизей? Не она ли стала причиной тому, что высокое положение легата так резко сменилось на низшее положение жалкого раба? Не она ли решила наказать его за непослушание, оставив уродливый шрам на щеке, чудом оставив глаз здоровым? Не она ли привела мальчишку со снадобьями к нему в коморку?.. Не она ли, хитрая, обвила их своими нитями? Она… Всё она… Но всё не может быть так просто. Чонгук, будучи старше Тэхёна на одиннадцать лет, не может вот так легко принять чувства к мальчишке. Тэхён… Его сердце, не израненное трудностями жизни, тот, чей каждый шаг с трепетом оберегали, мог перепутать глупую влюблённость с настоящим чувством, но Чонгук себе подобного позволить не может. Нельзя так… Он не должен. Останавливая себя, раздирая ноющее от непонимания и тоски сердце в клочья, сегодняшнюю ночь Чонгук не покидает территорию лудуса. Он хочет разобраться. В себе, в чувствах, во всём остальном, надеясь, что этот трепет в груди был лишь минутным наваждением. Не должен взрослый мужчина питать нежных чувств к мальчишке из дворца. Даже если Тэхён снова заявится в лудус и будет смотреть своими голубыми глазами, вскрывающими грудную клетку и проникающими в само сердце, переворачивая душу гладиатора наизнанку, Чонгук не должен позволить себе эту слабость. Проходит один день. Два. Три. Неделя. Две. Наступает день новых гладиаторских игр. Рана на плече Чонгука зажила бесследно, не оставив за собой и мимолётного воспоминания. Да. Чонгук воспоминания, связанные с этим днём, гнал от себя прочь, вычеркнув тот вечер из памяти. Тэхён не пришёл. Ни на следующий день, ни через два, ни через неделю и даже через две. Поигрался… С сердцем Чонгука хотел сыграть глупую шутку, когда слишком наивно заставил думать об истинности и чувствах, вспыхнувших с первого взгляда. Глупости. Детские забавы как раз для принца, но никак не для Чонгука. «— Ну вот и славно. Хорошо, что ты не пришёл, иначе бы всё это не закончилось так просто. Спасибо за то, что ты не сделал, молодой господин», — думает Чонгук, расхаживая по тесному коридору Колизея, ожидая начала игр. «— Он будет там и мне будет всё равно, клянусь богами», — злится. Сжимает добела меч в своих руках. Желваки напрягаются. Свои так ярко заметные злость и раздражение пытается скрыть под пеленой безразличия и облегчения. Чонгук не позволит себе и секунды смотреть на императорское ложе. С него довольно душевных терзаний, что не давали спокойно вздохнуть последние две недели. Ему плевать хотелось на то, с какими чувствами на него будут смотреть голубые бездонные глаза. «— Чёртов глупец! Приди в себя наконец», — впиваясь короткими ногтями в ладонь, злится на самого себя. Один. Два. Три. Трубный вой знаменует начало гладиаторских игр. Сегодня на арене великого Колизея будет сражаться уже прославившийся среди просто народа и знати Серпенс один на один со своим соперником — привезённым из Африки гладиатором, чернокожим альфой известным под именем Джуба. Но никто не предупреждает ни одного из бойцов о том, что для остроты боя на арену выпустят двух тигров. Ведь всё ради зрелища. Всё ради интересной, завораживающей игры. Выйдя под ослепляющее солнце на арену Колизея, Чонгук краем глаза замечает его. Да. Сидит на том же месте и всё с ним хорошо. Жив, здоров, полон любопытства. Чонгуку не хочется знать, почему принц нарушил своё обещание и не явился на встречу в следующую ночь, и так тому и быть. В душе гладиатора полный штиль. Ему всё равно на шутки избалованных персон императорского дворца. Он ошибался, думая, что Тэхён совсем другой. Бой, напряжённый и сложный, длится около получаса. Чонгук за это время получает лишь удар в рёбра, не ранящий его, чего не скажешь о раненном в бедро и плечо африканце, едва держащемся на ногах. Тот умелый воин, хороший соперник со своей тактикой, находчивый, но вровень Чонгуку совсем не идёт. Легат с ловкостью уворачивается от выпадов копьём, так же ловко уходя от бросков тигров, посаженных на длинные цепи и желающих зацепить людей своими когтями. Чонгук благодарен холодности своего разума за то, что он сумел хотя бы на время выкинуть образ принца из мыслей, но взгляд, неотрывно буравящий его с первой секунды появления на арене, всё норовит отвлечь и обратить на себя внимание. Чонгук не поддастся. Не сегодня. Больше не быть ему обманутым. Сражение подходит к концу, когда Чонгук ударом меча подрезает на ноге соперника сухожилия, заставляя того упасть на песок и завыть от боли. Отойдя назад и кинув меч со стекающей по нему кровью, Чонгук, вставая спиной к императорскому ложу, поднимая голову к трибунам, сцепляет руки на пояснице, ожидая объявления о завершении боя, и его победе. Хочется забыть обо всём и исчезнуть. Но всё меняется в одну секунду. Тигр, всё же сорвавшийся с цепи, нападает на него сбоку. Чонгук, заметивший его вовремя и сумевший увернуться, падает на землю, слепо, из-за попадания пыли в глаза, ищет среди песка свой откинутый меч, но всё напрасно. Гладиуса нигде нет, а тигр вновь направляется к нему, чтобы совершить новую атаку. Рёв трибун, крики ужаса и просьбы остановить бой смешиваются в один голос Тэхёна, что, срывая связки, молит о том, чтобы на арену подослали помощь и завершили это сию секундно. Всё происходит слишком быстро, чтобы помощь подоспела вовремя. Новый бросок тигра, Чонгук, упавший на землю под весом тяжёлого и обозлённого хищника, и голос Джубы, который голосит, перекрикивая других: — Змей, лови меч! И Чонгук ловит. Вонзает лезвие до рукояти под рёбра тигра, который, оставив на его щеке глубокую царапину от своих клыков, испускает последний вздох, упав на гладиатора. Не подоспевшие вовремя товарищи, что были закрыты воротами и не могли проникнуть на арену, помогают Чонгуку скинуть животное с себя и подняться. Сокджин, ощупывая друга, убеждается, что с ним всё в порядке, и, подхватывая уставшее тело за руку, которую накидывает на себя, помогает идти. — Спасибо за помощь, друг. Чонгук, оборачиваясь, обращается к Джубе, благодаря за так своевременно подкинутый меч. Тот кивает в ответ, принимая благодарность. И лишь один взгляд, помутившийся и слишком быстрый, впивается в одного человека, стоящего на императорском ложе. Тэхён падает без чувств прямо на глазах Чонгука, сердце которого колет болью от увиденного. Омегу подхватывают на руки люди, стоящие рядом, и уносят из поля зрения гладиатора. Глаза альфы стекленеют. В них можно отчётливо узреть сменяющийся штилем ураган. Совершенно глупые убеждения себя в том, что ему всё равно на Тэхёна, меняются на противоположные. Дорог ведь. Сердцу до боли дорог. Чонгук и мысли не выносит о том, что с его принцем может что-то случиться. Что из-за него, возможно, он упал без чувств там, на трибунах. Хочется оттолкнуть от себя всех и бежать к одному человеку. Хочется сгрести в объятия и спросить: «Почему же ты не пришёл тогда? Я ведь так тебя ждал». Наивно. Глупо. Влюблённо. Чонгуку хочется выть от чувств, которые этот мальчишка вынуждает испытывать лишь одним своим существованием. — Уйди. Отпусти… — Чонгук отталкивает Сокджина, что помогает ему сесть на скамью в подземных казармах Колизея. — Куда собрался?! — останавливая упёртого, как скала, друга, и, удерживая его за плечи, спрашивает с непониманием. — Я должен идти, — словно охмелевший, Чонгук с лёгкостью отталкивает от себя здорового альфу. — Не глупи. Тебя не впустят! Лучше сесть и подумать головой, чем пойти и ухудшить своё положение, — Сокджин голосом разума обращается к нему. — Мне плевать. На всё и на всех. — Это я знаю. Твоему принцу помогут, не нужно ломиться, ты всё равно ничего для него сделать не сможешь, — снова встаёт впереди. — Катись к чёрту, Сокджин, — угрюмым тоном. — Не вынуждай меня применять силу и включи свою голову! Тебя не подпустят и на метр к нему! — Катись к чёрту… Последнее, что говорит Чонгук, перед тем, как его сознание помутится. Причинами потери чувств в такой важный момент послужили последствия многих факторов — отсутствие сна, отдыха, сильные физические нагрузки, которыми Чонгук, как обезумевший, грузил себя в последние дни, потеря аппетита и последний удар — контрольный и самый сильный, — переживание за того, кто находится сейчас под опекой лучших врачей. Чонгука приводят в себя очень скоро. Сокджин, вопреки отказам и вопросам о том, сколько времени прошло, пытается скормить другу бобовую похлёбку и свежую булку хлеба, крепко удерживая на месте. — Ведёшь себя как ребёнок, — возмущаясь, поднимает ложку и подносит ко рту Чонгука. — Я сам могу есть. — Я знаю. — Убери ложку от моего рта. — Если не откроешь и не поешь, я выбью тебе все зубы. Тогда легче будет скормить тебе это, — мило улыбается Сокджин. — Изверг, — сдаваясь и позволяя кормить себя, бурчит Чонгук. — С твоим принцем всё хорошо. Я узнал у придворных рабов. О нём позаботились, — уже совершенно серьёзным тоном говорит Сокджин, отправляя в рот друга новую ложку сытной похлёбки. — Посмотри, до чего ты себя довёл. — Я должен пойти к нему сегодня. Не знаю как, но должен, — сверля взглядом одну точку, произносит Чонгук. — Отдохни немного и иди к своему ненаглядному. Ты знаешь, что его покои находятся в северном крыле. — Спасибо, Джин, — смягчая до этого встревоженный и сосредоточенный на сверлении стены взгляд, говорит негромко Чонгук, видя ответную добрую улыбку на лице друга детства.

🕊️

Чонгук сидит на кровати в своей каморке и, смяв кожаный мешочек, в который утыкается носом, чтобы ещё раз втянуть слабый аромат мирры, делает первый рывок навстречу к Тэхёну. Он встаёт и, сбегая по ступенькам лудуса, со всех ног мчится ко дворцу. Оглушающе стучащее в ушах сердце само гонит его к северной части дворца. Чонгук, минуя преторианцев, скрываясь в тени ночи, подбирается к белой стене, всё заглядывая в окна и проходя мимо них призраком. На первых этажах кишит жизнь. Кухня, придворные слуги, несущие службу преторианцы встречаются Чонгуку, который успевает затаиться за колоннами, пробираясь снаружи всё дальше. Взгляд притягивают, словно чарами жрецов, покои на втором этаже, откуда льётся тёплый свет и, если прислушаться, слышна игра на арфе. Сердце замирает взволнованно от предвкушения встречи с человеком, нарушившим его покой, и по плющу, что так удачно ползёт по всей стене нужных ему покоев, Чонгук забирается наверх. Светлый тюль, плотные занавеси и аромат свежести, смешанный с запахом полюбившейся мирры, встают преградой между Чонгуком и Тэхёном, сидящим у арфы посреди комнаты. Но он не один… Альфа, притаившись за занавесью и встав тенью у стены, смотрит, не отводя глаз, на то, как слуга Тэхёна расчёсывает его длинные волосы, после нанося на них ароматные масла, что шлейфом долетают до Чонгука. А сам Тэхён… Сам Тэхён, одетый в белоснежную тунику, ведя тонкими, изящными пальцами по струнам арфы, творит с Чонгуком что-то невероятное. Его сердце то замирает, то бьётся с бешеной скоростью, слыша волшебную музыку, что создаёт омега. Чонгук чувствует, что сходит с ума, видя выражение красивого лица. На нём вся нежность, боль, все чувства от этой мелодии, что разливается по покоям сладкой, тягучей патокой. Тэхён своими руками по струнам, словно плывущими по волнам так плавно и ритмично, создаёт то, что отпечатывается новым следом на сердце Чонгука, не смеющего сделать и вдоха. Он так сильно тосковал… — Очень красиво, мой господин, — прикладывая ладонь к груди, говорит слуга, покорённый прекрасной мелодией. — Мурашки не покидали меня до самой последней секунды. — Тебе правда понравилось, Юнги? — Тэхён поворачивается и, ослепительно улыбаясь, спрашивает. И вот наступает очередь Чонгука хвататься за сердце… — Волшебно. Просто невероятно, господин, — активно кивая головой, отвечает названный именем Юнги омега. Чонгук чувствует себя последним подлецом, стоя и подсматривая за разговорами двух омег, но напугать их не хочется. Что вообще подумает о нём Тэхён, никак не ожидающий увидеть его в своих покоях? Ну и глупец… Зачем вообще послушался этого зова?! Зачем явился, если Тэхён сам не пришёл к нему на встречу?! Сменившиеся за секунду мысли, запутавшиеся в голове Чонгука, исчезают в один миг, стоит лишь Тэхёну посмотреть в его сторону и, поспешно встав, подойти. Рука омеги на секунду замирает у занавеси, отчётливо чувствуя за ней мускусный аромат, и он поворачивается, обращаясь к слуге: — Юнги, ты можешь идти. Мне больше ничего не понадобится. — Вы уверены, господин? Мы ведь не закончили все процедуры… — Я устал и хочу отдохнуть. Доброй ночи, Юнги, — говорят коротко и уверенно, не оставляя места возражениям слуги, что забирает масла и гребешки на серебряном подносе, два раза стучит по двери и, поклонившись, уходит. В покоях воцаряется молчание. Трепетное… — Давно вы здесь стоите? — отодвинув плотную занавесь в сторону, говорит Тэхён, открывая взору лицо альфы. — Совсем нет, но дивную мелодию услышать успел. — Вам понравилось? — А могло быть по-другому? — Я сам её сочинил… — Тэхён, до этого смотрящий в глаза, опускает их, чувствуя, как кончики ушей начинают гореть от смущения. И слава богам, что они сейчас прикрыты распущенными волосами… — Почему ты не пришёл тогда? — Чонгук, выходя из-за прикрытия занавесей, встаёт ближе к Тэхёну, что стоит почти не дыша. — Мой побег в тот вечер не остался незамеченным. А последствия ему — наказание. Мне запрещено покидать свои покои до следующих лунных суток, — омега говорит с грустью в голосе, и винит себя в том, что не выполнил данного Чонгуку обещания. — Стало быть, целые лунные сутки мы с тобой не свидимся? — альфа делает шаг вперёд, видя, как Тэхён глубоко склоняет голову к своей груди. — Да… Всё из-за моей неосторожности. Я не мог подумать, что отцу захочется навестить меня за время моего отсутствия… Мне нужно было зайти к нему самому, унять его волнение, а потом уже сбегать, но… — Тэхён говорит быстро, не слишком понятно для Чонгука, чьё сердце бьётся где-то в районе висков, оглушая. — Тэхён, — зовут его, но тот не откликается. Он всё корит себя за неосмотрительность и чувствует вину. — Мне нужно было поступить совсем иначе, но я… Я… Омега замолкает, чувствуя то, как близко к нему подходит Чонгук. Как близко ощущается его дыхание, горячее, почти обжигающее. Он хочет зажмурить глаза и покрутить головой, лишь бы сорвать пелену, вставшую преградой между ним и альфой. Тэхён чувствует, как чужая рука поднимается, и горячие пальцы касаются кожи его лица, держа за подбородок и поднимая голову выше, чтобы он мог посмотреть в глаза цвета обсидиана. — Не вини себя ни в чём, мой принц. Не сильно досталось? — держа руку на лице омеги, говорит Чонгук. Нет сил оторваться… Нет сил для того, чтобы перестать рассматривать прекрасное лицо и не видеть это смущение, заставляющее сердце замирать. Нежный. Длинные ресницы хлопают часто, прикрывая ими голубые глаза, а на щеках разливается трогательный румянец. — Нет, не сильно. Я не сказал отцу, где был. Он думает, что я сбежал, чтобы прогуляться в висячих садах, — руки Тэхёна не могут найти себе места. Они то сжимают одежду, то заправляют волосы за покрасневшие уши, то совершают множество нервных действий из-за близости альфы. — Обхитрил отца, — забавляется Чонгук, чувствуя, как грудная клетка крошится в пыль от созерцания того, как ему улыбается принц. — Что с тобой случилось сегодня? — Ох… Вы заметили… — и снова прячет взгляд. — Что-то с твоим здоровьем? — Нет. Я просто переволновался… за вас. Не мог смотреть, как сорвался с цепи этот тигр. Я так сильно испугался того, что он убьёт вас, что удивлён тому, как моё сердце не разорвалось в тот миг. Это было ужасно… — на глазах снова слёзы от воспоминаний той жуткой картины. — Волновался, говоришь? — Чонгук улыбается мягко. — Очень сильно… Тэхён, взглянув на левую щёку, где виден глубокий порез от клыков тигра, поднимает руку к лицу, касаясь невесомо ещё совсем свежей раны, вглядывается в глаза альфы, тихо говоря: — Очень болит? — Это просто царапина, — отвечают негромко, беря руку принца и оставляя поцелуй на тыльной её стороне. — Мне очень больно видеть вас там, в опасности… — звучит признание. Искреннее, идущее из самой души. — В тот вечер, когда ты не пришёл, и все последующие дни, я не мог отогнать от себя той мысли, что ты просто решил поиграть со мной. Знаю, не слишком разумно, где-то глупо и поспешно, но говорю тебе, как чувствую, — Чонгук ведёт пальцами по ровной линии лица. — Я так сильно злился из-за этого, что весь здравый рассудок из моей головы вылетел напрочь. — Простите… Я должен был послать кого-то с новостями о моём наказании, но… — Просто скажи мне, те чувства, которые я читаю в твоих глазах, реальны? Я боюсь неправильно их понять из-за того, что сам испытываю к тебе, — альфа говорит негромко, но эти слова словно эхо отбиваются от высоких стен светлых покоев. — В них недостаточно того, что таится в моей душе. Я не смогу выразить это в словах, но… — убирая от своего лица и мягко беря руку альфы, Тэхён кладёт её прямо на грудь, поверх сердца. — Чувствуете? Оно обезумело в тот момент, когда увидело вас… Чувствует. Под своей ладонью громкое биение. Он чувствует. — Тэхён? — Да? — взгляд, до этого потерянный, поднимается к лицу альфы и устремляется прямиком на губы, которые произносят громким шёпотом: — Я собираюсь тебя поцеловать. Слова обжигают кожу губ Тэхёна, который чувствует дрожь в теле, переставая понимать, где же грань между его мечтами и реальностью, но… Здесь и сейчас он стоит напротив Чонгука, что нежно касается его лица, и хочет поцеловать. Поцеловать того, кого знает всего ничего, но того, с кем свела судьба. Вопреки статусам, возрастам, положениям в обществе, свела упрямая и приказала любить. Тэхён сопротивляться этому не может. Ему голову кружит от осознания того, что всё это происходит взаправду. Что здесь и сейчас этот мужчина со шрамом на правой стороне лица хочет поцеловать его. Его… — Просто скажи «нет», если я тороплюсь или делаю неверный шаг. Я уйду и больше никогда об этом не напомню. «Не уходи, пожалуйста. Будь здесь. Со мной. Укради мой первый поцелуй…» — Только скажи, слышишь? — Чонгук раскрытой ладонью ведёт по щеке Тэхёна, что жмурится от ощущения мурашек, пробежавших по коже, и, цепляясь за запястье альфы, вновь смотря ему в глаза, шепчет: — Поцелуйте меня, пожалуйста. Чонгука ослепляет вспышка. Из чувств, эмоций, которые превращают его сердце во что-то надрывно колотящееся. Чонгук никогда не думал, что может испытывать столько чувств. «Поцелуйте меня»… Эхом отбивается в ушах альфы, что поднимает вторую руку, и уже обеими, широкими и горячими, касается лица, шеи, волос, прижимаясь немного ближе, чтобы поцеловать вставшего на носочки омегу, обеими ладонями так крепко вцепившегося в запястья мужчины. Чонгук чувствует, что сойдёт с ума, стоит ему лишь коснуться губ Тэхёна. «Целуй!», — отбивается эхом в голове альфы, пока он стоит, и эти короткие мгновения собирает себя по кусочкам. И целует. Касается нежной кожи губ своими, сперва просто невинно прижимаясь и слишком отчётливо ощущая дрожь в теле Тэхёна, которого уже плотнее прижимает к себе, обнимая за спину одной рукой, вторую всё же оставляя на затылке, запуская пальцы в длинные волосы. Чонгук нежен, как никогда и ни с кем не был. Он боится сломать, ранить это хрупкое тело в своих руках, от этого и целует так осторожно, оставляя поцелуи на губах, и не спеша делать их глубже и развязнее. Сминая полные половинки поочерёдно и рассыпаясь на кусочки, всё собирает нежность с губ омеги, притягивая его податливое тело к своему. Тэхён, плотно закрывший глаза, кажется, совсем не дышит от того, что с ним происходит. Слишком много эмоций на двоих, стоящих у окон покоев принца, тающего сейчас в крепких руках одного гладиатора, что словно мальчишка сбежал на свидание. Поцелуй недолгий, но полный чувств, которых никто не спешит озвучивать, неохотно заканчивается по инициативе Чонгука, что, отдалившись немного, смотрит на разрумяненного Тэхёна, очаровательно дующего губы, ожидая продолжения поцелуя. Но улыбающийся Чонгук, у которого сердце не на месте от этого вида, обхватывает лицо омеги обеими руками, целует горячую кожу щёк и всего, до чего дотягивается. Ресницы Тэхёна взволнованно трепещут, когда альфа, приблизившись к уху, шепчет: — Сладкий. Опустив голову на плечо Чонгука, Тэхён улыбается. Ему так тепло. Ему так хорошо рядом с человеком, что держит его в своих руках, как нечто самое сокровенное. — Вы останетесь сегодня здесь? — не поднимая головы, спрашивает на грани слышимости. — А ты хочешь? — Очень… Хочу узнать вас поближе. Немного больше о вашей жизни, но мои ноги отказываются меня держать от усталости, — немного громче говорит, заправляя распущенные волосы за ухо. — Хитрец, — ухмыляясь и резким движением подхватывая на руки совершенно этого не ожидающего омегу, Чонгук несёт его к кровати. Опускает на мягкий, словно перина, матрас, и сам опускается рядом, просовывая руку под чужую голову. Тэхён устраивается удобнее, немного поднимаясь и ближе подбираясь к альфе, что лежит расслабленно, перебирая его длинные волосы. — Спрашивай, о чём желаешь, принц. Я отвечу на все вопросы. Чонгук, чувствуя рядом с собой неловкие поёрзывания и ощущая застывшую в воздухе робость, смешанную с желанием быть ближе, действует сам. Движением свободной руки, положив её на талию, он притягивает Тэхёна к себе вплотную, так, что его голова оказывается на размеренно вздымающейся груди, и сплетает их пальцы, чтобы омега не так сильно смущался и начал привыкать к его близости. — Расскажите о вашем доме. Откуда вы родом? — Голова кругом. Громко бьющееся сердце отдаётся пульсацией в висках, заставляя краснеть и прятать лицо. — С Востока. Я родился там, где весной цветёт сакура. Рядом с моим домом на холме протекает река. Она холодная даже в самые жаркие дни летнего солнцестояния. У родителей большие посевные поля, сады, животноводческие имения. Земля на них чёрная, как волосы моего среднего брата, принц. У папы рядом с нашим домом его школа. В ней он обучает грамоте детей бедняков, которые не могут позволить себе платное обучение. В доме моих родителей, и за много имений после, пахнет едой, приготовленной моим папой. Самой вкусной, ароматной. Мне иногда так сильно не хватает его рисовых пирогов с мясом и овощами, что хочется выть. Рядом с родительским садом, где они выращивают овощи и диковинные цветы, что папа выторговывает у перекупщиков с запада, приходят пастись дикие лошади, с которыми играл мой младший брат. Папа всегда переживал, когда он убегал с ними далеко, но крепких подзатыльников давать никогда не забывал. Мой дом находится в месте, похожем на рай на земле, Тэхён. В нём всегда самая вкусная еда, красивая музыка. В нём хочется дышать полной грудью, хоть ты и вернулся с войны, в которой потерял сотни своих людей. Это целебное место, по которому я очень сильно скучаю. Я безумно сильно тоскую по своей семье. Чонгук, у которого в голове слишком яркие воспоминания о самом лучшем месте, продолжает мечтательно перебирать длинные локоны, прокручивая перед глазами тёплые моменты, связанные с домом, пока не слышит тихий всхлип. — Что такое, мой принц? — Чонгук поворачивается сразу же, берясь за подбородок омеги, и приподнимает, чтобы взглянуть в лицо. По румяным щекам катятся слёзы, падающие на его грудь. — Почему ты плачешь? Тэхён молчит, пытаясь выровнять дыхание, а в душе его то же чувство, что в душе Чонгука. Он тоскует по месту, в котором никогда не был… — Я хочу, чтобы вы вернулись домой, — вытерев слёзы и говоря дрожащим голосом от вновь подкатывающих слёз, говорит. — Поутру я пойду просить у отца вашей свободы. Пусть дарует вам заслуженный деревянный меч, и вы сможете вернуться к себе на родину. Ну и пусть голос дрожит, срываясь на шёпот, зато сколько в нём уверенности и твёрдости. — И как ты собираешься объяснять отцу свои требования свободы для раба? — Чонгук поворачивается на кровати, ложась своим лицом к лицу омеги, и проводит по влажной щеке пальцами, стирая слёзы. — Вы не раб… — Именно он. Легатом я был в своей прошлой жизни. — Я верну вам её, обещаю, — Тэхён ловит пальцы, нежно водящие по его лицу, и смотрит в чужие глаза своими — большими, блестящими. — Мой принц, — альфа улыбается, чувствуя необъяснимый трепет в груди. — Ты делаешь со мной что-то невероятное. Я хочу начать новую жизнь с тобой. Мне не нужна больше старая, та, где я был легатом и оплакивал сотни, тысячи своих воинов, павших на поле боя. Я не хочу больше покидать свой дом на долгие месяцы, перетекающие в годы. Я хочу возвращаться в дом на холме, который будет принадлежать мне и моему супругу. Сердце Тэхёна вот-вот вырвется из груди… — Хочу воспитывать детей и дарить самые красивые цветы тому, кто осчастливил меня. Хочу спокойной жизни, в которой больше не будет места боли и пролитой крови. Хочу тебя рядом. Любить, целовать по утрам в заспанное лицо, впитывать каждое твоё слово и движение, сходить с ума от чувств. Хотя… я уже сошёл, веришь? Тэхён перестаёт дышать, когда его руку берут, и, полностью накрыв своей, прижимают к груди… в которой обезумевши бьётся влюблённое в него сердце. — Я в тот момент, когда увидел тебя, лишился рассудка. Я… в свой тридцать один год влюбился в двадцатилетнего мальчишку. Истинность это, живущая в легендах, или нет, мне всё равно. Я знаю одно — это сердце с того дня, как я встретил самого прекрасного человека на арене Колизея, кляня свою судьбу и предрекая вечную жизнь в оковах, бьётся только для тебя, мой принц. Тэхён отказывается верить в реальность происходящего, а в сердце его — самый настоящий шторм. В нём чувств, новых, ещё не совсем осознанных, но таких настоящих и рвущихся слезами из глаз, целый океан. Он чувствует под своей ладонью быстро бьющееся сердце Чонгука, сходя с ума и сам, ведь, уверен, он был первым, кто влюбился в гладиатора… — Я хочу всю жизнь провести с тобой, если позволишь. Встречать рассветы и провожать закаты. Хочу, чтобы ты узнал, как вкусно мой папа готовит рисовый пирог и как мягко сердце моего отца, который с виду суров и нелюдим. Хочу, чтобы вы с моими братьями нашли общий язык. Я хочу тебя в свою жизнь, но знаю, что ужасно спешу. Хочется кричать обратное. «Не спешишь! Я готов! Я люблю… Я хочу дни и ночи с тобой», но вслух получается лишь сказать: — Думаю, моему отцу будет трудно отпустить меня… — Я поговорю с ним сам. Тебе нужно лишь устроить нашу встречу, ладно? — снова нежные касания и поцелуй в лоб. — Хорошо. Оставив поцелуи на всех доступных ему участках лица, Чонгук, почти не моргая, внимательно смотря на задумавшегося омегу, подавляет в себе порыв снова расцеловать его. — О чём задумался? — О том, не сон ли это… Чонгук улыбается. Снова. Ему невыносимо сильно хочется каждую минуту, проведённую рядом с принцем, улыбаться вот так. Не переставая. Чувства рвутся наружу неконтролируемым потоком, ложась на кожу омеги новыми поцелуями и прикосновениями, от которых Тэхён плавится снова и снова. — Убедился, что всё по-настоящему? — спрашивают, оставляя лёгкий поцелуй на слегка распухших губах. — Всё ещё не верю, — глубоко вздыхая от того, что рука Чонгука ложится на поясницу, шепчет Тэхён. Альфа обнимает, горячим дыханием обжигая кожу плеч, прикрывает глаза и вдыхает аромат. Тэхён пахнет, как самая вкусная восточная сладость. Тэхён пахнет, как мечта. — Не оставляйте меня одного этой ночью, пожалуйста, — засыпая, шепчут, доверчиво уткнувшись в крепкую грудь щекой и обеими ладонями. — Я никуда не уйду. Поцелуй в висок, мирное дыхание и сплетённое воедино биение двух сердец. Новая луна, что тонкой линией возвышается на тёмном небе, освещая покои, в которых Чонгук уже погасил свечи, становится свидетелем этого обещания, алыми нитями судьбы связывая двоих людей, встретившихся совсем недавно, но отдавшихся её велению. Чонгук всю ночь напролёт не может успокоить своё сердце, что так и норовит выскочить из груди, наблюдая за тем, как спит его принц. Как размеренно и спокойно вздымается грудь под белыми одеждами, и как трепещут его ресницы, видя сны. Чонгук не смыкает глаз. Не может позволить себе упустить даже одно мгновение рядом с Тэхёном. Он только лишь на рассвете разрешает себе мимолётно коснуться глубоких ключиц кончиками пальцев, боясь нарушить покой того, кто спит сладким сном, и, оперевшись на одну руку, всё не может наглядеться тем, кто так красив как телом, так и душой. Прекрасен, чист и добр. Тэхён похож на сказку. На легенды о древних принцах, но нет… Его принц самый настоящий из всех. Вот он, лежит рядом, спит, сквозь сон находя руку Чонгука и обнимая её.

🕊️

Альфа уходит утром. Поздним весенним утром, всё смотря за тем, как просыпается Тэхён. Как потягивается, лёжа на спине, глядя в окно и улыбаясь солнечным зайчикам, что проскакивают сквозь тонкие занавеси. Чонгук смеётся в голос от того, как Тэхён пугается, поворачиваясь и совершенно точно не ожидая увидеть его рядом с собой. — Говорил ведь, что это не сон. Нежный поцелуй в лоб, такой же нежный, как и сам принц, у которого смята кожа на щеке от подушки, и робкие объятия от самого Тэхёна, что произносит слова так, будто боится их сам услышать: — Вы не нарушили обещания. — Не нарушил, конечно. Как я мог оставить тебя и уйти? — слегка разлохмаченные длинные волосы приглаживаются широкой ладонью альфы. — Сегодня же я поговорю с отцом, — всё так же решительно и твёрдо, как и вчерашней ночью. — Просто приведи его на встречу со мной в храме Венеры через семь дней. Не спеши, ладно? — Но семь дней это очень много… — Это очень мало для принятия таких важных решений. Дай отцу унять свою злость на твой побег, а после я сделаю всё сам, — лёгкими поцелуями по лицу в душу Тэхена впитываются слова, сказанные Чонгуком. Тэхёну же, окрылённому чувствами первой любви, всё равно на время, на пройденные дни и прочее. Ему только хочется быть рядом, но всё ведь не так легко, как кажется двадцатилетнему мальчишке. Впереди тяжёлый разговор с отцом, братьями и, вероятнее всего, отказ. Ему не дадут уйти из семьи… — Господин, пора вставать. Уже почти полдень, — из-за высокой двери слышится голос слуги, которого Чонгук видел вчера. — Подожди немного! — кричит Тэхён, подскакивая на ноги. — Вам нужно идти. Если отец захочет навестить меня сейчас, как обычно делает по моему пробуждению, будет не очень хорошо.  Надевая шёлковую накидку по самые пятки, Тэхён оказывается в руках Чонгука, что встаёт и разворачивает его к себе лицом. — До встречи под луной, мой принц? Я приду к тебе в то же время, как и вчера, — шепчет альфа, опуская голову, и оставляет на сладких губах тягучий поцелуй, заставляя Тэхёна с силой вцепиться в его предплечья. Отпускать совсем не хочется… — Я буду ждать… — произносит омега, смотрящий вслед уходящему гладиатору, что с лёгкостью спрыгивает со второго этажа. Тэхён подбегает к открытому окну, чтобы бросить ещё один взгляд на альфу, что шлёт ему воздушный поцелуй, и по губам им читается: «не скучай». Чонгук, минуя преторианцев, покидает территорию дворца. — Господин, можно? — стук и голос из-за двери повторяются. — Входи, Юнги, — отвечают, всё так же не отводя взгляд от места, где совсем недавно виднелась фигура альфы. — Доброе утро, как спалось? Всё ли хорошо? — Юнги, оставив небольшой медный таз с тёплой водой на столике, подходит к окну, вставая рядом с Тэхёном. — Такой прекрасный, тёплый день. — Юнги, расскажи мне о любви, — звучит неожиданное и сбивающее с мысли слугу. — Рассказать о чём, господин? — он смотрит на задавшего вопрос, округлив глаза, ведь… Тэхён никогда прежде и не заговаривал на эту тему. Лишь рассказывал ему о папирусах, слова на которых ведали о любви, и всё. Юнги никогда не слышал от своего господина подобной темы.  — О любви. Как понял, что именно Хосок твоя судьба? Что именно ему будет принадлежать твоё сердце? — Тэхён берёт не слугу, а друга, за руку и ведёт к небольшой софе, смотря в глаза напротив с большим любопытством. — Я не знаю, как это произошло… Просто в одну ночь, думая обо всём и вспоминая наши мимолётные встречи во дворце, я понял, что люблю этого человека. Что мне дороги его касания и что я очень без них тоскую. Что сердце замирает только лишь рядом с ним, а от аромата бросает в жар. Понял, что люблю его, когда он впервые вернулся во дворец с серьёзным ранением. Я и сам тогда был на грани смерти от осознания того, что могу остаться без него, — алебастровые руки Юнги влажнеют и начинают дрожать. — Господин… Всё это объяснить слишком сложно, но любовь чувствуют сердцем. Оно не обманет, когда вы найдёте того самого человека. Не даст ошибиться, если вы решите дать шанс какому-то из достойных мужей. — А если это не я распоряжаюсь шансами? Что, если всё за меня решила судьба? Истинность… Что делать тогда? — Тэхён сводит брови к переносице, чувствуя в груди лёгкие покалывания. — Истинность? Но, господин… Я никогда не слышал об истинности и не знал, что она действительно существует. Может быть, вы обманулись чувством первой любви? — Нет, Юнги. Это именно она. — Но как это возможно? — на лице омеги недоумение, а в глазах Тэхёна бескрайние, чистые чувства. — Я сам бы никогда не понял, если бы не тот день в Колизее и не тот гладиатор… — останавливается на полуслове, вспоминая поцелуи и его касания, что пробегаются мурашками по коже. Хочется улыбаться так безудержно и глупо. — Боги… Господин! Гладиатор?! Они ведь… дикари. Варвары, пленённые с разных частей света. Они не достойны сына императора, — в голосе Юнги беспокойство и страх. — Нет… Он не такой, — Тэхён отрицательно мотает головой, не слушая грубых слов. — Юнги, знал бы ты, как нежны его касания. Как сладки его слова и горячи поцелуи. — Мой господин… Тэхён, ты что, из ума выжил? — Юнги пытается быть голосом разума, переходя все формальности, и обращается по имени к тому, кто сейчас витает где-то очень далеко от него. — А если он обидит тебя? Что, если это просто шкура овцы на волке, и намерения его на самом деле жестоки и нечестны? Тэхён, у тебя мягкое сердце, не иди у него на поводу, я молю тебя! Юнги бросается с объятиями на друга, практически со слезами на глазах умоляет того не совершать глупости и думать о семье и статусе, но его не слушают. В глазах напротив, таких голубых и чистых, плещется любовь. — Ну погоди ты. Дай рассказать! Заодно отрезвишь меня своими нравоучениями, если я надумал себе эти чувства или просто их неверно истолковал. — Возвращать тебя из мечтаний — моя работа. Уж поверь, я справлюсь. — Тогда приведи мне Сэю. Так будет спокойнее. Юнги, в тот же миг поднявшийся и отправившийся на поиски белой разноглазой кошки, возвращается быстро. Он передаёт пушистую красавицу её хозяину и устраивается удобнее, чтобы выслушать всё от первой до последней буквы. — Где же ты гуляла, разноокая? Я без тебя скучал, — поглаживая светлую шерсть, говорит любовно омега. Тэхён, откинувшись на спинку софы, начинает свой рассказ, не утаивая от лучшего друга ни одного слова и ни одной детали, не упуская описаний взглядов, ощущений, касаний и, конечно, поцелуев, читая на лице Юнги всё, что тот пока ещё не сказал. Тэхён краснеет, снова вспоминая поцелуи и объятия, пытается не вдаваться в подробности разговоров, но пытливый взгляд Юнги не оставляет ему выбора. — Он сказал, что заберёт меня с собой, понимаешь? Что сам решит все проблемы, а мне нужно только лишь дождаться дня их с отцом разговора. — Тэхён… Я не знаю, что и сказать, — Юнги, у которого голова кругом от количества произошедших событий за эти дни, никак не может поверить, что, мудрый не по своим годам принц, хочет сбежать с мужчиной, которого он встретил совсем недавно. — Ты не боишься, что всё это иллюзия? Что ему от тебя нужна лишь свобода, а ты останешься обманут? Оставлен с разбитым сердцем… Юнги так сильно не хочется, чтобы дорогому душе другу причинили боль. — Ты не ощущал биения его сердца под своей рукой. Оно не может обмануть. — И ты готов всё бросить ради… него? — А ты ради Хосока бы не бросил? — Мы с Хосоком знаем друг друга тысячу лет, а не ничтожное количество дней, Тэхён… — И наши души тоже знакомы друг с другом уже тысячу лет, — говорит так твёрдо, что не получится возразить в ответ. — Я не смогу объяснить того, что чувствую каждым участком своих души и тела, но прошу… Поверь, это то самое чувство из старых папирусов, которые о любви, — всеобъемлющей, слепо ведущей к своей судьбе, настоящей. Да, мы не знакомы с ним год, два, три, но чувство, что все свои прошлые жизни я любил только его и сердце моё было связано с его сердцем, обмануть не может. — Мой господин, но вдруг получится так, что пелена любви с твоих глаз спадёт, и человек окажется совсем не тем, кто предстал перед тобой в первые встречи? Что, если твоё сердце пострадает, и виной этому станет именно он? У Юнги самого фантомно болит орган, качающий кровь. За своего друга, за господина, которому он верно служит много лет. Он его слёз и разбитого сердца вынести не сможет. — Дай мне свою руку, — Тэхён берёт протянутую ладонь в свою и тянет её к груди, под которой бьётся сердце. Так быстро, сбившись с ритма, обезумев почти. А на губах Юнги в этот момент слабая улыбка… — Прошу тебя, Тэхён, не разбейся об эти чувства.

🕊️

Этой ночью Чонгук приходит снова. Ровно в то же время, что и вчера, стоит под окнами с охапкой белоснежных лилий в руках и ждёт своего принца, что тут же ловко спускается по плющу, падая в руки альфы. Тэхён, снова сбегая, машет на прощание Юнги, что с тревогой смотрит ему в след, и шлёт воздушный поцелуй, улыбаясь и берясь за руку Чонгука, уводящего его на свидание под луной. Чонгук, помогая принцу сесть на коня, которого забрал из конюшни, принадлежащей Проксимо, везёт его к Тирренскому морю, чьи воды омывают побережье Рима. Они в ночи на вороном коне прискакали к берегу, к по-весеннему тёплым водам, в которых Тэхён мочит ноги и жмурится от прохлады, контрастирующей с тёплыми объятиями Чонгука, вставшего позади и положившего голову на плечо омеги. — Завтра новый бой. Тебе уже сообщили? — Да, Юнги говорил об этом сегодня… Вы ведь будете в порядке? — Я должен быть в порядке ради одного омеги, что ждёт меня, правда ведь? — Да… должны. В этот раз, в случае вашего ранения, я не смогу принести вам снадобья, — Тэхён разворачивается и пальцами касается того гладкого места на плече, где совсем недавно была кровоточащая рана, что зажила быстро и с успехом, не оставив за собой и следа от шипов. — Значит, у меня нет права даже на ранение. Я не подведу, обещаю, — омегу целуют в лоб. — Не сильно болит? — поднимая ладонь к следу от схватки с тигром и обводя ещё свежую ранку по контуру, спрашивает. — Рядом с тобой я не чувствую боли, мой принц. Чистая правда. — Я хочу спросить, но боюсь, что для вас это тяжёлое воспоминание, — говорит, переводя взгляд к шраму на другой стороне лица, а следом и руку, тонкими пальцами, едва касаясь, обводит выпуклые линии на коже. — Хочешь узнать, откуда он? — Чонгук своей рукой прижимает омежью, чтобы тот смог как следует коснуться и унять своё любопытство. — Хочу, но только если для вас это не что-то тяжёлое. — Всё в порядке, — альфа отрывает ладонь Тэхёна от своей кожи и целует во внутреннюю её часть, пуская лёгкие мурашки по телу. Омега улыбается смущённо, часто хлопая ресницами, всё смотрит на альфу, что прижимает его к себе. — Я получил его на последней своей битве. Противник оказался хитёр и нечестен. Ударил из-за спины, но я успел увернуться от удара в сердце, и тогда он замахнулся выше. Ценой сохранённой жизни стал уродливый шрам на половину лица и временная потеря воспоминаний. Торговцы рабами из Зукхабара нашли меня и Сокджина там, на границе Германии, и взяли в плен, чтобы повыгоднее продать, но толку от меня было мало. Я не знал своего имени, не знал, кто я, и где нахожусь. Я был лишь бесполезным мешком мяса, когда Проксимо выкупил меня с рынка рабов. Но, благо руки помнили, как держать меч и вести сражение. Сокджин стал тем, кто рассказал мне, кто я такой. Помог вспомнить всё, что я забыл, а после вырванные, очень важные части моей жизни, начали возвращаться. Я всё ещё не помню всего, хоть и прошло уже два года, но верю, что родная земля исцелит меня, — смотрит в голубые, сверкающие даже без света солнца глаза, которые глубже, чем воды Тирренского моря. — И ты исцелишь меня. Я знаю. Тэхён, осмелев, поднимается на носочки и тянется руками к шее альфы, чтобы потянуть того на себя и поцеловать. Робко, смущённо, но первым, давая понять, что обязательно исцелит, сделав всё, что в его силах. Чонгук, стоящий с открытыми глазами и целуемый Тэхёном, ещё несколько мгновений не верит в происходящее, стоя мраморной колонной, но быстро спохватывается, обвивая талию, обнимает, углубляя поцелуй, заставляя дыхание сбиваться и становиться шумным от напряжения, возникшего между ними. Искры летят в разные стороны, когда Тэхён, слегка выгибаясь, подставляется под поцелуи, которые альфа оставляет на линии челюсти и нижней части лица. Чонгук не может надышаться. Запах мирры заполняет своей сладостью лёгкие, заставляя задыхаться и чаще отрываться от поцелуев, чтобы вдохнуть воздух. Сладко. Так сладко целовать Тэхёна. Опустив руки по талии ниже, Чонгук подхватывает омегу на руки, скрестив ноги и садясь на песок, сажает его на свои бёдра, всё так же не переставая целовать. Тэхён дышит часто, дрожащими от волнения руками гладит лицо, волосы альфы, касается шрама на лице мимолётными движениями и пытается не забыть своё имя. Ему так хорошо, тепло и так правильно в руках этого мужчины, что с трепетом прижимает его к своей груди, вновь соединяя ритмы двух сердец воедино. Горячие, мокрые губы мажут по скулам, щекам, вновь по губам, сбивая дыхание окончательно. Чонгук целует нежно, но с напором. Сминает всё с большим и большим желанием нежные половинки, что слегка распухли из-за его поцелуев, и останавливается только тогда, когда Тэхён в поцелуй коротко стонет, теряя самообладание. Нельзя. Чонгук не может себе позволить этого. Ещё рано. Слишком рано для подобных шагов, на которые его наталкивают пленительно раскрытые поалевшие губы и тяжело вздымающаяся грудь, которой омега прижимается к нему. Меняется всё в одну секунду. Все мысли, порочные и несвоевременные, исчезают из головы, когда губами Тэхён касается кончика шрама на правой щеке, поднимаясь мелкими, быстрыми, словно крылья бабочки, поцелуями выше, доходя до другого края. Пальцы его движутся вслед за губами, стирая с собой всю боль и тоску, собирают сердце воедино, вселяя лишь одно чувство… Любовь. В груди Чонгука она пылающим бутоном расцветает в полной мере, когда Тэхён, чередуя слова и поцелуи на его лице, шепчет совсем тихо, так сокровенно: — Никогда больше не говорите, что ваш шрам уродлив. Прошу… Я люблю его, приведшего вас ко мне тяжёлыми и долгими путями, как и вашу душу. Я люблю неровности на вашей коже, ведь они свидетельствуют о вашем храбром сердце, о завоеваниях, которые вы совершили, о ваших заслугах. Я люблю всё в вас, мой легат. Я люблю вас всего, и каждый шрам на вашем теле мне милее, чем все красоты этого мира. — Давно меня не называли легатом… — улыбается разнеженно Чонгук, полностью отдаваясь лёгким, таким драгоценным прикосновениям. — Я буду называть вас только так, хотите? — лицо альфы обхватывают обеими ладонями и, немного отдаляясь, смотрят своими невероятными голубыми глазами. — Нет. Я хочу, чтобы ты называл меня по имени, — смотрят всё так же с улыбкой, подмечают вмиг порозовевшие кончики ушей. — Мне немного неловко… — прячет взгляд, смотря куда-то мимо альфы. — Это ведь так просто. Чон-гук. Ну же. — Вы… Я… Я не привык обращаться к кому-то по имени. — Со мной нужно привыкать. Говори, мой принц. — Не смогу… — Тогда повторяй за мной. Чон… — Похоже на детские забавы. Не буду я ничего повторять, — наконец возвращая взгляд к лицу альфы, говорит Тэхён. — Если бы ты знал, сколько сил для завтрашнего боя мне придаст одно лишь имя, сказанное твоими устами, ты бы не стал упрямиться, — приближая к себе за талию, целует в щёки, говорит: — Хотя бы обращайся ко мне на «ты», ладно? В ответ быстро кивают, утопая в тёплых объятиях, и теряют связь с реальностью под глубокий голос, что рассказывает о путешествиях в разные страны и о диковинных животных, фруктах и даже людях, которых ему приходилось встречать за время военных походов. Время летит быстро. Слишком быстро для двух влюблённых, что сбежали от всех в этом мире. Наступает рассвет, а значит, Тэхёну пора возвращаться в свои покои, пока отец снова не решил навестить его и не увидел пустующую кровать. Доскакав на жеребце до дворца и тихо ступая по его территории, возвращая своё сокровище назад, Чонгук останавливает того за руку, чтобы поцеловать на удачу ещё раз, и взглянуть в глаза. — Поцелуй снова, чтобы до новой встречи я не сошёл с ума от тоски. Ни капли лжи в словах, сказанных почти в самые губы принца. — Я буду ждать вас без единого ранения следующей ночью. Вы обещаете мне вернуться целым и невредимым? — Тэхён пальцами впивается в холщовую рубаху на груди альфы и сжимает её крепко, с волнением смотря в глаза Чонгука. — Как я могу поступить иначе, когда у меня в хранителях есть ты, моё чудо? Юпитер и Юнона мне теперь и вовсе не нужны, чтобы оберегать мою жизнь, — в груди разливается тепло. — Пообещайте, — твёрдо и строго. — Обещаю, — нежно и с улыбкой. Чонгук как кусок льда на солнце тает перед этим юношей. Целуя ладонь и крадя ещё один поцелуй с губ, Чонгук уходит, беря за поводья своего коня, но останавливается, слыша, как его окликает Тэхён. — Будь осторожен в бою, Чонгук. А Чонгук же, прижав ладонь к своей груди и пытаясь угомонить своё обезумевшее сердце, смеётся от осознания того, что сказал, и как назвал его сейчас Тэхён, провожая его взглядом. «… Чонгук». Из губ принца собственное имя звучит так нежно.

🕊️

Выполнив обещание, данное Тэхёну, Чонгук завершает победный бой без единой царапины на своём теле. Он теперь безоговорочный любимец публики. Тот, кто может красиво и долго вести бой, вызывая бешеный интерес у людей, собравшихся на трибунах. Но внимательнее всех за ним наблюдает один старец, восседающий во главе трибун Колизея. Дионис смотрит на гладиатора, укравшего сердце его младшего сына, подмечая его отличные навыки и технику ведения боя. Смотрит внимательно, наблюдая за движениями, и ищет хотя бы каплю страха в глазах, но того нет. В чёрных глазах бескрайняя уверенность в своих действиях и победе. — Легат, — подзывает Чимина к себе. Воин склоняется ближе к императору, слушая его указания. — Немедленно приведи сюда Проксимо. Чимин повинуется, незамедлительно отправляясь к подземельям Колизея, в которых легко находит нужного ему человека и возвращается с ним назад. — Император. Ланиста Проксимо здесь, — оповещая Диониса, говорит Чимин, отходя в сторону, но оставаясь вблизи. — Вы желали меня видеть, мой господин, — Проксимо по разрешению Чимина подходит к императору и встаёт у его кресла, внимая словам. — Кто он? — пальцем указывает на того, кто кидает окровавленный меч на песок, а за ним и щит. — Серпенс. Отличный солдат. Выкупил его у работорговцев в Зукхабаре больше двух лет назад. Он получил страшную травму, которая лишила его половины воспоминаний, но его победам в сражениях на аренах это не помешало. — Он ведь не простой раб? Кем он был раньше? — Дионис встречается взглядом с тем, о ком ведёт расспрос у ланисты, и уводит глаза первым. — Он был легатом германских войск. Очень умелый, храбрый и находчивый, не зря занимавший столь высокую должность. — Как он оказался на рынке рабов, если обладает такими умениями и статусом? — Одна ошибка стоила ему всего. Не успел увернуться от удара в лицо — потерял контроль и всё, что у него было, получив взамен жизнь раба и шрам. — А родом откуда? Кто его родители? У него вообще есть семья? Проксимо, до этого будучи предельно серьёзным, начинает улыбаться, отпуская шуточку: — Господин, вы спрашиваете так, будто хотите сделать его своим зятем или даровать свободу, — но тут же жалеет о сказанных словах, получая строгий взгляд. — Я… Я-я, признаться, не знаю многого о его жизни. Только то, что он с Востока. Его родина там. — Ступай. Не смея возразить, ланиста уходит, а император так и сидит, нахмурив брови и обдумывая сказанное Проксимо. «Легат, значит. Воин. Ну и что же мне с тобой делать?».

🕊️

Идя по длинным коридорам невесть куда, Чонгук уже и не спрашивает на встречу с кем его ведут, и для чего. Проксимо упрямо молчит, идя впереди. И вот Чонгук снова оказался во дворце, только не в крыле своего принца, а в другой части, где мрачно, сыро и нет аромата мирры. — Не знаю, что ты сделал и чем не угодил, но не вздумай говорить лишнего, Серпенс. Будь хоть немного кроток. Преклони колено, как войдёшь, и не поднимай головы, пока тебе не позволят, слышишь? — встав у высоких дверей и поворачиваясь к гладиатору, говорит Проксимо. — Неужто на встречу к императору меня привёл? — растягивая правый уголок губ в улыбке, с насмешкой спрашивает альфа. — Засранец, что ты успел натворить, пока я, доверяя и веря тебе, закрывал глаза на твои побеги из лудуса? Чем вызывал немилость императора? — Проксимо хмурит брови, смотря на своего воина, и хватается за его плечо, не получая ни единого ответа. — Серпенс, отвечай! — Всего лишь украл сердце младшего сына Его Величества, — строит совершенно невозмутимое лицо. — Я старый глупец! Настоящий идиот, поверивший в твою честь воина, а ты вот так поступил со мной… — Не спеши с выводами, Проксимо. Я не сделал ничего плохого с принцем, чем вызвал бы императорский гнев. Не волнуйся, из твоей седой бороды не упадёт ни единого волоска из-за меня, — похлопав его по плечу и обойдя, говорит Чонгук. — Помни о манерах и будь покорен! — шипят напоследок. Чонгук открывает дверь, за которой стоят два крепких преторианца, и проходит внутрь. — Вы желали меня видеть? — в сопровождении ещё одного стражника альфа проходит к широкому дубовому столу, заваленному папирусами и свитками. Пламя свечи дрожащими тенями ложится на них. — Назови своё имя, — говорит Дионис, опустивший свиток на стол. — Я Серпенс, — скрестив руки за спиной и не опуская головы, отвечают. — Настоящее имя. То, которым тебя назвал отец при рождении, и то, что было приставлено к тебе за время военной карьеры. Представься мне так, как бы ты представился несколько лет назад, неся службу. Чонгук молчит недолго, держа зрительный контакт с императором, чьи серые глаза совсем не похожи на голубые Тэхёна. — Чон Эзри Чонгук. Я легат. Командующий западными колоннами германских войск. — Стало быть, в плен ты угодил в ту битву, что стала решающей для германцев и сделала их частью священной Римской империи? — Да. Всё случилось в эту битву. — Скажи мне, Чон Эзри Чонгук, почему я не должен сейчас же приказать отсечь тебе голову за то, что ты посмел сделать с моим сыном? — Дионис встаёт и медленно подходит к гладиатору, так же скрещивая руки за спиной. — Ваше слово — закон. Если вы думаете, что я заслуживаю смерти за веление своего сердца, то так тому и быть, — на лице не дрогнет ни единого мускула. — Веление сердца… Сердце по своей сути глупо, обманчиво. Сегодня оно любит одного, завтра другого. Так слепо доверяться ему — большая ошибка. — Я доверился не своему, а сердцу Тэхёна. Вы ведь знаете, какие узы нас связывают? — чёрные глаза Чонгука неотрывно следят за каждым шагом императора. — Глупости! Он мальчишка. Его ослепили чувства ко взрослому мужчине, но ты… Как только посмел осквернить моего сына? Как мог даже просто взглянуть на неискушённого страстями юнца?! — взгляд злости и презрения с головы до пят окутывает Чонгука, но в ответ ни единой эмоции. — Осквернил — значит, сделал счастливее, чем он был до этого? Если да, то я виновен. Наступает тишина. Пожалеет ли Чонгук о словах, что собирается сказать, он не знает. Остаётся лишь ждать ответа на то, что ему поведал Сокджин, собравший вести из жизни императора от людей, приближённых к дворцу. — Но расскажите, император, сумели ли вы воспротивиться тем чувствам, что ослепили вас, когда вы, будучи помолвленным с другим, влюбились в чужого наложника, привезённого в дар? Тогда вы тоже осквернили мальчишку своей любовью, подарив ему счастье, семью и искренность? Дионис замирает на месте. Слова, сказанные гладиатором, бьют воспоминаниями так сильно, что устоять на ногах становится сложно. Он, схватившись за сердце, чувствуя в нём боль тоски и всё ещё не пережитого горя, доходит до софы. Чонгук поспевает вовремя. Поддерживает императора за руку и помогает сесть. — Наглец… — голос немного охрипший, слабый. Воспоминания сорокалетней давности и вправду ослепляют. Перед Дионисом снова предстаёт тот самый образ. Антис, молодой, прекрасный, словно райский цветок, снова перед ним. Но он не ему принадлежит, а другому мужчине. Купленный на рынке рабов прекрасный омега, является наложником эпарха Константинополя. Перед глазами как наяву, до дрожи в слабых руках проносятся всё новые воспоминания… Вот первый разговор, поцелуй, слёзы Антиса из-за вынужденного расставания, война за него, которую Дионис устроил ради того, чтобы забрать возлюбленного из чужих рук. А вот свадьба, слёзы счастья, старший сын. Первенец. Вот семья, большая и крепкая. Вот любовь, до последних дней и вздоха… одного лишь омеги, которого в царство Аида провожал безудержно горюющий супруг. Дыхание перехватывает снова. Старец вспомнил себя. Картинами из прошлого будто получил тяжёлой ладонью по лицу, приходя в чувства. Дионис представил на месте легата себя самого, и он точно бы сдаваться не стал. Как и тот, кто стоит сейчас рядом с ним с твёрдым намерением и искренним чувством в сердце. На месте Тэхёна же увидел Антиса. Вспомнил горькие слёзы тогда ещё не супруга, и понял, что второго раза не выдержит. Его раненное горем по мужу сердце не выдержит. Не может он позволить себе того, чтобы любимый сын, самый младшенький, его нежный летний цветок, убивался от чувства, сводящего с ума разум и сердце. Гнев сменяется на хрупкую, пока ещё совсем слабую милость вопреки здравому рассудку. Старец поднимает взгляд на Чонгука, что стоит рядом с ним, и спрашивает коротко лишь одно: — Ты любишь моего сына? — Люблю, — без раздумий, непоколебимо и уверенно. Дионис усмехается горько и с осознанием того, что должен будет совершить. Смотрит в пустоту ещё какое-то время, а после говорит, потирая переносицу, на которой залегла глубокая морщина: — Не хочу, чтобы ему было больно. И совсем не знаю, как мне проститься с ним, когда я дарую тебе свободу и дам своё благословение. Чонгук не верит своим ушам. Сошёл с ума? Точно ведь тронулся… Где гнев на открытую провокацию старыми, точно ранящими воспоминаниями? Где же злые слова и нежелание и слышать его голоса? — Господин? Хочет уточнить, что сказанные слабым голосом слова не плод его воображения. — Не обижай его. У него нежное сердце, хрупкое, как крылья бабочки. Не рань его, Чонгук. Это единственная моя просьба. Видно, как тяжело даются эти слова старому императору, который сейчас отрывает от своей души, обливающейся кровью, самый большой кусок и дарует ему свободную жизнь.  — Клянусь перед всеми богами и силами. А Дионис же… Он верил, что сможет противиться этому велению судьбы. Что сможет сделать сыну больно, заперев его в своих покоях и отрезав от мира, запретив встречи и отрицая то, что воочию увидел ещё на первой игре, но очень сильно ошибся. Он, в этот же вечер направившийся к Тэхёну, застал его за переживаниями. Сын расхаживал по комнате, грызя свои ногти от волнения. Кто-то сообщил ему о встрече с гладиатором. — Отец! — смотря округлившимися глазами, говорит, как только видит в распахнувшихся дверях родителя. В глазах этих всё — волнение, страх, неизвестность, безысходность от незнания ответов на свои вопросы. Любовь к чужаку… — Ты любишь его, сын? — единственное, что может спросить Дионис. Отцовское сердце так сильно болит. По-старчески слабые ноги всё дрожат, подводят, чем заставляют снова сесть на софу. Руки влажнеют. Так сильно хочется снова оказаться в прошлом, где Тэхён непоседливый мальчишка, кружащий голову слугам, и его Антис жив. Его Антис. Опора, поддержка, главный советчик… Он бы точно знал, как поступить, и дал верный совет. Он бы успокоил. Да… Дионис — император великой империи, но в делах любви ничего не смыслит. Его знание любви ограничивалось лишь его семьёй. Любимым мужем и драгоценными детьми, но сейчас, в одиночку, принять самое важное решение просто необходимо. — Отец… — звучит со всхлипом. — Да или нет, Тэхён? — а в ответ голос со сталью. — Да. Я люблю его, — и садится у ног отца, обнимая и кладя голову на колени. Прячет виноватый взгляд, будто совершил что-то плохое. Дионис резко и глубоко вздыхает от сказанных слов, словно только сейчас осознавая то, что происходит. Сын, роняющий слёзы на его коленях. Вся сложившаяся ситуация и чёртова судьба, отбирающая из его рук самое ценное. Но не мог ведь Тэхён быть вечно рядом с ним. Рано или поздно, так или иначе этот чужеземец появился бы перед ним. От веления рока ещё никому не удавалось сбежать. Дионис слышит, как громко стучит сердце в груди младшего сына. Но он молчит, всё не находя силы на слова, что должны быть сказаны. — Отец. Не наказывай его, прошу тебя… Я виноват в том, что произошло. Я тот, кто первым пришёл в лудус. Я тот, кого нужно наказать. Прошу тебя, отец, — молит. — Тэхён, посмотри на меня, — голос нарочито строгий, пускающий мурашки по дрожащему телу омеги. — Прошу тебя, отец! Молю… Я единственный, кто заслужил наказания! — поднимая заплаканные глаза и не вставая с колен, произносит, цепляясь за лацерну. — Пообещай навещать старика как можно чаще, сынок. Тэхён всё продолжает плакать, мотая головой и боясь услышать от отца слова, в которых будет говориться о боли, принесённой его возлюбленному. Но… — Что?.. — замирает, глядя в глаза. Выжил из ума от волнения… — Отправляй бередоса с папирусом два раза за лунные сутки. Так я буду знать, что ты жив и здоров, а значит, моё сердце будет спокойно, — Дионис говорит негромко, гладя сына по волосам. — Отец, я не понимаю… Нежно проведя по лицу Тэхёна и смахивая с его щёк слёзы, Дионис говорит то, что совершенно точно оставит в его душе глубокий, болезненный след: — Я отпускаю тебя, сын.

🕊️

Чонгук с Тэхёном отправляются в путь через двадцать дней. Тэхён, с которым в слезах прощается Юнги, не понимающий, как ему быть без своего господина и лучшего друга, обнимает так крепко, что у Тэхёна хрустят кости. — Я буду ждать вас с Хосоком в гости, когда вы, наконец, решите устроить свадьбу, — улыбаясь, говорит Тэхён, получая в ответ ещё более громкий плач Юнги. — Эй, чего ты? Что случилось? — Вы ведь даже на моей свадьбе не сможете быть! — снова бросаясь с объятиями, воет омега. — С чего это? Я прибуду на свадьбу. Приду пешком, если потребуется, но не смогу пропустить такое событие. Ты только пиши мне, хорошо? Не забывай, — Тэхён спокоен. Он плакать совсем не хочет. Ну… может быть совсем чуть-чуть… — Как же я могу вас забыть?! Мы ведь с вами с самого детства рядом. Юнги, кажется, в этот день истратил годовой запас своих слёз. Братья же Тэхёна, все шестеро стоящие стеной с одинаково нахмуренными и недовольными лицами, закрывают выход из дворца и не пускают младшенького наружу. Тэхён, смеясь с этой картины, идёт под руку с отцом, у которого выражение лица тоже не очень-то и сильно отличается от лиц сыновей. — Этот день всё же настал, — вставая перед живой стеной, говорит Дионис, смотря на младшего сына. — Я ведь могу передумать и, закрыв тебя в покоях, сделать вид, что ничего не знаю? — говорит с улыбкой. — Отец! — обнимая родителя, смеётся Тэхён. В нём счастья сейчас столько, что он светится изнутри, чем один из старших братьев возмущается: — Наш младшенький легко заменой солнцу может стать. Глядите, как сверкает. Остальные пятеро угрюмо соглашаются с этими словами, бурча, и неохотно, но всё же тепло прощаются с братом, шепча тому напутствия и советы. Любят. Очень сильно, вот и отпускать трудно. — Отец, он ведь не пожалеет об этом? — Аин, подойдя к Дионису, спрашивает, смотря как братья прощаются. — Как знать, сын. Это ведь жизнь. Без ошибок и сожалений в ней никуда, но у него есть крепкая стена. Я верю, что его избранник не позволит ему страдать. Он мне обещал. Дионису тяжело. Он, говоря слова прощания сыну двадцать вечеров назад, никак не мог собрать себя воедино, а сейчас… в момент, когда ему придётся отпустить младшего в чужие земли, руки и в новую жизнь, сердце болит так сильно, что становится тяжело просто дышать. — Я люблю тебя, отец, — прижимаясь к груди родителя, шепчет Тэхён. — Я люблю тебя, сын. Береги себя, — поцелуй в лоб, крепкое объятие на прощание, и Тэхён, минуя грозовую стену из шести угрюмых братьев, весенним ветерком и ярким лучиком света, едва ли не подпрыгивая от счастья, выбегает на площадь перед дворцом, где его ждёт Чонгук с деревянным мечом на спине. Что же касается Чонгука, то и здесь не прошло без сожалений и долгих прощаний. Проксимо того, кто стал любимцем публики, очень не хотел отпускать. Всё упрашивал остаться, предлагал очень хорошую плату за бои, но воина, за свои честные заслуги получившего деревянный меч, как символ свободы, ничто не могло остановить. Его голосами родных звали земли, на которых он вырос. — Не передумал? — складывая руки на груди, спрашивает Проксимо, наблюдая за тем, как два его лучших воина собираются покинуть лудус. Сокджин. Его, по настойчивой просьбе Тэхёна, также удостоили деревянным мечом. И вот он свободен и готов мчаться на встречу к Веилю. — Меня ничто не сможет переубедить, — затягивая мешочек с деревянными фигурками на своём поясе, отвечает Чонгук. — Тогда получай свой подарок и проваливай, засранец, — возмущённо цокая и давая знак одному из своих подчиненных, Проксимо становится рядом со своим уже бывшим гладиатором. — Какой ещё подарок? — недоумённо поднимая голову, спрашивает альфа. Едва успевает он договорить, как во двор лудуса, с задних открытых конюшен, заводят черногривого красавца арденской породы. — Буцефал… Встреча со старым, верным другом. Буцефал — статный жеребец с чёрной, блестящей и переливающейся на солнце шерстью, и такой же чёрной, как ночь, длинной гривой, всегда принадлежал только одному хозяину. И им был Чон Эзри Чонгук. В последнем сражении им пришлось расстаться из-за пленения, и альфа думал, что навсегда его потерял, но нет. Вот он, ничуть не изменившийся и настоящий, стоит перед ним. — Я так скучал, друг мой, — лбом уткнувшись в мощную шею коня, произносит. — Но откуда, Проксимо? Где ты нашёл его? — На Зукхабарском рынке ходили слухи о жеребце, которого никому не под силу приручить, а знающие люди, в последний из разов, когда я был на рынке, поведали мне, что этот упрямец принадлежал тебе. — Невероятно. Так много времени прошло, но мы всё равно встретились. Благодарю тебя, Проксимо. — Собирай вещи и скачи домой, Чонгук, — хлопая альфу по спине, говорит. — Если, конечно, не передумал ещё. — Этого ты можешь не ждать. Простившись с гладиаторами, оставшимися бороться за свою свободу, Чонгук, прихватив за поводья Буцефала и найдя Сокджина с небольшим мешочком вещей и еды, готов отправляться. Вот только остаётся пережить семь испепеляющих взглядов и забрать своё сокровище с собой. Домой.

🕊️

Долгая, изнурительная дорога ждала троих путников, отправившихся через всю Римскую империю на земли цветения сакуры. Семь дней и ночей практически без отдыха и сна, скакали они на родину Чонгука и Сокджина, чтобы вернуться к своим семьям. — Что будет, если твоя семья не захочет меня принять? — сидя у костра во время одного из привалов и прижимаясь к боку альфы, спрашивает Тэхён. — Ты понравишься им. Не может и быть по-другому, ведь для них главное — моё счастье. А моё счастье — это ты, — щёлкая указательным пальцем по носу омеги, отвечает Чонгук. — Пора в путь, голубки! — окрикивает влюблённых Сокджин, уже забравшийся на коня. — Пойдём? — встав первым, Чонгук протягивает руку Тэхёну, что хватается за неё и поднимается следом. Альфа, словно он не весит ровным счётом ничего, поднимает его на руки и помогает усесться на Буцефала. День за днём, ночь за ночью сменяет, и вот, наконец, спустя долгих шесть лет, семь месяцев и это утро Чонгук оказывается у себя дома. Вот холм, тот самый, о котором он рассказывал Тэхёну. Вот сад, школа, родительский дом. Вот поля бескрайние, дикие лошади и сады папы. Он дома…

🕊️

Тэхён чувствует волнение. Под своими ладонями, обнимающими тело альфы, ощущает громкое биение его сердца, когда они подходят ближе к дому, у которого Чонгук останавливается на несколько секунд, прежде чем спрыгнуть с коня и, схватив его за поводья, повести внутрь дома. У омеги ладони покрываются влагой в момент, когда Чонгук отворяет негромко скрипящую калитку и заводит его верхом на Буцефале в дом своих родителей. Где-то позади остаётся Сокджин, ждущий появления своего возлюбленного. — Хозяева! — пройдя до середины двора и не обнаружив ни единой души, кричит Чонгук. — Погодите секунду, я иду! — в ответ ему голос. Тэхён, до этого момента рассматривающий дом, переводит взгляд на руки альфы, видя, как сильно он их сжимает, не в силах устоять на одном месте. — Добрый день, за чем пожаловали? — выйдя наружу, омега средних лет прикрывает козырьком из ладони глаза, чтобы взглянуть на гостя. — Ищу семью Чон… — голос Чонгука совсем неожиданно ослабевает. Тэхён может поклясться, что слышит дрожь. — Всё верно, это мы и есть. Что и зачем привело вас сюда? — у омеги, по всей видимости, плохое зрение. Он щурится, рассматривая прибывшего человека, и останавливается взглядом на его лице, хватаясь за сердце в этот же миг. — Папа, я вернулся… — Сынок… Чонгук! Мой сын вернулся! На глазах Тэхёна, что полны слёз радости, произошло настоящее чудо. Не иначе… Омега с грустными глазами, с осунувшимся лицом и следами усталости, такой, будто всю тяжесть мира нёс на своих плечах всё то время, пока не знал ничего о своём первенце, оживает. Расцветает яркими красками, а глаза его, до этого безжизненные стёклышки, блестят, словно драгоценные камни. Юмин обнимает своего сына, громко плача и без конца причитая о том, что не знал, жив ли тот, или мёртв. Что извёл себя переживаниями и неустанно молился всем богам о покровительстве своего первенца. На шум со двора сбегаются двое молодых парней. Веиль с длинными, ниже поясницы волосами, и цветком розы, вдетого в пряди, останавливается, не зная, в какую сторону ему бежать. К брату, увидеть которого он почти уже и не надеялся, или же к Сокджину… К тому, кто снился во снах, обещая вернуться, сделать своим во что бы то ни стало. Так вовремя обернувшийся в его сторону Чонгук подмигивает и указывает на Сокджина, скромно ожидающего возле входа во двор. Веиль же, послав воздушный поцелуй старшему брату, бежит к тому, кто, оказалось, так сильно волновал сердце. — Я так сильно по тебе тосковал. Первым признаётся, получая в ответ крепкие, жаркие объятия Сокджина, от которых воздух в лёгких спирает. — Я думал, что не доживу до этого дня, — говорит негромко на ухо омеги, которого обнимает. — Но было бы не хорошо умереть прежде, чем я позову тебя замуж.

🕊️

Хесын, как и ожидал Чонгук, вырос высоким и широкоплечим юношей, что выше него на полголовы. Младший брат задаёт тучу вопросов, и всё не отводит взгляд от шрама, украшающего теперь лицо, восторженно вздыхая. Ему интересно всё: где был, откуда шрам, что за деревянный меч на спине, почему он пропал на столько лет, и кто этот омега, спустившийся с коня брата и выглядящий словно принц Рима? Последним из дома выходит отец. Поседевший и совсем немного изменившийся, он молча наблюдает за рыданиями мужа, что всё причитает о шраме на половину лица, и ждёт, пока гомон разговоров завершится. Чонгук выходит вперёд первым, а Чонсок делает второй шаг навстречу. — Отец. — Сын. Коротко, но с такими чувствами и эмоциями в этих двух словах, что у Тэхёна щемит сердце. — Вернулся-таки. Я знал, успокаивал папу, пока тебя не было, но он не верил мне, — разведя руки в стороны, говорит старший альфа, смотря так мягко на взрослого, повидавшего тяжёлую жизнь сына, но в глазах родителя он всё ещё остался тем мальчиком, которого бывший воин когда-то давно учил держать меч и наносить удары. — Я не мог не вернуться.

🕊️

— Ты выглядишь как ангел, — улыбаясь, говорит Веиль Тэхёну, на которого обращено всё внимание. — Или как принц, — подытоживает Хесын. — Очень красивый, — снова говорит Веиль, на безымянном пальце которого покоится обручальное кольцо, надетое Сокджином. Не зря ведь он столько лет носил его на цепи возле сердца. — Хватит его смущать! — нарочито строго говорит Юмин, из-под нахмуренных бровей смотря на детей, и мгновенно меняет взгляд, обращаясь к омеге: — Ешь, сынок, не слушай их. Набирайся сил после долгой дороги. — Это очень вкусно… — всё, что может сказать поражённый до глубины души Тэхён, попробовавший то самое блюдо, которое ему так сильно хвалил Чонгук. — Так как тебя зовут? Со всеми этими слезами из-за долгожданной встречи совсем забылись и даже не спросили, кто таков наш гость, — Юмин обращается к Тэхёну, а руки меж тем подкладывают ближе к нему и к Чонгуку любимую еду. Тэхён же, прожевав ещё горячий кусочек хлеба, запив его супом и едва проглотив, отвечает, немного растерявшись: — Я Тэхён… Аврелий Луций Тэхён, — переводит взгляд с одного удивлённого лица на другое. — Он точно принц! Я не ошибся! — Хесын, хлопая по столу, громко произносит. — И мой будущий супруг, — со стуком поставив деревянный стакан на стол, говорит Чонгук, пока лицо несчастного Тэхёна заливает алым. Снова плачущий Юмин, успокаивающий его и смеющийся Чонсок. Веиль, который увёл Тэхёна в сторонку, чтобы расспросить его о знакомстве с братом, Хесын, с открытым ртом слушающий о том, что пришлось пережить старшему брату для того, чтобы вернуться домой, и Чонгук, у которого на душе самое настоящее лето. Он дома. Он дома…

🕊️

— Сынок, иди сюда, — шёпотом подозвавший Чонгука Юмин, кладёт ладони на плечи сидящего рядом с ним Тэхёна. — Я совсем скоро верну его тебе. — Что такое, папа? — Пойдём со мной, — беря сына за руку, ведёт его к заднему двору. — Хочу, чтобы ты взял это, — протягивая небольшую золотую коробочку в виде круга, говорит Юмин. — Что внутри? — Открой, — всё так же шёпотом. — Что за заговорщический тон, папа? — говорит громче, чем нужно. — Открывай уже! — шикая на сына, шепчет омега. И Чонгук открывает. На красной шёлковой подкладке лежат два кольца с рубинами. Те самые, что он когда-то видел на руках своих родителей. — Это ведь ваши с отцом кольца, зачем они мне? — не понимает. — Это семейная реликвия. Кольца, передающиеся из поколения в поколение при помолвке. Мой папа дал мне их, когда я выходил замуж за твоего отца, а теперь я отдаю их тебе, чтобы ты надел одно из этих колец на своего мужа, а другое он надел на тебя, — говоря это, Юмин кладёт ладонь на руку сына, сжимая ту слегка. — Я не знаю этого юношу, но хочу, чтобы ты был счастлив с ним. Мы с отцом примем любое твоё решение, родной, лишь бы твои глаза вот так всегда горели. Чонгук улыбается, чувствуя в носу предательские покалывания из-за того, что папа снова плачет, и обнимает родителя, благодаря того бесконечное количество раз и говоря о том, как сильно тосковал без его тепла. В душе Чон Юмина воцаряется покой, когда он видит с каким трепетом его сын касается ладони омеги с чужих земель, и каким нежным становится его взгляд, когда он смотрит на то, как ест свежеиспечённый сливовый пирог его принц, набивая щёки. Бедное родительское сердце впервые за столько лет чувствует абсолютный покой. Впервые за такое долгое время Юмин спит спокойно, не видя страшные картины в своих снах, зная, что вся его семья жива и здорова.

🕊️

— Помнишь, я рассказывал тебе о сакуре? — Помню. Чонгук берёт Тэхёна за руку, и из сада с поистине прекрасными растениями и цветами, посаженными руками Юмина, уводит его по длинной, заросшей травой дорожке. Они идут совсем недолго. Около двух минут уходит на то, чтобы забраться на невысокий холм, усыпанный мелкими полевыми цветами, и дыхание Тэхёна перехватывает от восторга. — Видишь этот сад? — пальцем указывает на огромную поляну на пригорке, на которой в бесчисленные ряды растёт диковинное для его глаз дерево. — Весной оно цветёт розовыми и белыми цветами, а летом будет плодоносить вишней. Кислой, правда, но очень вкусной. — Я никогда такой красоты прежде не видел, Чонгук… — Тэхён едва смыкает рот, чтобы произнести слова восхищения. — Знал бы ты, что служило причиной появления этих деревьев, — улыбаясь своим воспоминаниям, говорит Чонгук. — В ранние годы юношества я был очень вспыльчивым, часто не мог контролировать себя, а отец нашёл на меня одну управу. После каждого моего срыва я шёл на эту поляну и сажал деревце. Благо здесь сейчас растёт не целый лес сакуры. — То, что служило тебе уроком, сейчас радует глаз стольких людей, — улыбаясь в ответ, произносит Тэхён, всё разглядывая высокие пышные деревья. — А тот дом видишь? — указывает на небольшое строение, стоящее рядом с поляной. — Вижу. Как же повезло тем, кто может в своё окно по утру увидеть эту красоту… — Тэхён поражен. — Выходит, завидуешь сам себе, мой принц? — Чонгук говорит хитро, обнимая омегу за талию одной рукой и целуя его в шею, видя в тот же миг появившиеся на карамельной коже мурашки. — Себе? Я? Что?.. — Тэхён жмурится от щекочущих прикосновений, но всё же выбирается из объятий, чтобы с недоумением посмотреть на альфу. — Это наш с тобой дом. Рядом река, сад из сакуры и самые красивые цветочные поляны, которых ты никогда прежде не видел. В этом доме я хочу начать новую жизнь с тобой, моё сердце. Чонгук не может перестать улыбаться, смотря на быстро сменяющиеся эмоции на лице омеги, и, потянувшись к мешочку, завязанному на поясе, вытаскивает изнутри ту самую золотую коробочку, переданную папой. — В радости и горе, в молодости и старости, в болезни и здравии, пока смерть не разлучит нас, я хочу любить лишь тебя одного, Тэхён. Чонгук открывает коробочку, показывая блестящие на солнце кольца с кроваво-красными камнями Тэхёну, что не в силах вымолвить и слова. Он лишь смотрит на сияние камней, переводя глаза на Чонгука и обратно, и силится сделать вдох. Выходит плохо, потому что слёзы начинают щипать глаза. — Меня? Замуж?.. — шепчет, поднимая руку и касаясь пальцем края золотой коробочки. — Кого же, если не тебя? — Чонгук ловит тонкие пальцы, которые сами потянулись к кольцу, склоняется ближе к ним, целует в костяшки и спрашивает: — Ты согласен? Ответов, что будут озвучены громкими «да», не требуется. Чонгук видит чувства в родных глазах и, вытаскивая изнутри первое кольцо, что поменьше, надевает его на палец Тэхёна, чьи руки дрожат невероятно сильно. Он сам словно листочек на дереве сейчас. Только дунь, и он упадёт от переизбытка эмоций… — Теперь ты, — Чонгук, подняв за подбородок лицо своего возлюбленного, шепчет. И Тэхён, собирая последние силы и практически успокаивая дрожь в теле, выдыхает звучно, смеша этим альфу, и, взяв изнутри второе кольцо с камнем поменьше, надевает его на безымянный палец. Золотая коробочка отправляется обратно в мешочек, а Чонгук, потянувшись обеими руками к любимому лицу, обхватывает его нежно, целуя сперва в поалевшие щёки, а после и в губы, скрепляя данную клятву перед богами поцелуем.

🕊️

Свадьба, небольшая и скромная, состоялась через трое лунных суток. Приглашены на венчание были только самые важные — члены семьи и самые близкие друзья. Сам император Римской империи прибыл на свадьбу сына, и шесть его старших сыновей. А ещё Дионис прихватил с собой тоскующую по хозяину Сэю, вернув её к Тэхёну, у которого радости было через край. Юнги. Юнги, конечно, тоже был приглашён. Уже заплаканным от радости встречи с лучшим другом ворвался в дом семьи Чон и так долго обнимал Тэхёна, что Хосоку и Чонгуку пришлось оттаскивать омег друг от друга, усаживая рядом с собой, чтобы потрапезничать. Чонсок и Дионис, о чём-то до этого долго переговаривающиеся, расхаживая по саду, сейчас делят один кувшин вина на двоих, говоря о своих детях. Тэхёну хочется плакать. От счастья… Все те, кто дорог его сердцу и любим, сейчас здесь, а он, сидящий в начале длинного стола, бок о бок со своим мужем, понимает, что этот момент станет одним из самых ярких воспоминаний его жизни. Он облачён в белоснежные одежды, расшитые золотом и красивыми узорами, и лацерну, прикреплённую к плечам. Волосы его собраны брошью с самоцветами, что принадлежала папе. Ведь… что бы он ни надел и куда бы ни пошёл, папа всегда с ним. И сегодня он разделяет с ним его радость, Тэхён чувствует это всей душой. Он, задумавшись, ощущает невесомое прикосновение Чонгука к своей руке, что с лёгкой улыбкой на губах смотрит на него. — Выглядишь, как самый сладкий сон, мой принц. — Продолжишь говорить эти слова, и мои щёки станут того же цвета, что и камень на моём безымянном пальце, — шёпотом, нарочито строго говорит Тэхён. — Может, убежим? Тогда я могу смущать тебя, сколько угодно. — А как же гости? Нас будут искать… — Посмотри на них. Им сейчас совсем не до нас, — кивая в сторону собравшихся людей, отвечает Чонгук. Кто-то из них увлечён интересной беседой, кто-то спорит о насущном, а кто-то просто охмелел и ему нет дела ни до кого. — Ну же! — хватая изящную ладонь, настаивает. Тэхён, тихо вставая из-за стола и ведомый за руку Чонгуком, оборачивается пару раз, смотря на гостей, и понимает, что альфа был прав. Никто и внимания не обратил, что женихов уже нет на их месте. Поднимая полы длинной лацерны и всё путаясь в ней, Тэхён бежит по полю, всё так же следуя за Чонгуком, что в момент, когда омега, снова кляня длинную одежду, спотыкается, оборачивается и поднимает своего супруга на руки, широкими шагами преодолевая расстояние до их дома, в котором нет сейчас ни единой души, как и во всей округе возле них. — Сейчас зажгу свечи, погоди, — Чонгук хочет отпустить омегу на пол, но тот цепляется за его одежду на груди и, крепче держась второй рукой за шею, шепчет, пряча взгляд: — Не нужно… пока, давай побудем без него. Чонгук даже в ложащихся на холм сумерках видит, как краснеют щёки Тэхёна. — Как скажешь, мой принц, — соглашается, идя с ним на руках к кровати. — Жарко немного, да? — Тэхён, оказываясь сидящим на крепких бёдрах, убирает руку от груди альфы и машет ею у своего лица. — Хочу снять лацерну, — шёпот щекочет уши Чонгука. Тэхён, отцепляя броши, на которых держался тонкий плащ, откидывает его в сторону, не заботясь о том, что он может помяться. Но, вслед за брошами лацерны, играючи отстёгиваются первые пуговицы рубашки, открывая глубокие ключицы. Чонгук смотрит неотрывно, следя за тем, что творят пальцы Тэхёна, так легко, но очень опасно играя с его выдержкой, и гулко сглатывает скопившуюся слюну. Тэхён, будто охмелев под горящим желанием взглядом своего мужчины, тянется рукой всё дальше, уже расстегнув пуговицы до середины, но тут поверх его ладони ложится широкая и горячая ладонь Чонгука. Он хочет показать, что готов. — Мой принц, не играй со мной, прошу тебя. Я не смогу сдержаться при виде такого тебя… Тэхён дышит через раз. Сердце его бьётся всё чаще, а руки подрагивают, когда он ими, едва справившись, расстёгивает рубашку до конца, распахивая ту и прижимаясь своей быстро вздымающейся грудью к груди альфы. Страшно поднимать глаза и встретиться с чёрными, пожирающими его обсидиановыми глазами Чонгука, но так сильно хочется зайти дальше. — С ума сойти… — шепчет он. — Не сдерживайся сегодня, мой легат, прошу тебя. Обжигая дыханием губы альфы, Тэхён плавится от крепких рук, которые ложатся на талию и сжимают её, но не причиняют боли. Чонгук дышит глубоко, всё ещё размеренно, когда омега, поёрзывая, тянется чуть выше. Прямо к шраму на лице, покрывая зарубцованную кожу поцелуями. Руки Чонгука скользят выше. По нежной, мягкой, словно самые дорогие шелка, коже спины, подушечками пальцев ощущая мелкие мурашки. — Если я съем тебя, не будешь сильно злиться? Ты невозможно сладкий, моя любовь, — оставляя поцелуи на линии челюсти, всё так же шепчет. Не может насытиться. — Делай со мной всё, что угодно твоей душе, но пообещай быть осторожным… Доверчивый шёпот и объятия. Чонгук рассыпается от такого Тэхёна. От самой настоящей его драгоценности, которая сейчас целует его и плавит сердце, словно кусок железа в наковальне. — Клянусь тебе, мой свет. Тэхён собирать себя уже не в силах. Слыша всё новые ласковые слова в свой адрес, омега практически теряет рассудок. Но Чонгук очень скоро приводит его в себя обжигающими кожу груди поцелуями. Мгновение, и омега лежит на мягкой кровати, видя нависшего над собой альфу, что успел стянуть с его рук ненужный предмет одежды. Чонгук любуется. Каждую родинку запоминает, отмечая на своём небе созвездия в виде них. Не может надышаться ароматом, что становится всё тяжелее и слаще. — Мой желанный. В голове жгучее желание. Он опускается руками ниже, щекоча кожу живота и развязывая шнурки брюк, не позволяя Тэхёну прикрываться, опускается всё ниже, целуя низ живота. Он стягивает белую ткань с бронзовых аппетитных бёдер, слыша, каким громким, почти оглушающим стало биение сердца его супруга, рассыпающегося на осколки от его касаний. Хочется съесть… Он впервые трогает его так. Впервые позволяет себе вольность коснуться ниже, глубже. Зайти дальше, чем поцелуи и невинные объятия, ведь Тэхён всё это время был не готов. Но сейчас… сейчас же, осмелев и показав, что созрел и для этого шага, не оставил Чонгуку ни единого шанса. — Поцелуй меня, пожалуйста, — притягивая альфу за рубашку, которая вслед за этим летит на пол, Тэхён выгибается, нагим телом прижимаясь к горячей груди мужчины. Обжигает. Но ещё и дико смущает… Для него быть настолько открытым перед кем-то ведь впервые. Он не знает ничего о любовных ласках и плотском удовольствии, но с охотой отдаётся в руки своего супруга и отзывается на каждое его прикосновение. Чонгук целует. Глубоко, мокро, долго. Жарко и развязно. Кусает пухлые губы, проглатывая тихие стоны, снимая с себя всю оставшуюся одежду, снова прижимается собственным нагим телом к телу Тэхёна, что от неожиданности вскрикивает негромко и вонзает короткие ногти в широкую спину. Он, от ощущения того, как мокрая возбуждённая плоть альфы трётся о его предельно чувствительную и болезненно пульсирующую, испытывает ураган из самых разных эмоций. Страшно и очень сладко. — Я не сделаю тебе больно, желанный мой. «Желанный мой…» Эти слова на Тэхёна действуют, как успокоительное. Дрожь в теле почти успокаивается, но только до того момента, пока Чонгук не ведёт рукой ниже, туда, где сейчас донельзя мокро и горячо. Глубокие поцелуи и ласкающая грудь рука дают забыться, отвлечься, но всё напрасно. Чонгук давит на кольцо тугих мышц, проникая одним пальцем в горячую узость. — Расслабься, я не хочу, чтобы ты чувствовал боль, — между поцелуями шепчут. Воздух в комнате раскалён до предела. Горячие тела, трущиеся друг об друга, одно дыхание и сердцебиение на двоих. Сплетённые руки, нежные поцелуи и осторожные касания. Тэхён расслабляется, поддаваясь тому, что делает с ним альфа, сводя боль почти на нет. Внутри тянет очень непривычно и пока что не совсем приятно, но ощущения меняются быстро. На смену лёгкой боли приходит томное удовольствие, пока Тэхён не чувствует, что этого совсем мало. Чонгук, подготавливающий его к первой близости особо тщательно и с осторожностью, спешить не хочет. Он отрывается от губ Тэхёна, чтобы склониться вниз и языком дотронуться алого кончика плоти, что быстро пульсирует. Омега выгибается на кровати, поднимаясь на локтях и сбивчиво дыша. Чонгук же повторяет то же самое снова и снова, продолжая растягивать мокрую узость, пока Тэхён, снова упавший на простыню, не стонет тягуче, изливаясь в руку альфы, после стыдливо прикрывая горящее смущением лицо ладонями. Тэхён плачет, но совсем не от стыда, а от удовольствия, словно ударом молнии пронзившего его тело. Нежные поцелуи ложатся на его пальцы, вынуждая раскрыться, и спустя несколько долгих мгновений, когда с подготовкой уже было покончено, Чонгук, склонившись над лицом своего супруга, говорит: — Не закрывайся от меня. Я хочу видеть каждую твою эмоцию, мой принц. Отведя его руки от лица, Чонгук, устроившись между подрагивающих ног, мягко толкается внутрь не до конца. Лишь слегка войдя, даёт привыкнуть к ощущениям и ловит своими губами стоны и выдохи Тэхёна, что своими руками крепко вцепился в его бёдра. Альфа ласкает тело, нежно водя по нему руками и не в силах оторваться от этого. — Я люблю тебя.  Шепчет, толкаясь глубже и начиная медленно двигаться. — Так сильно люблю, желанный мой. Тэхён сходит с ума. Внутри всё так непривычно распирает. Горит, топится в удовольствии. Он не может сдерживать стонов, цепляясь за постель. Чонгук не понимает, куда ему смотреть… Лицо Тэхёна, со сведёнными к переносице бровями, его чувственные губы, издающие самые сладкие звуки, заставляющие терять контроль. Его тело, так податливо выгибающееся в пояснице в такт толчкам, ярко реагирующее на всё или же на то, как проникает плоть Чонгука в до безумия мокрую узость. Чонгук сходит с ума… Не срываясь с ритма и плавно двигая бёдрами, проникая внутрь до звучных шлепков, Чонгук доводит Тэхёна до исступления. До тягучего, словно патока, сладкого исступления, изливаясь вместе с ним на впалый живот. Белёсые жидкости смешиваются в одну, когда Чонгук склоняется, чтобы снова целовать, целовать и целовать самые вкусные на свете губы, приводя их хозяина в чувство. — Теперь ты точно мой. Весь без остатка мой.

Пять лет спустя.

— Мирен, не подходи к лошадкам близко, они ведь кусаются. Чонгук, несущий на своей спине корзину с яблоками, предостерегает трёхлетнего сорванца, у которого папины глаза. Голубые, как самое чистое небо. Но малыш слишком предсказуемо не слушается. Он, в отличие от глупых взрослых, знает, что друзья не кусаются. Маленький дикий жеребёнок, подошедший к мальчику за угощением, забирает с его руки яблоко, благодарно заржав в ответ. — Мой друк не кусав Мирена, отец! — подбегает к родителю, чтобы поделиться радостью. — Когда это ты успел с ним подружиться? — подняв малыша на руки, спрашивает. — Дядя Хесын сказав, сто лосадки доблые, — проказливо хихикает Мирен. — Этому дяде Хисыну уши надо бы оборвать. Ты всё равно будь осторожнее, ладно? Они всё-таки не домашние пони. — Холошо! Чонгук с Тэхёном живут в самом красивом месте на земле. Рядом с их домом цветочные поляны, плодородные деревья с самыми вкусными фруктами, речушка с пресной водой, сад с цветущей по весне сакурой и поляна, на которую приходят порезвиться дикие лошади. Чонгук с Тэхёном счастливы, как никто и никогда. Влюблены так же, как в свою первую встречу много лет назад, и любимы в ответ. В их доме всегда вкусно пахнет выпечкой, которая просто прекрасно удаётся Тэхёну. В нём всегда тепло, уютно и просто хорошо. В нём любовь и гармония. В нём витает счастье и слышны детские голоса. Смех двух детей, радующих своих родителей. — Беги к папочке, он соскучился, — спуская со своих рук Мирена, говорит Чонгук. Он, увидев своего сказочно красивого супруга, хочет смеяться в голос от переполняющих его чувств. Мирен по небольшому холму бежит прямо в объятия папы, что расцеловывает его, придерживая одной рукой, а второй держа маленькое чудо. Маленькое чудо по имени Юна. Юна. Девочка. Их маленькое чудо света. В их мире есть поверье, что девочки рождаются от самой большой, по-настоящему великой любви. Самая большая редкость, ценность и сокровище в этом мире именно они. Рождённые от союза двух истинных сердец настоящие реликвии. И союз сердец Чонгука и Тэхёна стал именно таким. Особенным во всех пониманиях этого слова. — Моё сокровище, — опуская на пол корзину с яблоками и подходя к мужу с их дочкой на руках, Чонгук, целуя маленькую пухлую ладошку, не может надышаться этим детским ароматом. Юна пахнет молочком и ещё совсем слабым, едва уловимым запахом мастикового дерева. — Мой принц, — целуя супруга в щёку, обнимает его так, что Юна оказывается зажатой меж телами обоих родителей. Чонгук в сердце чувствует необъятное тепло, что разливается лавой, согревая всё вокруг и заставляя цвести. Чонгук счастлив. Как и Тэхён. Со своей маленькой семьёй счастлив настолько, что, кажется, глупая улыбка с губ не сходит ни на секунду. Чонгук в Тэхёне нашёл всё, о чём когда-либо мог мечтать. О Тэхёне, который спас его, буквально вытащив из ямы, в которую сама судьба его завела. Полюбил, когда тот, будучи рабом, нёс своё бремя, и одним лишь появлением в лудусе с мешочком снадобий в руках, перевернул его жизнь. Сделал счастливым. Тем, кем Чон Чонгук, муж римского принца, отец двух детей и первый сын Чон Чонсока, великого воина с Востока, сейчас является. Луций Аврелий… Нет-нет. Чон Тэхён сделал Чонгука собой, придя в его жизнь в самый тёмный её период, став для него ярким солнцем, освещающим дорогу во мраке… Ведь даже после самой тёмной ночи наступает рассвет.