переживу.

иногда люди бывают хуже животных. даже не иногда. слишком часто.       на дворе вроде бы век двадцать первый. и вроде бы толерантность, равенство и все дела, но видимо не на всех оно распространяется. иначе почему сережка в ухе и розовая кофточка стоят тебе... самого себя? где-то так. и ведь тёма ничего не заявлял. абсолютно ничего. просто внешним видом и лицом не угодил, зато угодил прямо в грязь. сначала просто туда упал, а затем кто-то ботинком подтолкнул, чтобы уже полностью окунулся. и мог быть ведь подняться и сказать, что люди-то не правы. но не получилось. чужая нога уже полностью вдавила его, а затем неприятно ударила по спине. потом все. нет, он не умер. его уже оставили. тёма часто слышит в свою сторону неприятные выпады, но чтобы кто-то бросался... никогда еще такого не было. его не совсем нежный первый раз, получается. и кофту жалко, и деваться некуда, такси уж точно не словишь, только идти пешком. и от прохожих тоже, кстати, никуда не денешься. это когда надо — то уж извините, мы все заняты, мы слепые. а когда уже видеть никого не хочешь, то вот тебе, от судьбы-матушки подарок. ветерок зато приятный. еще бы и внешне артём такой чудесной погоде подходил.

***

      а дома тишина. и это, в принципе, достаточно странно, потому что обычно на весь дом играет музыка, или же на крайняк телевизор. серёжа любит включать на фон, потому что одному находиться страшно. ох уж эти навязчивые мысли, боже упаси. артём аккуратно заходит в комнату, стараясь не испачкать мытый пол, но походу зря. точнее, бессмысленно. здесь и без него произошло что-то непонятное. иначе откуда под ногами взялись просыпанный кофе и осколки некогда любимой чашки серёжи. а рядом и сам он. сидит. существует. — а у тебя тут... что... — смотрит непонятливо, ногой отпихивая кусочки в сторону. но ответа нет. долго нет. серёжа даже не обращает внимания. — серёж, я могу услышать объяснение? «не можешь, — отвечает он сам себе». но очень-очень хочется. гаус опускается на колени, чтобы быть с парнем на одном уровне. и лишь только тогда его замечают, теперь уже точно так же разглядывая. в темноте, конечно, смотреть плохо, зрение можно испортить. но куда еще хуже, когда все в принципе дерьмо? — ты... ты с тобой... что с тобой? — наконец подает голос шевелев. — аналогичный вопрос — ничего — врешь же? — вру зато честно, хоть и врет. серёжа вздыхает. не по душе ему эти монотонные разговоры. считай в города поиграли, только с буквами не вышло. именно поэтому он поддается вперед и прижимает к себе тёму. который, кстати, очень сильно отпирается, потому что «ну что ты творишь я же грязный не надо так». а шевелеву похуй. полностью и абсолютно. потому что слишком любит. даже если бы его бензином облили и подожгли, он бы все равно полез, лишь бы гореть вместе. — они хотят чтоб я заткнулся. мысли я не формулировать... не умею... формулировать мысли... первый всхлип. тёма обнимает в ответ — а я просто на пидора похож серёжа целует щеку, абсолютно не брезгуя — давай я тоже в розовом буду ходить? не хочу, чтобы ты страдал уже слишком мокро. гаус мнет чужую футболку. он ненавидит слезы, особенно чужие, потому что это слишком тяжело. слишком. но с каждой фразой его будто бы закапывают. все больше и больше хочется рыдать самому. — тебе сейчас не мерзко? меня там топтали... парень поднимает взгляд. смотрит несколько секунд, а затем своей рукой вытирает лицо артёма, после чего еще раз целует. — ничуть. потому что ты мой. тёме очень спокойно. и серёже тоже, потому что он рядом. вдвоем всегда хорошо. и даже слишком. — а тебя мне как спасти, горе? смотреть как ты плачешь тоже больно — а меня и не надо. я переживу.