герой

Когда это началось? Когда моя жизнь начала меняться так стремительно, что сложно было даже понять – это взлёт или падение? Многие пути развития событий становятся видны только с расстояния времени. Тут уже можно сколько угодно бить себя по лбу – во дурак-то! А как всё было просто! Что бы я изменил, если бы мог беспристрастно взглянуть на всю эту историю, как смотрят люди на схемы столкновений древних войск? Только, когда подумаешь таким образом, только тогда поймёшь, к какому именно моменту нужно вернуться. Тут я уже безошибочно определяю. Всё началось в тот самый вечер – вот ответ.

***

— А я, кстати, читал, — мужчина улыбнулся, я улыбнулся в ответ, обсуждать с ним свои книги совсем не хотелось. Единственное, чего хотелось – выйти на улицу, глотнуть воздуха так, чтобы выгнать из лёгких застоявшийся там дым. В зале было душно, приторно-сладкий дым сигарет оседал на одежде, на коже. От него неприятно першило горло, сводило желудок. Мой собеседник выцепил очередной бокал шампанского. Только за наш недолгий разговор он выпил три таких и, кажется, даже не думал останавливаться. У него были неприятные бегающие глаза и привычка каждый раз перед тем, как начать говорить – тянуть рукав моей рубашки, сминая ткань пальцами. — Вы прекрасно пишете, Владимир Николаевич. — он улыбнулся заискивающе, я понял, к чему всё это идёт, — особенно этот, как его там? «Демократ». — «Автократ», — осторожно поправил я. — «Автократ», конечно, простите! — он тут же поправился, а я виновато улыбнулся. Между нами – непонимание, оно здесь с самого начала, просто теперь вскрылось как гнойник, всплыло заполняя все будущие слова и фразы. Я решился прервать эту пытку первым: — Простите, мне нужно идти, но я ещё позвоню. Он вздохнул с облегчением, «да, да, конечно, Владимир Николаевич». По дороге к выходу я тоже всё-таки выцепил несколько бокалов шампанского, оно горчило на корешке языка, а потом обжигающе катилось по гортани. Пусть потом Саша не говорит, что я не старался! Каждый раз, отправляя меня на эти литературные вечера, зная, как сильно я их не люблю, он всё равно читал лекции о том, как важно для писателя продвигать свои книги напрямую. Теперь же я отчаянно хотел сбежать. Через пустые разговоры, белый шум, который уже бил по ушам, подгонял бежать быстрее. Через окрики смутных знакомых туда, к выходу, где тут же залезает под нагретую одежду ветер. Я взглянул на время. Спешить было некуда, потому я позволил себе медленно пройтись по улице перед тем, как всё-таки вызвать такси. Вокруг не было ни души, это напрягало, давило на нервы. Сам не знаю, почему, но находиться на улицах города с самого переезда было как будто неудобно. Как будто что-то всегда пряталось за поворотом, ускользая от твоего внимания, а стоило попытаться понять, как тут же начинал путаться в мыслях. Саша в такие моменты всегда говорил, что это только дело привычки, и предлагал выпить. Сейчас Саши здесь не было, а это самое неуловимое сквозило каждым дуновением ветра. Ветер ли это был? Я прошёл ещё дальше. Какой-то странный интерес вёл меня в неизвестность тёмных переулков, где стихали все звуки, где таилось что-то непонятное и непременно опасное. Первое, что я увидел — были ярко-желтые, кислотные буквы. «Если ты не интересуешься политикой», а дальше – подтек. Подтек и глаза поверх маски, закрывающей всё остальное лицо. Но какие глаза! Впрочем, незнакомец смотрел на меня какие-то несколько секунд, потом, видимо что-то для себя отметил и продолжил выводить своим тревожным жёлтым продолжение фразы. Все слова застряли у меня в горле, да и что тут скажешь? Ну как бы кто поступил на моём месте? Что мне нужно было сделать? Незнакомец выводил кричащее «политика», а я решал – бежать мне или. Или что? Я смотрел на него и не мог пошевелиться. Эту молчаливую дилемму разрешил окрик за спиной, который тут же заполнил всё моё сознание. — Вы что, суки, творите?! Художника это не смутило, он собрал баллончики и было рванул с места, но потом, почему-то, повернулся и бросил на меня второй за этот странный вечер выразительный взгляд. — Ты совсем придурок что ли? — потом всё произошло так стремительно, что запомнил я немногое. Так бывает, когда в последнюю секунду меняешь положение объектива камеры и снимок мажется. Или, когда ты сам хорошенько вмазан. Незнакомец вцепился в мой рукав и потащил за собой. Этого хватило, чтобы я сообразил, что крики приближаются, и что нужно бежать. Но я ничего не сделал! Только теперь стало понятно, что других вариантов не было. Художник стремительно сорвался с места, утягивая меня за собой. И я побежал. Несколько стаканов шампанского дарили мне странное чувство окрыленности. Какое-то время бежалось даже вполне себе легко. А потом я пожалел о каждой выкуренной за последний год сигарете. А Незнакомец всё бежал и бежал. Он больше не оглядывался и, кажется, если бы я отстал, или остановился вовсе, он бы и не заметил. Свежий воздух залетал в лёгкие беспорядочно, толчками, вытесняя оттуда всё. Я громко со свистом выдохнул, спотыкался, видел только эту юркую фигуру перед собой и бежал. Бежал, а мысли в голове бились друг о друга и ни одна не спешила оформиться. Было в этом побеге что-то сказочное. Я был Алисой, и мне во чтобы то ни стало нельзя было упускать из виду этого странного кролика. Даже тогда, когда путь наш пошёл через лестницы и по крышам. Разве кто-то всё ещё гнался за нами? Я не слышал ничего, кроме шума ветра в ушах. И вскоре мы действительно остановились. Ну, как остановить? Он замер, видимо, вслушиваясь в окружение – я нисколько его не волновал. Как только незнакомец убедился, что всё в порядке, что мы на этой тёмной крыше одни, он громко выдохнул: — Оторвался. — а потом я словил ещё один очень тяжёлый взгляд, — не ходи за мной больше. И, кажется, он собрался навсегда исчезнуть в темноте этой странной ночи, только я, отдышавшись, тоже решил подать голос: — Постой, подожди. — Он изогнул бровь в немом вопросе, — скажи, как тебя зовут? Я и сам не знал, зачем спросил это у него, зачем так хотел привлечь внимание человека, лица которого никогда не видел и, скорее всего никогда не увижу. И я думал, он уйдёт. Просто развернется и больше ничего мне не скажет, растворится в темноте. — А тебя? — его голос, хрипловатый от долгого бега, не был мне знаком. Я не видел его до этого, но, словно завороженный, тупо глядя в мутные тёмные глаза, ответил: — Володя. — Дурак ты, Володя. Незачем тебе знать, как меня зовут, — ядовито ответил он, а потом позволил ночи полностью себя скрыть.