Обман

Окружающее пространство появлялось перед глазами медленно, словно каравелла, выплывающая из густого тумана. Сначала это были тени: расплывчатые и бесформенные, безмолвные. Они то близко подходили, то резко отдалялись. От них нестерпимо пахло больницей: хлор, спирт, кипяченные и пропаренные бинты — сладковатый запах хлопка, сквозь который просачивается дух падали и отчаяния. Как много раненых было заботливо обернуто в светлые полосы, снятые с мертвецов? Сначала он видел тени, а потом вспомнил свое имя — Иоганн Вайс, но начальство звало его Петером Краусом. В удостоверении при нем не было ни первого, ни второго имени — только описание внешности и фото, заверенные подписями рейхсфюрера, начальника гестапо, начальника ОКВ и начальника СК. Его кормили — чаще всего пресным супом, перетертым в кашицу, что не понять, из чего сварен, мыли, переодевали и помогали справить нужду. Он научился определять, кто это был: мягкие и натруженные ладони — женщина, широкие и шершавые, как наждак — мужчина. От обоих пахло табаком, но каким-то странным, нездешним. А то, что медбрат и фрау медсестра неразговорчивые… Всем по слову говорить, так и день зря пройдет. Иоганну нравилась эта ложь, а волнение внутри грызло, расширяя своими тупыми, но многочисленными зубами, дыру в грудине. Иоганн боялся, что не оправдал надежд командования. Странным было не только молчание медицинских работников, но и отсутствие бомбежек. Не совсем, но крайне редких и далеких. Насколько далеко отступила армия Вермахта? В конце марта грохотало уже вовсю, а ездить по Берлину было практически невозможно — шины моментально пробивались многочисленными осколками стекол, едва стоило покинуть спецгараж. Поэтому тот был перенесен за пределы города, прячась в тени лесопарка. Времени на подумать у Иоганна было вдоволь — он только и делал, что лежал в постели, прислушиваясь к окружающим звукам. Шелест щебня под колесами, рокот моторов. Опять же, будто нездешний. Звуки снаружи были нечастыми гостями у Иоганна, он понял, что его поместили в самую дальнюю часть полевого госпиталя. Пришел медбрат и Иоганн негромко поприветствовал его — сегодня вновь болела голова, не сильнее обычного, но ввинчивающаяся в затылок боль обездвиживала и заставляла неподвижно смотреть в постепенно появляющийся потолок. Пока это было лишь одним большим светлым пятном, но и ему Иоганн был рад — все лучше теней. Свесив ноги с койки, он начал раздеваться — время гигиенических процедур. Ему помогли встать на днище широкого цинкового корытца. Медбрат (его фигура по-прежнему была темной со светлым пятном — халатом) обтер его мокрой мыльной тряпкой и начал лить сверху небольшое количество едва-теплой воды. Капли громко барабанили по дну корыта и вскоре закрыли его, достигнув по ощущениям щиколоток. Глупо было обижаться на, казалось бы, пренебрежение — на самом деле, ему были предоставлены поистине королевские условия — отдельная палата и выделенные для ухода за ним люди. Фыркая от попавшей в нос воды, Иоганн думал, что медбрат приходит скорее всего по ночам, потому что снаружи звуки стихали настолько, что он невольно думалось, а показался или нет звук гармоники и неясное мычание песен? Не прощаясь, медбрат покинул палату, прихватив с собой пустой кувшин и бадейку. Ему на смену пришла медсестра. Иоганн был рад видеть перед собой светлый силуэт фрау. Она мягко подтолкнула его к койке и пошавришись в карманах, достала расческу. Осторожно, прядь за прядью, она расчесывала Иоганну волосы, и он млел, почти задремал. Сквозь уютную хмарь донесся женский голос, мурлыкавший песню. Иоганн оживился, обрадованный нарушенным молчанием, но когда вслушался, оцепенел. Это было очень похоже на польский, но меньше шипящих и больше рокочущих звуков. Кончики пальцев похолодели, а ладони, наоборот, стали влажными и липкими. Забывшаяся медсестра, расчесывая темные, с проседью волосы, напевала:

Для того, кто любит, трудных нет загадок. Для того, кто любит, все они — просты. У меня есть сердце, а у сердца — песня, А у песни тайна, тайна — это ты.

Это было бы даже красиво, если бы это не был русский. Облизнув пересохшие губы, Иоганн хотел бы попросить воды, но понимал, что нельзя отвлекать женщину. Закончив его причесывать, медсестра напоследок легонько провела ладонью по темной макушке и вышла из палаты. Иоганн не двигался, пока не затекла нога, а затем зашипел от ощущения сотни иголок, пронзивших икру. Этого не может быть! Как?! Голова просто взорвалась болью и хрипло застонав, Иоганн потянулся к подушке. Прижав ее к животу и зажав между зубами уголок, он сдавленно завыл. Он в плену! В плену! Должно быть, его приволокли сюда, когда он был без сознания. В памяти не было ни одного воспоминания об аварии, повлекшей за собой слепоту, но Иоганн не сомневался, что скорее всего, попал под обстрел и был сильно контужен. Тайник! Документы! А если нашли и передали в штаб советской армии? Иоганн, если бы мог, заплакал от жалости к себе — он провалил миссию и собственными руками вручил врагу ключ к победе над Германией. Назад в ставку ему лучше не возвращаться, но и здесь оставаться нельзя. Едва русские поймут, что ему стало лучше, как возьмут в оборот. Иоганн с грустью вспомнил об ампуле с ядом, вшитой в петлицу. Нет, здесь оставаться нельзя, но сначала надо подправить здоровье, а поэтому, он будет симулировать. После страшного открытия, словно в насмешку, зрение начало возвращаться быстрым темпом. Иоганн прикладывал все силы на то, чтобы не показать улучшений. Теперь он видел почти хорошо, лишь изредка картинка размазывалась, а виски пронзало раскаленными иглами и начинало подташнивать. Медбрат оказался мужчиной с ярко-выраженными монголоидными чертами, а медсестра — невысокой и полноватой славянкой. Иоганн старался не смотреть на них и в тоже время подмечать некоторые детали, которые могли бы ему в будущем помочь. Так, оба были безоружны, но на широком скуластом лице медбрата нет-нет, да появлялось выражение брезгливости. Иоганн решил, что с ним лучше не вступать в схватку, неизвестно, как отреагирует его организм — быть может, его в самый неподходящий момент застигнет приступ слабости. Еще он понял, что за дверью есть кто-то еще помимо медсестры. Солдат. Наверняка вооружен и успеет поднять тревогу. На цыпочках он добрался до единственного окна и осторожно подергал ручку. Створка немного заедает, но точно откроется. Прижившись взмокшей спиной к беленой стене, осторожно выглянул окно. Кромешная темень — его действительно держат в глухой части госпиталя и на самом деле, ему это на руку. В предрассветных сумерках (чтобы выгадать их, Иоганн спал плохо, то подрываясь с нагретых простыней, то вновь погружаясь в беспокойную дрему) он увидел, что от земли его отделяет два этажа. При былой крепости рук и должной сноровке он смог бы спуститься вниз по канату из постельного белья. Неуверенность в собственных силах Иоганн отмел, как несущественную: сколько раз его жизнь висела на волоске и сколько раз он смог избежать бесславного конца. Сможет и сейчас. Он не согласен на смерть в собачьей яме с пулей в затылке. Сдернув с койки простынь, а после стащив наволочку и пододеяльник, Иоганн чувствовал себя загнанным в клетку зверем. Предчувствие грядущей смерти от рук живодеров подстегивало к самым решительным действиям. Десны ныли от усилия, с которым он вонзал зубы в полотнище, делая небольшие надрывы, чтобы сделать «жгуты». Подрагивающими пальцами он связывал их в узлы, дергал в разные стороны и надеялся, что ткань выдюжит. За дверью раздались шаги. Медсестра. Иоганн, немыслимым усилием воли заставил себя успокоиться и положив получившуюся веревку под койку, прилег на пустую кровать. Щелкнул ключ в пазу, и в палату вошла медсестра с подносом. Она поставила нехитрый завтрак на табурет и пока не успела обернуться, пока не успела понять, что койка не застелена белым, Иоганн молниеносным, пружинистым движением поднялся на ноги и не дав себе ни мгновения на раздумья, прижался к ее спине. Со стороны могло показаться, что он обнимает ее, в благодарность за заботу, быть может, видя в ней образ далекой матери… Щелчок в сломанной шее был оглушительно-громким, но лишь в воображении Иоганна. Едва не уронив резко отяжелевшее тело, он как можно осторожнее, слизывая выступившую над верхней губой испарину, уложил мертвую женщину на койку. Торопливо сунув в рот кусок хлеба кубиком жира сверху, Иоганн, почти не жуя, проглотил его. Запив нехитрую трапезу сладким чаем, он вытащил из-под смертного одра веревку и привязав ту к батарее, дернул на себя оконную ручку. В лицо ударил прохладный утренний ветер. Иоганн на мгновение зажмурился, впитывая в себя и влагу воздуха и рассветную тишину. Не расслабляться! В едином порыве скинув веревку вниз, Иоганн не без труда перебросил следом свое не до конца послушное тело и начал опасный спуск вниз. Тот закончился быстрее, чем можно было себе представить. Чувствуя, как внутри заполошно колотится сердце, Иоганн бросился в чащу и столкнулся лоб в лоб с зевающим постовым. Круглые глаза парня стали еще больше, но красноармеец не успел ничего сделать и его голова безвольно повисла на ослабевшей шее. Настиг вовремя запоздавший тремор и пальцы, живущие отдельной жизнью, никак не хотели расстегивать портупею, пояс и пуговицы. Спустя, как показалось Иоганну, вечность, он смог одеться в поношенную форму и натянуть на ноги широкие в голенищах, но малые по размеру, кирзачи. Делать нечего, надо брать, что получилось урвать в этой непростой ситуации. Перекинув через плечо винтовку и пригладив встрепанные волосы, он уместил на макушке пилотку и торопливо пошел в сторону, где как ему казалось, был выход. Нужно было торопиться — медсестру вот-вот хватятся. И в самом деле. Со стороны госпиталя раздались крики, и Иоганн побежал, вихляя зайцем в пока еще недостаточно густых зарослях. Легкие горели и в коленях появилась ватная слабость, но считая, что отдохнуть получится лишь когда это проклятое место останется позади, он бежал и бежал, пока вдруг не выскочил на дорогу прямо перед мерседесом. Дверцы машины были выкрашены в цвет, отличающийся от цвета капота — явно второпях закрашивали символику рейха. Машина — трофей. Авто вильнуло в сторону и Иоганну показалось, что пассажиры с задних сидений что-то выкрикнули, но времени не было. Бежать, бежать, бежать! Кирза начинала натирать пятки и вынужденно поджатые пальцы. Сергей Николаевич Барышев опешил, когда мимо, с совершенно черными, дикими глазами пронесся солдатик со знакомым лицом. Солдатик в форме с чужого плеча. Генрих Шварцкопф, до поры, кемаривший по соседству, проснулся от резкого поворота. Шипя и ругаясь под нос, он потер ушибленную скулу и повернулся к товарищу Барышеву, чтобы спросить: «В чем дело?», но со стороны двора старинного особняка, где Красная армия организовала полевой госпиталь, раздался многоголосый рев моторов. Из настежь распахнутых ворот выдвинулась пара мотоциклов и один джип. Такие же трофеи закончившейся войны, как мерседес. По бледным злым лицам солдат Генрих понял, что произошло что-то страшное. — Саша? Что-то случилось с Сашей? — обеспокоенно затараторил Генрих и похлопал по водительскому сидению. — Везите скорее в госпиталь! — Да нет, товарищ Шварцкопф, нам нужно ехать за ребятками, — ответил Сергей Николаевич. — Вова, давай за молодчиками. Неспокойно мне что-то.