Безмолвная (2013)

      Знаете, быть шпионом не круто. И убивать тоже. Особенно если ты наёмный убийца, и тебе приходится убивать всех подряд: и плохих, и хороших без разбора. А ещё «особеннее», если твой шеф — твой отец. Ну, а «предел особенности», что тебе всего 17. Уверена, вы поняли о ком я. Обо себе, естественно.       Уже четыре года, начиная с 8 класса, как я забросила школу. А так не хотела уходить. Там была вся моя жизнь, которая появилась после одного из самых трагичных событий моей жизни. Друзья, первая влюбленность, смех, дружба, рассветы и закаты. Счастье. Я любила эту жизнь, любила громко смеяться, хотела жить так вечно, хотя понимала, в какой семье живу, и чем всё в итоге закончится. Но я слепо верила и надеялась, что все будет хорошо, что беда обойдет меня стороной, а Всевышний услышит, как сильно я желаю обычного существования в этом мире. Нет же. Папуля сказал, доча сделала. Ну, так, а как иначе. Была бы мама жива, может быть, этого всего и не случилось… Не знаю. Ну, да ладно.       Все эти костюмы, адаптирующиеся под окружающее тебя пространство, оружие, маскировка. Они чертовски достали. От одной мысли о том, что новый день может принести новую трагедию для какой-то семьи причиняет массу болезненных ощущений. И несмотря на то, что я в этом деле сравнительно недавно, с тем темпом жизни, в котором мы живем, привыкнуть к убийственной рутине можно. Но если ты цепляешься за свою человечность, морально легче станет ой как не скоро. Потому каждый день я просыпаясь под ор будильника, прежде, чем открыть глаза, я яростно молюсь, что сегодня будет что-нибудь хотя бы не столь жестокое.       Папа знает, что я не люблю убивать. Поэтому ненавижу свою работу, но где ещё я могу в своём-то возрасте заработать больше. Действительно. Наверное, только цена и держит меня. Хотя сложно представить, что чья-то жизнь имеет цену. Иными словами, всё это крайне несправедливо. Но двадцать пять тысяч у.е. для несовершенного подростка это безумно круто. Особенно если тебе всё равно не приходится ни оплачивать счета, ни платить за продукты. Часть денег я отправляю брату Эллиоту. Он оказался негодным для службы тут. Поэтому мирно прохлаждается в Германии у тёти. На данный момент у него запущена ангина. Вот я и отправляю ему средства на лекарства. А сама закупаюсь шмотками и подарками для бывших друзей, стараясь напоминать о себе хотя бы раз в месяц, но получается не всегда.       Раньше я долгое время жила в Эстонии, в Пярну. А родилась в Ирландии. В Коннахте. Год от рождения провела там. Ну, а в 12 лет, я была очень успешной ученицей и перескочила два класса экстерном, поэтому и была в восьмом вместо шестого, на урок физкультуры, прямо сейчас помню, ввалился папаня с документами.       — Давай, собирайся, — бодро произнёс он. — Ты больше не учишься в школе. Весь мой класс громко возмутился: «Чтооооо?!», а я упала на колени, мои руки, и без того похожие на соломинки, обвисли. Я молча закрыла глаза, и по моим щекам покатились первые крупные слёзы.       Два дня я плакала почти безостановочно, а одноклассники приходили каждый день большой компанией и пытались вытащить меня из депрессии. Осознание того, что мне придётся убивать вогнало меня в такое состояние, что я не могла разговаривать, целыми днями сидела в одной позе, смотрела в одну точку, а брату приходилось кормить меня с ложечки, что в глубине души умиляло мою слабую, но еще живую, а главное разумную часть сознания.       Для всех это кажется странным, но я молчу уже четыре года. Врачи объясняют это эмоциональным сдвигом, или чем-то вроде того, ещё говорят, что мои голосовые связки вышли из строя навсегда, за счет отсутствия какой-либо активности, но меня это волнует в последнюю очередь. В какой-то степени хорошо, если смотреть с точки зрения профессиональной деформации. Для агента важно знать всё. Но я и так знаю всё, что нужно, что считает нужным ОТЕЦ. Совершенно всё знаю. Но только не то, что касается меня, моего здоровья, меня оно интересовать не должно. Для нас главное — дело, работа, а наши чувства не должны никого интересовать. Даже нас самих.       Я помню, как отец разговаривал с братом об этой работе, когда ему было 12. Но плоскостопие, проблемы с сердцем и координацией сыграли большую роль и теперь я горбачусь одна. Ну, относительно. Все те люди, что меня окружают старше меня, как минимум на пять лет. Некому поговорить со мной, некому выслушать. Не с кем обсудить интересы. Хотя какие интересы могут быть у меня? Я каждый день гонзаю по городу, слежу за кем-то, а иногда и лишаю людей жизни. Эта работа превратила в меня в машину для убийств. Я — самый юный агент во всём нашем огромном деле. Самый лучший, самый важный, то бишь значит и самый ловкий, быстрый, незаметный и безынтересный, ибо какому копу придёт в голову, что у шестнадцатилетней симпатичной девушки под пальто пушка, а на руках кровь десятков людей?       В любом случае, так говорит папа. Иногда он бывает человеком. Но это происходит только 2 раза в полгода, когда он вызывает меня к себе поболтать по душам. Но разговора не получается. Ибо я его ненавижу и всегда молчу в его присутствии. По очевидным причинам. Единственный способ общения, доступный мне, — письменный. Но тратить время и силы на это желания не было совсем, особенно для человека, который буквально вырвал меня из обычной, счастливой человеческой жизни.       Париж. Любимый город папы. Штаб под Эйфилевой башней. Я проснулась от сирены будильника. На часах 04:00. Позже просыпаться нельзя. Сегодня обычный день, в моём понимании. Я выключаю будильник. Иду в душ. После надеваю свой чёрный эластичный костюм, обтягивающий сильные ноги, руки, грудь первого размера. На ноги надеваю плотно прилегающие сапоги на мягкой, не скользящей, но плоской подошве, помогающие двигаться бесшумно. Я могу быстро бежать по огромному залу с паркетным или кафельным полом, но от моих ног не будет слышно ни звука. Но это ещё и моя заслуга. В свои 17 лет я вешу 45 кг, а мой рост 165. Волосы до линии талии я расчёсываю, завязываю в хвост, а этот хвост закручиваю в кичку на затылке и оборачиваю абсолютно незаметной сеточкой. Закрепляю шпильками с отмычками для замков. С одной стороны украшение, с другой — шпионский гаджет, с третьей — смертельное оружие, которое, по сути, я могу сделать из чего угодно.       Умываюсь ещё раз. Беру карточку от моей комнаты, выхожу, закрываю дверь, провожу карточкой и сую в сапог. Бегу. На руке пищат часы-коммуникатор. На экранчике высвечивается сообщение от отца. Просит зайти после завтрака. Я бегу в столовую. По пути мне встречаются так же бегущие трусцой люди. Все здороваются. Иногда мне даже грустно, что я не могу им ответить, поэтому я просто даю знаки: легким движением махну рукой, улыбнусь, кивну, многозначительно хлопну глазами. Этих людей я люблю. Они не виноваты, что у меня такой отец. Я их люблю, не обращая внимание на то, что их приводили сюда в двадцать и часто по собственному желанию, но иногда меня прошибает зависть, но я стараюсь подавить свою неприязнь к этой теме.       По поводу желания. Многие из этих людей действительно жестоки в своем деле. Здесь свою роль также сыграла профессиональная деформация. Но большинство из них — разочарованные в этом мире люди, поскольку стремясь делать этот мир лучше из подполья, он столкнулись с жестокой реальностью, где невозможно вразумить людей простыми душевными разговорами. Увы, просто так уйти отсюда невозможно. Вопрос увольнения здесь не руководствуется нормативными актами по типу Трудового Кодекса. Если ты сюда попал, есть два способа выйти: умереть или выйти на пенсию по достижению 50 лет. Сейчас самым старшим около тридцати пяти. После 35 они идут в детективы, следователи или начальники отделов, секторов, в крайнем случае могут быть переведены в органы исполнительной власти. Там им пригождается всё то, чему они научились здесь. Все, кто здесь, они обречены. За них уже построили план на жизнь. Теперь они обязаны следовать его пунктам. Люди, не последовавшие плану, приговариваются к пожизненному проживанию в заключении. Иного не дано. И что самое несправедливое — этих людей не особо предупреждают об этом. И чаще всего сюда попадают по связям. Итог: за всех всё уже давно решили.       Я размышляю об этом каждое утро в том или ином количестве. И выводит меня из этих рассуждений только финальный пункт назначения, к которому я бегу — столовая. Я подбегаю к стойке с подносами и на бегу выхватываю один. Становлюсь в очередь. Хотя, я бы это очередью не назвала. Повара и буфетчицы работают быстро Пища оказывается на подносе в течении двух секунд. Когда Пэрри ставит мне на поднос тарелки и бутыль, он с сожалением смотрит на меня каждый раз. И это жутко раздражает, хотя винить его и осуждать я не могу. Я отхожу от раздачи уже через пятнадцать секунд и бегу к уделённому мне месту. На спинке написано моё имя.       Я достаю из сапога карточку. Прикладываю к имени. Из букв появляется фиолетовый луч. Он облизывает мою карточку, а потом становится синим и гаснет. Я сажусь и быстро уплетаю свой завтрак. Сложно назвать бульон с капустой и картофельное пюре с куриными котлетами завтраком, но отец намекает на то, что мой сегодняшний, или даже завтрашний и послезавтрашний, день будет насыщенным, поэтому он старается накормить меня посытнее, но так, чтобы я не наелась сильно, чтоб смогла быстро двигаться, а главное — оперативно соображать.       Каждый агент получает разную пищу в зависимости от планов на день. Лёгкая пища, например, салат, сообщает о твоей сегодняшней не особой нужности. Тебе не придётся выполнять сложную работу. Просто посидишь на какой-нибудь крыше и последишь, чтоб никто не покусился на убийство какой-нибудь звезды, проходящей по центральной улице города, раздавая автографы. Так я однажды следила за группой Simple Plan. Со мной за компанию был Альберт-Шон Васильев. Дурацкое имя для русского, смеялась я, поддразнивая напарника, изображая лицо голубых кровей, высоко вздергивая нос и медленно и манерно двигаясь. В общем его характер был совершенной противоположностью его имени. Он был со мной очень общительным и не смотрел разницу в возрасте, хотя между четырнадцатью и двадцать одним годом пропасть весьма ощутимая. Тем не менее, такие задания меня более чем устраивали. Я с удовольствием заботилась о спокойствии и безопасности людей.       Вернемся к пище. Средняя пища, как, например, лёгкий супчик с фрикадельками, сообщает о дневной миссии средней трудности. Так я в прошлом году должна была выследить маньяка или убийцу, а потом, не выдавая себя, указать на его примерное местоположение. Это сложно, в какой-то степени. Надо много думать. Но можно выбрать напарника. Но это особого преимущества не всегда дарит, поэтому лодырю у нас делать нечего. Мой сегодняшний завтрак для меня был первым подобным. Меня отправляют на важную миссию, которая может занять от двадцати четырёх часов, до месяца. На таких заданиях я действую одна, находить информацию самостоятельно, без подсказок, на свои деньги перемещаться в самые жопы мира и на своих двух пилить куда-нибудь с одним только рюкзаком. Думать самому, ещё раз. Искать, находить, выполнять поручение, возвращаться домой. Если вообще сможешь. Я встаю, беру бутыль с безвредным энергетиком, оставляю поднос, бегу к отцу.       Поднос бегом забирает один из дежурных.       На верхних этажах размещался административный офис. Все начальники и руководители размещались в шикарных просторных кабинетах, граничащих по своей помпезности с приемными президентов или типа того. Высокие потолки, зоны для отдыха, мини-бары, бильярдные столы, кожаные диваны, стеллажи с профессиональной литературой и документами в черных папках. Кабинет отца не сильно отличался оснасткой, но был скромнее. Каждый раз, появляясь в нем, мне хотелось верить, что этот человек не так плох, каким приходится казаться в связи с профессиональной деятельностью. Но одно мне было не понятно: как он смог выбрать такую жизнь добровольно?       Я подхожу к двери, пропускаю пару вдохов-выдохов, готовясь встретиться лицом к лицу с самой неприятной частью своей жизни, стучусь и вхожу. Отец сидит в глубоком кожаном кресле, оперившись локтями на стол. Он бледен, а глаза его красные. Сначала я думаю, что это от ночной работы.       — О, а вот и ты, доченька, — отец поднимает взгляд. Глаза его в слезах. Я ошиблась. Ругаю себя за поспешные выводы. — Ты уже, наверное, всё поняла за завтраком. Даже энергетик взяла с собой, — папа грустно улыбается и тут же всхлипывает.       — Поступил заказ на массовое убийство, — сдавленно говорит отец. — Я знаю, как это все несправедливо, но это нужно сделать так, как это захотел заказчик. Причина не ясна, как обычно, и это не наше дело. Мы просто выполняем свою работу. Я думаю, ты это понимаешь. Мои глаза расширяются. То ли, повзрослев, я увидела в отце то, чего раньше не замечала, то ли действительно отец стал более человечным в отношении меня, но его поведение в нынешней ситуации казалось мне чем-то основательно новым.       — Твоя задача влиться в компанию, запасть в душу, а потом мирно убить, — папа тянется к ящику его стола, — их, — кладёт на стол фотографию, — вот этим, — и флакончик с ядом, испаряющимся при остановке сердца и крови. Дорогущий материал. Я подхожу и беру эти две вещи. Я смотрю на фотографию и моё сердце колет. Я убью их? Они так молоды! На фотографии пятеро парней. На обратной стороне два инициала: «1D».