Подснежники

      Они встречались здесь каждый вечер пятницы, выкуривая одну пачку на двоих, и после проводя выходные вместе, в чоновой квартире. В те мгновения, казалось, не существует ничего за пределами этих стен, выкрашенных в светло-серый, почти белый, такой любимый цвет Юнги. Стояла тишина, и лишь моментами за окном, по дороге в город, проезжали машины. Лежа в обнимку, ленивые поцелуи покрывали шею, мягкие щеки, и длинные пальцы, ведя ими по тонкому силуэту бледного тела. Говорить было бессмысленно, за них всё говорили глаза – сияющие, как чистое озеро в весеннюю пору, когда в воздухе стоит сладковатый аромат цветущих цветов. И даже в самую холодную зиму, один лишь взгляд спасал от мороза, ведь в их сердцах никогда не было места холоду.       Расслабленные тела согревали друг друга после тяжелого дня: один после тяжелой учебы, подготавливаясь к очередной сессии; второй после противной смены на работе. Им не нужно было ничего более, только бы нежные прикосновения ладоней касались кожи, вели по острому подбородку, запоминая каждый миллиметр кожи.       «– Мы ведь всегда будем вместе? Ты никогда не оставишь меня? – изредка раздавалось в стенах спальни, скрытой полумраком от чужих любопытных глаз за окном.       – Всегда, котенок, пока кто-нибудь из нас не покинет этот мир. Мне не хочется видеть никого другого рядом с собой, кроме тебя. – отвечали в ответ, на что получали недовольное лицо, и слова:       – Опять твои розовые сопли, ох бля. – ведь из раза в раз так стыдно было признавать бьющееся внутри сердце и краснеющие щеки.»       И после таких разговоров всегда слышались тихие смешки, прерываемые звуком поцелуев. Им не хотелось видеть никого рядом, кроме друг друга. Совершенно разные, настолько, что это казалось, как никогда правильным. Да, так и должно было быть – абсолютно непохожие люди, с разными интересами, характерами, ценностями, но лишь в одном они были как половинки незаконченной мозаики – в одиночестве. Одиночестве, при наличии огромного количества людей в окружении, огромном количестве внимания к себе и подарках от очередных ухажеров.       И именно в этом одиночестве они нашли друг друга, смогли принять и понять, как пригреть в душе чувство истинной полноценности, когда не надо ничего объяснять, показывать и пытаться докричаться.       Они казались другим совершенно разными. Но для себя стали самыми желанными кусочками, средь всего обилия ярких красок общества, где смогли найти их. Прямолинейный юноша, спокойный как морские волны в ясный день, и старающийся донести всё мягко парень, любящий всех веселить и быть в центре внимания, подобно играющим сквозь крону деревьев лучам солнца.       И сейчас, чувствуя, как ветер задувает под слой куртки и толстовки, всё вновь замерзло. Было холодно, как и тогда, когда-то давно, еще до встречи и знакомства. Руки мерзли, пальцы уже почти не чувствовались, и лишь впивающиеся в кожу шипы чайных роз ощущались. Они не делали больно, разве что доставляли некоторые неудобства.       Глаза прикрыты и скрыты за длинными ресницами. Маленькие снежинки затерялись средь волос, будто стараясь скрыться от противной стужи, но теряли себя и таяли, превращаясь в бесчисленное число капель. Волосы уже все стали мокрыми. Но снег никак не прекращался, казалось, он будет идти вечность. Всю ту вечность, что теперь хранится в душе и сердце, потеряв любые частицы былого тепла.       Настроение души вышло наружу, покрывая озеро в парке тонкой коркой льда. Любые цветы уже давно хранились под слоем снега, умершие и забытые, словно не они были такими желанными в первый день весны лишь год назад. Подснежники – такие красивые, но такие редкие. Стоило Юнги их увидеть единожды – и каждый приход теплого сезона казался на частичку более хорошим событием, ведь раньше для него приход тепла знаменовал палящее солнце и неимоверную жару. Помнится, когда из-под мехового одеяла зимы стали выглядывать они, Хосок вытащил Мина из дома, потащил в этот самый парк, около этого самого озера сделав предложение встречаться. Чону хотелось, чтобы весна для парня стала еще более ожидаемой – ведь именно тогда они официально стали парой, находящей в друг друге всё, что так долго искали.       И он ведь действительно ждал. Ждал наступления тепла, яркого солнца, возможности собирать цветы и плести венки для парня, так любящего всё, что он делал своими бледными руками, каждый раз усеянными множеством тонких колец.       – Опять сидишь грустишь, пока никто не видит? – послышался до боли знакомый голос слева от него. И не назовешь, что для Чона он стал неожиданностью. Хрипловатый от долгого периода курения, и немного мурлыкающий.       – Ты оставил меня. Как мне не быть грустным, и улыбаться, сидя здесь. На месте, где ты согласился стать всем для меня, а я – всем для тебя? Где мы клялись, что всегда будем вместе. Всегда. – на последнем слове голос предательски задрожал. Хосок не открывал глаза, лишь откинулся на спинку холодной скамейки, вдыхая морозную свежесть и аромат парфюма с яркими нотками роз. Он и не заметил, как тонкие полоски от слез скатились до подбородка, окропив лепестки букета в руках.       – Я не мог ничего поделать. Мне так сказали родители, и я не увидел в их предложении ничего плохого.       Чон не видел, но слышал – чужой голос так же мелко дрожит, каждый раз пытаясь выровняться, только бы не сдать с потрохами своё состояние, держащееся на волоске от громкого плача. Чужой бы не услышал, но Хосок всегда чувствовал, подмечал мелкие детали и мог по одному движению глаз определить состояние возлюбленного. Но сейчас, даже это не требовалось.       – Мог, – Чон не пытался скрыть ком в горле, давящий на него при любой попытке выдавить из себя хотя бы что-то, – но из-за моего сранного «езжай» ты действительно взял, и поехал. А не потому, что ты не увидел в предложении родителей ничего плохого.       – Возможно и так. – на мгновение голос затих, и казалось, эта тишина длиться вечность, прерываемая лишь отдаленным гулом машин. – Прости.       Вместо ожидаемого ответа послышался всхлип. И еще один. Потом еще один. Пока всхлипы не перешли в тихий плач, скрытый за ладонями, по-прежнему сжимающими колючие ветки, по которым неспешно стекала алая струйка, спускаясь прямиком к тонкому запястью, и скрываясь за рукавом куртки.       – Я тебя никогда не смогу забыть. – заикаясь на каждом слове, сжимая ладони в кулаки и стирая текущую по щекам соль, Хосок постарался сделать глубокий вдох.       – А я тебя никогда не смогу увидеть.       И раскрыв глаза, Хосок резко поворачивает голову. Глаза улавливают ели-различимый с белым пейзажем любимый силуэт, укутанный в бесформенную толстовку, с сияющими от слез глазами и робкой улыбкой. Одна из ладоней тянется, будто надеясь пальцами ухватиться за малейший остаток возлюбленного, только бы тот забрал вместе с собой, не оставлял его тут одного, в огромном городе, где вместо людей блуждают лишь тени, без лиц, личностей, прошлого, настоящего и будущего. Но хватается лишь за снежинки, падающие и в тот же миг растворяющиеся в его ладонях от человеческого тепла. Для Хосока исчезло всё. Так же, как и Юнги с этой земли.       – Не оставляй меня, пожалуйста, молю тебя… – раздается уже в пустоту почти неразличимым от тишины шепотом. – Я так скучаю…       Букет красных чайных роз, состоящий из двадцати двух бутонов, лишь безмолвно упал на идущую мимо скамейки дорожку. Хосок ему задолжает слишком много встреч, в окружении подснежников.