Little Do You Know

В бытность свою студентом, Сайно не слишком-то размышлял о высоких вещах, напрягавших юные умы день и ночь. Можно подумать, что дело было в интересных научных проектах или в том, что студенты даршанов имели неограниченный круглосуточный доступ к Дому Даэны, но Сайно знал, что все проще: если и была тема, о которой студенты могли трепаться беспрерывно, то это были дела любовные. Кто и кому улыбнулся, кто задержался прикосновением дольше, чем нужно; на старших курсах — у кого засосов больше, а кто не появляется в общежитии вот уже третью ночь подряд. Сайно по натуре был человеком тихим и скрытным, и все, что его интересовало: учебники да новые игральные карты, в особенности, где их достать по приемлемой цене. Отсидев в аудиториях положенное, Сайно, в силу специфики работы, так и не продвинулся на любовном фронте, предпочитая удовлетворять свои редко возникающие потребности какими-то людьми, попадавшимися по пути. Не было разницы, кто и где — важно было то, что преступники доставлялись в судебные залы в срок, а отчеты высились стопкой в секретных архивах матр. Студенты Сайно интересовали постольку-поскольку: попадались и те, кто отделывался предупреждением и ограничением пропуска в библиотеку, бывали и те, что заканчивали исключением и приговором. Все они имели примерный набор характеристик: изощренность ума, злой умысел, а еще тот самый зеленый возраст, который Сайно абсолютно не привлекал. Но дело, которое ему принесли в тот день, обернулось для него личной катастрофой, начиная с того, что Сайно пришлось провести внушительное количество времени в Академии на лекциях, заканчивая результатом и доброй насмешкой в глазах пустынной лисицы при оглашении выводов расследования: — Что ж, похоже, тюремное заключение мне не грозит. Не поделитесь, что думаете про мои лекции, генерал махаматра? И вот так, Сайно был сражен наповал. В тот день ничего не случилось, и Тигнари, дружелюбно махнув хвостом на прощание, растворился в толпе студентов, а Сайно еще полдня переваривал приглашение на чашку чая. И на следующий день согласился. В вечер, когда Тигнари переступил порог Пуспы, Сайно был настроен на беседу и, может быть, десерт. Но час сменился часом, солнце ушло за горизонт, а Тигнари все болтал и болтал, пока Сайно пытался не пялиться слишком откровенно. Оплатив счет, он предложил проводить Тигнари до общежития, и случилось то, что в последующие годы Сайно будет называть помутнением или проклятием, или лисьими чарами (и Сайно действительно брал соответствующую литературу в библиотеке — «для работы важно понимать детали»), но факт остается фактом — тем злосчастным вечером Сайно прижимал студента, расследование дела которого завершил меньше, чем сутки назад, к шершавой каменной поверхности городской стены. Может, это и не было таким уж большим делом, но думать о должностной инструкции, пока в этом темном углу Тигнари извивался под его руками, он не мог. Весь его благородный вид слетел, как шелуха, оставив одно — соблазнительного, коварного и до неконтролируемого слюноотделения очаровательного лиса, которому сопротивляться не было никаких сил. Сайно силился потом вспомнить, кто из них начал первым, и не смог. Его эта рука была, что полезла под пояс шорт, или Тигнари — не имело значения настолько, насколько возможно. Имело значение единственное — то, какие звуки Тигнари издавал, какие слова он шептал, и как сильно у Сайно болели яйца от возбуждения. Фиаско покруче того, что Сайно натворил в лаборатории в первый год обучения. Наверное, ему стоило закончить это сразу же, но что-то всегда останавливало. Это повторилось и на следующий день, и неделю, и год, пока Тигнари не закончил обучение и не уехал в Авидью. Сайно почти кровью расписался на приказе о назначении на должность генерала махаматры и на том, что ему запрещено иметь любые отношения со студентами. Благо, теперь Тигнари им не был, но осадок, который Сайно чувствовал каждый раз, когда вспоминал о своей должности, остался. Не то, чтобы с Тигнари было что-то не так: пойди поищи еще одного такого, умеющего одинаково интересно говорить о карточных играх, вскрытиях лягушек, любви к деревьям и размножении плесенников. Тигнари был находкой во всех отношениях, и не только Сайно об этом было известно. Руководитель его даршана был готов направить прошение об отказе в должности стажера лесного дозора, лишь бы Тигнари остался хотя бы на позиции младшего профессора. Этому не суждено было сбыться, Сайно понимал. Он также хорошо знал самого Тигнари и природу его разногласий с Академией, а еще он лично читал его выпускную работу, и более открытого послания пойти на все четыре стороны профессорский состав Академии еще не получал. И Сайно знал, что Тигнари был справедлив и честен, а большинству мудрецов пора было бы уйти на покой. Но самое главное — Тигнари был другом Сайно. Помимо всего прочего. И именно поэтому Сайно, даже если бы сильно захотел, никогда не смог бы выбросить его из своей жизни. Потому что — больше, чем просто любовник, и больше, чем кто-то, кого можно было бы отбрить неласковым словом. Но меньше, чем партнер. — Уходишь? Сайно моргает и откладывает тряпку. Последние полчаса он полировал копье до блеска, забыв даже о том, что в доме есть кто-то помимо него. — Коллеи, конечно, расстроится, она хотела поиграть с тобой в карты, — Тигнари двигается по кухне, перекладывая тарелки с места на место. — Но… — Завтра утром, — прерывает его Сайно, и от того, как Тигнари неприкрыто улыбается, что-то неприятно екает. — Еще есть время. Тигнари бросает то, чем занимался, и подходит к Сайно достаточно близко, чтобы хвост ласково скользнул у него под коленкой. Щекотно. — Правда? Тогда у меня есть предложение. Сайно честно не знает, как тот, кто секунду назад был одет в кухонный фартук, может быть настолько соблазнительным сейчас. — От которого я не смогу отказаться? Ухмылка на лице Тигнари говорит сама за себя. Сегодня редкая возможность — Коллеи тренируется с луком до вечера, а у Сайно маячит долгая командировка, и весь день в их распоряжении. Что-то было такое в Тигнари, от чего у Сайно подгибались колени. Сайно подозревал, что Тигнари отлично знает, как выглядит, но тот факт, что он делал вид, что не знает — это было чем-то, что сводило Сайно с ума. И Сайно в курсе, что он у Тигнари первый, но откуда у него эти навыки — до сих пор оставалось загадкой. Книга об анатомии и культуре валука шуна не дала Сайно никаких ответов, и он думает, что так никогда и не узнает. Тигнари утягивает его в спальню, в теплую, нагретую солнцем кровать, и простыни шуршат под ними, пока Тигнари взбирается сверху. Тычется в лицо кончиком носа, целуя в ухо, и сжимает его в объятиях. Его руки всегда аккуратные, хоть и неожиданно сильные, потому Сайно поглаживает скрытые рукавами мышцы и целует в ответ. Его тепло приятно давит сверху. Тигнари весь целиком ласковый и мягкий, как будто и вовсе не для этого мира созданный. Нет сомнения в том, что он смог завоевать сердца большинства студентов Академии еще тогда, когда носил дурацкий балахон и не умел осаживать обнаглевших поклонников. А этих поклонников было — тьма. Сайно в курсе, потому что генеральский склад ума не позволяет не замечать такие вещи (и вовсе не потому, что Сайно испытывал смутное желание выдумать пару-тройку поводов для задержания каждого из этих неудачников, зазря трущихся вокруг Тигнари). Иногда Тигнари просил его пустить в собственный кабинет, поработать несколько часов, потому что, стоило ему появиться в библиотеке, почитать становилось невыполнимой задачей. Сейчас Тигнари полностью его — от ушей до пяток. Разве можно было не зацепиться взглядом за него тогда? Сайно знает ответ, но проблема вот, в чем: он уже множество раз пересекал черту в отношениях с Тигнари, обманывал, умалчивал и нарушал закон ради него. Растление студентов — вполне реальная статья для него, будь Тигнари немного более болтлив. И это наводит на мысли — сделав один раз, он не нашел в себе сил остановиться. В его голове нет ни одной разумной мысли, как только Тигнари снимает с себя тунику. Невозможно сопротивляться. И разве это не похоже на преступление закона? Разве не похоже на то, что происходит с учеными, влезающими в древние писания и нарушающими порядок вещей в природе? Потому что с Тигнари хотелось делать больше: отдавать ему свитки с описаниями давным-давно утерянных цветов, водить в архив матр с алхимическими составами — пускай даже Тигнари это было интересно только в плоскости качественного удобрения почвы. Убить за него — это не кажется такой уж невероятной вещью. Все это вылетает из сознания Сайно со скоростью стрелы, когда он чувствует проворные пальцы в своем белье. Там горячо и влажно, а Тигнари трется о него, щекоча хвостом бедро. Шепчет ему что-то совсем невнятное, но явно смущающее, и лижет ключицу. Сайно вдыхает носом воздух и целует его. Языком проскальзывает дальше, поглаживая напряженную поясницу. Тигнари сбивается с выдоха и гладит его, опуская бедра вниз. Если Селестия хотела для Сайно испытания — то вот оно. Тигнари двигается на нем так слаженно, будто всю жизнь только к этому готовился. Его кожа нежная и гладкая под пальцами, не чета самому Сайно. У него-то что ни место, то шрам, а Тигнари — Тигнари совсем другой. Они зависают ненадолго в таком положении — Тигнари давит своим членом ему на пах, двигая бедрами, отвечает на поцелуй несколько невпопад. Но Сайно ловит его, переворачивая, прекрасно зная, что если позволит продолжить — больше раунда сухого трения сегодня не случится. — Масло?.. Да, масло. Сайно кивает и тянется к тумбочке, нехотя отрываясь от созерцания Тигнари, пытающегося вывернуться из одежды. Он случайно толкает Сайно ступней в живот, и тот резко вдыхает. — Прости, — улыбается застенчиво и хитро. — Ну же, Сайно, поторопись… Его просьбы, особенно такие — когда терпеть уже нет сил, — сродни пластырю на раны. Сайно мог бы выживать только на воспоминаниях об этих просьбах. Тигнари прекрасен в своей нужде и желании, и Сайно быстро лижет розовый сосок, слыша короткий стон. Масло не то, чтобы сильно нужно — просто Сайно предпочитает подстраховаться. Он отлично знает, что Тигнари склонен готовиться ко всему заранее, а еще он совершенно не умеет держать себя в руках. Поэтому, проскальзывая по мягкой коже ко входу, Сайно не удивлен — Тигнари растянут пусть и не сильно, но достаточно, чтобы не тратить время попусту. Он начинает с двух пальцев, проталкивая до второй костяшки. Вряд ли бы кто мог подумать о том, что Тигнари не сильно любит, когда с ним нежничают. Сайно и сам не то, чтобы повелитель романтики, и все же терпения имеет побольше. Тигнари под ним заходится стонами и хрипами, когда Сайно находит простату — и каждый раз, как в первый. Когда Сайно проталкивается головкой в тугой жар, Тигнари сжимает пальцами простыни и дышит. Стенки стискивают так, что почти больно, и Сайно двигается вперед-назад, наклоняясь, чтобы оставить мокрый поцелуй на линии челюсти. Тигнари вспотевший и взъерошенный, и он почти не понимает, что происходит вокруг него — Сайно полагает, что все дело в общей чувствительности, но на краю этой мысли мелькает что-то. Будто бы это правда только на девяносто процентов, и есть те десять, которые Сайно не учел. У него нет ни желания, ни сил разбираться, когда, наконец, он получает то, чего хотел. Встречи с Тигнари всегда такие, яркие, наполненные впечатлениями и радостью от ощущения тепла рядом. Сайно сбивается с ритма на несколько секунд, вколачиваясь почти безрассудно, но он знает, что не причинит вреда. В Тигнари столько желания и отдачи, что нет сомнений в том, как сильно ему все это нравится. — В меня, — Тигнари задыхается в толчках, поджимая колени к груди, и Сайно целует внутреннюю сторону правого, чувствуя, как мышца дергается. — В меня, Сайно. Слова доходят нехотя в безумном жаре и прострации, Сайно едва ли понимает, что от него вообще хотят. Но Тигнари выгибается в спине до хруста и выплескивается себе на живот, и Сайно спускает в него, прерывая падение вниз локтями. Ему так хорошо, что аж тошно. Ему жарко, мокро, скользко от масла местами. С трудом вспоминается о том, что сейчас нельзя провалиться в сон и провести следующие часов девять в забвении. Сайно встает со смятой постели и рассеянно ищет полотенце. Приоткрывает окно, перекладывает валяющиеся штаны Тигнари с пола на табуретку. Тигнари провожает его странным взглядом, но ничего не говорит, и Сайно подходит ближе, передавая полотенце ему в руки. — Я, пожалуй, уйду вечером, — произносит Сайно, застегивая наручи. — Похоже, что мы добились результатов с теми проклятыми фресками, хотя гробница так и закрыта, может, нам удастся вскрыть хотя бы несколько механизмов. Тигнари все так же молчит, и Сайно поворачивается к нему лицом. Полотенце лежит сбоку от него, он все еще не вытерся, только прикрылся краем одеяла. — Что мы делаем? Сайно вскидывает бровь. — Что? — Я спрашиваю, что мы делаем, — повторяет Тигнари с неожиданно яркой злостью в голосе. — Что, ты думаешь, происходит между нами? Сайно не профессионал в чтении между строк, но даже ему ясно, что здесь явно существует какой-то правильный ответ. Жаль, что ему он неизвестен. — Мы… — запинается он, давая себе еще несколько секунд на раздумья. — Все же было хорошо? Тигнари вскакивает с кровати на ноги, почти сшибая крошечный кактус в цветастом горшке. Подарок Сайно. Одевается спешно, будто у него ограничено время, а потом вскидывается, оказываясь нос к носу с Сайно. — Какой же… — он щурится, вглядываясь в красные радужки. Затем вдыхает и выдыхает. — Останься сегодня. Ни к чему идти в город по темноте. Мы с Коллеи… — Мне и правда нужно, — Сайно даже не знает, зачем вообще говорит это. Тигнари смотрит на него так, будто весь мир рассыпется тут же, стоит ему переступить порог этого дома. — Я вспомнил про несколько отчетов, которые ждет аль-Хайтам, мне стоит сделать их сегодня, перед отъездом в Аару. Похоже, ответ был неверным. Сайно не вполне понимает, на самом деле. Что между ними происходит? Тигнари задает ему вопросы, ответы на которые слишком фундаментальные, Сайно не успел определиться с собственным мнением на этот счет. Разве не было это чем-то, что они делали последние несколько лет? Каждая такая встреча мало отличалась от предыдущей. Тигнари отходит от него. Волосы все еще слегка лохматые, плечи опущенные, а взгляд — про взгляд Сайно думать не хочет. — О, — говорит он, наконец. Сайно моргает. — Я понял. Приходишь, уходишь, как вольная кошка. Сайно и правда не знает, что не так. И было ли это лишь неудачным стечением обстоятельств или чем-то, о чем Тигнари думал долго? Каждый такой раз? — Ты же знаешь, что я не могу, — Сайно не пытается подойти или обнять, просто не думает, что это безопасно. Он давно не видел Тигнари таким взбешенным. — Мой долг в том, что… — В Бездну долг, Сайно, — выдыхает Тигнари. — Ты не видишь, да? Ничего не видишь. Я же… я думал, ты и правда не можешь. — О чем ты? — О том, что в твоем дрянном кодексе на написано ни слова про это, — Сайно осекается. — Это лишь твоя трактовка, не более. Сайно медленно переваривает, не чувствуя в себе сил открыть рот. — Кодекс рекомендует порядок действий, — его слова похожи на оправдание, он это знает. — Ты мне дорог, Тигнари, честно, но я просто не могу. Сайно помнит, как у них все завертелось тогда, много лет назад. Он уже был обременен работой, а Тигнари — свободный, как оторвавшийся от ветки лист. Быстрый, легкий, интересный. Завлекающий своей непосредственностью и искренней любовью к науке. К лесу, который расцвел совершенно иным при его управлении. Трудно было тогда упустить его, его трудно отпускать и сейчас, но Сайно снова говорит: — Если кто-то узнает, будут разбирательства, — он не смотрит Тигнари в глаза. — Матры будут вынуждены назначить кого-то, кто будет судить тебя в случае преступления закона. На языке у него горчит, но Сайно не может удержаться. Он столько лет откладывал этот разговор, заминал каждое проявление чувств Тигнари, лишь бы не озвучивать это. Конфликт интересов — так ему когда-то сказали матры, предупреждая о последствиях таких отношений. Но Сайно знает, что это не главная причина. Главную причину вслух произносит Тигнари: — Скажи, — он сглатывает. — Скажи, у меня был шанс? Когда-нибудь? Я ведь любил тебя все это время, Архонты… Он выглядит таким разбитым, а Сайно — Сайно в ужасе. Проблема в том, что Сайно думал, — или хотел думать — что Тигнари это устраивало. Их редкие встречи наедине, более частые встречи где-то между деревней и пустыней, когда времени не так много, и хочется успеть все. Хаос, в котором они оба жили, должен был устраивать их обоих. Выходило, что не устраивал. Сайно не говорил ему тех слов, которые Тигнари произнес сейчас так легко. Он даже и думать не мог о том, чтобы оформить эту мысль в голове. Когда он сам любил кого-то? Что это значило? Что могло значить сейчас, сегодня, с его покалеченной душой? Как Тигнари мог любить его такого? Правда его жизни — он не думал, что заслуживает быть любимым и любить в ответ. Любовь причиняла ему боль: все его родные погибли, оставив один на один с суровой реальностью. Ребенком, он уважал своих наставников, но не любил. Себя он тоже не любит, если быть совсем честным с самим собой. Но Тигнари заслуживает любви, и Сайно не может ему ее дать. Поэтому просто стоит и молчит, не зная, стоит ли ему уйти или сказать еще что-нибудь, что окончательно разрушит Тигнари. — Коллеи скучает по тебе, — голос Тигнари еле слышен, хотя в доме тихо. — Полагаю, ты не рассчитывал на то, что она к тебе привяжется. Теперь я понял, — Тигнари вскидывает голову. Сайно не встречается с ним взглядом. — Ты не думал, что я оставлю ее здесь, предложил тогда Бимарстан. Ты не знал, что с ней делать. Сайно кивает. Нет смысла отпираться — к Коллеи он испытывал поначалу те же чувства, что и к другим сиротам — понимание, сочувствие, желание рассказать, как это было у него, чтобы они не ощущали себя самыми одинокими существами во всем мире. Он пришел к Тигнари за советом, а ушел с пустыми руками и воспоминанием о девочке, сидящей за столом с огромной чашкой чая, внимательно слушающей рассказ Тигнари об истории появления Сумеру. — Это моя вина, — вдруг говорит Тигнари, и Сайно выпадает из чертогов собственной памяти. — Грозный генерал махаматра, без друзей и семьи, с куском льда вместо сердца. Я думал, у меня получится. Он молчит недолгое время, а затем аккуратно застегивает все пуговицы и молнии, отворачиваясь к двери. Проходит мимо Сайно, и тот чувствует легкий шлейф перетертых трав и масел. Он поднимает голову, прокручивая вопрос на языке, но все же решается. — Коллеи… могу я?.. — Нет, — безапелляционно и тихо. Сайно заслужил это. — Ты не разобьешь ее сердце. Вот и все. Тигнари машет хвостом, будто в нем еще бушуют отголоски эмоций, но его лицо — закрытая комната. Он останавливается у двери и добавляет: — Посылки и письма приходят на ее имя. Не ожидай скорого ответа, ей все еще тяжело держать перо в пальцах, — впервые их взгляды встречаются, и Сайно видит его слезы. Тигнари не смахивает их, просто улыбается такой кривой улыбкой, что в груди у Сайно болит. И хлопает дверью. Сайно еще несколько секунд смотрит на потертости дерева, а затем разворачивается. Тигнари прав во всем, даже когда это неудобно Сайно. Он также был прав и пять лет назад, но тогда Сайно смог с этим жить, а Тигнари — вовремя закрыть рот. В этот раз почему-то не вышло. Ночная Гандхарва выглядит уютно, но Сайно чувствует себя как в западне. Звуков слишком много, колоссальная разница с тишиной пустыни и ее огромными пустыми просторами. Только ветер да редкие камни. Он одергивает себя от этих мыслей, но голову не выключишь тогда, когда захотелось. Коллеи не заслужила того, что он с ней делает. Сайно опускает то, что Тигнари не заслужил даже больше. Но Коллеи справится, пусть и назло всему. У нее перед глазами самый лучший на свете пример. Не Сайно, конечно: он, наверное, последний раз любил родителей в полузабытой прошлой жизни, а в этой — в этой он сделал выбор. Ему не по нраву жертвенность и компромиссы, их не бывает в судебных залах и тюрьмах. Может быть, Тигнари прав и в другом — он ничем не лучше Хайтама, державшего любимого человека на расстоянии так долго, что это начало казаться жестокой шуткой, а Тигнари не лучше Кавеха, позволившего творить с собой все это. Сайно вообще самый худший выбор из всех, как ни посмотри, а вывод один — кто-то, чье сердце смогло вместить такую большую любовь для кого-то, вроде него, — остался в дураках и с дырой за грудиной, которую не зашьешь никакими нитками. Но так — так будет лучше. Правда жизни, да и только. Сайно пинает подвернувшийся камень ступней и ощущает острую боль. И если вдруг это окажется переломом, он больше не зайдет в те ветхие двери и не попросит о помощи. Отчего-то в Бимарстан ему идти совсем не хочется. /// Он натыкается на Кавеха в таверне пару месяцев спустя. И не то, чтобы он здесь просто так: вон там, в левом углу, за цветастой ширмой сидит доносчик — мальчик на побегушках у одного из пустынных кланов, почти что ребенок, — и Сайно следит за ним вот уже пару дней. Такой была официальная причина, почему он здесь. Кавех только приподнял бровь, недоверчиво мотнул головой и заказал вина на двоих. — Разве Хайтам не запретил тебе тратить его кровно заработанные на алкоголь? — тянет Сайно, пока по бокалам разливают горячительное. — За свой заплатишь сам, — Кавех сегодня явно не в настроении. — Заказчики будто с ума посходили. Они беседуют какое-то время, перескакивая с темы на тему, и щеки Кавеха краснеют пропорционально выпитому вину. Сам Сайно редко позволяет себе подобное, но и он не железный — от второго бокала ему становится жарче, хотя в помещении открыты окна. Парень в углу все еще сидит на месте, и Сайно позволяет вниманию рассеяться: и все же, что-то на краю сознания скребется мышкой, и Сайно пытается разобраться. Притупленный алкоголем мозг сопротивляется мыслительному процессу, но в разговоре повисает пауза достаточно долгая, чтобы Сайно вынырнул на поверхность. — Думал, ты хотя бы спросишь, как у него дела, — роняет Кавех, и по нему видно градус опьянения — ворот рубашки съехал, открывая пошедшую пятнами грудь, заколка в волосах повисла на пряди, но он продолжает: — Отчего я не удивлен? Сайно хмурится. — Тебе домой не пора? Кавех смеется так, будто Сайно выдал весь свой юмористический арсенал прямо в эту самую секунду, но в глазах у него нет и отблеска улыбки. — Мне не страшно, генерал, не пытайся меня задавить взглядом, — он хмыкает в бокал, почти пуская пузыри. — Когда я только познакомился с Тигнари, сразу подумал, что уж его-то обойдет стороной вся эта дребедень с сердечной тоской. Жаль, что он встретил тебя тогда. Сайно вдруг понимает, что все это время крутилось у него на краю сознания. Кавех отвечал словно бы нехотя, что ему совершенно несвойственно, и вот, поддав достаточно, чтобы растерять все свои любезность и дружелюбие, он начал говорить. — Думаю, он сам может за себя решать, — осторожно отвечает Сайно и двигает бокал от себя. — А я… — А ты, — теперь Сайно напрягается гораздо больше, когда Кавех наклоняется к нему, и в его взгляде такой уровень ненависти, что становится не по себе. — Ты, как всегда, себе верен. Нашел себе удобную постель и сердце, дающее теплоту, но столько, сколько позволишь, а потом выбросил за ненадобностью, как испорченный персик. Что-то в словах Кавеха задевает Сайно настолько, что крутит живот. — Я был с ним не поэтому, — цедит он сквозь зубы, чувствуя, как ярость продирает вниз по позвоночнику. — Ты с ним не был, генерал, — возвращает ему Кавех. — Вот и все. И улыбается. Сайно перебирает в голове варианты, при которых у Кавеха не будет несовместимых с жизнью травм, но дверь таверны распахивается, впуская в себя ночную прохладу Сумеру и пение птиц. Лицо обдает воздухом, а затем появляется Хайтам. — Добрый вечер, — он переводит взгляд с Сайно на Кавеха, задерживаясь в вырезе последнего, но Кавех ставит пустой бокал на стойку и с грохотом слезает со стула, одаривая Сайно оскалом. — Хорошо посидели? — Чудесно, — зубоскалит Кавех и оборачивает предплечье Хайтама рукой. — Всего хорошего. Хайтам выгибает бровь и на прощанье кивает, оставляя Сайно с ворохом размышлений и недопитым вином. Дверь закрывается, воздух в таверне оказывается еще более спертым. Сайно оборачивается, находя взглядом столик за ширмой — тот, кто за ним сидел, ушел достаточно давно, чтобы даже стаканы убрали. Он вздыхает. Не потому, что придется еще пару дней потратить на поиск малолетнего бандита где-то в окрестностях Караван-Рибата, а потому что слова Кавеха — самые злые, нетактичные и жестокие — были целиком и полностью правдой, как и то, что сказал ему в последнюю встречу Тигнари. Сайно не произносил даже в голове этого имени с тех пор, как вышел за пределы Гандхарвы. Когда ворота деревни остались позади, его разум обратился в работу и ненависть к себе. И Кавех был неправ в одном — ему не было нужды спрашивать, как поживает Тигнари. Потому что он уже нашел достойный повод написать ему несколько весточек, на каждую из которых не получил ровным счетом ничего. Повод был хоть и достойным, но очень смутно: в одном из писем Сайно просил заблаговременно выслать ежеквартальный отчет о дозорных в Академию, в другом напоминал о необходимости проведения серии оговоренных заранее лекций для студентов последних курсов Амурты. В ответ — пустота. Теперь Сайно пожинает плоды. И в этой таверне он оказался не потому, что юный пустынник имел недобрые намерения. Сайно понятия не имел, на самом деле, что он здесь забыл, но причина выпить появилась сама собой. Он не смог бы признаться в этом Кавеху даже под угрозой смерти, но ему приходится признаться себе — в том, что Тигнари для него больше не существовал, виноват он сам. /// В экспедициях он чувствует себя, как рыба в воде, и это похоже на какую-то очень извращенную форму отпуска. По крайней мере, все, что ему требуется — обеспечивать караваны должной защитой и помогать снимать сложные печати с сокровищниц. То, что для других является приключением, для него привычно: сон в палатке и мытье в оазисах, отсутствие ежедневной корреспонденции и постоянная борьба с дикими животными за место под солнцем. Поэтому сейчас Сайно спокоен — караван идет немного впереди, а у него есть время на нежелательные мысли. Попытки справиться — курам на смех, все его самообладание и самоконтроль улетучились вместе с ощущением твердой почвы под ногами. И даже проклятая работа не приносит былого удовольствия. Сайно соврет, если скажет, что не чувствует ничего. Это то, чего ему отчаянно хотелось, но не суждено было сбыться. Он такой же человек, как и все остальные, он не умеет быть машиной для приговоров. Непредвзятость генерала махаматры? Видимо, только на судебных заседаниях, но никак не в жизни. В связи с этим, по прошествии четырех с половиной месяцев, Сайно знает — он облажался так сильно, как никогда. Нет на свете другого слова, которым он бы описал свои чувства к Тигнари — это любовь, любовь, любовь, это то, чего Сайно избегал годами. Ему страшно и непонятно, и он совершенно не знает, что ему теперь делать, но ему ясно — он не сможет жить так, как жил до этого, а потому, как только экспедиция закончится, он пойдет в Авидью. Сайно пришел к такому выводу не сразу. Разговор с Кавехом был, в какой-то мере, отрезвительным. Кавех сказал ему про постель, и Сайно поспешил тут же огрызнуться — не поэтому. Той же ночью он задал себе вопрос — а почему тогда? Разве со стороны это не выглядит так: он приходит, когда хочет, уходит, не говоря, когда вернется. Пользуется кровом и телом человека, отчаянно его любящего, но сам предпочитает опускать факт этой самой любви. Обрывать на полуслове, отказываться от объятий, как только дымка оргазма выветривается. Сайно думал долго, пока работа крутила его в ворохе бумаг и командировок, и в одной из экспедиций он также шел сзади каравана, когда к нему подошел пустынник. Один из тех, кто охранял людей и яков, один из тех, чьих имен Сайно даже не трудился запомнить. Его имени он тоже не знал и не спрашивал, но когда солнце опустилось за горизонт, и ученые вернулись, искупавшись в оазисе, он подсел к Сайно снова, предлагая разделить расслабленное молчание у костра и треск сухих веточек в огне. Его рот был теплым и приглашающим, даже чересчур смелым для того, кто знал в точности, кто такой Сайно. Сайно обводил пальцами рельефы груди, нескрытые одеждами, вталкивая язык в этот рот, чувствуя, как чужие руки пробираются к нему за пояс. Он не знал, сколько времени они провели так — поцелуи успели перейти в те, что нельзя было назвать целомудренными. И ощутив прикосновение прохладных пальцев к головке, Сайно понял — он не хочет. Не в этой гребаной жизни, не с этим человеком — вообще ни с каким, кроме лесного стража с прыгучей походкой и острым взглядом. Сайно не знал, что тот пустынник про него подумал, ему не было дела. Достаточно было того, что, очутившись в палатке, он сделал то, что не ожидал даже сам от себя — закусив кончик толстого спальника из пуха, он разрыдался так, как не ревел, кажется, даже в детстве. И вот сейчас, чувствуя раскаленный песок под ступнями, он идет вперед, окрикивая одного из ответственных за маршрут и говорит: — Мы срежем по тому краю, мне нужно в город, — он надеется, что его голос не звучит таким нуждающимся, каким он себя чувствует. Ученый что-то тараторит ему в ответ, но Сайно не слушает — они обогнут барханы, сделают небольшой крюк, оставив зеленых студентов на постоялом дворе, и Сайно направится в Гандхарву. Это займет два или три дня, несколько объяснительных для матр, но Сайно потерпит сложности. Потому что хоть раз в своей проклятой жизни он хочет сделать что-то правильное. /// Сайно оставляет недовольных сбитым графиком ученых в Аару, проигнорировав недобрые взгляды. Вообще-то ему и правда нет дела до того, что они что-то не успели. Академический запал умер самой страшной смертью внутри него, сразу после выпуска из Академии. Не чета он тому же Тигнари, с его необъятной любовью к познанию. Да и профессиональная деформация тоже настигла — Сайно везде мерещится злой умысел, даже в безобидных исследованиях плессеников. Что уж говорить про вскрытие гробниц. В Аару он также покупает домашние аджиленах в сахарной карамели и засушенные пустынные ягоды. Может, к среднему возрасту он так и не попробовал нормальных взрослых отношений, но кое-что про ухаживания ему все же известно. Постояв немного перед развилкой, он решает зайти и в Сумеру, захватить несколько привезенных из Фонтейна красок — Коллеи любит рисовать, и Сайно уже был достаточно удачлив, чтобы увидеть ее труды. Поразительно для девочки, победившей элеазар. На пути к Авидье он вдруг понимает: да разве у него не было отношений раньше? Разве то, что было у них с Тигнари, нельзя назвать самыми настоящими отношениями? И если до появления Коллеи, может, так и было, то с тех пор, как она поселилась в Гандхарве, кроме как семьей их троих назвать было нельзя. Выходит, что он, рассудив о специфике своей работы и личном травматичном прошлом, сделал выбор, оставив двух самых близких людей на попечение самим себе. У ворот его встречают дозорные, окидывая недоверчивыми взглядами. Сайно был бы рад проигнорировать, но знает, что виноват. Поэтому интересуется, на месте ли глава дозора, и получает ответ: нет, генерал махаматра, но вы приходите через неделю-другую, может быть, вам повезет. Сайно не славился вспыльчивостью, но отследить собственное выражение лица у него не выходит. Дозорные ощутимо напрягаются, но стоят на своем, а Сайно вздыхает в миллионный раз, разворачиваясь к городу. Очевидно, его удача кончилась где-то четыре с половиной месяца назад. Сайно успевает дойти до окраины леса, когда его посещает мысль: чтобы Тигнари, будучи ребенком леса, отсутствовал на месте больше трех дней за раз? Сайно помнил только, что такое случалось крайне редко, и обычно он сам сопровождал Тигнари в таких выходах. И, если он решил быть честным с собой, сейчас он понимает, что подобные вещи происходили потому, что Тигнари хотел сделать Сайно приятно, проводив того до границы с пустыней или помогая с разбором кучи бумаг в Академии. Так что Сайно дожидается темноты, сидя на ветке огромного дуба, откуда ему видно большую часть деревни, и может сказать уверенно: Тигнари все это время был здесь, но дозорные, судя по всему, получили недвусмысленный указ говорить обратное. Сайно вздыхает с облегчением, когда видит мельтешащую фигуру между домами. Заходит к Коллеи, что-то ей говорит, возвращается к своему домику, убирая с крыльца корзинки с травами и фруктами. В какой-то момент Сайно теряет его из виду, пока не слышит почти незаметный хруст листвы слева от себя. — Вам не рады здесь, генерал махаматра, — доносится до него, и Сайно поворачивается, почти сваливаясь с ветки. Тигнари в нарочито расслабленной позе, на ветке рядом с ним. Не улыбается. Сайно думает, что был достаточным мудаком, чтобы с ним разговаривали именно в таком тоне. А еще Сайно ни разу в жизни не слышал настолько очевидную угрозу в этом голосе. — Прошу прощения, — теперь, в темноте леса, он забывает все, что планировал сказать. — Нужно поговорить. Тигнари хмыкает. — Говорите, — фраза выходит почти насмешливой, но сказана осторожно. — Отчеты пылятся на столе мудреца Азара уже несколько недель, не думаю, что мой дозор должен вам что-то еще. И вот, та сторона, которая для Сайно была закрыта все это время. Не то, чтобы Сайно не знал Тигнари — ходили легенды о том, как он умеет отбривать нежелательных поклонников и настойчивых ученых, однако, Сайно полагал, что его это не касается. Теперь же — теперь Сайно хочет залезть в крошечное дупло дятла по соседству, потому что слова болезненно отдаются в сердце. — Тигнари, — начинает он, но его обрывают. — Глава лесного дозора, генерал, — и Сайно знает, что Тигнари ненавидит, когда его так называют, но ситуация располагает к фамильярностям такого уровня. Сайно размышляет какое-то время в тишине и не знает, что ему делать. Похоже, что единственный человек, имевший на него управу, пользуется этой властью без зазрения совести прямо сейчас, иначе почему за долгие годы еще никто не позволял себе говорить в таком тоне с самим генералом махаматрой. Он все равно пытается. — Выслушай меня, — сглатывает и силится разглядеть хоть что-нибудь в этой непроглядной черноте, хотя бы отблески каких-то эмоций. — Я не был честен с тобой, когда говорил все это в нашу последнюю встречу. Тигнари кривит губы. Каким-то образом даже это выглядит красивым. — Меня пугало то, что между нами, — Сайно складывает руки на коленях. — Я не думал, что когда-нибудь буду иметь семью, и Коллеи… Коллеи тоже пугала, потому что я не самый лучший пример. Мне жаль, — теперь Тигнари и вовсе на него не смотрит. — Знаю, что не могу исправить все прямо сейчас, но дай мне шанс, я… — А речь всегда только о тебе, — цедит Тигнари, сжимая кулаки. — Только ты и твой треклятый долг, ничего человеческого. Если бы только я знал, когда… На лице у Тигнари — горечь, и Сайно теперь может разглядеть это даже слишком хорошо. Он не заканчивает фразу, но Сайно и не нужно: если бы я только знал тогда, что ты за человек, я бы никогда не подпустил тебя близко. Сайно знает просто потому, что имел возможность со стороны взглянуть на самого себя. Ему и ответить даже нечего, потому что Тигнари прав и в этом. Столько правды, от которой сводит скулы. — А Коллеи, — Тигнари усмехается. — Следовало оставить ее в Мондштадте, а не тащить через пол мира, но твоя гордость… И эти слова задевают в Сайно что-то настолько живое, что он сдерживается от того, чтобы не кинуться вперед прямо сейчас. Он знает много своих ошибок, в том числе, с Коллеи, но никогда, никогда ее спасение не было причиной для умасливания своей гордости. Он не понимал этого тогда, но сейчас знает: он привел ее в Гандхарву потому, что хотел быть уверен, что с ней все в порядке, изначально держал в себе надежду, что Тигнари не отпустит ее в Бимарстан. Что этот несчастный ребенок получит столько любви за все свои страдания, сколько не сможет взять нигде больше. Факт, который опускался все это время: Сайно и сам ее любил и хотел любить так, чтобы она это видела. Ее боли было достаточно для того, чтобы вся остальная жизнь была наполнена другими чувствами: заботой, нежностью, лаской. — Нет, — все же говорит он, и Тигнари недоверчиво хмурится. — Коллеи не безразлична мне, она не была безразлична с самого начала. Я привел ее сюда, потому что знал, какой ты. Я хотел… хотел, чтобы она была рядом со мной и с тобой. Тигнари не фыркает в этот раз, и Сайно давит вздох облегчения. Может быть, у него еще есть шанс. — Когда я встретил тебя, я не знал, что так получится, — Тигнари отводит взгляд, и Сайно понимает его. — Мне казалось, что и тебе не нужно все это. Я не позволял себе любить тебя, — его передергивает от того, что это было сказано вслух. — И работа, наставник предупреждал меня о том, как это может влиять. — И что же заставило тебя передумать? Сайно возвращает взгляд со своих колен на лицо Тигнари. Молчание между ними повисает тяжелой завесой, чего не бывало никогда. — Тигнари, — ладони у Тигнари слегка шершавые и теплые, но пальцы дрожат. Сайно сжимает их в своих руках, надеясь, что его не столкнут с ветки, не предупредив. — Дай мне шанс. Я знаю, что не был самым лучшим, и что вербальное общение не мой конек, и мои шутки… Тигнари вздыхает и выворачивается. На месте его ладоней только прохлада, и сердце Сайно падает. Тигнари встает и отряхивается. — Уходи, — в его голосе усталость и какое-то неясное смирение. Сайно открывает рот, чтобы возразить. — Это не отказ. Уходи сейчас, я прошу тебя. Коллеи будет волноваться. Сайно кивает и заставляет себя отступить. Дозорных у ворот уже нет, и он сможет хотя бы уйти с достоинством. Он отворачивается, слыша шаги позади себя, но затем Тигнари его окликает. — Не путай мое доверие со слабостью, генерал, — глаза Тигнари блестят в темноте. — И если еще раз увижу, как шаришься по моему лесу без приглашения, пущу тебе стрелу промеж бровей. Считай за предупреждение. Сайно бездумно кивает еще раз, но ветка напротив него пустая. В домике загорается свет, а Сайно думает: любить эту пустынную лисицу проще простого, и похоже, это навсегда. Сайно уходит, не оглядываясь. Аджиленах и остальное он оставляет под дверью Тигнари той же ночью, моля Архонтов, чтобы чуткие лисьи уши не услышали его тихой поступи. Лежа на неудобном диване в кабинете, он понимает: у него есть шанс. И правда в том, что теперь он его не упустит. /// Проходят недели прежде, чем Сайно получает завуалированное приглашение к встрече. Он разворачивает небольшой сверток, почти дрожа от напряжения, пока сидит на каменной ограде в Аару, прямо там, где встретил посыльного. В хрустящей бумаге он находит рисунок куста с персиками на фоне зеленого склона, сложенное в два раза письмо и небольшую коробочку, пахнущую летом. Засушенные дольки фруктов. Сайно вдыхает этот запах, собираясь с силами, и разворачивает письмо. «В культуре валука шуна принято поздравлять со вступлением во взрослую жизнь в ночь рождения. Коллеи не лисенок, у нее нет ушей и хвоста, но она часть семьи, и я бы хотел, чтобы духи моих предков приняли ее, как и меня. В ночь на восьмое мая мы почтим их память и отпразднуем ее взросление. Она недавно получила свой первый лук, сделанный по чертежу только для нее. Ей не помешал бы хороший колчан для стрел» Сайно давит улыбку, проводя пальцами по аккуратно выведенным на бумаге словам, и читает подпись: «Ей понравился аджиленах, и теперь она не перестает о нем вспоминать. Слишком похожа на меня во всем, но полагаю, так случается со всеми родителями» Колчан, значит. И орехи. Сайно мысленно меняет маршрут, раздумывая, где сможет достать самый лучший в мире колчан, хотя он и вовсе не разбирается в качестве кожи и стежках. Тигнари непрозрачно намекнул, что он приглашен на этот праздник, а больше Сайно ничего и не надо. Может быть, он пошлет Фарузан весточку и спросит у нее, какие колчаны могут понравиться молодым девушкам. Фарузан уж точно молодой не была, но хотя бы по второму пункту должна справиться, а больше у него знакомых с луками не было, за исключением разве что Тигнари. Сайно постарается, он обязан. Он сворачивает все свои дела, рассчитывая прибыть в Сумеру чуть раньше положенного. Его скромное жилище в городе выглядит, как и всегда, таким же необжитым и пустым. И разве Тигнари не говорил ему много раз, что стоило хотя бы поставить сухоцветы на кухонный стол? Сайно никогда не заботило состояние собственного дома, но причину он понял недавно — он и не жил здесь раньше. Так, пытался перебиться между командировками, даже кровати никакой не купил — спальник прекрасно справлялся с задачей, а к деревянной спине ему было не привыкать. Сайно размышляет все больше о том, как Тигнари менял его жизнь, от самых маленьких вещей до глобальных. Это ведь он намекнул аль-Хайтаму — «я попрошу сначала по-хорошему» — выделить несколько помощников, чтобы у Сайно была возможность брать выходные. Это он с самого начала приучил Коллеи к быту, чтобы она умела справляться сама, а у них с Сайно было время друг для друга. Он заставил Сайно брать с собой в экспедиции лекарства и бинты, он показал, что если заботиться о мире — мир позаботится в ответ. Столько науки, которую Сайно постигал годами, а Тигнари с ней будто родился. В его понимании было правильным держать Тигнари на расстоянии, и это заложено эволюцией — отталкивать то, чего не понимаешь. И Сайно не понимал до определенного момента. Тигнари был достаточно милосерден, чтобы показать ему то, как он ошибался. Это его доброе сердце и искренние чувства, отсутствие страха перед самим собой, это все они сделали, привели туда, где Сайно стойко сдерживает слезы, когда снова касается письма — единственного за долгое время, но дающего такую огромную надежду, что он боится выпустить его из рук, будто оно пропадет немедленно. В назначенный день он сидит с прямой спиной в своем кабинете, сложив руки и ноги в медитации. У него никогда не было достаточно усидчивости, чтобы повторять это чаще, но наставник заставлял сидеть его так днями и ночами, пока Сайно не успокаивался окончательно, не приходил в себя. С его формой духа было сложно обходиться без упорядочивания энергии, тем более, настолько агрессивной — электро реагирует почти со всеми элементами огромными выбросами потоков, потому Сайно сидит смирно и думает: это не работает. Во всяком случае, не сегодня. Его внутренний голос отсчитывает минуты и часы, взгляд то и дело обращается к подоконнику — там солнце движется тенями, медленно, как издевается. Решение приходит тогда, когда навязчивый стук в дверь прерывает его хаотичные мысли. Выпрыгнуть в окно и правда ничего не стоит, даже сейчас, и Сайно прекрасно знает, как громко аль-Хайтам будет выражать свое недовольство, но теплое чувство заполняет Сайно: он увидит Тигнари и Коллеи, снова, в уюте деревне, пускай и чужой для него самого, но Сайно смеет надеяться, что она станет для него ближе. Тигнари не встречает его на пороге, как делал много раз до этого, но Коллеи радостно выпархивает из соседних дверей, юная, прекрасная, наконец, здоровая. — Генерал! Отучить ее от такого обращения не представлялось возможным, от этого и Тигнари страдал так же сильно. Но Сайно осторожно обнимает ее за плечи, чувствуя запах роз и персиков, немного похожий на тот, который обычно исходил от Тигнари. Его запах Сайно почти забыл среди песка и одиночества, и от этого в груди ноет. Тигнари выходит следом, настороженно оглядывая их обоих, и Сайно выпрямляется, стараясь не показать им, насколько сильно он нервничает. Тигнари выглядит лучше, чем в последнюю их встречу, его сетчатки не покрыты вздувшимися капиллярами, выражение лица не отсутствующее. Да, слегка недоверчивое, но Сайно знает, что пора сделать первый шаг. — Привет, — говорит он на выдохе и тянется к подсумку, вытаскивая две коробочки, перевязанные, как и всегда, грубой веревкой. — Знаю, что рано… Тигнари принимает подарок, втягивая воздух носом. Сайно в курсе, насколько у него чуткий нюх, но и он сам, даже без лисьих рецепторов, может уловить запах засахаренных и слегка поджаренных орехов. Сайно передает вторую коробку Коллеи, и она подпрыгивает на месте, благодаря его с небольшим поклоном. Вежливая, умная девочка. Так похожа в повадках на Тигнари, что Сайно приходится ущипнуть себя, лишь бы не расчувствоваться прямо на крыльце. — Проходи в дом, — произносит Тигнари, и его тон совершенно ничего не выражает, но Сайно видит и его волнение — кончик хвоста ходит туда-сюда в беспокойстве. В доме убрано и пахнет чистотой и лесом. Тигнари ставит перед ним тарелку с мясом, пока Коллеи щебечет о поездке в Монштадт, об Эмбер, о том, как Лиза показала ей множество книг по ботанике и даже разрешила взять с собой несколько. Сайно заметил горшок с валяшкой при входе в ее домик, и теперь это обрело смысл. — Из мастера так себе соперник, — Коллеи хитро улыбается, пока Тигнари закатывает глаза и складывает руки на груди. — Из всех партий, что у нас были, он одержал победу лишь раз. И это я поддалась! Сайно смеется, зная, насколько сильно Коллеи была увлечена изучением тактики в Призыве Семерых, и насколько плох Тигнари был в любых карточных играх. Это знакомо, приятно, этот ужин дает возможность им всем как будто познакомиться заново, но в большей степени, он помогает им двоим. Когда ночь опускается на лес, они совершают поклоны предкам у тысячелетнего дуба, и пусть это даже не храм и не алтарь, пусть они одеты не по правилам, а Коллеи то и дело зевает — Сайно знает, что более интимного проявления доверия для Тигнари нет. — Не ждал тебя раньше полуночи, — проговаривает Тигнари в темноту позже. Они сидят на берегу ручья, и Тигнари болтает ногами в прохладной воде. Сайно распереживался бы, что начало мая — не лучшее время для подобных забав, тем более ночью, но боится разрушить эту комфортную тишину между ними. Он долго думает над ответом, перебирая пальцами мягкие травинки. Запах росы перебивает почти все запахи вокруг, но Сайно наслаждается каждой секундой, пока окружен зеленью, свежестью и этой атмосферой накатывающего тепла. — Мои родители погибли, спасая меня и сестру от бедствия, — говорит он тихо, и Тигнари почти вздрагивает от неожиданности. — Я выжил тогда, но все они погибли, целый клан. Такая большая трагедия в масштабе поселения, — он хмыкает. — Маленькая, если смотреть с точки зрения Академии. Тигнари молчит, но Сайно не думает, что он не слушает. У него не было возможности или желания сказать об этом Тигнари когда-либо, но теперь он в достаточной мере осознал, что если кто-то и достоин знать, то это Тигнари. Всегда только он. — В Храме Тишины меня готовили к паломничеству, по большей части, я не знал мира вокруг, только слушал легенды о великих воинах и гробницах, в которых они навсегда погребены. Наставники… были жестоки, — Сайно улыбается сейчас, хотя тогда он не считал, что сможет пережить хотя бы следующую ночь. — Стражи, охраняющие усопших, не могут быть слабыми. Они до самой смерти остаются там, соблюдая покой душ, за которых в ответе. Тигнари вздыхает. — Как ты оказался в Академии? — Учитель сказал, что моя суть не позволит мне стать тем, кем я должен был стать, — улыбка с его лица исчезает. — Это почти изгнание в их культуре, считается, что тот, кто заходит в Храм Тишины, по умолчанию достоин. Как видишь, это не так. Тигнари качает головой и будто порывается встать, но остается на месте, кивая, побуждая продолжать. — Он не отказался от меня, продолжал меня учить, но Академия уже увидела во мне что-то, что потом позволило назначить меня на должность генерала. Я не жалею, — Сайно встречается с Тигнари взглядом, но в темноте почти ничего не видно, да и расстояние между ними чуть меньше метра. — Никогда не жалел. Но мне было тяжело принять то, что теперь я должен жить по другим правилам. Тигнари снова кивает, складывая руки на коленях. Теперь он просто перебирает ногами в воде, рассеянно, будто его разум занят чем-то далеким отсюда. — Тигнари, — Сайно обращается к нему, ни на что особо не надеясь. — Я не думаю, что… — он запинается. — В тебе всегда было что-то, чего я не понимал. Ты такой… живой и светлый, и открытый, и я боялся тебя. Того, что ты можешь со мной сделать. Тигнари вскидывает бровь, и Сайно порывается исправиться, но в его словах только правда сейчас, и он обещал себе, что с Тигнари так и останется. Он был честен с ним, и Сайно сделает то же самое в ответ. — Я не бросил бы тебя, никогда. Ты и правда думаешь, что я смог бы тебя отпустить? Сайно помнит — читать между строк не его, но Тигнари умеет лучше всех других. Ему не нужно объяснять то, что сам Сайно годами выводил, как уравнение, он видит это без всякой помощи, без предвзятости, с таким же открытым миру сердцем, с которым когда-то Сайно встретил его в лекционной аудитории. — Мне сложно, Сайно, — произносит Тигнари так, будто у него на душе висит булыжник. — Больно, наверное. Не знаю, справился бы я без Коллеи или нет, но мне казалось, что не смогу. Сайно хочет сказать ему, мол, да брось, ты, и не справился бы? Но его собственная боль напоминает — если бы Тигнари не дал ему тот призрачный шанс на что-то, все остальное потеряло бы всякий смысл. Тигнари был в каждой части его жизни, так глубоко, что дерни — и выйдет все с корнем, уже безвозвратно. Они смотрят друг на друга какое-то время, до слезящихся глаз, и Сайно многое бы отдал, чтобы рассмотреть его лицо поближе, вспомнить, каково это — касаться Тигнари, чувствовать его под своими пальцами и быть уверенным, что он не ускользнет, как песок. Сайно одергивает себя уже скорее по привычке, потому что Тигнари позволил ему быть частью своей жизни — и теперь этого достаточно всегда. — Хочу… попробовать. Сайно смотрит на него, не понимая, несколько секунд, пока Тигнари не двигается ближе. Запах росы растворяется в густом аромате масла и фруктов, когда натруженные руки касаются его плеч через ткань, задевая золото нагрудника. Тигнари водит ладонями вверх и вниз, будто растирая, но голой кожи не трогает, и Сайно почти благодарен ему за это. Одним Архонтам известно, смог бы он потом уйти отсюда вообще, хотя более вероятно — он упал бы на колени и там бы и остался. Но предугадать следующее действие Тигнари не выходит — как и всегда, он удивляет Сайно тем нужным градусом спонтанности, когда прижимается губами к его челюсти, не раскрывая рта. Сайно замирает, не дыша. — Я скучал так сильно, — он чувствует этот шепот кожей. — Так сильно скучал по тебе, Сайно. Когда язык проскальзывает по губам, Сайно открывает рот, соединяя их губы в поцелуе. У них были и более грязные поцелуи, на самом деле, но этот — Сайно знает, что у него едет крыша прямо сейчас, и это ничем не остановить. У него нет времени обдумать слова, пока Тигнари жмется к нему так, будто бы только осознав, что имеет на это полное право. Без оглядок и недомолвок. Ладони Сайно стискивают его бока, пытаясь удержать себя в узде. Это мокро, горячо и сладко — Тигнари целует его, Тигнари дышит, обдавая губы пожаром, выворачивает его наизнанку, даже не подозревая об этом. Ему никогда не было известно, сколько всего он задевает в Сайно, одними своими взглядами и нежными прикосновениями. Сайно скрывает свой стон в этом поцелуе, мысленно погибая от осознания, что ему придется выпустить Тигнари из рук. Он забыл, он почти забыл о том, какой он ласковый, настойчивый, соблазнительный в своих намерениях, твердый, смелый, и адски горячий. В Бездну и эту работу, и проклятую Академию, в Бездну аль-Хайтама с бумагами и всех его бесконечных посыльных, он положит весь мир к ногам этого человека и не обернется ни разу на то, что оставил позади. — Остановись, — задыхается он Тигнари в рот, прикусывая нижнюю губу, надеясь, что она нальется кровью позже. — Я не смогу, остановись, остановись… Тигнари понимает его, в конце концов, но не отстраняется, остается в его объятиях, успокаиваясь. Сайно честен с ним в этом — после этих месяцев, когда он думал о Тигнари, он не совершит ошибок, которые будут ему стоить будущего. Тигнари может быть импульсивным во многих вещах, как сегодня, но Сайно знает, что означали его слова. Они попробуют и будут пробовать до того момента, пока им не станет ясно, что они готовы. И пускай у Сайно взорвутся яйца, он не станет пользоваться собственным уязвимым положением, как не будет делать то же с Тигнари. Не так. — Я останусь, если ты попросишь, — говорит он Тигнари, когда тот размякает у него на груди. Его штаны намокли в щиколотках, и одна ступня поджата. Ему будто бы все равно на это. — Я сделаю, что попросишь, если я тебе нужен, просто... Скажи, если я могу остаться сегодня. Уже и так далеко за полночь, и темнота крадет у Сайно те мгновения, которые должны были принадлежать ему. Но, похоже, что она же и помогла им сегодня — Сайно не сильно уверен в том, смог бы рассказать все вот так при свете дня. — Не хочу обещать, — наконец, произносит Тигнари с долей сожаления в голосе, и Сайно оно понятно. Он бы тоже не смог, наверное, поверить в скорое прощение. — И тебе стоит воспользоваться запасным спальником в моем доме. Это тоже верно. — Никаких обещаний, — Сайно берет на себя смелость погладить Тигнари по голове, стараясь на задеть уши. — Я больше не покину тебя, и этого достаточно. /// Кавех болтает ногой, задевая мыском туфли ножку стула, чем выводит Сайно из себя вот уже около часа. В зале заседаний через три двери от них проходит собрание матр, на котором аль-Хайтам блещет красноречием, а Кавех вызвался подождать его, обосновавшись в кабинете Сайно, потому что: — У Хайтама и продохнуть среди бумажек нельзя, тем более, что твой намного ближе. Если спросить Сайно, он был против и даже сказал об этом несколько раз, но Кавех счел рычание в свою сторону недостойным внимания. Поэтому — он болтает ногой, а Сайно считает секунды. Аль-Хайтам заходит к нему без стука, чем тоже неимоверно раздражает, но вскочивший ему навстречу Кавех не дает указать на недостаток воспитания. — И как поживают наши достопочтенные матры? — вопрошает он у Хайтама, не дав ему ступить и двух шагов за порог. Сайно убил бы Кавеха уже на следующий день, живи он с ним в одном доме, даже аль-Хайтам казался ему менее невыносимым в сравнении. Аль-Хайтам стойко игнорирует лавину вопросов от своего безалаберного суженого и подходит к Сайно, укладывая свиток ему на стол. Сайно вопросительно смотрит на него, заранее зная, впрочем, что написано в свитке, но хочет услышать это лично. — Матры согласились с моей кандидатурой. Меня должны уведомить в случае, если Тигнари окажется на скамье подсудимых. Сайно вздыхает и кивает. Этот вопрос не давал ему покоя со времен студенчества Тигнари, и он рад, что они, наконец, смогли его решить. — Ты предвзят! Как они могли тебя назначить? — восклицает Кавех, и Хайтам морщится. — Неужели у этих стариков и правда нет ни капли критического мышления? Горе Академии, я надеялся, что старики еще не выжили из ума, но... Вопросы в воздух, на самом деле, но Сайно не успевает вставить и слова. Снова. — Я непредвзят. — Еще как предвзят! Сайно смотрит на стрелку часов, пока Кавех препирается, рассказывая о бесчестии и коварстве секретаря так, будто у них есть публика. Сайно думает, что они оба, на самом деле, хотели бы, чтобы публика была, но никогда в этом не признаются. Было что-то странное в них, эта любовь к выяснению отношений прилюдно, будто какой-то фетиш. Сайно качает головой и говорит Кавеху выметаться из его кабинета, если он продолжит орать на весь честный народ о своих чувствах к Хайтаму. — Поговорим еще. Это было не шипение, и Кавех не ткнул злобно в грудь аль-Хайтаму, а потому Сайно даже и думать не хочет про то, как именно эти двое будут разговаривать дома. Благо, все, кроме ссор, они делали за закрытыми дверями, а остальное его не касается. За Кавехом захлопывается дверь, и аль-Хайтам замирает у стола Сайно, укладывая ладонь на свиток. — Ты предвзят, — говорит ему Сайно, и аль-Хайтам кивает. — Им об этом неизвестно. — Да, — Хайтам проходит по кабинету, оглядывая пустые стены и останавливаясь у окна. — Я знаю Тигнари достаточно времени, чтобы быть уверенным в том, что меня никогда не вызовут в этот зал. Сайно молча соглашается и тоже оборачивается к окну. Еще нет и шести, до ужина далеко, но через десять или пятнадцать минут он выйдет из этого кабинета и не вернется до понедельника. Обещания, данные тогда, выполняются и сейчас. — Я подписывал проекты Кавеха вперед всех, что мне приносили, — вдруг говорит Хайтам, и Сайно в изумлении поднимает бровь. — И запрашивал финансирование под своей печатью. Полагаю, у нас обоих есть те, ради которых мы сделаем вещи, которые не сделали бы никогда. Они расстаются у дверей Академии, и Сайно вдыхает теплый сумерский воздух, разбавленный пряностями и запахом роз. Тигнари ждет его в тенях собственного сада, где валяшки мягко покачиваются на ветру. Для него это значит многое. Для них это значит — все.