Вытяни правую руку — обратись к своему рабу, вырви его великую вину, молю тебя я, дай его жизни смысл, лиши глубокой печали. Развей румянец, изгони его стыд, погони прочь его страх пролейся дождем своей светлости против этой скованности и придай ему сил. перевод мой (см.сноску); © оригинал Gottschalk →
Первое ощущение — осязание. Ветерки носились вокруг, пощипывая кожу. Расправив плечи, он шире выдохнул дрожащую в глотке тревогу, смятение и, в какой-то мере — боясь признать себе и открыть душу нараспашку — печаль. В голове провалилось понимание. Ливио Даблфанг стал таким забывчивым, таким… сентиментальным, каким был всегда: в детстве, плакса и маленький ребенок; рядом с мастером Капеллой; где-то глубоко внутри себя. Что привело его сюда? Путь — это всегда что-то очень личное. Как слепой котенок, Ливио продолжает брести без маяка-путеводителя, не зная, что делать «после». После совершенных ошибок, непростительных и ужасных. После, кажется, искупления перед последней четой. Разло, голос жесткости, молчит. И все же — не видать пути назад. Не вернуться. Не видит он врага, а вина жрет, душит, оседает в душе, в груди, под диафрагмой и в голове… быть может, враг — вот он — в отражении отполированных небольших карателей? Или, быть может, враг там — на горизонте? Или, быть может, это чья-то злая шутка, обескураживающая тем, что путь этот невероятно прост и совершенно обнажен? Ливио получил из рук Мелани, встретившую его на входе, распечатанное (она была любопытной женщиной) письмо со свежими серыми чернилами: «Привет! Прости что долго не отвечал тебе. Все прошло. Не знаю, согласишься ли ты,* * *
— До дна-а! — скандирует девичий голос, поднимая кружки. Вэша пьяно ведет, он наклоняется через стол к Милли. Они чокаются. Он выпивает бурбон за раз до последней капли, урчит, икает. — Ура-а-а, ехехе-хе… — А пошли к нам в гости? — предложила радостная, захмелевшая Томпсон, — Мэрил удивится!* * *
Когда Ливио пришел в салун, Вэша там не было. Не помогло и спросить бармена: старик отнекивался, пробормотал что-то о том, что вроде и видел похожего на описания молодца, а вроде и нет… Может, он не явится, а письмо то — обманка? Или что-то случилось? Ливио выбегает из забегаловки, шагает по тесным улочкам города, его сердце билось сильнее с каждым пройденным метром. Он оглядывался вокруг, взывая имя Вэша, но лишь эхо отдавалось в ответ. Волнение переплеталось с тревогой, когда он проходил мимо полупустых рыночных площадей и узких переулков. Ливио пытался подавить волнение, но чувствовал, как оно затаивается в его груди, делая каждое еги действие все более неуверенным. Он ускорился, прошел через толпу торговцев и прохожих, и все еще не нашел Вэша. Внезапно он остановился, облокотившись на стену и прижал ладони к лицу в отчаянной попытке собрать свои мысли. Начинаются видения, отголосок разрушенной личности нашёптывает варианты того, что могло произойти, и каждый последующий хуже и хуже. В его золотой сердцевине пульсирует боль. Может, Вэша загнали в угол, поймали? Наемники, жандармерия? Где он? А может, Ливио, глупый, не уловил в письме какое-то послание? Он достал бумажку и вновь прошелся взглядом по неразборчивым буквам. Гадкий Койот, Фенраль, четверг. Все верно… да и не будет такое существо, как Вэш, втягивать кого-то, даже если его собственной жизни угрожает опасность. Лужа на песке от пролитого кем-то напитка глянцево блестела в полумраке. Ливио заглянул в отражение, на него в ответ смотрело его бледное лицо. И снова искать. И найти тогда, когда отчаялся. Там, где не ожидаешь. — Вот и ты, — сквозь отчаянные глотки воздуха хрипит Ливио, подходя к сидящему на лавочке у фонтана Вэшу. Его широкие руки ложатся на сгорбленные плечи. Мягкое дыхание касается скулы, когда он наклонился, чтобы со спины заглянуть в мутно-стеклянные глаза Паникера: пьяный. Он спрашивает, сам являясь воплощением паники: — Что случилось? Я тебя потерял, — голос неуверенный, боящийся — он не скрывает своих чувств. Ему нечего прятать, незачем геройствовать — такая у него позиция. Напряжение между ними потрескивало в воздухе, словно электричество, готовое ударить. Но глубоко внутри была и уязвимость; за этими вечно-задорными глазами и детско-игривыми словами скрывались фрагменты смятения и неуверенности, которые Вэш отказывался признать. Тем более открыть. Близость Ливио лишила его возможности больше игнорировать его присутствие; от прохладного дыхания на щеке у Вэша по спине пробежала дрожь. Это нервировало — то, как он казался таким близким, все же оставался загадкой, окутанной слоями секретов, которые он не мог себе представить, не знал, как можно избавиться, не причинив непоправимого ущерба. Его вопрос задержался в наступившей тишине: Что случилось? На этот раз Вэш обнаружил, что не может дать ответа или отсмеяться, лишь подарить смутное бормотание заплетающимся языком, вырывающееся сквозь стиснутые зубы: — Ничего. Нечестный выбор между соврать и сорваться: ложь забрал к себе под плащ Паникер, припрятал в потайной кармашек, рядом с очередной сокрытой правдой. Для Ливио не оставляют выбора. Снова это чувство. В тревоге он поворачивается, но видит лишь другую сторону пустой улочки и старый фонтан. Плечи никнут, сердце заходится межреберье, когда он садится на лавочку рядом с Паникером. Голову Ливио задирает вверх, в небо к плывущим серым облакам, чтобы его гулкий голос раздался спокойнее, чем у самого Вэша, плавно вытекши из горла. — Понятно. Глупый ты пьяница, Вэш. — …ага. — Бестолковый, — горечь все же проскальзывает, оттого и хуже вскрытого волдыря. — Бестолковый лжец. Я тебя ждал. Вэш лишь ссутулился и широко улыбнулся. (Лезвие-острие или тонкий пергамент, они ж как: проведешь пальцем по кромке — поцарапаешься. И тут также. Увидишь эти пустые эмоции, эти зазря потраченные ямочки на щеках, и кровит. Алое застилает глаза, и…) Ливио вскакивает. В подбородок Паникера прилетает кулак, челюсть щелкает, и голова заходится назад-вперед. Он от неожиданности взвизгнул и чуть не упал с лавочки, смотрел на выскочившего перед ним Ливио, он сжимает и разжимает пальцы, в его влажных глазах отражается ужас и страх. Это он сделал? Это он оставил синяк и оглушил Вэша? (Ливио лишь хотелось содрать эту чертову улыбку с его лица.) Вэш потирает ушибленное место и разминает нижнюю челюсть. — Вот это…удар, — пьяно присвистнув под нос, он показывает большой палец Даблфангу, пытаясь приободрить. А сердцевина Ливио уже не золото, а накаленный металл, и ему нужно охладить пыл, иначе плавится, станет уязвимым. С рычанием он хватает красный воротник то-ли-приятеля-то-ли-врага, рывком поднимает его вялое тело и бьет еще раз, резко отпускает, кидая обратно. Вэш растекся на лавочке, затылок стукнулся о спинку, брызнуло красное, не издав ни скулежа. Он привык. Горло, как раньше, не раздирает от вкуса крови, совсем не тошнит белой пеной, лишь течет по губам и скуле — влажно, мокро и не более того. В ушах звенит, но Паникер не будет брыкаться, или бежать, или давать отпор. Любовь любовью мы зрим и раздор ядовитым раздором: на что же тот зол? Кого Ливио видит перед собой, гуманоидного тайфуна, ангела, Вэша или ********? Вэш сардонически смеется, но звук приятный, низкий и бархатный. Его подбородок упирается в грудь, он раздвигает ноги, расслабляет лицо и тело, смотря вверх на разъяренного по неизвестной ему причине мужчину. Большой палец прижимается к крылу носа, и Паникер лениво отхаркивает что-то из зоба, неприятный сгусток хлюпнулся на ботинок Ливио. — Что за хуйня? — рявкает он, чувствуя, как начинает трезветь от покалывающей боли, от всплеска адреналина, от чего-то жаркого. Жар этот скапливается внизу живота, пальцы ног покалывает и сводит в ботинках. Недавно было не так. (Кажется, что линия судьбы искривилась, и на пути Вэша, в самом конце, стоит не яблоня, а существо) Ливио размашисто провел пальцами по ежику волос, вторую руку упер в бок. — Да-а-а, — хрипловато протянул он, ковырнув песок носиком ботинка, — бесишь, черт возьми. Странно себя ведёшь, весь такой грустный, — он растерянно взмахнул рукой, чувствуя укол вины. Жасмин советовала не держать в себе эмоции. — Может, вдаришь в ответ? Вэш едва слизнул кровь с губы, как удивленно застыл от предложения, так и оставив язык высунутым. Обескуражен. — А смысл, — он хмуро проследил за тем, как Ливио, походя взад-вперед, плюхнулся на лавочку рядом. Это из-за прошлого? Из-за тебя? Из-за меня? Даблфанг облажался, хотя боялся этого. Щербатый иссушенный фонтан не менялся. Слишком просто. — Не знаю, — Ливио откинулся на деревянную спинку, глянул на темнеющее небо и запустил ладонь в волосы Вэша, мягко взъерошивая темные волосы. — Прости за это, я… не знаю. Паникер мурлыкнул, пожмурился. В ответ лишь пожал плечами, отмахиваясь от ситуации, как от ерунды. Не было ни выговора, ни лекции. Тяжесть, которую он постоянно чувствовал в груди, начала рассеиваться, сменившись болью — не совсем сожалением, ни жалость, ни презрением. В его существо просочилось осознание того, что возможно они были зеркалами друг друга, разбитыми по-своему, и оба боролись за то, чтобы осколки не разлетелись. Был ли смысл встречи? Вэш даже не помнил, зачем пригласил. Мысли давят на мозг и потихоньку подталкивают к краю: тык, тык, тык. Доброта — высший дар? Ничего не менялось. Невозможно.