Колесо обозрения

Гарри смотрит на колесо обозрения, застывшее вне пространства и времени миражом. Оно сияет и медленно вращается, как неторопливо перематываемая при помощи карандаша кассета, возвращая прошлое. Выше него только Серость, ниже него нет даже ада — лишь волны под хлипкими деревянными досками. Это колесо — памятник всему, что было, но ушло. Сияет тёплым светом несбыточных надежд, сломанных и уничтоженных течением времени. Волной кошмара накатывает тоска. Этого колеса обозрения больше нет, как и радости от него. Возможно, радости нет вообще. Ким тоже смотрит вперёд, и в его очках отражаются несуществующие теперь огни рынка, силуэты давно повзрослевших детей. Ему так и не удалось прокатиться на том колесе обозрения из прошлого, когда он был мал и этого жаждал, а позже оно развалилось, как и многие другие вещи в жизни. Это даже кажется смешным с вершины прожитых лет. Будто теперь он сам почти поднялся на высшую точку, где кабинка ненадолго замрёт, прежде чем начать опускаться вниз. Сейчас ему это не нужно, но тот мальчишка, которым он был, навсегда останется без этого ощущения подъёма. В конце концов люди же не птицы — в небе им делать нечего, разве что падать вместе с бомбами, разрушая собой всё. Аэростаты остались в воспоминаниях и истории, как и мечты о полёте. Этого колеса здесь определённо нет, но его вращение они видят оба. В кабинках сидят потерянные люди и мечты, поднимаются к Серости, исчезая на пике. Вниз кабинки опускаются абсолютно пустыми, и даже краска на них облупилась, но в самой низшей точке, когда заходят на посадку новые воплощения минувших дней, краска возвращается с ними. В самой первой кабинке исчезают Дора Ингерлунд и Глаза, отвернувшись каждый в свою сторону — лицом к Киму и как можно дальше от Гарри. Следом пропадают былая дружба с напарником и мечты о небе. Им машут даже зрение и память, прежде чем исчезнуть в небытие. Годы, прожитые так небрежно, не оставляют после себя ничего, кроме гнетущей тоски. Как ни странно, с их уходом становится чуточку легче. Они всё смотрят, и колесо обозрения даёт новый круг, и его замыкает радость, оставляя подсветку безжизненными пятнами от растворителя. А потом всё начинается заново, будто жизнь проносится перед глазами, и всё нельзя насмотреться на то, что давно из неё ушло. Нельзя сесть в кабинку колеса обозрения, которого больше нет, и подняться высоко-высоко, отрываясь от всего мирского. Это путешествие нельзя совершить даже наглотавшись колёс, что вращаются в маленькой баночке, лежащей в не по размеру большом кармане ужасно яркого пиджака. Видение исчезает, не оставляя отражения в очках. Возможно, оно тоже достигло своей высшей точки, за которой начинается пустота. Но оно вернётся, ведь всё возвращается, когда плёнку крутят в обратную сторону. Только Гарри знает, что это не совсем так. Чувствует чем-то за гранью реального. В кабинках давно забытого колеса обозрения бесконечно катаются воспоминания, которых не существует. Они появляются и исчезают снова и снова, как голос в телефонной трубке. Это просто помехи от аномальной зоны, что продолжает расти. То, что ушло, уже не вернётся к ним, оно исчезло, просто где-то в глубине души сложно принять и отпустить. И пускай Киму так и не удалось прокатиться на том колесе обозрения, а Гарри даже не мог вспомнить, катался ли сам, у них было целых четыре колеса поменьше. Колёса мотокареты — тоже колёса обозрения, вращающиеся, чтобы виды проносились перед глазами, исчезая в прошлом, как миражи. Может, не прямо сейчас, но позже, они досмотрят этот мир до самого края, когда дело подойдёт к концу и тоже поднимется выше, чтобы раствориться в небытие. Всё, что было, есть или только будет, окажется там, и останется сиять огнями миража из глубин памяти, которых невозможно понять и отпустить. Снова и снова, по кругу, пока они сами не купят билет подальше отсюда, и не сядут в кабинку вместе, чтобы подняться выше и никогда больше не коснуться земли.