А правда такова...

      — Ты какой-то хмурый.       Павел бы даже рассмеялся с такой поразительной наблюдательности, если бы мог. Но ни настроение, ни боль в продырявленном стараниями одного обиженного рейнджера боку на то не располагали. Поэтому он просто устало, без каких-либо эмоций пробормотал:       — Из меня вытащили три пули, а весь мой отряд погиб. Каким мне еще быть, Серёж? Веселым?       — Так ведь не в первый раз потрепало, — не убежденный его аргументами Нечаев пожал своими широченными плечами и коснулся лба пальцем прямо над бровью, намекая на историю со шрамом. — И людей нам обоим терять уже доводилось. Но вот таким я вижу тебя впервые…       — Я в порядке.       — Ой, мне-то не заливай, Паш, — Нечаев закатил глаза.       — Ну вот что ты хочешь от меня услышать? — огрызнулся Павел. Потом ему наверняка станет стыдно за вспышку раздражения на лучшего друга в ответ на его заботу, но пока что, судя по всему, болеутоляющие помимо физической боли также притупили его и без того дряхлую совесть. Жаль только они оставались бессильны перед болью душевной.       — Правду.       Вот теперь Морозов все-таки, не сдержавшись, усмехнулся, со всей иронией, на которую только был способен в своем состоянии, глядя в прокопченный потолок лазарета на их родной станции — он его сразу узнал, с его-то исключительным невезением и исходящей из него частоты пребывания в этом помещении. Большего Сергей от него не добился. Мириться с подобным такой упертый баран, как Нечаев, естественно, не собирался. Хотя кому как не ему знать, что как раз-таки с правдой у Паши всегда были напряженные отношения.       — Не вижу тут ниче смешного, — на следующих словах он наклонился к его койке и понизил голос, чтобы другие пациенты его не услышали. — И кстати, мою-то ты знаешь, так что это честный обмен. Выкладывай давай, что у тебя на самом деле случилось. А там разберемся.       Паша вздохнул, впервые за время разговора повернув голову в сторону друга, но в первую очередь метнул взгляд вовсе не на него, а на дверь позади его широкой спины. Отсюда, конечно, было нихрена не разглядеть из-за вечно царящего в лазарете полумрака, который едва разгоняли островки горящих восковых свечей на столах, полках и прикроватных тумбочках, но каждый на станции знал, что написано на табличке выцветшим от времени маркером: Сеченов Дмитрий Сергеевич. В этой комнате, служащей их прославленному, пожалуй, на все метро ученому (но добровольно взявшему на себя роль обычного станционного доктора) личным кабинетом, Нечаев бывал чаще, чем в казармах или тем более у себя дома. И только Павел знал истинную причину. Или точнее правду, как выразился этот безнадежно влюбленный дурачок.       Паша мало чем дорожил так же сильно, как их с Сергеем дружбой, и искренне ценил его, но втайне ему всегда было жалко того из-за этой его робкой тихой влюбленности в их профессора. Кто бы мог подумать, что когда-нибудь судьба сыграет с ним ту же злую шутку, привязав к человеку, с которым ему не суждено быть никогда? И как будто этого мало, его случай выглядел даже более безнадежно, чем у Сергея. Потому что Нечаев, как и он, был образцовым солдатом во многих отношениях, но в своей преданности, в отличие от мечущегося меж двух огней Морозова, он определился уже давным-давно. И пусть то, где лежала эта его преданность, вызывало вопросы буквально у всех, кто его знал, сути это не меняло. Да, многие среди их общих знакомых поговаривали между собой, что Дмитрию Сергеевичу майор был предан гораздо больше, чем своему непосредственному командиру, полковнику Кузнецову. Да что там! Немало людей были также уверены, что того же уровня преданности от Сергея не стоило ждать ни генсеку, ни даже самой Красной Линии.       «Ну, оно и понятно» — закончив промывать майору косточки, обычно со снисхождением комментировали эти сплетники сразу после. — «Это ведь именно Сеченов уже дважды спас ему жизнь.»       Но только Паша знал, опять-таки, правду. Дело уже давно было не только в спасении жизни. Сергей оставался предан не каким-то абстрактным идеалам, а одному и вполне конкретному. А он, Павел, такой вот идиот, несмотря на наличие этих пресловутых идеалов, сохранив преданность им, умудрился стать самым обыкновенным предателем. Кажется, у ученых для подобного даже имелось специальное слово. Парадокс, что ли?       — Я не должен был выжить, — признался Павел так некстати дрогнувшим голосом. Он сделал это через силу, нехотя. Но все же сделал, потому что понимал необходимость высказаться хоть кому-то, ведь иначе он рисковал свариться в жгучем кипятке вины живьем. Тем более эта простая истина и так была единственным, о чем он думал и помнил с момента пробуждения на больничной койке. Как он вообще на ней оказался, одному дьяволу известно. Сам доковылял или, может, кто помог? Если второе, то вряд ли этим добрым самаритянином был Артём. Нахера ему нянчиться с предателем? Не прирезал как свинью — и на том спасибо.       Вот только, блядь, почему?       — В смысле?       — Это Артём был там на Красной площади, — и теперь Паша при всем желании не мог не думать о том, не злоба ли от предательства придала этому парню столько сил, чтобы подчистую снести два вооруженных отряда? — Он уничтожил наш аванпост.       Если это так, почему он остановился?       Почему сохранил жизнь самой причине возникновения этой злобы? Этой боли…       — Тот самый парень, которого ты, ну… — Сергей замялся, явно в последний момент не став упоминать о предательстве вслух, хоть это слово практически витало в воздухе наравне с горьким запахом лекарств и крови. Кто бы что ни говорил о взрывном нраве Нечаева, он умел быть чутким с важными ему людьми.       — Да.       — Бля… — тот пораженно выдохнул, откинувшись на стуле чуть назад и свесив руки между бедер. — И он пощадил тебя после того, что ты сделал?       — Сам не могу в это поверить.       А может, он действительно умирает, и все, что сейчас происходит, просто видится ему в предсмертном бреду? Говорят, в последний миг человек видит всю пройденную им жизнь и своих близких рядом. А у него никого ближе Сергея не было, так что все сходится. Ну, если только еще ребята из его разведгруппы были ему искренне дороги. Да и он им, кажется, тоже. Но на этом точно все. Потому что думать в таком ключе об одном конкретном рейнджере он даже не смел. И без того больно, что хоть вешайся, лишь бы все прекратилось.       — Ну ничего себе какой добряк, — озвучил Сергей мысль, которая и самого Павла посещала отнюдь не один раз за их короткое, но яркое знакомство с Артёмом. — Хотя с другой стороны, не всем ж быть такими же мстительными гандонами, как Петров.       — Встретил его недавно на Театральной, кстати, — увидев возможность невзначай перевести тему, Павел тут же ей воспользовался. Не в обиду Серёже, честное слово. Но слишком уж свежа была рана. Не то что обсуждать, а даже просто думать об Артёме ему было невыносимо. Ведь следом под ручку сразу шли мысли обо всех упущенных по его вине возможностях. О словах, которые он не успел сказать и уже никогда не сможет. О жизни, которую они могли бы разделить на двоих, не будь он таким мудаком.       Благо он знал Сергея достаточно хорошо, чтобы сразу потянуть за нужные рычажки. Главных среди них было, в общем-то, всего два: товарищ Сеченов и все, кто находятся к товарищу Сеченову в непосредственной близости.       — Когда же этот говнюк уже наконец переедет туда с концами, — попался. Павел едва заметно усмехнулся. Серёжа, Серёжа… С виду такой грозный, но такой простодушный. Почти как ребенок. Ему было даже немного стыдно. Но только немного.       — Я бы на твоем месте на это не рассчитывал, — так что он продолжил развивать безопасную для себя (и своего душевного спокойствия) тему дальше. — Если только ты каким-то чудом сможешь уговорить Ларису сделать это первой.       — Без шансов, значит, — с разочарованным вздохом заключил Сергей, на его лице играла кривоватая из-за одного серьезного ранения, не шибко располагающая к себе ухмылка. И так как он прекрасно знал, как это выглядит со стороны, состроил он ее явно нарочно, чтобы подчеркнуть дальнейшие слова. — Это ты у нас мастак разговаривать с женщинами, а меня они с такой рожей шугаются, сам знаешь.       О, он знал. Так же, как знал и видел воочию то, что Нечаева сторонились не только большинство женщин, привыкших к повышенной бдительности в новые суровые времена, но даже некоторые слабонервные мужики. Уж больно у него был грозный вид, массивная фигура и, что стало ключевым фактором, тяжелый, сильно испортившийся после крайнего ранения в голову характер, который немногие способны были хотя бы выносить, не то что принимать. В последней категории числилось всего несколько людей: бойцы из полумифического «Аргентума» — строго засекреченного боевого подразделения Красной Армии, в которое входил Нечаев, сам Павел на правах лучшего друга, ну и, конечно же, Харитон Радеонович с Дмитрием Сергеевичем. Сеченов, пожалуй, справедливо считался самым терпеливым из всех вышеперечисленных, когда дело касалось нестабильного майора. Однако нельзя было сказать, что предвзятость окружающих не имела за собой никаких оснований.       Нынешний Нечаев и впрямь был отнюдь не подарком — Павел не видел смысла это отрицать и уж тем более врать другу в лицо. Сергею доводилось срываться даже на близких людях, — Морозов не раз испытал это, как говорят, на собственной шкуре — а уж остальных он в самом лучшем случае терпел. Некоторых же — просто не переваривал. Например, того же Петрова, что, на взгляд самого Морозова, все-таки не заслуживал к себе подобного отношения. Ну, подумаешь, характерами не сошлись, да и вокруг Сеченова этот Виктор крутится больно навязчиво, в надежде, видимо, того впечатлить своими научными познаниями и техническими навыками. Вряд ли существуют какие-то более личные мотивы. Да и вообще, ему ж, вроде бы, Филатова нравится, и он наверняка больше занят конкурированием за ее внимание со Штоком, а с Сергеем цапается уже так, из природной вредности, просто чтобы в лишний раз его позлить. Как кошка с собакой, честное слово.       Другое дело вышеупомянутый Штокхаузен — вот, кому точно не позавидуешь. Поначалу Серёжа просто терпел этого бедолагу, приехавшего по программе обмена из Германии на обучение, а вместо этого застрявшего здесь навсегда. Ненависть же пришла позже, зато моментально. И, может быть, Павел имел к этому некоторое отношение, но… Не мог же он скрыть от лучшего друга то, что подбившийся его драгоценному Сеченову в ассистенты Шток шпионит на того по приказу Корбута! Нечаев в то же день, конечно же, побежал рассказывать об этом самому Дмитрию Сергеевичу (правда, еще чуть раньше Паше пришлось приложить все свое красноречие и даже парочку навыков ближнего боя, чтоб не словить по лицу, пока он пытался убедить взбешенного как десяток демониц-наседок Нечаева не врываться к Михаэлю в дом, дабы придушить его месте), а тот откровенно шокировал его решением не только не предъявлять немцу за предательство, а еще и оставить эту крысу при себе, будто ничего такого страшного не случилось. Он, мол, слишком полезен и умен, его навыки нужны больнице, но не волнуйся, Серёж, я буду осторожен рядом с ним и впредь буду взвешивать свои слова в его присутствии.       Расправу Сеченов всегда считал самым последним решением любой, даже самой тяжелой проблемы вроде избытка врагов, и это также было одной из причин, почему на Красной Линии он находился скорее на птичьих правах.       — Рад видеть, что вы снова с нами, Павел, — а вот и их добрый доктор собственной персоной. Вдруг подошел его поприветствовать, чтобы тут же перевести взгляд на прямо-таки оживившегося в его присутствии Нечаева. Несмотря на размененный шестой десяток, Дмитрий Сергеевич был без всякого сомнения очень привлекательным для своего возраста, и хотя Павел до знакомства с Артёмом никогда не оценивал мужчин с этой стороны, глядя на их доктора, он прекрасно понимал, почему Сергей от него глаз отвести не может. Да он и сейчас, в общем-то, не мог этого сделать. Ну совершенно безнадежный... — Сергей, товарищу Морозову нужен покой. Я понимаю, что вы друзья, но он не выздоровеет, если его постоянно дергать.       — Мне едва удалось уговорить его ребят прийти в другой раз, — со смешком заметил Дмитрий и вновь обратился к Павлу. На его лице играла приятная, добрая улыбка — под стать ему самому. — Отвадить Александра было сложнее всего. Мальчик был готов заночевать тут, пока вы не очнетесь. Но, к сожалению, я не мог ему этого позволить. Надеюсь, вы понимаете.       Павел все же нашел в себе силы вернуть доктору слабую улыбку, хоть и не чувствовал в себе ни отголоска радости от этой информации. Конечно, ему было безусловно приятно, что кому-то было не наплевать на его судьбу, но сейчас все его мысли были заняты попытками понять: неужели после всего, что он сделал, Артём тоже относится к этому короткому списку людей?       — Само-собой, Дим Сергеич.       Однако никак не отреагировать на искреннее желание доктора его подбодрить он не посмел. Как и большинство граждан Красной Линии, Павел восхищался и глубоко уважал Дмитрия Сергеевича. К тому же его слово имело вес даже для генсека. Подающий надежды нейрохирург, в молодости успевший добиться таких высот, которые не снились ученым вдвое его старше. В день катастрофы он со своим университетским приятелем Захаровым, нейробиологом, не уступающим ему в гениальности, был в метро. Они как раз ехали на работу в исследовательский институт, название которого теперь еще что-то говорило только людям прошлого поколения. Это был прекрасный день, потому что друзья находились на пороге какого-то большого открытия, что в перспективах могло изменить мир навсегда, а главное — сделать это к лучшему. Но этому не суждено было случиться. В один миг все пошло к черту. Мир в самом деле изменился навсегда. Тоже, справедливости ради, благодаря стараниям ученых. Вот только направлены они были совсем в другую степь. Так что нынешним ученым не осталось ничего, кроме как умереть (зачастую по собственной воле не в силах вынести все это) или смириться с новой действительностью и жить дальше. Сеченов с Захаровым, очевидно, относились ко вторым. Амбиции, конечно, пришлось поунять. С высокими мечтами — проститься. О сути своего открытия Дмитрий так никому и не рассказал, даже Сергею. Как не рассказывал он и о том, как прошли его первые годы после войны. Что он чувствовал, о чем думал, о чем жалел. Тема эта была запретной и явно крайне для него болезненной.       Спрашивать о прошлом у отстраненного Захарова и подавно не стоило — каждый на станции знал, что личные отношения ему не интересны. Он ни с кем не сближался, предпочитая погружаться с головой в свои проекты и контактировать с людьми лишь по работе. Что-то хотя бы приблизительно похожее на нормальные человеческие отношения на грани дружбы у него сложилось разве что с его личной ассистенткой Филатовой и, конечно же, самим Дмитрием. Достоверно было известно лишь то, что на Красной Линии оба ученых появились не сразу и не совсем понятно, каким образом, поскольку до этого они занимали весьма престижные должности профессоров в Полисе. Более поздняя информация уже разнилась: Сеченов то ли кому-то в Совете очень не понравился, то ли просто насолил какой-то другой важной шишке, и его сослали. Как бы то ни было, в Полис ему теперь дорога заказана — это факт. Ну а Захаров был человеком принципиальным, потому просто ушел вместе с ним. Как его так просто отпустили с его знаниями и навыками, было, опять же, еще одной загадкой из прошлого их ученого дуэта, но Павел подозревал, что ответ к конкретно этой лежал прямо на поверхности. Скорее всего, он просто сбежал. И, кажется, как и сам Сеченов, не особо об этом своем решении жалел. Что бы там злые языки ни наговаривали про Красную Линию, здесь у ученых явно было больше свободы.       — Да-да, конечно… — тут же спохватился Нечаев. Наблюдавший за его суетливыми движениями Павел лишь понимающе хмыкнул на его пожелание. — Поправляйся, Паш.       Если честно, от этой картины ему стало лишь поганее на душе. И, пожалуй, даже чисто по-человечески грустно. Сергей-то никогда Сеченова не подводил. Он молодец. Не то что некоторые…       Пусть даже тут крылось нечто большее, чем банальная благодарность за спасение жизни. Морозов хорошо помнил, как все происходило. Хотя с тех пор прошло уже лет пять. На одном из заданий «Аргентума» Нечаев пострадал столь сильно, что милосерднее было бы оборвать его страдания, чем пытаться собрать обратно практически по кускам. К слову, руководство тогда так и сказало, маскируя приказ под рекомендацию. Дмитрию говорили: «агент Плутоний непригоден для дальнейшей службы»; а он слышал то, что подразумевалось под этими словами в действительности: «Нечаева — в расход». Естественно, он не мог этого допустить. Тратить на мизерный шанс спасения одного единственного солдата и без того дефицитные медикаменты, пожалуй, действительно было неразумно, но Павел уж точно не собирался их дока за это осуждать — Серёжа уже тогда был его лучшим другом. Тем более он знал, что для Дмитрия Сергеевича каждый солдат в «Аргентуме» все равно что его родной ребенок, даже если самый старший из них, Кузнецов, был всего лет на десять его моложе. Поэтому Сеченов рискнул всем: уважением, должностью, чуть ли не собственной жизнью. И смог. Он не только вытащил, казалось, безнадежного пациента буквально с того света, сделав просто невозможное в текущих условиях жизни и при нынешнем состоянии медицины, но и каким-то образом добился того, что Нечаев стал, пожалуй, самым сильным и способным солдатом во всей Красной Армии. Черт, да его самого можно было смело считать человеком-армией на данном этапе! За это ребята в Аргентуме между собой дали Сеченову ласковое прозвище «Волшебник». А Политбюро во главе с Москвиным не оставалось ничего другого, кроме как признать его безоговорочную победу. Конечно, с оговоркой, что в дальнейшем Сеченов сможет повторить этот успех, обеспечив Красную Линию бОльшим количеством подобных обновленному Плутонию бойцов.       «Под вашу ответственность, товарищ Сеченов» — только и хмыкнул недовольно Москвин в день заседания, даже не скрывая то, как ему все это не нравится. Это было вдвойне поразительно, учитывая, что до сего момента многие были уверены, что он слушает только Корбута. И все же он пошел на уступки, признавая непомерный вклад Дмитрия Сергеевича в общее дело. Павел знал из первых уст, что самому Чеславу Андреевичу «этот ученый выскочка» ой как не нравился. Так же, как он знал уже от Сергея, который в свою очередь нередко выслушивал ворчание по другую сторону этой холодной войны, что их с Дмитрием Сергеевичем неприязнь была взаимной. Пашу это всегда неимоверно забавляло. Он даже как-то однажды поделился этим в разговоре с Сергеем: мы с тобой прямо как две подружки-сплетницы, ей-богу! От огрубевшего после пережитых операций Нечаева нынче редко можно было добиться каких-то ярких положительных эмоции, но в тот момент он смеялся от души. Будто на миг снова стал прежним собой.       — И это… насчет того, что ты тогда сказал, — тихо добавил Сергей перед уходом, легонько сжав его плечо. — Я думаю, это прощение что-то да значит.       В общем-то, прежний Нечаев никуда и не девался, если так подумать. Его бескорыстная отзывчивость и старые добрые (ужасно неуклюжие) попытки подбодрить остались на месте и ни капли не изменились. Они все так же были способны вызвать у Павла слабую, но искреннюю улыбку. Этот раз не стал исключением. К тому же сейчас Павлу ничего на свете не хотелось так же сильно, как того, чтобы Сергей оказался прав.       Но когда оба мужчины, попрощавшись, ушли, его кратковременный прилив воодушевления снова пошел на убыль, и Морозов, морщась от боли, перевернулся на другой бок, не заботясь о том, что тот мог снова начать кровить. Устроившись лицом к стене и подложив ладонь под щеку, он закрыл предательски защипавшие глаза, надеясь, что усталость и пережитый стресс сморят его организм раньше, чем тот решит бороться с этими симптомами по-другому. Все-таки не пристало майору разведки лить слезы по какому-то там обманутому рейнджеру, так ведь? А может, если ему совсем повезет, он не только уснет раньше этого, но и истечет кровью во сне, сдохнув как собака. Как и должен был поступить еще тогда на Красной площади. Ведь это самое меньшее, что он, по его собственному мнению, заслуживал. Жаль только везение никогда не было на его стороне…

***

      Еженедельные плановые медосмотры в кабинете Сеченова были обязательным пунктом в договоре с Москвиным, позволившим оставить Нечаева в строю. Впрочем, они бы и без всякого договора завели эту традицию. Поскольку Дмитрий Сергеевич считал своим долгом заботиться о поддержании стабильного состояния своего подопечного, а Нечаев в свою очередь уже просто был рад любому шансу проводить с Сеченовым больше времени.       — Тебя что-то тревожит, — записывая данные с тонометра в медкарту, как бы между прочим заметил Дима. — Не поделишься?       Он нахмурился, сверяя результаты с показаниями прошлых проверок. Дмитрия несколько беспокоило то, что у Сергея вечно такой учащенный пульс, сколько бы он его ни измерял, не единожды на всякий случай сравнивая с данными других аргентумцев. Он даже пробовал менять приборы для измерения, поначалу подозревая, что те могли быть просто неисправными. Но нет. Несмотря на давно превышенный срок эксплуатации, работали они безукоризненно. Сеченов знал это, потому что проверял, настраивал и чинил все оборудование своими руками — он все-таки кое-что смыслил в технике. Как-то раз он даже поделился этим беспокойством с Харитоном, но тот не предложил ничего путного. Только подозрительно ухмыльнулся и обронил какое-то совсем бессмысленное предложение, мол, а давай-ка я измерю - может, со мной его пульс будет спокойнее? Дмитрий тогда только закатил глаза и отмахнулся, прося друга оставить эти дурацкие шуточки при себе, раз уж помогать он не собирается. Ну не мог же Харитон всерьез считать, что он не умеет пользоваться тонометром! Захаров на это только сокрушенно вздохнул и покачал головой, а данная тема между ними больше не поднималась. Хоть Дмитрий и порывался время от времени все-таки проглотить свою гордость и снова обратиться к другу за советом. Очень уж ему не нравилось оставлять эту странность на самотек.       Тем более результаты анализов (по крайней мере, тех, что можно было провести без участия сложно добываемых в нынешнее время реагентов) и все остальные показатели Нечаева оставались в пределах нормы. Его собственной нормы, разумеется. Так как назвать Сергея среднестатистическим человеком уже давно нельзя. Как и все бойцы в «Аргентуме», он был сильнее, быстрее, выносливее обычного человека. Его болевой порог был исключительно завышен, и сам он был способен словить смертельную для любого другого человека дозу радиации и почувствовать от этого максимум легкую тошноту. Хотя последнее, конечно, было уже сугубо его особенностью, приобретенной после его «воскрешения».       Выяснилось это отнюдь не в лабораторных условиях, потому что ни при каких обстоятельствах Сеченов бы не позволил проводить над ним подобные эксперименты, сколько бы Захаров его на это ни уговаривал. Нечаев сам по чистой случайности этот самый эксперимент на себе провел, причем без всякой посторонней помощи. Да так, что Дмитрий еще месяц не находил себе места, изо дня в день проверяя состояние Сергея на предмет ухудшений. А потом еще столько же ругал его, неловко чешущего затылок, за беспечность. Надо же все-таки смотреть под ноги на заданиях! И сколько бы майор ни оправдывался, что не до того ему было — «ребенка надо было спасать, шеф!» — Сеченов еще долго держал на него за это странную обиду. Но даже это не заставило Нечаева сожалеть о своем опрометчивом поступке (хоть он и жутко не любил расстраивать Дмитрия Сергеевича) — спасенная девчушка до сих пор присылала ему письма с милыми детскими рисунками через челноков или ее благодарную маму.       Общепринято было считать, что самые совершенные бойцы метро числились в Ордене под предводительством полковника Мельникова. Но так оно было лишь потому, что «Аргентум» обладал высшим грифом секретности. Для большинства граждан самой Красной Линии члены данного отряда были просто рядовыми солдатами, никто не слышал хотя бы даже одного его названия, мало кто знал его участников в лицо. В том же Сергее, например, подозревали личного телохранителя Сеченова, и никто не спешил развеять эту легенду. Дмитрию было как будто все равно, а майору она, признаться, даже нравилась. Потому что позволяла чувствовать себя особенным и важным вот именно для их Волшебника. У этой секретности, однако, была и обратная сторона. Уже не таких безобидных слухов об источнике Серёжиной исключительной физической мощи ходило еще больше: от приближенных к реальности до совсем уж фантастических, после ознакомления с которыми ученому оставалось только подивиться богатству человеческой фантазии. Некоторые люди, оказывается, искренне верили, что на Сергее испытывали сыворотки, созданные на основе генетического материала мутантов; другие — и вовсе в то, что Нечаев сам являлся одним из них, будучи искусственно выведенным в каких-то тайных лабораториях для личных целей партийной верхушки, а его человеческий облик был обусловлен его способностью искажать восприятие окружающих; третьи же считали, что Нечаев вовсе был похищен из Рейха, который, по не менее безумным слухам, уже давно экспериментирует над созданием суперсолдата. Дмитрий Сергеевич на все эти жуткие сказки только сокрушенно качал головой: еще через пару поколений любая наука станет для людей неотличима от магии. Если сама проживет столько…       Сергей прервал его безрадостные мысли внезапным ответом, который он уже не надеялся услышать после столь затянувшегося молчания.       — Александр Иванович сказал, что товарищ Корбут хотел заручиться помощью Аргентума в захвате Д6. Но вы ему отказали.       И это он еще преуменьшил. Потому что, по словам полковника Кузнецова, Дмитрий тогда прямым текстом послал Корбута ко всем чертям. Может, он бы и в выражениях не стал стесняться, не будь рядом свидетеля. Генерал на это лишь опасно сузил глаза и сухо процедил, что услышал его, но перед уходом пообещал Сеченову, что они еще вернутся к этому разговору после того, как Д6 будет захвачен. Этого человека в свою очередь свидетели явно не стесняли ничуть, раз он отважился сыпать откровенными угрозами. Но Корбут, видно, был слишком большого самомнения, если решил, что Аргентум для него не станет серьезным препятствием в попытке добраться до «зарвавшегося докторишки» — последнее, что расслышал Александр от генерала за захлопнувшейся за тем дверью.       — Разумеется отказал, — переведя взгляд с медкарты на Сергея, ответил Дмитрий с таким видом, будто иных вариантов не существовало в принципе. Но судя по тому, что морщинка между бровей понуро опустившего голову Сергея не разгладилась, тот ожидал от него немного другое. Сеченов замолчал, недолго над чем-то раздумывая, вздохнул, как всегда пойдя тому навстречу, и вместо того, чтобы сразу закрыть явно неудобную для него тему, задал наводящий вопрос, давая Сергею еще один шанс на более развернутую формулировку:       — А ты бы хотел, чтобы я согласился?       — Просто… — и Сергей действительно осмелел, получив негласное разрешение наконец озвучить свои реальные переживания. — Разве не для таких задач Аргентум и создавали? Мы же элитный отряд Красной Армии! Какой в нас вообще толк, если мы будем отсиживаться в стороне, пока наши погибают за правое дело?       — Правое дело! — повторил Сеченов, будто не веря в то, что слышит, и сокрушенно покачал головой, вперив в Серёжу странно тоскливый взгляд. — Уж не Павел ли так его окрестил?       — Разве он ошибается? — буркнул Сергей, почему-то почувствовав себя так, словно защищается сейчас сам, а не оправдывает мировоззрение лучшего друга.       — Корбут отправил своих людей в мясорубку, — неожиданно резко возразил Дмитрий, одним взглядом заставив Серёжу, этого почти двухметрового богатыря, покорно притихнуть. — Его так называемое «правое дело» не более, чем банальное истребление главных защитников метро в благодарность за все, что они для него сделали. Для метро и для Красной Линии в частности, сколько бы он ни отрицал этого. И даже если опустить моральную сторону вопроса, ты видел, как он обращается со своими людьми, — он махнул рукой в сторону лазарета. — Майор Морозов чудом остался жив. Единственный на обе группы из сорока человек! Товарищ Лесницкий мертв. Наши сталкеры нашли его тело, но Корбут даже бровью не повел. Ему всегда было плевать на число жертв с обеих сторон. Один человек или одна сотня — без разницы, найдется еще столько же среди добровольцев! Он видит в людях ресурс, Серёжа. Причем, бесконечный и восполняемый. Хотя в нынешние времена подобных ресурсов уже почти не осталось. И люди уж тем более никогда не относились к их числу! Даже до войны, что бы там себе ни думали людоеды из правительства. Ты хочешь знать, почему я отклонил его требование? Потому что я бы не вверил этому тщеславному маньяку ни одного солдата, даже если бы это было последним решением в моей жизни. И неважно, из Аргентума или нет!       Дмитрий, кажется, сам не заметил, в какой момент этой пылкой речи он поднялся на ноги и стал расхаживать по кабинету взад-вперед, пока опешивший от столь смелых речей майор его не окликнул.       — Дмитрий Сергеевич!       Глаза Серёжи, до сего момента внимательно следящие за каждым его шагом, расширились, и он боязливо взглянул на дверь, а с нее на всякий случай даже на решетку вентиляции, не без причин опасаясь, что их могут подслушивать. Сеченов и так с завидным постоянством испытывал терпение этого страшного человека, которого сейчас хаял на чем свет стоит. А Нечаев, к его большому сожалению, являлся телохранителем их доктора только по предположениям, а не по факту, а значит, не мог постоянно находиться рядом с тем и оберегать его от гнева Корбута.       — Прости… — выдохнул Дмитрий и оперся обеими ладонями о стол, опустив голову. Когда он вновь посмотрел на Серёжу, что произошло, наверное, только через целую невыносимо долгую для майора минуту, на его усталом лице промелькнула и тут же исчезла очень странная эмоция. Словно одна только мысль о чем-то, что так омрачило его настроение, приносила ему буквально физическую боль. — Я просто не мог позволить ему послать тебя с ребятами на верную смерть, ясно? Это достаточно исчерпывающий ответ? — Сергей активно закивал, не осмелившись произнести вслух даже согласие. Он редко видел Сеченова настолько на взводе, а потому не был уверен в том, как правильно себя вести в такой ситуации. Но, видимо, интуиция его не подвела, потому что, не встретив более возражений, Дмитрий тут же смягчился, отняв руки от стола и выпрямившись. — Вот и славно. Надеюсь, мы больше не вернемся к этому вопросу.       Будто не он тут только что чуть не устроил сцену, которую ученый явно не рискнул тогда развернуть перед самой причиной ее возникновения. Едва ли он воздержался лишь из-за невольного свидетеля в лице Кузнецова.       — Как скажете, шеф…       Ну дела, думал про себя удивленный Сергей, не только Паша оказывается, сегодня сам не свой. На Красной Линии точно что-то назревает. Вопрос только в том: хорошее или плохое?       — Расскажи лучше: как прошло твое задание? — примирительно предложил Дмитрий и принялся убирать медицинские принадлежности со стола. Пустые пробирки для анализов отправились за дверцы высокого шкафа, в котором уже давно не было стекла, пухлая в сравнении с большинством других медкарта Сергея — на полку над письменным столом, а тонометр был бережно уложен в его верхний ящик, неприятно скрипнувший при открывании. Несмотря на явное раздражение, Сеченов действовал аккуратно. Нужно было постоянно держать в голове, что подобные приборы, что когда-то были обыденностью и лежали буквально в каждой квартире, в метро были на вес золота, и с каждым годом найти работающие становилось все сложнее. Особенно на Красной Линии, где и дня не проходит без дефицита чего-либо.       — Просто отлично. Давно не видел товарища Кузнецова таким жутко довольным. Пленные успешно спасены без потерь как с их стороны, так и с нашей, противник устранен, тоннель подорван. Фашисты даже ничего понять не успели, — отрапортовал майор с довольной ухмылкой, горделиво приосанившись. Доклады шефу об успехах Аргентума были одним из его самых любимых занятий, потому что в награду Сергей неизменно получал от Сеченова благодарность в паре с мягкой улыбкой, от вида которой его вело сильнее всякого алкоголя. И зависимость, которую вызывало зрелище Дмитрия Сергеевича, довольного его, Серёжи, успехами, легко могла конкурировать по своей силе с алкогольной, если вовсе не наркотической. Ну и, конечно же, стоило отметить, что помощь товарищам и доказательство собственной полезности обществу являлись дополнительным плюсом в его работе.       — Это хорошо. А то я даже не успел справиться о ваших успехах из-за этой экстренной операции. Майор потерял много крови. Признаюсь, в какой-то момент я уже не был уверен, что он очнется, но Павел оказался крепким.       — В этом весь Паша, — улыбнулся Сергей. — Людей с такой волей к жизни, как у него, нужно еще поискать.       — С этим трудно поспорить. Все-таки я не в первый раз штопаю нашего «везунчика», — сказал Сеченов и тяжело приземлился обратно на стул напротив койки, куда ранее усадил Сергея для осмотра. Будто эта небольшая уборка отняла у него последние силы. Нечаев насторожился. В том числе из-за того, что услышал после.       — Но знаешь, что странно? Последняя операция сама по себе была несложной. В процессе проблем не возникало, да и откуда им было взяться? Пули вошли не глубоко, жизненно важные органы не задеты. Операция прямиком из методички, как любит говорить Харитон, — пальцы Дмитрия беспрестанно барабанили по столу, пока сам он напряженно смотрел отнюдь не на собеседника, а на медкарту подле руки. Только сейчас (и как всегда с трудом) оторвав взгляд от лица Сеченова, Нечаев заметил, что на обложке этой конкретной карты красивым, хорошо знакомым ему почерком было написано имя его лучшего друга.       Она единственная осталась на столе, пока ее подружки стройным рядком ютились на полке. Но Сергей знал, что надолго они там не задержатся, как знал и то, что это были не совсем обычные карты — обычные хранились в архиве, к которому имели доступ все медработники, а не одни лишь Сеченов с Захаровым. В то время как эти двадцать потенциальных разоблачительниц «государственной тайны» под кодовым названием «Серебро» находились в данной комнате только в присутствии Дмитрия Сергеевича, а потом прятались в места, о которых не знал даже Нечаев. И, хотелось тому надеяться, одна немецкая крыса — тоже.       — Проблемы начались сразу после, — продолжил между тем Сеченов. — Павел не просыпался два дня, и с большой долей вероятности это может быть следствием повреждения мозга.       Сергей напрягся.       — Какого рода?       — Трудно сказать. Если бы он, скажем, неудачно упал или ударился, должен был остаться хотя бы синяк, но внешне его голова в полном порядке. Возможно, он угодил в аномалию по пути сюда, но и это нельзя утверждать наверняка, пока мы не услышим подтверждение от него самого. Солдаты, что принесли товарища Морозова в больницу, заверили меня, что нашли его всего в метрах пятидесяти от станции уже без сознания. А оборудование, которое могло бы пролить свет на его странное состояние, насколько мне известно, есть только в Полисе, — Дмитрий беспомощно развел руками. Если он и скучал по чему-то из времен жизни в Полисе, был уверен Сергей, так это по тамошней лаборатории. — Поэтому нам остается лишь надеяться на то, что он помнит, что происходило с ним в промежутке между последней миссией и возвращением домой. Тогда у нас еще, может быть, получится определить причину его недуга своими средствами.       — Он прям ни разу не проснулся? — уточнил Нечаев, хмурясь все сильнее с каждой новой подробности.       — До твоего визита — нет. Когда я подходил к вам в лазарете, я даже удивился, увидев его в сознании, — ответил Сеченов и следом вспомнил:       — Первое время после операции он бредил и метался по кушетке так яростно, что нам пришлось его зафиксировать. Мы с Харитоном перепробовали все, чтобы привести его в чувства, но Павел упорно не просыпался и все пытался дозваться до некоего Артёма. Звал и просил прощения… Ты случайно не знаешь такого?       — Не имел чести встретиться с ним лично, но слышал, — кивнул Сергей с задумчивым видом. Теперь его не отпускало ощущение, что что-то Паша от него все-таки утаил. Либо не успел рассказать из-за прихода Сеченова, либо, что более вероятно, намеренно опустил эту деталь в разговоре. И не то чтобы это открытие стало для Нечаева новостью. Долбаные разведчики с их профдеформацией!       Он посчитал нужным пояснить:       — Паша говорил, что этот парень спас ему жизнь, когда он был в плену у фашистов.       «И что он отплатил рейнджеру за это как последний долбоеб» — не стал добавлять уже свои собственные мысли Серёжа, помня, как Дмитрий не любит, когда он матерится. Зато он сказал это самому Павлу уже лично со всей откровенностью и без цензуры после того, как тот поведал ему всю историю своего «чудесного спасения». Благо, Морозов понимал всю серьезность своего, как выразился тогда Сергей, проеба, и без его эмоциональных умозаключений, так что ничуть не обиделся на такую оценку.       — Понятно… — Дмитрий вздохнул, разглаживая загнувшийся уголок обложки Пашиной медкарты, а после наконец поднял глаза на Нечаева. — Могу я попросить тебя на всякий случай приглядеть за ним первое время после выписки? ПТСР — это не шутки. Нам следует быть готовыми к возможному рецидиву. Заодно аккуратно разузнаешь у него, что именно произошло с ним на задании. Мне он, боюсь, всей правды не скажет. А это очень важно, Серёж. Его жизнь все еще может находиться под угрозой.       Тяжесть этого заключения заставила Сергея невольно сглотнуть. Дмитрий Сергеевич явно не преувеличивал — это было понятно уже по одному его взгляду. Он искренне переживал за состояние Паши, даже несмотря на то, что тот был доверенным лицом презираемого им Корбута, и для майора это было еще одним подтверждением того, что у него просто не было шансов не полюбить их добросердечного доктора всем своим существом.       — Да не вопрос, — легко согласился Сергей. Его так-то и уговаривать не нужно было, все-таки речь шла о его лучшем друге. — А этот приступ… он долго продлился?       — Пару часов точно, — ответил Дмитрий и вдруг замялся. Следующие слова он произнес медленно и неуверенно, будто с опаской, внимательно следя за реакцией собеседника. Как если бы не был до конца уверен, что ему вообще стоит это говорить. — Пока Харитону не надоело и он лично не ввел Павлу дозу успокоительных, несмотря на риск остановки сердца и мои протесты…       Нечаев в буквальном смысле вскочил на ноги.       — Он ебнулся?! — чуть не сотрясая стены, прозвучал скорее рык, чем вопрос. Любой другой на месте Сеченова бы испугался, став свидетелем этого и мишенью такого откровенно убийственного взгляда. Но ученый ожидал чего-то подобного и знал, как с этим нужно справляться.       Понимая, что Нечаев вот-вот окончательно выйдет из себя, и благоразумно проигнорировав на этот раз нецензурную брань, Сеченов поспешил предотвратить этот взрыв в зачатке, мягко коснувшись Серёжиного напряженного предплечья. Не сильно, но с намеком потянул за него вниз, принуждая сесть обратно. Это сработало, хотя и не до конца: кулаки все-таки рухнувшего обратно на кушетку майора все еще были сжаты, а взгляд тяжел. Дмитрий сам не заметил, в какой момент его ладонь пришла в движение, принявшись поглаживать чужую руку от сгиба локтя до кисти. Он отдавал себе отчет, что единственным, что сейчас сдерживало нестабильного и в лучшем расположении духа Нечаева если не от смертоубийства, то как минимум нанесения тяжких телесных, было отсутствие в комнате Захарова. И пока тот не появится в поле зрения майора, его просто необходимо было успокоить настолько, насколько это вообще возможно. Хотя бы до той степени, когда Сергею больше не будет хотеться придушить причину его взвинченности голыми руками.       Такая задачка под силу далеко не каждому. Совладать с взбешенным Нечаевым способны лишь четыре человека на все метро: Павел, Катерина Муравьева, полковник Кузнецов и, собственно, сам Дмитрий. У каждого из них были свои методы. Красноречие и обаяние были прерогативой Павла с Катериной, сила и авторитет — Александра. Дмитрий же во взаимодействии с майором всегда отдавал предпочтение ласке, поэтому его рука осторожно переместилась Сергею с плеча на загривок. Принялась легонько массировать твердые как камень мышцы. Прошло некоторое время перед тем, как серые глаза начали понемногу проясняться, в них больше не висели грозовые тучи. А вместе с тем злоба медленно сменялась почти трогательной растерянностью, если забыть про обстоятельства ее существования. И вот Нечаев уже скорее жалостливо ломил брови, чем пытался испепелить его одним взглядом. Дмитрий облегченно вздохнул, лишь теперь осмелившись убрать руку. Снова успех.       — К счастью, все обошлось. И потом мы с ним серьезно поговорили на эту тему, — решил он на всякий случай закрепить этот самый успех. Разговор на повышенных тонах, прогремевший между ними чуть ли не на всю больницу, ведь все еще считается серьезным разговором по теме, да? — Прошу, не переживай. Харитон больше не позволит себе подобного, обещаю. По крайней мере, с Павлом…

«Мы сейчас говорим об одном и том же Павле? О служебном песике Корбута? Да Штокхаузен, из-за которого Нечаев так трясется, по сравнению с этим вашим Морозовым — невинная овечка! Ради своего солдатика ты пригрел на груди змею, Дима! Даже не сомневайся, она еще вопьется тебе в шею, когда ты меньше всего будешь этого ожидать. И никакой Серёженька тебя уже не спасет. Ведь этот дурак сам ему почему-то до сих пор верит!»

      Серёжин участливый голос вырвал его из неприятных воспоминаний о ссоре с лучшим другом.       — Дмитрий Сергеевич, можно личный вопрос?       Сеченов сморгнул наваждение, пока слова Харитона окончательно не перестали звенеть у него в ушах, и ответил после короткой паузы:       — Спрашивай, сынок.       — Вы сами-то когда в последний раз спали? — все же подуспокоившийся майор с сочувствием заглянул в карие глаза, под которыми залегли заметные темные круги. Теплое освещение кабинета лишь сильнее оттеняли их, придавая его красивому лицу болезненный вид. Дмитрий вымученно улыбнулся.       — «Не помню» сойдет за ответ?       — Ну это не дело, — Сергей сложил руки на груди, в доказательство своей серьезности даже не став возвращать ученому улыбку, как обычно это делал. — Поспите. И лучше прямо сейчас. Я могу покараулить за дверью, если вы боитесь, что вас поймают за сном на рабочем месте.       На его предположение Сеченов тут же заупрямился. Тоже, в общем-то, ожидаемо.       — Ни за что не поверю, что у тебя нет других, действительно важных дел.       Для доктора, к собственному здоровью он относился до невыносимого халатно. Казалось, у Сеченова всегда в приоритете стояло спасение всех вокруг, кроме себя, за что его нередко упрекал даже такой мизантроп, как Захаров. И это при том, что, по словам самого Дмитрия, единственным живым существом, благополучие которого еще способно было волновать Харитона, была его кошка Муся, которую он больше никогда не видел со дня падения ракет. Себя он даже не брал в счет: я, мол, не настолько наивен, Серёж.       — Это и есть важное дело. Вы ж еле на ногах стоите! — вконец осмелев, Сергей привстал следом за Сеченовым, придержав его под локоть. Хотя Дмитрий об этом не просил. Но и протестовать, возмущаясь, что он пока не такой уж и старый, справедливости ради, не стал. — Вот угробите себя, и как мы тут без вас будем?       «Как без вас буду я?» — отчетливо читалось при этом в его глазах. И, посмотрев в них, Дмитрий сглотнул, опустив свои собственные сразу вместе с головой.       — У вас все еще останется Харитон, — тихо напомнил он.       — Дык его ж боится половина пациентов, — фыркнул Сергей где-то над его ухом, его голос теперь звучал почти ласково. — Да и я, признаться, немножко тоже. Так что оставайтесь-ка лучше с нами, шеф.       О том, что у него были все основания на это с учетом полученной сегодня информации, он предпочел не упоминать. Тем более Дмитрий Сергеевич не несет ответственности за действия своего коллеги, он и так сделал все что мог. Да и в конце концов, Нечаеву просто не хотелось испортить ему настроение лишним напоминанием о том, что все равно уже произошло, и вспять этого не повернуть. Тем более сейчас, когда Сеченов вот так мило смеялся, опершись лбом о его плечо. Столь редкий бархатный звук ласкал Сергею слух, и он заулыбался, как дурак. Их невинный, но прямо-таки сквозящий доверием физический контакт заставил сердце майора взволнованно забиться с удвоенной силой. Чтобы тут же не заключить Дмитрия в медвежьи объятия, ему потребовалось даже больше силы воли, чем для усмирения недавних насильственных порывов.       — Ну, если только чтоб ты не пугался… — меж тем с улыбкой проговорил Сеченов, поднимая голову, однако не спеша высвободить предплечье из Серёжиной бережной хватки. Их небольшая разница в росте была точь-в-точь такой, чтобы взгляд Дмитрия первее всего упал тому на губы. Заметив это, Сергей невольно задержал дыхание.       — Дима, я тут… — зашедший как всегда без стука Захаров поднял глаза с планшета в руках и оборвал себя на полуслове, успев увидеть только то, как майор машинально опустил руку Дмитрия, а тот, едва отстранившись с неловким покашливанием, поправил халат. — … вижу, что ты занят.       Харитон усмехнулся, косо поглядывая на майора.       — Товарищ Захаров, — процедил Нечаев сквозь зубы, только что, кажется, найдя для себя еще одну причину при случае двинуть ему в челюсть. Впрочем, на этот раз он подавил вспышку раздражения образцово и быстро. Правда, еще зачем-то, может, от волнения машинально отдал честь, хотя Захаров, как и Сеченов, был простым медработником и не имел отношения к силовым структурам.       Могло показаться, что он уже забыл признание Дмитрия. Однако это лишь на первый взгляд. Он не собирался так просто спускать тому с рук попытку убить его лучшего друга. В данный момент Нечаев просто мыслил более трезво и был способен держать лицо. Сейчас это было необходимо. Сеченов никогда не делает что-то просто так. Это попросту невозможно, чтобы он тогда всего лишь проговорился ему под влиянием момента, потому что на Красной Линии подобные ошибки допускают только последние дураки, и Дмитрий Сергеевич точно был не из их числа. Иначе бы он уже давно погиб «при загадочных обстоятельствах» или «из-за несчастного случая». Без всяких сомнений, это было предупреждение от шефа, гласящее: твоему другу угрожает больше, чем проблемы со здоровьем. И теперь Сергей был намерен следить.       Хотя удержаться от того, чтобы хотя бы от души не наорать на Захарова было сложно. Тем более вопросов у Сергея было хоть отбавляй. Например, да что он вообще о себе возомнил? Как же клятва Гиппократа? Да Павел бы Дмитрия Сергеевича пальцем не тронул! Ни за что! Даже по приказу Корбута! Сергей был в этом абсолютно уверен.       Правда, на фоне этой его неприятной истории с рейнджером…       Сергей нахмурился и агрессивно тряхнул головой. Нет. Тут не может быть никаких «но». Павел не такой — и точка. Оступаться доводилось всем, поэтому подобного больше не повторится! И вообще, Паша уважает Дмитрия Сергеевича. Что более важно, он знает правду. А правда такова, что любого, кто причинит Сеченову вред, ждет страшная и мучительная смерть от рук самого опасного человека во всем метро.       — Вольно, солдат, — не подозревая о не столь дружеских намерениях майора, со снисходительной ухмылкой отозвался Харитон, явно довольный, что смог застать врасплох такого здоровяка, как он. Ученый деловито подошел к столу, не придавая значения тому, как подозрительно сузились серые глаза, неотрывно следящие за каждым его движением. А вот Дмитрий Сергеевич уже напрягся — ну еще бы, теперь он был единственным препятствием между этими двумя. Благо, Харитон не стал испытывать свою судьбу и задерживаться у стола надолго. Он подошел туда, только чтобы забрать с полки половину медкарт и тут же направиться к выходу, бросив через плечо:       — Я вас, пожалуй, оставлю. Но не забудь, Дим, ты мне нужен в левом крыле. Это довольно срочно.       — Я скоро буду, — незаметно вздохнув с облегчением, пообещал Дмитрий тому вдогонку.       Едва за ученым закрылась дверь, как Сергей и сам засобирался.       — Ну я пойду, наверное…       — Уже? — вопрос явно удивленного Сеченова прозвучал как будто бы даже разочарованно. Но это скорее Сергей отчаянно хотел обмануться.       — Так вас Харитон Радеонович звал, тем более срочно, — говорил он, стараясь не смотреть ученому в глаза, и сам оправданию своей попытки к бегству не верил. — Неудобно как-то заставлять его ждать из-за меня.       А ведь он бы остался, если бы точно знал, что Паша в порядке, и если бы Дмитрий Сергеевич попросил. Черт, да он бы сделал для него что угодно, попроси он! Ему бы просто получить одно маленькое подтверждение, что он Дмитрию действительно нужен. Не только как надежный подчиненный. Или названный сын. Или телохранитель. Сергею мало было этих ролей. И Дмитрия Сергеевича ему тоже было мало...       — Ну да. Пожалуй… — а Сеченов только вздохнул и, конечно же, не стал ни о чем его просить. Вполне ожидаемо, но от того не менее обидно. — К тому же у тебя наверняка полно дел.       — Да нет, — хотел было возразить поникший Сергей. — Я не…       — Что ж, тогда до встречи, Серёж, — однако заставившая его проглотить слова рука Дмитрия, легшая между лопаток, уже слабо, но с явным намеком подталкивала его в сторону выхода. — И передавай от меня привет Екатерине.       — Катюхе-то? — внезапная просьба Дмитрия сбила его с толку. — Ну, ладно, передам… — впрочем, Сергей быстро спохватился, только сейчас решившись вновь заглянуть с просьбой в странно печальные карие глаза. — А вы не забудьте, что я сказал. Отдохните, пожалуйста, хоть немного.       Он чуть было не ляпнул «ради меня», но вовремя прикусил язык.       «Идиот!» — майор едва удержался от того, чтобы не шлепнуть себя по лбу. Какое Дмитрию Сергеевичу до него дело за пределами рабочих отношений?!       Прихватив с полки оставшиеся карты и прижимая их к груди, будто желая спрятаться за ними, Дмитрий молча кивнул. Сергей так же молча пропустил его, придержав для него дверь рукой. И еще долго смотрел Сеченову вслед, пока его стройная фигура не скрылась за другой дверью в противоположном конце помещения, ведущей в их скромную лабораторию. Смотрел и тоскливо думал о том, что шеф ведь наверняка его не послушает... Еще и Катю что-то в последнее время больно часто при нем упоминает, будто они находятся друг с другом все время, хотя это совсем не так…       «А вдруг…» — Сергей пораженно замер на полпути к койке Морозова от неприятной догадки, холодком полоснувшей по сердцу. — «…она ему нравится?!»       Катя ведь такая красивая, веселая и боевая… Даже Паша как-то пытался за ней ухлестывать. Правда, это было давно, и по каким причинам он довольно быстро бросил эту затею, а на вопросы Нечаева колоться не стал, пожав плечами, мол, прости, Серёж, меня очень просили никому не рассказывать, да, даже своему лучшему другу. Стараясь не паниковать раньше времени от пустых догадок, Нечаев поспешил к нему. Но подойдя ближе, он увидел, что Павел уже спит. На всякий случай Сергей, мысленно сетуя на собственную паранойю, всмотрелся в неподвижную фигуру друга и с облегчением заметил, что тот все же дышит. Черт, прибавил же ему сегодня Дмитрий Сергеевич поводов для кошмаров!       Сергей в нервном жесте причесал пятерней волосы, усмехнувшись этой мысли. И, постояв еще немного, тихо удалился к выходу, чтобы не тревожить чужой сон. Ему оставалось только надеяться, что Захаров сдержит данное Дмитрию слово. Впрочем, майор верил Сеченову, как себе, и знал, что тот не позволит кому-либо навредить Паше, пока тот находится под его надзором.       — Быстрей возвращайся в строй, дружище, — тем не менее пробормотал он себе под нос, выходя на станцию, как всегда встретившую его кипящей жизнью и громкими лозунгами поверх всех возможных оттенков красного на стенах.       Им с Пашей, в конце концов, предстояло еще многое обсудить.