— Давай.
И почему это снова происходит? И почему они позволяют этому снова происходить? Почему она снова на балконе в его номере, снова она достает из кармана пачку вишневых, зажимает сигарету между губами и смотрит на зажёгшийся огонек от зажигалки в его руках. Снова чуть наклоняется, прикуривает, и выпускает вишнёвый дым после первой затяжки в сторону. Потом Минги чуть встряхивает свою полупустую пачку — он всегда курит обычные, без всяких вкусов — сразу зубами хватается за фильтр, чтобы достать сигарету из пачки, и раздаётся ещё один щелчок зажигалки. Она пока не осмеливается ничего сказать, локтями упирается в балконное ограждение, и смотрит на ночной город. Минги тихо курит рядом, чуть позади и тоже молчит, только и слышно лёгкий звон браслетов на его руке, когда он опускает и поднимает руку, чтобы затянуться. Снова, снова, снова.***
— Я так больше не могу. — Так будет лучше для нас. — Я хочу тебе счастья и свободы, со мной ты этого не получаешь. — Без тебя пусто. — Я скучаю. — Мне не нужна свобода, если в ней нет тебя. — Я люблю тебя. — Я люблю тебя. Сколько раз они говорили друг другу эти слова? Сходились и расставались раз за разом, прогибаясь под гнётом окружающих проблем. И вроде оба заранее знали о том, что их ждёт, и всё равно сталкиваясь с обстоятельствами — задыхались. Ругались, кричали, сходились в мнении, что всё — в этот раз навсегда, в этот раз точка. И снова она превращается в запятую. Она работает стилистом, и её зовут к ним работать часто, потому что она знает толк, она разбирается, имеет чувство стиля и тонко чувствует предпочтения участников. Особенно Минги. Их чувство стиля в чём-то схоже, их интересы — соприкасаются, у них тем для разговоров всегда — за сотню, и без устали болтать могут и без устали — молчать друг с другом, даже это комфортно. Так всё и началось когда-то. С одинаковых аниме чехлов на телефонах, с обсуждения тайтлов. Продолжилось одинаковыми треками в плейлистах. На примерках она включала fall out boys и они пели вместе, и в глаза друг друга смотрели так пронзительно и напряжённо, что совсем скоро было сложно отрицать очевидное притяжение. Решили попробовать, рискнуть. Не смогли, не выдержали, разошлись с криками ревности и негодования — чтобы сойтись снова где-то через месяц. И так продолжилось снова, и снова, и снова.***
Она чувствует дым его безвкусных сигарет и чуть морщится. То, что Сон курит — знают совсем немногие. Они этот секрет делят. И не только это. Они делят интересы, делят воспоминания, делят боль и сердце делят — одно на двоих, как бы не пытались этому сопротивляться. Пытаются держаться друг от друга в стороне — не выходит. Тянет, манит, половинка сердца в груди изнывает от колючей боли, стоит увидеть его — без возможности прикоснуться, без возможности увидеть нежную прямую улыбку только ей адресованную, без возможности быть рядом. — Классный чокер, — низкий голос Минги за спиной пронзает насквозь, и она вздрагивает, уже привыкнув к тишине. Оборачивается на него, а сама неосознанно тянется к кожаному чокеру на своей шее — больше похожего на ошейник, на самом-то деле. Она чуть нервно усмехается, выдыхая дым. — Что? — Минги её реакции знает наизусть, замечает нервозность. — Он твой, вообще-то. Минги хмурится в непонимании, а она чувствует, как сердце галопом заходится. Минги слишком милый, когда чего-то не понимает. — Он должен был быть частью твоего образа сегодня. На ответ девушки брови Минги в удивлении приподнимаются. Вопрос у него задать не удаётся, так как она опережает ответом, спешно отворачиваясь от столь родного и очаровательного вида, смотреть на который было приятно и больно одновременно. Сама же виновата. Сама в последний раз была инициатором расставания. А сейчас сама же сразу ответила согласием на предложение покурить. — Решила, что цепи в итоге больше подойдут. С твоими кольцами и браслетами. Да и твоего вида с чокером, боюсь, эйтини бы не выдержали. За спиной слышится усмешка и звон упомянутых браслетов. — Думаешь, он бы мне подошёл? — Уверена. — Проверь. Она сглатывает подступивший ком к горлу и снова поворачивает голову. Сталкивается с тёмным и прямым взглядом. Лицо его трудно прочесть в полумраке. Она ногтём бьёт по сигарете, стряхивая пепел, а глаз от Минги не отводит. Он делает шаг ближе — непозволительно близко, так, что кислород из легких выбивается, а сердце, словно почуяв свою половину рядом, начинает болезненно о грудную клетку биться, лишь бы снова стать единым целым. Она к нему поворачивается всем телом, одну руку держа за пределами балкона, чтобы пепел стряхивался на улицу, а не на пол. Он губами держит сигарету, а сам расстёгивает цепочки на своей шее, чтобы со звоном положить их на небольшой столик рядом. — Минги, я… — Ну что? Примеришь его на меня? — перебивает Сон, не давая и шанса на какой-либо здравый диалог, хотя им нужно поговорить, нужно обсудить что с ними снова происходит и к чему они идут. Отчаянно впиваясь зубами в собственную губу, она всё же делает небольшой шаг в сторону, чтобы сигарету осторожно положить на край пепельницы, а потом расстёгивает чокер. Минги всё ещё близко, слишком близко. Поднимая чуть подрагивающие руки, она не смотрит ему в глаза, остановив свой взгляд на выпирающем кадыке, который шевельнулся, стоило ей коснуться его кожи. С трудом чокер застёгивает, отстраняется — что, в общем-то, почти невозможно, так как спина упирается в балконное ограждение. Блять. Знала, что он будет выглядеть именно так. Горячо, возбуждающе, маняще. Он смотрит выжидающе, ждёт от неё — что-нибудь, пальцами до чёрной кожи чокера прикасается, затягивается и выдыхает горький дым. Она спешно отводит взгляд, чтобы схватиться за сигарету как за единственный шанс к спасению. — Почему ты отвернулась? Спрашивает он тише, и голос пронизан обидой и болью. Она знает. Чувствует, что речь не про данную секунду, когда она отвернулась от него, чтобы не смотреть и дым выдохнуть в сторону. А про последнюю встречу. — Ты не любишь вишнёвые, — только и отвечает почти шёпотом. Несколько мгновений — только уличный шум ночного города окутывает обоих, прежде чем Сон потушит недокуренную сигарету и её папиросу из пальцев перехватит. Она вскидывает голову — он пухлые губы плотно сжимает и смотрит внимательно. Половинка сердца в конвульсиях заходится, просится, стремится к своей части, что также отчаянно бьётся в грудной клетке напротив. От этого тело бросает в почти тревожную дрожь. Её кажется, что пальцы Минги тоже подрагивают, когда он снова руку поднимает и смотрит на её почти законченную сигарету. — А ты всё до фильтра куришь. Ответ не успевает сорваться с языка, ведь она видит, как он её сигарету губами зажимает, делает затяг и к ней наклоняется. Она даже не думает, а тело движется автоматически по памяти, по привычке, по зову половинок сердец — голову приподнимает. Едва губами соприкасаясь, он последнюю вишнёвую затяжку выдыхает ей в губы, которую она жадно втягивает в себя, словно восполняет нехватку кислорода. Эмоции внутри закипают до предела, хочется, чтобы этот дым осел в лёгких и отпечатался навсегда, но она всё же выдыхает обратно. Не глядя Минги кладет сигарету в пепельницу, не тратя время, чтобы потушить — дотлеет и так. Взгляд почти в панике бегает по его лицу. Он коротко проходится языком по губам и едва заметно морщится. Она знает — ему не нравится этот привкус от вишнёвых сигарет, что оседает. Точнее — ему никогда не нравится, когда это на его губах. Молчание слишком громкое, а безмолвный разговор, что происходит меж их взглядами — оглушающий, также, как и стук сердца. Лёгкие отказываются функционировать, когда он вновь наклоняется ближе, но уже без вишнёвого дыма. Пальцы мягко берутся за её подбородок, приподнимают и не позволяют отвернуться. — Могу я? — спрашивает осторожно, в темноте глаз мелькает опасение и надежда, и эта смесь ранит сильнее лезвий. — Ты знаешь. Поцелуй мягкий, осторожный, волнительный, такой, от которого разряд электричества по телу проходится, такой от которого воспоминания и столь желанная близость вновь перед глазами. Он отстраняется, чтобы проверить, убедиться, что она не отвернётся снова, но она лишь ладони на его шею кладёт и отчаянно к губам прижимается. Лёгкая горечь от табака смешивается с вишнёвым осадком, и на самом-то деле — плевать, этой горечью хочется упиваться, главное — чтобы вечность. Предплечьями Минги к себе прижимает. Крепко, неверяще, не позволяя отстраниться, хоть она и не пытается, а она ладонями — по шее выше, пальцы в коротких мелированных волосах его запутывает, жмётся к мужской груди и морщится, словно больно. Возможно и больно, но только не физически. Он шагает назад, слепо находит балконную дверь и ведёт их в комнату. Сминая по очереди губы друг друга, пальцами цепляются за одежду, поддаются нахлынувшей страсти и не пропадающим чувствам, как бы от них ни старались избавиться — те не ушли, ни на толику не уменьшились, возможно, даже крепли с каждой разлукой. — Прости, — шепчет она, поцелуй прервав. Обнимает Минги сильно, боится, что утечёт из-под пальцев, растворится в воздухе, оставит её, не простив. — Прости меня. — Чшш. Прекрати. — Прости, прости меня, Минги, — как в мантре продолжает, страшно до ужаса, что дальше делать непонятно, как быть дальше не знает, но хочется только рядом, только с ним, только чтобы половинка сердца стала целой снова. — Всё хорошо, всё хорошо, — успокаивает, лицо ладонями обхватив и мягкие поцелуи оставляя на щеках, на лбу, под глазами, в уголках губ, по линии челюсти и ниже — по шее, по вене пульсирующей, пока девушка растворяется в его руках, пока она хочет раствориться — в его душе. Она снова извиняется, за то, что оставила его в последний раз, за то, что она снова не выдержала, побоялась, поддалась слабости и страху, но Минги успокаивает, и целует — пытаясь всю свою любовь в это вложить, ведь словами выразить не может. Он их разворачивает, подталкивает к кровати, бережно укладывает, не разрывая поцелуя. Она позволяет себе его теплу отдаться полностью, пытается удушающее волнение отпустить — ведь Минги сказал, что всё в порядке. А она ему верит. И тогда оба спешно избавляются от одежды, тогда тела друг друга ласкают так ненасытно и жадно, пальцами — по коже, чередуя еле ощутимые почти щекотные касания с сильными да такими, чтобы сразу до приятных глазу синяков, чтобы сразу — под кожу, ближе к сердцу. Мокрые, горячие поцелуи Минги остаются на шее, на ключицах, по груди — языком, пока девушка под ним извивается, кусает свои покрасневшие губы с силой и шумно дышит. Она волосы его сжимает в пальцах одной руки, поглаживает, на шею другой ладонью опускается, вдруг вспоминая о кожаном украшении, и это осознание накатывает резкой волной возбуждения, да так, что вздыхает судорожно и сжимает его волосы чуть сильнее, и слышит томное и даже слегка вопросительное мычание от Сона. Она не говорит ничего, лишь позволяет телу разрушаться под его обжигающими прикосновениями. — Я так скучал по тебе, — шепчет Минги ей в кожу, опаляя дыханием. — Я тоже, я тоже… — говорить почти невозможно, она даже не уверена, что он смог разобрать её неразборчивое бормотание. В голове нет никаких разумных предложений — только он, только Сон Минги и невероятное количество чувств к нему. Она снова морщится, почти хнычет, когда чувствует, как игриво пальцы мужские проходятся по ноге — от колена, вверх по бедру, к уже неприлично влажной промежности, пальцами ласкает, а стоны, что рвутся из её горла, затыкает ещё более жарким и взбудораженным поцелуем. Жадно, отчаянно, языки сплетаются в необузданном пошлом танце, возбуждение в теле невыносимое — до дрожи до сбитого дыхания. Тянуть уже невозможно, она необдуманно просит его о чём-то, просит, торопит, так, словно времени мало, словно при промедлении — он передумает, уйдёт, оставит её, как оставлял когда-то, оставит — как она его оставляла. Минги ненадолго отстранится, чтобы от остатков одежды избавиться, и вновь нависает сверху, а она просовывает пару пальцев под его