Друг и пёс

"Лучше тебе не знать из каких ночей выживают те, кто давно ничей; как из тусклых звезд, скупо мерцающих над столицей, выгребают тепло себе по крупицам, чтоб хоть как-то дожить до утра; лучше не знать как им порой не спится, тем, кто умеет читать по лицам - по любимым лицам! - предстоящий прогноз утрат. Тем, кто действительно будет рад, если получится ошибиться". © Александр Микеров

      Раннее утро заливало спальню синевато-серым светом, и Бенке лежал под одеялом, лениво размышляя стоит ли ему встать прямо сейчас, раз он уже проснулся, или дождаться будильника, который должен был раздаться громким, пронзительным дребезжанием попозже. Сна не было ни в одном глазу, как всегда бывало после тех снов, в которых он раз за разом видел Буссе, пропавшего так давно, что кажется, даже его тётка за эти годы успела забыть о нём почти всё, только поседевшая за пару месяцев в половину голова намекала на то, что будучи детьми, они с Бу не слишком правильно оценивали её характер. Да и её мужа, пристрастившегося к сердечным каплям — тоже. Они, бесспорно, не были самыми приятными людьми в мире, да и вовсе приятными не были, пожалуй, они даже действительно не испытывали любви к своему приёмному сыну, однако на то, что пропал ребёнок, за которого он отвечали, им не было плевать. Бенке обычно здоровался с ними, но в глаза им старался не смотреть: там не было ни упрёков, ни горечи и раскаяния, только пустое равнодушие, будто у людей, у которых и так-то ничего хорошего не было, а потом ещё и старый, в трещинах сервиз украли, который хлам хламом, но самая весомая ценность в доме. Думать о том, что Бу был хламом в доме, который должен был быть его родным, было неприятно, а думать о том, что он был самым ценным — больно.       Отбросив одеяло, Бенке опустил ноги на пол, чувствуя, как стынут босые ступни, и потянулся к будильнику, чтобы отключить его. Полежать, может, было бы и не плохо, но слушать это отвратительное дребезжание — увольте. Он нащупал, не глядя, тапочки и, закутавшись в халат, подошёл окну, открыл одну форточку, запустив уже по осеннему холодный, сырой воздух в комнату, достал пачку сигарет и, усевшись на подоконник, прикурил. Сигаретный дым горчил и, как и в первый раз, казался неприятным, но успешно оттягивал на себя внимание от зыбкого сна, никак не стирающегося из памяти. Бенке не запоминал своих снов, но это касалось только обычных, не тех. Эти он помнил так чётко, будто смотрел не на порождения собственного подсознания, а наблюдал за всем в реальности сквозь мутное стекло. В этих снах всегда был Бу и мальчишка, похожий на Бенке, но такой тихий, что он принял бы его скорее за свою потерянную сестрёнку, чем за потенциального напарника для игр.       Поначалу Бенке даже нравились эти сны, сказочные, по-настоящему волшебные, в них у Бу был любящий отец и… ну да, друг тоже был, почему-то похожий на самого Бенке, и абсолютно не он при этом. Глупо было ревновать к собственным снам своего пропавшего друга, и Бенке не ревновал, в самом деле, что за глупость. Разве что совсем немного. И всё-таки это были хорошие сны, немного тоскливые, особенно когда приходилось просыпаться и осознавать, что это всё не на самом деле, что здесь, в реальном мире Бу просто пропал и никто не знает что с ним и где он. В реальном мире взрослые гладили по голове, говорили, что всё обойдётся, что они уверены — ничего не страшно не случилось, всё обойдётся, но все, даже семья Бу, даже его собственная семья, все отводили глаза. Иногда Бенке казалось, что если бы не эти сны, в которых у Бу всё так несомненно хорошо и сбылось самым лучшим образом, он бы сам сошёл с ума.       Он никому не рассказывал о них. Он был ребёнком, но не дураком, и знал, что подумают (а вернее всего и скажут, хотя это было бы уже не важно) взрослые, если им рассказать о том, что в его снах Бу оказался потерянным принцем и теперь вернулся домой. Поэтому он молчал, каждый вечер, на радость матери, торопясь побыстрее лечь спать. Ничего другого ему не оставалось.       Но эти сны, светлые, как летнее солнышко, приходившие почти каждую ночь, длились недолго. До тех пор, пока Буссе (Бенке не нравилось его новое имя, это имя принадлежало чужой земле, забравшей у него друга, так почему бы оно ему нравилось?) не ступил под тёмный, мёртвый от злобы и ненависти лес. Тогда Бенке впервые проснулся в слезах и долго лежал не шевелясь, чтобы никто не заметил, хотя и был в комнате один. Но на всякий случай: стены в доме были тонкими, а слух у мамы был такой чуткий, особенно когда это касалось его. Она вполне могла бы услышать, как он подозрительно шмыгает носом, прийти узнать, не случилось ли чего.       И чтобы ей смог объяснить Бенке? Что он расплакался из-за страшного сна? Вот ещё, он был мальчишкой и даже мысли не мог допустить о том, чтобы выглядеть так глупо перед девчонкой, пусть даже перед собственной мамой. И, тем более, не мог же он ей рассказать о том, что Буссе вошёл в лес злого рыцаря, похищающего детей. Мама бы начала волноваться, но скорее о том, в порядке ли сам Бенке. Решила бы, что это в нём говорит стресс и его надо напоить успокоительными каплями. Поэтому Бенке в ту ночь несколько часов лежал тихо-тихо, но уснуть так и не сумел.       После этого сны пропали, Бенке думал, что навсегда, что этот лес в его сне забрал у него Бу ещё раз, теперь уже окончательно. Но нет, когда прошло несколько месяцев, сон вернулся. В нём Буссе продолжал идти сквозь страшный, мёртвый лес. Из доброй сказки, из снов, в которых можно было попробовать найти утешение, убедив себя, что это не просто фантазии, что всё на самом деле происходит где-то, эти видения превратились в мрачные кошмары, леденящие сердце. Просыпаясь после них, Бенке чувствовал кисловато-тошнотворный привкус страха и безысходности, что окружала Буссе.       Сначала он радовался, что эти, новые, сны приходили не каждый день — гораздо реже, обычно раз в несколько месяцев, но потом его начала одолевать тревога. Бенке взрослел, но сны не начинали казаться обычными снами, как он думал, наоборот, чем старше становился он, тем реальнее были его кошмары. Теперь он ждал этих снов с нетерпением, не из любопытства, отнюдь. Ему просто нужно — необходимо, как уверенность в том, что следующий год наступит — было знать, что случилось с Бу. Узнать, что с ним всё в порядке. Хотя бы, что он жив, потому что каждый новый сон не внушал спокойствия и уверенности. И, всё-таки, его друг был там жив. Даже там, в этой мёртвой стране, его были готовы защищать и лес, и горы, даже эта бесплодная земля не смогла не полюбить его, сделав всё, что в её силах. Сам Бенке не был способен ни на что, кроме как быть безмолвным наблюдателем, оставаясь абсолютно бесполезным.       Может, он и счёл бы себя сумасшедшим, но во всём остальном, он был самым обычным подростком, да, не слишком дружелюбным, и никого из тех, кто легковесно бросал в его адрес «дружище» сам никогда не назвал бы другом, но что с того? Никто из них не смог стать ему тем, кем был Бу, так что же теперь? Может, так и останется навсегда, а, может быть, ему просто нужно дождаться встречи с людьми, с которыми он смог бы, нет, не так, с которыми он хотел бы поделиться всем, что у него было. Сказать по правде, Бенке не верил, что это случится, и просто общался, приятельствовал без обязательств и не чувствовал ничего, когда люди появлялись или пропадали из его жизни. Они имели совсем мало значения в его жизни, однако создавали иллюзию нормальности. И никто из них не усомнился в его благоразумии, да что там, Бенке скорее уж пользовался репутацией одного из самых разумных и нормальных парней в компании.       Никто ведь не знал про сны. Про те самые сны, где его лучший друг, всё ещё невыросший, отставший на годы и годы, шёл сквозь мёртвую страну к рыцарю, что отнимал у людей сердца (порой Бенке был близок к тому, чтобы пошутить о том, что Буссе и Като стоили друг друга, пока один менял сердце на камень, другой проворачивал похожий фокус с трезвым рассудком и одержимостью) и давал детям крылья, как самый проклятый из подарков.       Никто не знал, потому что Бенке никому не рассказывал, не столько опасаясь обвинений в безумии, сколько не желая делиться. Этот Бу был только его. И того мальчишки, что шёл рядом со своим принцем, но об этом Бенке до сих пор (будто и не вырос ни на год, в самом деле) старательно не думал. Это было его место — рядом, но принцем волшебной страны был Буссе, конечно же Буссе, кому ещё и быть героем, как не ему, а Бенке… Бенке — всего лишь прошлое, которое следовало просто оставить позади.       Пройденный этап.       Он докурил сигарету в последнюю долгую затяжку и, потушив её о пепельницу, закрыл окно. Последний год был сложным: Бу дошёл до замка, и Бенке в какой-то момент (проснувшись от того, что Буссе сначала едва не упал с той проклятой лестницы, а потом и вовсе оказался спасённым Като) едва не пошёл, по примеру дяди Сикстена, за сердечными каплями. В его возрасте это было совершенно неприлично, но у него в груди был не камень, нет. Там всё ещё билось глупое сердце, абсолютно бессмысленно и бесполезно преданное старой привязанности. С того сна всё становилось всё хуже и хуже, и голодная ночь длилась и длилась, уже который сон подряд, и Бенке не знал о чём именно ему стоит просить: чтобы всё закончилось быстрее или об отсрочке? Казнь растянутая в бесконечность пугала, но её конец внушал ужас куда больший.       Но в конечном счёте он мог только ждать, что будет дальше. Оставалось только удивляться, как при такой поглощённостью ненастоящими проблемами, его жизнь в нормальном мире не летела в Тартар, но нет, он смог успешно закончить обучение и даже устроиться на работу. Настолько успешно, что Линда с её смешными кудряшками, кажется, всерьёз думала, как бы его затащить под венец. Бенке усмехнулся зеркалу: возможно, стоило позволить ей это. Она симпатичная, а мать хотела внуков. Тот же факт, что голубоглазой девушке из хорошей семьи, любящей платья в цветочек и убирать волосы в пучок, он не испытывал ничего, что не питал бы к любой другой симпатичной девчонке, не казался таким уж важным. Если на то пошло, он и вовсе питал мало чувств к окружающим его людям, а от Линды не предвиделось каких-то проблем, да и она сама собиралась всё сделать за него, а матери будет приятно увидеть внуков. Так почему бы и нет? Если ему всё равно, а остальным будет приятно, он в любом случае работает, так почему бы этому всему, всей его жизни здесь, в реальности не приобрести хоть какой-то смысл?       Об этом надо будет подумать… Это если Линда вообще решится что-то делать.       Была некоторая ирония в том, что в свою первую брачную ночь, Бенке сбежал из спальни от спящей жены на кухню, чтобы на удивление не дрожащими пальцами достать из свежераспечатанной пачки сигарету и выкурить её только для того, чтобы тут же достать следующую. Если бы он считал сколько раз щёлкал зажигалкой, поджигая новую никотиновую дозу в мозг, его бы, пожалуй, замутило от одной только мысли, но, выдыхая дым в форточку раз за разом, он видел перед собой только рыцаря, жестокого и безжалостного рыцаря Като, подставляющего грудь под сияющий меч Буссе.       Бу, убивающий человека. Чудовище…       Человека.       Человек, желающий смерти настолько жадно, настолько полно ненавидящий сам себя. Чудовище…       Человек.       Бенке хотелось то ли выть от ужаса (от них, из-за них, за них), то ли сложиться внутрь самого себя, как карточный домик, чтобы не чувствовать ничего, чтобы не ощущать этого ужасающего, вымывающего все, все, что у него только могли быть, силы, бессилия. Собственной бессмысленности и бесполезности.       Зритель, он был только зрителем, не решающим ничего, ни для кого. Прошлое, забытое одним, а для второго даже не существовавшее, и чтобы он мог? Чтобы он мог сказать, отсюда, и своей жизни, не цепляющейся ни за что, кроме снов, Бу, который всё ещё оставался ребёнком, но уже принимал решения. И не сгибался под их тяжестью?       Но там, в спальне, безмятежно спала женщина, которая теперь была его женой, и Бенке молчал, выравнивая дыхание, которое останавливалось от напряжения, всё новой и новой дозой дыма. Привычка — дышать ядом, который отвлекал от того безумия, что плескалось в голове. Это была, кажется, первая ночь, в которую Бенке не поверил, нет, что это обычные сны, но захотел этого.       И так же отчётливо, кристально ясно осознал, что это не так. Что всё, что он видел — это правда. Это самая что ни на есть настоящая жизнь.       Просто не его.       И сколько бы он ни смотрел, ни звал, ни ждал, он ничего — никого — не вернёт.       Реальность сна, того сна, Бенке за прошедшие годы научился определять ещё до того, как видел верные приметы. По удивительной материальности всего и при этом смазанном, будто сквозь мутное стекло, обзоре. Однако сейчас Бенке у удивлением рассматривал погружённую в тени библиотеку или рабочий кабинет, уставленный книжными стеллажами, на которых мерцали блики единственного источника света, присутствующего здесь — камина, украшенного резным камнем.       — Обычно этот мальчишка в подобных местах не бывал, верно? — голос, знакомый по снам последних лет, раздался за спиной, и Бенке обернулся к нему, не чувствуя ни страха, ни удивления, которые видимо оказались слишком сильны, чтобы вместиться в него даже порознь, а уж тем более одновременно. Рыцарь Като сидел в глубоком кресле, не отрывая взгляда от янтарно-багровых всполохов огня, но Бенке не обманывался, уверенный, что всё тот видит и замечает. То ли воин, то ли чародей, то ли чудовище, пришедшее из глубин веков.       Кто назвал рыцарем того, чьё имя ранило сам мир одним своим звучанием?       — Вам любовь к чтению не помогла стать приличным человеком, — Бенке подошёл ко второму креслу и устроился в нём, вытягивая ноги к огню. Впервые в таком сне он мог сделать что-то, пусть даже только поговорить. Жаль, не с тем и не о том. — И даже просто победить — не помогли тоже.       Като хрипловато рассмеялся:       — Защищаешь его? Зачем? Он бросил тебя и даже не оглянулся, не написал ни одной весточки, а ведь связь есть, его отцу она прекрасно ведома и доступна. А ты всё ещё ждёшь его, будто пёс, которого оставили на остановке, чтоб не увязался, а тот никак не поймёт, что это навсегда, хоть дождь по нему бей, хоть снег. Ты не умнее этого пса, как я посмотрю.       Огонь согревал, хотелось откинуться на спинку, закрыть глаза и просто чувствовать это тепло, изгоняющее из тела въевшуюся в него промозглую сырость. Слова рыцаря, злые и едкие, не трогали. Сколько раз за эти годы он не думал об этом сам? Повторённые тысячи раз слова теряли смысл и вес, стирались, как старые письмена со стен. В конце концов, что плохого в том, чтобы в чём-то и правда напоминать собаку?       — Я не жду его, — тем не менее возразил Бенке, на единственное, что имело какой-то смысл в речи Като. — Ему незачем и не нужно возвращаться.       — Хотя он оставил тут тебя?       — Спасибо, — искренне поблагодарил Бенке, всё-таки закрывая глаза. Оказывается, он бесконечно устал, не имея возможности нормально спать, потому что обычные его сны были поверхностными и обрывались от любого беспокойства, а подобные этому выматывали едва ли не больше, чем рабочий день. Надо же, ему действительно не хватало возможности просто спокойно спать и не тревожиться ни о чём, а то, что к этому прилагался разговор с чудовищем, что едва не убило Бу… В конце концов, этот рыцарь и чародей проиграл. — В самом деле, мне приятно, что вы так высоко меня цените, уж не знаю с чего, но, хоть я весьма самовлюблен и эгоистичен, с моей стороны было бы весьма странно соперничать с отцом. Я рад, что Бу нашёл его, он всегда мечтал об этом.       — Его зовут Мио, ты разве не запомнил за те годы, что следовал за ним подобно тени? — Като повернул к нему голову и улыбнулся высокомерно и снисходительно. — Рад за него, говоришь? Так рад, что даже имени настоящего помнить не хочешь?       Это было верно. Бенке цеплялся за прошлое — за их общее прошлое — бездумно, отчаянно, но это не значило, что, из-за собственных сожалений, он не был рад за Буссе.       — Одно не связано с другим.       — А мне кажется, что ты врёшь, мальчишка. Мне или себе, но ты не хочешь видеть в нём принца, не хочешь и не видишь, но пытаешься рассуждать о своей якобы радости за него. Ты…       — Я смирился, — прервал речь, всё более и более проникновенную и эмоциональную, Бенке. — Я смирился с тем, что для Буссе найти семью означает навсегда уйти от меня. И я, если ты так хочешь это услышать, сожалею о том, что больше не встречу его. Но не о том, что он вернулся домой.       Глупо было заговаривать с Рыцарем Като, с тем, кто умел отнимать сердце и проклинать древнейшей мечтой человечества, но годы молчания, когда ему не с кем, абсолютно не с кем было поговорить. Годы, в которые молчание скрепляло губы, как восковая печать, давило на грудь, как камень утопленнику. И вот у него появился собеседник, которому не нужно объяснять то, что всё происходит на самом деле, а не плод воображения, и который видит его, слышит и способен отвечать.       — Почему ты можешь меня видеть?       Като пожал плечами:       — Потому что мы видим сон, мальчик. А ты что подумал?       — Раньше…       — Раньше сон видел только ты, — не дал ему договорить рыцарь. — Только ты, да. Как глупо тратить свою жизнь на такую ерунду…       — Лучше так, как ты?       Като посмотрел на него с чувством неизбывного превосходства и щёлкнул пальцами, уничтожая этот сон, выбрасывая Бенке в ночь, едва ли начавшую сереть, на Упландсгатан. Линда лежала рядом, уткнувшись лицо ему в плечо, и Бенке выбрался из-под одеяла как можно аккуратнее, чтобы не разбудить ещё и её. Во-первых, ей предстоял тяжёлый день, а, во-вторых, он абсолютно не хотел с ней объясняться. В том, что уснуть у него сегодня всё равно больше не получится, Бенке был уверен, поэтому ушёл на кухню сделать себе чая и, может быть, даже первый завтрак.       Но поверх всех этих размышлений вилась мысль о том, что у рыцаря Като на редкость эффективная и доходчивая манера доносить своё неудовольствие от выбранного собеседником тона.       «Ты же не собираешься принимать это во внимание?» — уточнил здравый смысл, ещё не окончательно погребённый под реальностью снов и равнодушием к остальному миру. Бенке только сам себе улыбнулся: хотелось бы знать ответ, но…       Это именно то чудовище, которое искалечило детство множества детей, сломало жизнь стольким людям, подвергло опасности Буссе, да, в конце концов, отравляло и его собственную жизнь больше десяти лет. Стоило ли дорожить возможностью вести с ним разговор?       Но разве Бенке было из чего выбирать? С кем ещё он во всём этом мире мог бы поговорить?       Короткое имя рождается на границе сознания и стирается оттуда до того, как успевает оформиться в звук. Не трогай его, пусть живёт в заслуженном, отвоёванном собственными руками у тоски и печали, у зла, сказочном королевстве и не оглядывается на унылое прошлое, в котором не осталось ничего. Не жди его.       Он не обернётся, он и не должен. А тебе осталось то, что осталось: память, сны, убитый им рыцарь. Почти подарки на память, как сувениры, которые можно поставить на полку. Почти…       — Следи за тем, что говоришь, — посоветовал Като, спустя неделю, и Бенке почему-то был уверен, что эта неделя обошлась без снов не случайно, а чужой волей.       — Воспитываешь? — в этот раз огонь не плясал в камине, только тлели багровые угли, обдавая сухим, уверенным жаром, стоило протянуть к нему руки.       — Почему бы и нет?       Бенке повёл плечами, сбрасывая неприятно ощущение от чужого взгляда. В тех снах, где Буссе шёл сквозь мёртвые земли Като, его взгляд внушал ужас и отчаяние, но здесь от него веяло сырой зыбкостью, сомнением и безнадёжностью.       — Ты немного опоздал, — без всякого сожаления развёл руками Бенке. — Надо было начинать раньше. Или выбрать кого-нибудь помоложе.       — Твоего хозяина, — яд в голосе рыцаря казался согревающим, почти обжигающим, как глоток спирта, и Бенке даже не стал его поправлять. В конце концов, вероятно, донести концепцию дружбы до существа, державшего в ужасе две страны годами, было бы непосильной задачей. — Его защищает королевское происхождение, вся Страна Далёкая бережёт его сны от меня. А сам он защищает своего нового пса. Но о тебе принц не помнит, видишь?       Ещё не хватало, что бы его защищал ребёнок, пусть даже они и были когда-то сверстниками, были лучшими друзьями… В защите Бенке не нуждался, нет, только не в ней.       — Значит, тебе повезло? Поздравляю.       На мгновение он подумал, что сейчас Като снова взбесится и уничтожит этот сон, оставив его маяться всю ночь, разглядывая потолок и размышляя о том, что совершенно его не касалось, но никак не покидало ни сердце, ни разум.       — Это верно, что не тебе, — тем не менее, спустя несколько секунд, достаточно спокойно и ровно заметил Като. — Тебе и вовсе не везёт с нашими землями, верно? Твой хозяин бросил тебя, чтобы прийти ко мне. И снова бросил, отдав мне. Может быть ты не пёс, а кость, а?       И всё-таки, этот рыцарь умел делать больно, хотя Бенке никогда не хотел бы о себе узнать, что сердце рвётся не от того, что эти слова правда, отнюдь. Будь это правдой, и улыбка на его лице не каменела бы так неловко и неподвижно, не застывала гипсовой, посмертной маской. Всё дело было в том, что в словах Като не было ни слова правды. Бенке не был для Мио — не зря же Бенке столько лет избегал этого имени — ни псом, бесполезным и забытым, ни костью, которую можно бросить другому, ни другом, когда есть куда более подходящий на эту роль мальчишка. Он был никем. И ждать было нечего. А то, что к нему теперь приходил Като… так это от одиночества: им обоим просто не с кем и не о чем говорить, зато Буссе прошёл через них обоих, оборвав бессмысленное существование одного, и оставив столь же пустую, как стеклянная банка, жизнь другому.       — Тогда, получается, его пёс ты? — за эти годы, в которых Бенке тонул в чужой жизни, к которой не смог бы даже прикоснуться, единственное чему он научился по-настоящему, это изображать «всё в порядке и под контролем», даже почти отсутствуя в реальности. Теперь это, надо же, пригодилось во сне. — Бешенный.       Глаза Като сверкнули так яростью так ярко, что впору было прикрыть глаза, чтоб не ослепнуть, но вместо этого только открыл глаза в собственной спальне.       — Что? — едва ли проснувшись, подняла голову Линда.       — Тш, всё в порядке. Спи…       — Ага.       От оглушительной пощёчины в голове зазвенело и Бенке отступил на шаг, заставив себя улыбнуться, ведь не собирался же он, в самом деле, драться с рыцарем и чародеем, умеющим управлять его сном. Он не Буссе…       — Других аргументов не нашлось?       — Какой у тебя всё-таки мерзкий язык, — заметил Като, отходя от него.       Бенке улыбнулся шире и искренне:       — А ты думал. Я даже с Бу умудрялся ругаться, что уж говорить про остальных…       Прозрачные, как стекло глаза впились в него с каким-то болезненным любопытством:       — Ты во всём полагаешь этого мальчишку лучшим?       — Не думал об этом, — Бенке опёрся бедром о тяжёлый деревянный стол, остановившись перед Като. — Так просто получается само собой. Наверное, так оно и есть, верно?       — Ну точно пёс, — фыркнул Като. — Только безмозглые собаки от щенячества до старости могут почитать венцом творения своего малолетнего хозяина, который не успел даже повзрослеть, когда тем уже в могилу пора.       — Кого ты убеждаешь? — развеселился Бенке. — Себя? Или меня? Так я, вроде бы, не спорил с тобой.       — Может, ещё и полаешь в знак согласия? — едкое ехидство рыцаря в этот раз было абсолютно беззубым.       — Только если по команде. Я очень хорошо воспитан, — вежливо, будто клиенту перепутавшему конторы, улыбнулся Бенке.       — Голос.       — Вроде бы, мы условились на том, что мой хозяин не ты, — ещё более любезно продолжил Бенке, наблюдая за тем, как у Като недовольно поджались губы.       — Тебя бы казнили даже в Стране Далёкой.       — Это ты сейчас сменил политику партии на то, что меня оставили, чтобы спасти мою жизнь? — уточнил Бенке, и Като кинул в него стоящий под рукой кубок. Ну, в самом деле, что ещё он должен был сделать? Вряд ли у рыцаря такой уж богатый опыт общения с людьми, которых нельзя убить прямо на месте. Избавиться от Бенке, конечно, всё равно было можно, но куда бы после этого подался мёртвый? Пытаться пробиться в сны Буссе?       — Думаешь, что найдёшь в этом утешение?       Какое-то время Бенке стоял, не шевелясь, а потом медленно покачал головой:       — Я не хочу утешения.       Потому что следующим шагом будет забыть, оставить всё в прошлом, и это было так разумно, но Бенке не хотел этого. Он предпочитал и дальше чувствовать, как саднит и жжёт внутри, как порой тянет холодом одиночества вдоль спины, если это позволяло сохранить память. Даже если ничего другого в него больше и не помещалось. Иногда он напоминал себе то ли старый сундук с бесполезным хламом, который тем не менее не поднимается рука выбросить, то ли гроб с похороненным трупом дружбы, который всё никак не разложится до конца.       Он не хотел ни утешения, ни освобождения из того затхлого чулана, в котором запер себя. В конце концов, он имел на это право, разве кому-то мешала его глупость? Разве он не делает всё, что должен делать сын и муж? Бенке был уверен, что как отец он также сделает всё, что должен. Но, Бога ради, оставьте его с тем, что у него есть, неужели он так много хочет?       Като смеялся, запрокинув голову, и Бенке не мешал ему и не спорил с тем, что изрядно смешон в своём упрямстве. Но это чудовище всё ещё было частью его памяти о том важном, что он не хотел потерять.       — Расскажи о ней, — попросил Бенке, изучая стоящие на стол бутылки, похожие на винные, но наполненные то чернилами, то горючей смесью. Пока что единственной пригодной оказалась бутылка с простоквашей, но Бенке всё же надеялся найти что-то более подходящее к обстановке и старинным кубкам, инкрустированным драгоценными камнями. Хотя, конечно… Забавно.       — О моей стране?       — Зачем мне она? — искренне удивился Бенке, подняв на него взгляд. — Расскажи мне о Стране Далёкой.       — Там живёт король, который верит в пророчества, и которому верит его народ. Настолько верит, что годами ждал предсказанного принца, не спрашивая, от чего же Его Величество хотя бы не попытается… Но у Короля не было друга, и он верил в пророчества…       Бенке аккуратно поставил очередную бутылку (с рассолом, где то винишко, после которого можно было бы и похмелиться этим рассолом?) на стол и, подойдя к креслу Като, упёрся ладонями в подлокотники, наклонился, заглядывая в прозрачные, как равнодушие, глаза:       — А ты хотел, чтобы к тебе пришёл он?       — Я не хотел.       Бенке широко улыбнулся:       — Да ладно? Ты только о короле постоянно и говоришь, стоит спросить тебя о чём угодно. Если король не появится в первом же предложении, то он появится во втором, а если, вдруг не во втором, то это только для того, чтобы его появление вышло ещё эффектнее…       Като очень спокойно поднял руку и сжал горло даже не попытавшегося отстраниться Бенке так, что тот не мог вдохнуть:       — Заткнись.       — Вот, значит, как…       Като отпустил его, и Бенке не глядя протянул руку к первой попавшейся бутылке… Это же сон в конце концов, двойной сон, в нём реальность не косна — податлива. В бокалы разлилось что-то… Бенке не узнал запах.       — Память скал, — произнёс Като. — Когда-то её делали в Тридесятой стране. Давно.       «До того, как ты взял в ней власть?»       Бенке молча поднял бокал, желая здоровья. Интересно, до какого уровня отчаяния нужно было дойти, чтобы уничтожить всё вокруг ради того, чтобы другой, возможно, всё-таки пришёл к тебе? Хотя бы принести тебе смерть?       И не получить в конце концов ничего, кроме визита гостя, которого не ждал и не звал, но который окончил всё.       «В чём-то мы похожи», — мысль не казалась ни страшной, ни весёлой, она повисла между ними, как молочный пар, но Като, чародей, почти ставший демоном, услышал, а, может быть, и просто догадался, возможно, для него эта мысль была очевидна, как таблица умножения на два.       — Ты можешь стать таким же, как я, — было ли это предложением или предупреждением? — Нужно сделать не такой уж долгий и тяжёлый шаг. Как думаешь, пёс, твой хозяин придёт к тебе, чтоб застрелить бешеную собаку, или отправит своих гончих.       Бенке спокойно протянул беснующемуся в своей желчи рыцарю второй кубок:       — Я думаю, что Буссе не настолько не умеет разбираться в людях, чтобы дружить с тем, кто ему этот вопрос смог бы задать.       Като принял угощение из его рук с сухим, недобрым смехом:       — Умнее своего папаши. А, может быть, везучей. Но ведь ещё не вечер, у тебя ещё много времени передумать.       — Спасибо.       И, всё-таки, о Стране Далёкой Като постепенно рассказал ему. Не за раз, и всё ещё постоянно отвлекаясь на короля, который был ему… Бенке терялся в попытках понять, кем именно считал Като короля Страны Далёкой, а кем тот был ему в действительности, но рыцарю стоило больших трудов отвлекаться на что-то другое. Если только это, конечно, не были шутки о собачьей природе Бенке и том, как ловко его провёл принц, сын короля, который… и так по кругу.       Тем не менее из редко оброненных слов постепенно оживала и прояснялась Страна Далёкая, в которой время было полно магией и смехом. Порой Бенке казалось, что Като хочет, подобно укусившей змее, впрыснуть яд во всё рассказанное, но, в конечном итоге, свою дозу желчной отравы получал только Бенке. Видимо, в качестве платы.       И ни слова дурного о короле, только спустя год, Бенке понял, что ни одного дурного слова о короле Страны Далёкой Като не сказал ни в одну из их встреч. Он не щадил в характеристиках Буссе, он топтался по Бенке, но в рассказах ожившего кошмара двух стран ненавидимый им король был плотью от плоти своей волшебной, идеальной земли. Даже имя его оставалось неприкосновенным.       «Есть такая ненависть, что страшнее и глубже любви, но не принесёт ничего, кроме разрушенного мира».       — Много тебе принесла твоя не ненависть? — Като почти лежал в кресле, забросив ноги на стол.       — Друга, — просто ответил Бенке. — Семью. Чего ещё-то?       — Этот друг о тебе даже не помнит.       Это рядом с тем мальчишкой-то? Ну-ну. Не смотря на глупую ревность и досаду, совершенно неуместную в его возрасте, но что поделать с собой, со слабостью своей, Бенке всё же надеялся, что для Бу тот мальчишка не только память, но и… что-то ещё. Не для него, Бенке не знал этого мальчишку и был не настолько хорошим человеком, чтобы беспокоиться о ком-то чужом, но ради Буссе. Потому что Бенке всем сердцем, абсолютно искренне, не желал ему одиночества. Он предпочёл бы забрать всё его — себе.       — Так случается, — пожал плечами Бенке, заметив, что Като всё ещё ждёт его ответа. — Люди не всегда могут оставаться друг с другом навсегда.       — Но ты бы хотел, — на удивление без агрессии и яда заметил рыцарь, прикрыв глаза, будто в полудрёме.       — Я бы хотел… — Бенке сам не понял согласился ли он, или же попытался оспорить. — Я хотел защищать его, сумасшедший рыцарь, но не мог сделать ничего. Ничего по-настоящему серьёзного. И всегда думал, что когда вырасту, я обязательно… не знаю. Что-нибудь: настоящее, весомое, способное изменить его жизнь к лучшему — сделаю.       — Ты не успел.       Бенке медленно вдохнул и выдохнул:       — Это оказалось ненужным. По крайней мере, я всё ещё могу за него порадоваться. Спустя столько лет беспокойства это звучит приятно.       Но Като услышал другое:       — Ты оказался не нужен, да?       Право слово…       — Да какая разница, если у него всё хорошо?!       Линда вертелась у зеркала, убирая волосы наверх, и тревожно на него косилась:       — Ты в порядке?       Бенке успокаивающе ей улыбнулся:       — Абсолютно, не беспокойся.       — Ты такой молчаливый…       — Я всегда был таким, — он понимал, что его жена хотела себе внимания, но ведь он никогда ей его не обещал и нельзя сказать, что раньше давал. Он просто согласился заключить с ней взаимовыгодную сделку, в которой он заботится о её благополучии, а она об их детях. И Линда, вроде бы, никогда не возражала против такого положения вещей.       — Не настолько же!       — Старею, вредные привычки усугубляются…       Линда повернулась и шутливо стукнула его по лбу:       — Что за глупости, ты ещё совсем молодой. Если тебе нужно, ты всегда можешь со мной поговорить. Ты же знаешь.       — Конечно, — Бенке обнял её со спины и поцеловал в щёку. — Я знаю.       «Нет».       — Наши с королём земли — реальны, — как-то сказал Като, небрежно развалившись на своём месте, будто вельможа, а не воин. — Но всё же их питает магия, а магия всегда близка к сказкам. Так что можно сказать, что наши земли лежат где-то между реальностью и сказкой, тут и сейчас, но всё же надёжно укрыты от посторонних.       — Поэтому возникает разница во времени? Хотя нет, подожди, — Бенке всем телом повернулся к Като. — Со временем стало происходить странное в тот момент, когда Буссе вошёл в Страну Тридесятую. Ты…       — Я, — согласился Като. — в моих землях время сбивалось с пути. Сколько лет кружили птицы над моим замком? Но вернулись, спустя едва ли пару лет, кем бы ни были, какой бы ни была разница между ними. Время — всего лишь бестолковый моток ниток, с которым можно сделать всё, что угодно. Тем более, когда в спину дышит сказка, у которой вообще нет законов.       Бенке смотрел на него и не решался заговорить, не решался произнести вслух то, что Като, превратив жизнь целой страны, даже двух, в кошмар, не отнял у них срок той жизни, что вернулась к его жертвам после его поражения.       «Я не скажу тебе этого, — с какой-то стыдной жалостью думал он. — Ты не простишь, если я скажу тебе это»       — Законов в сказках нет, — тем временем продолжал Като, — но правила всё-таки существуют. Про лучших друзей героев, например. Ты так привязан к этому высокомерному мальчишке, по-собачьи, удивительно, что ты не сумел пройти следом за ним. Хотя, если привязан только ты, то… Как полагаешь?       — Он теперь принц, — отозвался Бенке, возвращаясь к актуальной теме разговора. Стараниями Като, его глупость никогда не теряла своей уместности в их беседах. — Станет в будущем королём. Ему не нужен друг вроде меня.       — Этот его… тоже сын садовника, а не венценосная особа.       — Мы были равными, Като. В чём-то уступали друг другу, в чём-то превосходили, но мы были равными, — как неразумному ребёнку очевидное, пытался объяснить Бенке. — Кто бы согласился на иное?       Като пожал плечами, и Бенке не успел поймать себя язык, хотя ему казалось, что он уже научился этому. Нет, рыцарь давно не разрушал сны, недовольный его тоном, но тут больше сказывалась взаимная привычка, Като тоже, даже когда впадал в особенно едкое настроение, старался вытирать ноги аккуратнее, не слишком подставляясь под ответ. Однако уподобляться самому рыцарю Бенке не спешил, специально бить по больному… Владыка Страны Тридесятой мог себе позволить, но Бенке себе подобного позволять не желал. И всё-таки…       — Ты ведь тоже не согласился.       Като с неподвижным лицом молча смотрел в пламя, ползающее по углям, как стая мелких ящериц.       Я согласился бы. Я бы согласился быть для него кем угодно! Ему стоило только пожелать, и я стал бы тем, кем он велел.       И я стал.       Ведь в настоящей сказке всегда есть злодей, иначе в неё никто не поверит. Волшебная земля, не ведающая зла, не обретёт реальность, пока её не оттенит мрак, внушающий страх, отчаяние и не рассуждающую веру.       И я стал… Стал…       Но он даже не пришёл ко мне, отправив мальчишку с теми же, что у него, глазами. Мальчишку, которому я по его желанию должен был отдать всё.       Как бы я смог не отдать?       В этот раз на столе лежала пачка сигарет, и Като с любопытством наблюдал, как Бенке её распаковывает, а потом, достав одну сигарету, прикуривает.       — Будешь? — предложил он рыцарю вторую.       — Нет, обойдусь. Уж если выдыхать, то пламя, а не бесполезный дым. Бессмыслица какая.       — Тогда ты был бы не рыцарем, а драконом. Вообще-то, — улыбнулся Бенке, — это бы куда больше соответствовало духу сказки, знаешь? Злодей-дракон, а не злодей-рыцарь. Рыцари вообще-то должны сражать зло, а не нести его. Ну… — улыбка стала ироничной. — В сказках хотя бы.       — Значит, я предал сказочные каноны, — пожал плечами Като. — Предательство — очень по злодейски.       — Действительно. А самоубийства?       — Заткнись, — бросил Като, но даже не угрозу не расщедрился. Апатичное зло казалось почти милым, как мокрый кот, испачкавший все белые подушки. Линда бы наверняка оценила.       И выгнала бы их обоих из дома.       — Ты сказал, что Страна Далёкая защищает… Мио, — здесь правильнее было назвать имя принца, ведь незнакомая сказочная земля ничего не знала о Буссе, и не могла его защищать, она защищала только Мио, которого Бенке едва знал.       — Да.       Бенке набрал воздуха, что бы продолжить, но только выдохнул, пытаясь подобрать слова.       — Не похоже, чтобы ты хотел увидеться с ним, — наконец, собрался он с мыслями.       «Потому что, если слушать тебя, то легче подумать, что ты бы хотел войти в сон не Буссе, совсем нет. Это я раз за разом и говорю, и молчу о нём. Не ты. Ты всегда возвращаешься мыслями совсем к другому человеку. Тебя и близко не трогает твой убийца, разве что как повод задеть меня или логичный переход к куда более важной теме».       — И что?       — Почему ты… Почему ты не пойдёшь к… нему?       — …       Бенке встал из кресла и подошёл к камину поворошить угли, просто чтобы не смотреть на это неподвижное лицо, как никогда напоминающее хищный стервятничий профиль.       — Да, я не подумал, что Страна Далёкая должна защищать его ещё лучше, чем…       — Это не важно, — почти каркнул Като, разрушая пространство сна, как давно не делал. Так давно, что Бенке забыл, каково это — просыпаться посреди ночи, зная, что закрывать глаза теперь бессмысленно. Нужно просто дождаться рассвета и пережить наступающий день.       Как давно уже он жил от сновидения к сновидению. Таких, как он, нужно лечить, но он никому не дастся, ведь его вполне устраивает его жизнь.       Он не желает видеть меня, мальчишка. Он не желает, но, возможно… Возможно, я заблуждаюсь.       Тебе остались тоска и одиночество, а мне — лишь сомнения в своей правоте. Но и я не готов отказаться от них.       В какой-то момент Бенке всё-таки задал вопрос, который, возникнув однажды, преследовал его уже многие месяцы:       — Сколько это ещё будет продолжаться?       — Хоть всю жизнь, — Като вытянул ноги к огню и сидел, закрыв глаза, так что, пока он молчал, казалось, будто спит. — Тебе-то что? Ты и так не живёшь своей жизнью или думаешь, что, если я уйду, ты сможешь встретиться со своим хозяином?       Нет, Бенке так не думал. Если уж на то пошло, то он был уверен, что Като — последняя связь, последняя материальная и живая память, что у него осталась. И, когда он уйдёт, ничего не останется окончательно.       «Ты уж извини, я знаю, он доставил тебе большую беду, а я теперь боюсь остаться без него. Но, Буссе, ты ведь не оставил мне больше ничего… Так что ты уж извини».       — Като, я сплю, но ты…       — Я тоже вижу сон, — бледные губы изогнулись в улыбке, будто змея перед прыжком. — Самый долгий сон. Вечный.       — Ты умер, — очень тихо сказал Бенке, подходя к чужому креслу.       — Тогда скорее уж погиб, — возразил Като, по-прежнему не открывая глаз. Он выглядел противоестественно усталым.       — Это не важно, — всё так же тихо ответил Бенке, положив ладонь на и без того сомкнутые веки. И всё-таки закрывая их. — Это не важно. Иди с миром. Я не твой король, но всё же я отпускаю тебя.       Выдох Като был похож на призрак смеха, перед тем, как Бенке проснулся. За окном едва взошла луна, впереди была ещё долгая, долгая ночь, а он смотрел в потолок и думал о том, что было бы замечательно сейчас оказаться в одиночестве, посметь почувствовать не только эту ширящуюся пустоту на месте рвущейся связи со Страной Далёкой и Страной Тридесятой, может быть тогда он смог бы… Смог бы…       Но рядом лежала Линда, обнимая его за руку, и он не мог даже заплакать, как в детстве, когда он беззвучно хватал воздух ртом, скрываясь от матери, ведь теперь даже самая тонкая стенка не защищала его. А ладонь, будто обожженная, всё ещё помнила прикосновение к сухой, как пергамент, и холодной, как лёд, коже.       «Я отпускаю тебя, вместо него. Чтобы там ни было, здесь ты уже расплатился, а что будет там — никто не узнает, покуда не дойдёт. Не смотря ни на что, я всё же желаю тебе счастливого пути».       Из дома он ушёл, едва Линда проснулась, даже не пожелав ей удачного дня. Сегодня у него не было сил говорить и изображать из себя нормального, здорового человека. Это прощание далось ему почти так же тяжело, как то, больше десятка лет назад, когда ему пришлось смириться с тем, что он больше никогда не встретится с Буссе. Но в тот раз от него ничего не зависело, его просто поставили перед фактом свершившейся реальности, в этот же раз…       В этот раз, он мог ничего не делать, продолжая эти встречи, эти разговоры о короле и Буссе, о дальних странах, рождённый из плоти мира и души сказок. Он мог бы…       Но, сколько бы ночей они не провели наедине друг с другом, Бенке так и не стал рыцарем, способным посадить в клетку своего одиночества птиц, только ради того, чтобы веселить себя.       — Ты хотел меня научить этому, я знаю, но у меня мой друг не отнимал сердца, и это оказалось важнее.       Если бы Като его услышал, он бы непременно сказал что-нибудь о том, что у Бенке никогда не было друга, только хозяин. Ведь каждый судит по себе, но Бенгту повезло, он не встретил ни короля, ни принца.       Он был другом смешного и доброго мальчишки Бу Вильхельма Ульсона.