Знамя беды

      Той ночью ему вновь приснился последний день в Облачных Глубинах.       С прошлого вечера тянуло дымом чужих костров — знаком пришедшей беды.       Беда пришла утром.       За крепостной стеной стояло войско Цишань Вэнь: пока старейшинам удавалось их забалтывать, но время было на исходе.       — Скорее, скорей!       Торопил его дядя и помогал прятать в мешки-цянь книги — главное сокровище Гусу Лань. Оставались ещё три самые опасные полки. Никак нельзя было допустить, чтобы они попали в чужие руки.       — Может, сжечь их? — спросил он одеревенелыми губами.       Дядя пришёл в ужас и впервые за много лет замахал руками:       — С ума сошёл?! Это наше наследие!       — А если я пропаду?       — Ни слова бо…       Ванцзи встал точно между ними.       — Брат не пропадет. Я кого-то слышу.       Вопреки всем правилам ордена, на мужскую половину пришла госпожа Лань Цзинь — старшая над девочками и бывшая невеста дяди. Она была в таком гневе, что забыла надеть вуаль и шляпу.       — Эти мерзавцы требуют признать власть Вэнь Жоханя!       — Мы и так её признаем! Они пьяны?!       Дядя говорил всё громче и громче, а под конец вовсе кричал. Госпожа Лань Цзинь стояла холодная, как лёд и камень.       — И отдать наследников. На перевоспитание. Не знаю, как ты, Лань Цижэнь, а моих детей они не получат. Времени у нас — половина палочки. Что будем делать? Выльем на них свинец или отравим колодцы?       Лань Сичэнь порадовался за троюродных братьев и сестер, а потом вспомнил утренние новости и ужаснулся.       — Они убили главу Цайи с женой и детьми, госпожа. От них требовали много меньше, чем от нас.       Это не мешало ему быстро прятать в мешки книги и свитки. Госпожа Лань Цзинь щёлкнула веером.       — И что? Я заклинательница, а не крестьянка и не мещанка, у меня чувство собственного достоинства есть! Я отказываюсь бояться. Я не стану кланяться этой псине, а любой, кто поднимет руку на моё дитя, дня не проживёт! Хоть дисциплинарный кнут достань — с места не сдвинусь!       — Лань Цзинь! Ты опять! Только попробуй что-нибудь вытворить!       — Что-что-что?! Ты мне не муж! В Гусу нет дурака, который посмеет мне что-то запретить!       — И посмею!       — И посмей!       Хотя Лань Сичэнь поддерживал дядю, сердцем он был на стороне госпожи Лань Цзинь.       Их препирательствам помешал крик:       — Глава! Глава вышел из затвора!       Дядя схватил воздух побледневшими губами.       — Всё пропало! Брат двадцать лет не касался меча. Но это даст нам время. Сичэнь, — дядя схватил его за руки, — сохрани наше наследие и свою жизнь, нашу честь, обещаешь?       — Да.       Он вдруг понял, что, возможно, больше никогда не увидит дядю, тех, с кем рос, кого любил.       Годами Вэнь Жохань пожирал ордена поменьше, и все это глотали.       Теперь он пришёл и за великими.       Его сын, никогда здесь не учившийся, стоял под стенами Гусу и отдавал приказы.       — Смотри, ты дал слово. Ванцзи….       — Нет.       — Что «нет»?! — дядя рассвирепел окончательно. — Ты понимаешь, что эти люди пришли нас убивать?! Упрямый мальчишка!       — Ванцзи вас не бросит.       Сказано это было непререкаемо твердо. Проще было своротить Небесные горы. Это был честный и достойный поступок, как всегда у Ванцзи.       Дядя растрогался до слёз.       — Эх! Закатать бы тебя в ковер и отправить в Пристань Лотоса, там сейчас точно безопаснее. Ванцзи, идём со мной. Сичэнь… уходи по тайному ходу.       — Время!       Половина палочки стремительно догорела. Они… они не успели проститься с Ванцзи, лишь обменялись долгими взглядами.       На середине пути по подземному ходу потянуло вонючим дымом, от которого невыносимо слезились глаза, в какой-то миг Лань Сичэнь всерьез испугался, что умрёт от удушья, однако он все же нашел нужный выход и выбрался на поверхность. Тогда же и началась погоня: воины Вэнь ждали его, доверчивого дурака. Кто-то — засланный шпион или один из младших адептов — продал эту тайну.       Его ждали семь человек. Они доброжелательно улыбались.       — Приветствуем молодого главу Гусу Лань. Не желаете ли пройти с нами?       Значит, отец уже мертв.       — Не скажу, что рад вас видеть.       — Ожидаемо. Мы воины, а вы трус, и за вас сейчас бьются и умирают другие!       Над вековечным лесом полыхало зарево пожара.       Лань Сичэнь обнажил меч.       В тот день Шоуюэ впервые попробовал человеческой крови, а Лань Сичэнь стал убийцей. Потом, ночью, уже очень далеко от Гусу он понял, что делает глупость: его рост и одежда слишком приметны. Испытывая глубочайший стыд, Лань Сичэнь решился на воровство и украл у кладбищенского сторожа выцветшее зеленое ханьфу. Он оставил несколько монет на окне и записку с извинениями. Сторож, к слову, чем-то напоминал ему дядю….       — Ку-ка-ре-ку!!!       Вновь прокричал петух.       Лань Сичэнь протер глаза. Запоздало он понял, что его ночные одеяния пропитались потом, хоть выжимай. Отвратительно так не владеть собой.       В этом скромном доме, где он жил уже почти неделю, спать выходило на три часа дольше, вот кое-кто и распоясался вдали от дяди, Стены Правил и необходимости каждый день и час быть примером для остальных. Хороший поэт счел бы это свободой и славил бы её, как вино, красавиц и встречи с друзьями под Луной. Лань Сичэнь это звал «неопределенностью» и «великим бедствием», с которым лично ему жилось до крайности неуютно.       Всё, хватит!       В раздражении он плеснул в лицо холодной воды для умывания, застелил постель, оделся.       Неслышно, на самой грани слуха кто-то вошёл в комнату.       Лань Сичэнь резко обернулся — и не сдержал улыбки.       Это был хозяин дома — юноша с нежным лицом и ямочками на щеках, более подобающими красавицам со старинной гравюры.       — Вы проснулись? Завтрак на столе.       Хозяин этого дома жил и питался скромно, но к столу гостя стал брать дорогую рыбу, разрешенную суровыми правилами Гусу Лань, и османтусовые пирожные.       — Ты запомнил, что я люблю? Спасибо.       От искренней похвалы на чужом лице расцвела улыбка.       — Я рад вам угодить. Вы порядком намучились в бегах, вам надо восстанавливать силы.       Лань Сичэня тронула такая забота и он предложил половину своей миски.       — Тогда поешь со мной. Не обделяй себя в угоду мне.       — Я уже поел. Молодой господин Лань, вы ведь помните, что сегодня надо закончить стирку?       — Конечно!       Чтобы прополоскать три тюка с одеждой и корзину с постельным бельем, пришлось не только идти на дальние мостки, но и нанимать у причалов ослика. Так сказал человек, приютивший Лань Сичэня, нежданный друг, что выручил его в час нужды. Лань Сичэнь не стал спорить, щедро заплатил погонщику, но по дороге, когда они достаточно отошли от города, всё же спросил:       — Ты так заботишься о моей безопасности или есть другая причина?       Вольно или нет, но они как будто нарочно старались не попадаться людям на глаза.       Его спаситель отвернулся.       — И да, и нет. На старых мостках вода чище. Ну и….       — Что-то ещё?       Лань Сичэнь верил другу без всяких условий, но бдительный голос, помогавший месяц выживать и уходить от воинов Вэнь сказал, что тихое, безлюдное место отлично подходит для того, чтобы незаметно прикончить человека или сдать его кому надо.       Его друг….Мэн Яо, его зовут Мэн Яо, вспыхнул, как вспыхивали ученики дяди, застигнутые на непотребстве, да что там — ярче осенних клёнов, что росли по дороге.       — Есть и третья причина. Молодой господин Лань… этот ничтожный не смеет лишний раз навлекать на себя гнев и неудовольствие тех, кто сильнее.       Лань Сичэнь не поверил своим ушам. Ослик, которого он вёл под уздцы, тут же воспользовался его замешательством и схватил зубами рукав полинявшего зелёного ханьфу, за что и получил по крупу. Ослик обиженно взревел. Мэн Яо… А-Яо всеми силами старался сдержать улыбку, но глаза его были несчастны.       — Даже не знаю, как сказать и не уронить себя в ваших глазах. Молодой господин Лань, вы благородны и благочестивы. Этот человек… я сын женщины из парчового терема. Моя мать продавала себя. Сначала хозяевам этих женщин, купцам и чиновникам, затем — их мужьям. Много ли у них причин любить меня?       А-Яо сделался совсем несчастным и сел на камень. Лань Сичэнь положил руку ему на плечо.       Друг почти до боли напоминал ему Ванцзи, которого в очередной раз неправильно поняли и не увидели всё то высокое и хорошее, что в нём было.       — Вы презираете меня?       — За что?!       Порой выводы А-Яо ставили Лань Сичэня в тупик. Он велел себе не сердиться, и напомнил, что он-то рос в любви и уважении, на наследника великого ордена никто бы не посмел поднять руку, сказать дурное слово или косо посмотреть.       Не посмел бы. Ещё месяц назад.       Теперь на него шла охота.       — Эти женщины… Эти женщины неправы, А-Яо. Почему они спрашивают с тебя и с твоей матушки, а не со своих мужей?       — Это жизнь, — в ровном, безупречно вежливом голосе послышалась горечь. — Я ученик писца и человек без статуса. Кто угодно, — здесь А-Яо поморщился, будто у него вновь заболела спина, — кто угодно будет меня пинать. Давайте полоскать.       Лань Сичэнь помог сгрузить тюки и корзину, а сам засучил рукава. Он споро принялся за дело, холодная вода приятно охлаждала руки и голову. Поглядев, как и что делает А-Яо, он усердно взялся помогать, но вскоре остановился из-за веселого смеха.       А-Яо развлекался от души.       — Кто же так делает! Молодой господин Лань, вы порвете простыни быстрее, чем счастливые молодожены!       — Прости.       Лань Сичэню казалось, что он вот-вот провалится со стыда. Старенькая простынь состояла из дыр и теперь годилась лишь на тряпки.       — У вас слишком сильные руки. Посидите на берегу, я всё сделаю.       — Это неблагодарно. Я живу в твоём доме и ем твой хлеб.       «Ты, в конце концов, рискуешь жизнью ради меня», — Лань Сичэнь не сказал этого вслух, но А-Яо всё понял.       — Я не жду благодарности.       — Тогда хотя бы покажи, что и как делать.       Лань Сичэнь вновь взялся за науку и вновь его постигла постыдная неудача. Теперь Яо смеялся ещё веселее.       — Нас точно обвинят в распутстве. Молодой господин Лань, прошу вас, сядьте на берег и хоть порисуйте. Я сам всё сделаю.       Чужое ханьфу сидело на нём плохо, да и полинявший зеленый цвет был Лань Сичэню не к лицу. Не то чтобы Лань Сичэнь беспокоился о своей внешности, в конце концов, он был мужчиной, а не красавицей в императорском гареме, и жизнь его зависела не от прелести, утонченности и умения обольщать, а от…       Сейчас — всецело от случая. Проклятого случая и проклятой неопределенности!       Увы, художник внутри него злился и на неважную ткань, и не на тот оттенок зелёного, и на несоответствие внутреннего внешнему. Беда с ним, с этим художником, вечно ему плевать на совесть и мораль. Нет бы подумать о том, сколько стоят одеяния адептов ордена Гусу Лань и вшитые в них заклинания чистоты. Про лиловые облачения Юньмэн Цзян, краска для которых добывалась из редкого южного моллюска, говорить не приходилось. Владыки Запада объявили лиловый своей собственностью, как Сын Неба — жёлтый. Обычный человек… да что там, небольшой город мог жить на эти деньги безбедно.       А работа прачек, которым каждый день приходится дышать щелоком? Раньше Лань Сичэнь не думал, насколько ему повезло и от чего на самом деле защищало высокое происхождение.       Этот месяц перевернул в нём все.       Перед глазами возникла картинка: вот воины Вэнь, лопающиеся от своей важности и блистательных побед, завоёвывают Пристань Лотоса (не думать о том, что они сделают с хозяевами), сваливают в кучу ткани, книги, драгоценности хозяек…. А потом один из них пинком открывает кладовку, где хранятся половые тряпки. И видят старые облачения слуг и учеников. Вот этого густого, вызывающего лилового цвета. И смотрит недоуменно.       Почти против воли Лань Сичэнь тихонько засмеялся.       А-Яо услышал его на мостках.       — Молодой господин Лань, что-то случилось?       — Смешинка в рот попала. Не обращай внимания.       А-Яо продолжил своё дело под плачущий плеск воды, а Лань Сичэнь попытался выкинуть из головы воинов Вэнь, неминуемую расправу над семьёй Цзян. Десять раз он глубоко и ровно вздохнул, прежде чем заметил красоту вошедшей в полную силу осени. Деревья оделись в алое и золотое, в воздухе разливался горьковатый аромат. Здешняя осень походила на полную достоинства красавицу, которая не кружила головы всему свету, нет, она брала продуманностью наряда, сочетанием шелков и драгоценностей и всем тем, чего нет у цветущей юности.       Наверное, такой стала бы их с Ванцзи мать.       На самой грани слуха раздался шорох. Лань Сичэнь вскочил, вспомнил, что оставил меч дома у А-Яо, и тут же засмеялся от облегчения.       Из леса прямо на них вышли олени, настоящая царственная пара: высокий самец и невероятно изящная, похожая на статуэтку лань, должно быть, либо подруга, либо супруга. Олени смотрели на Лань Сичэня с вежливым любопытством.       Он поклонился.       — Мне совсем нечем вас угостить. Хорошо, что вы не цилини.       — Разве они не благие звери? — Яо как раз прикончил первый тюк с одеждой. — И разве их появление не сулит эпоху процветания и мира?       — Да, но это всегда означает смену династии и смерть прежнего мира.       Очевидно, олень и его супруга сочли Лань Сичэня настолько достойным доверия, что подошли и милостиво дали себя погладить. И это в середине осени, когда они должны бегать по лесам, безумные от гона и вожделения! От прикосновений к мягкой шерсти сразу сделалось спокойно. Лань Сичэнь вспомнил, что захватил с собой пару яблок, пошёл к ослику….       И едва увернулся от броска змея.       Он прыгнул из-под копыт оленя, который сам такого не ждал.       Как и того, что змей, упустив человека, бросится на него и переломает шею. Из-под покрытого броней века сверкнул жёлтый глаз.       Змей-измеритель, ещё детёныш.       А затем он принялся жрать свою жертву.       Лань Сичэня толкнули в сторону:       — Бегите!       А-Яо так испугался за него, что забыл об опасности для себя. Лань Сичэнь предупреждающе поднял руку:       — А-Яо, дай мне длинную палку! Сейчас же!       — При чем здесь это, — его друг тяжело дышал, — я видел корабли ордена Вэнь! Вам нельзя здесь оставаться!       И точно, в просвете между ветвями Лань Сичэнь увидел белые корабли с ненавистным теперь алым знаменем.       Как жутко, торжественно и медленно они плыли!       И как испепеляюще горело солнце-знамя на их парусах.       — Они выше по течению.       Корабли держали курс в Юньмэн. В первый миг Лань Сичэнь рванулся, он хотел предупредить, сделать хоть что-то!       Никто не должен переживать то, что пережил он.       Никто не должен терять родной дом и смотреть на пепелище.       — Куда вы?!       Яо клещом вцепился ему в руку.       — Там люди, надо…       — Не надо! Вы погубите себя и никого не спасёте! — А-Яо не отпускал его ни в какую. — Что вы сейчас сможете сделать?! У вас нет для этого ни возможностей, ни сил, а кроме того, неужели вы думаете, что у нашего главы нет в Безночном Городе шпионов и он ничего не знает?       Мудрые слова, верные слова.       Так утверждал разум, а сердце… сердце Лань Сичэня, которым он прежде с лёгкостью управлял, заходилось в тревоге и кричало: «Только не снова».       Хорошо, что А-Яо его образумил. Лань Сичэнь хотел было поблагодарить его, но смог вымолвить лишь короткое:       — О!       За спиной А-Яо детеныш змея-измерителя пытался заглотить оленя частями: он жрал так жадно, что не заметил изящной, маленькой лани. Тихо, неслышно она подкралась к убийце супруга, а затем мгновенным, молниеносным движением ударила копытом и раздавила треугольный череп. Тело измерителя взметнулось в последней агонии и затихло. Тогда лань наклонилась, втянула ноздрями воздух, коснулась языком крови и впилась зубами в остывающую плоть. Вдох — и она, примерившись поудобнее, унесла в зубах труп убийцы супруга.       Прежде чем уйти с добычей, она долго и пронзительно смотрела на них с А-Яо. Она шла тихо, словно призрак.       Лань Сичэнь и не знал, что сказать, а потом его отпустило.       — Олень, поразивший змея, — это добрая примета. Я и представить не мог, что они их едят!       — Я тоже. Но кто же откажется от свежего мяса… Что вы делаете?       Лань Сичэнь сломал несколько сухих веток.       — Помоги мне.       — Зачем? Хотите зажарить?       Нет, А-Яо был достойный и добрый юноша, но временами Лань Сичэню хотелось его стукнуть за лишнюю приземленность.       — Похоронить.       — Напрасная трата сил, вы только мозолей насажаете, волки же раско…       Лань Сичэнь уже не слушал.       Он не хотел, чтобы такой красавец, достойный сын своего племени остался на поругание волкам, лисам или падальщикам. Да и делал Лань Сичэнь это в первую очередь для себя.       Срезать нужные ветки, обложить ими тело оленя и… позволить ци течь сквозь себя. Огонь охватил сильное тело, и верно, в следующей жизни существо столь достойное будет служить в небесных чертогах, а то и вовсе родится человеком…       — Я уже закончил, — сказал наконец А-Яо и деликатно тронул его за рукав, — прошу, идёмте домой.       — Идём.       Бело-алые корабли всё так же чинно плыли по волнам. И они тоже были знаменем беды.       Как и несколько женщин на обратной дороге. Судя по одежде, измученному виду и грубым рукам — это были чьи-то домовые слуги низкого ранга, которых презирает весь дом.       Двигались они нарочито развязно, как солдатня перед цветочным домом. При виде А-Яо они подобрались и засвистели.       — Яо-мэй, — издевательски обратилась к другу Лань Сичэня круглолицая и полная служанка, — что ты здесь забыл? Заклинательские книжки потерял?       Её товарки рассмеялась нехорошим, унизительным смехом. А-Яо сделал вид, что ничего не происходит.       — Я полоскал, сестрица Чжан.       Ответил он со всей возможной учтивостью, но сам при этом внутренне сжался, как барышня, которая не может отвязаться от навязчивого ухажёра.       Женщины рассмеялась ещё громче. Круглолицая без стеснения сунула нос в их корзину.       — А, загаженные кровью и семенем простыни твоей мамаши! Знаю я их, знаю! Вот же бесстыдник! Да как ты смеешь стирать шлюшьи вещи и попадаться нам на глаза!       Этого хватило Лань Сичэню, чтобы закипеть.       Он с трудом ухватил себя за подол и начал дышать на счет.       «Не поддавайся первому гневу и первой ярости, — так говорил дядя, — ты высший. Сначала обдумай всё и лишь затем действуй».       — Что это у тебя за дружок, Яо-мэй? Красавчик какой, хоть и дылда. Старшего брата нашёл или торгуешь южным ветром? Поделишься с нами?       — Дылда-дылдой, а оборванец!       Круглолицая не унималась.       — Да, а вид как с этих рисунков, где душегубов разыскивают. Но так даже веселее! Так почем продашь брата и себя, Яо-мэй? Не стыдись, здесь все свои и все тебя давно знаем.       Довольно!       Гнев Лань Сичэня, обычно ровно тлевший, как огонь в торфяной подушке, с рёвом вырвался наружу.       Никто не будет унижать при нём достойных людей.       — Хватит!       Все аж вздрогнули. Лань Сичэнь взглядом велел А-Яо встать за его спиной.       — Госпожа Чжан, я не знаю ни одного закона в Поднебесной, который бы запрещал свободному человеку стирать и полоскать свои вещи. Здесь нет покойной госпожи Мэн, но думаю, она была женщиной образованной и достойной. Она точно не стала бы злословить за чужой спиной, особенно, если бы знала виновника.       Лань Сичэнь говорил так холодно, что женщины тут же разбежались. Только круглолицая крикнула напоследок:       — Не думай, Яо-мэй, что отделался от меня. Ты ещё наплачешься!       Дома А-Яо наконец дал волю чувствам:       — Вы не должны были всё это слушать, молодой господин Лань….       И почему люди, которые пострадали от чужой подлости, вечно извиняются?       Лань Сичэнь долго мыл руки, а потом заговорил ещё более мягко:       — Лучше зови меня Сичэнь.       Бедный А-Яо чуть не умер на месте.       — Нет, так неправильно! Кто вы, а кто я?!       — Я заклинатель и сын заклинателя. Ты будущий заклинатель и сын заклинателя. Ты просвещённый человек — я просвещённый человек. В этом отношении мы равны.       От этих его слов А-Яо горько рассмеялся.       — Вы сын законной жены, а моя мать — женщина для утех. Не стоит, молодой господин Лань. Каждый из нас должен помнить своё место, иначе случится большая беда.       Лань Сичэнь знал историю матери Яо. Она не вызывала у него ничего, кроме сострадания: вместо того, чтобы копить на вольную или войти в семью купцов на правах наложницы, бедная женщина поверила словам Цзинь Гуаншаня о любви и родила от него сына.       Она не знала, что таких сыновей у главы Ланлин Цзинь — половина Поднебесной, а сам он мечет своё семя, будто карп.       Её доверие обманули, но кого волновали слезы слабых?       Для Мэн Ши начался тяжёлый и страшный путь вниз, обычный для женщины её звания с ребенком.       Этого А-Яо так себе и не простил.       — Я, — в горле у Лань Сичэня запершило от внезапной откровенности, — сын убийцы.       — Что?!       А-Яо стоял с таким видом, будто не верил собственным ушам.       — Сын убийцы. И человека, который потерял лицо, когда женился на ней. Давай не будем сравнивать наши обстоятельства. Скажи, чего ты хочешь больше всего на свете? Сдать императорский экзамен? Ты умён, и талантлив, и достоин большего, чем место писца.       «В Юньпине тебя съедят», — не стал говорить Лань Сичэнь.       Не хотел бить по чужой гордости.       — Если честно, — грустно ответил А-Яо, — я бы хотел добиться любви и признания отца. Но это невозможно, молодой господин Лань. Снег летом выпадает чаще.       — Сичэнь. Называй меня Сичэнь. Ты мне жизнь спас.       Рискуя собой, А-Яо не только помог укрыться раненому путнику в дождь с градом, но и заболтал воинов Вэнь, у которых был приказ найти (уже неделю как) молодого главу Гусу Лань. Так Лань Сичэнь узнал, что те, первые убитые им люди обманули его и хотели сыграть на слабостях. Военная хитрость, как Сунь-цзы прописал.       Лань Сичэнь не собирался забывать того, что для него сделал А-Яо.       — Я подумаю, что можно сделать. Давай сыграем в вэйци.       — Вы можете думать о вэйци, когда…       Когда Вэни рядом и наверняка то ли сегодня, то ли завтра вечером будут опять кого-то убивать и жечь.       Иногда они с А-Яо понимали друг друга без слов. Совсем как родственные души, даром, что знали друг друга всего ничего. Или как братья.       К счастью, за А-Яо не приходилось разговаривать со всем миром.       — Если я буду думать о том, что вот-вот начнется война, на которой мы не будем успевать хоронить своих умерших, я сойду с ума. Подай мне цянькунь. Я хочу тебе сыграть.       Разумеется, Лебин после долгого перерыва высказала хозяину всё, что думает о таком небрежении. Лань Сичэнь сыграл песню «Возвращение фениксов».       Весна придёт, птицы вернутся.       И после войны есть и будет жизнь.       Казалось, весь мир замер, внимая песне. Только слишком громко скрипнула оконная рама.       И до любого тирана рано или поздно добирается его убийца.       А-Яо слушал завороженно, как человек глубоко любящий и понимающий искусство. Под конец он улыбался счастливо и светло, ямочки играли на его щеках, а потом он стукнул себя по голове.       — У нас кончились овощи! И рыба! Надо ещё купить рыбы!       Лань Сичэнь не успел и слова сказать, как этот любитель заботиться и хлопотать сбежал, напрочь забыв, что рыбу и овощи они покупали совсем недавно.       Должно быть, А-Яо смутился. Совсем как Ванцзи.       Как он там, а главное, где?       Месяц Лань Сичэнь бегал по лесам и выживал, но теперь беспокойство о близких вновь подняло голову.       Надо что-то делать. Найти брата, добраться до Нечестивой Юдоли!       О!       Лань Сичэнь стремительно достал из цянькуня принадлежности для письма, растёр тушь.       А-Яо блестяще умен, но далеко ли продвинется он сам, без помощи и защиты родни? Ему нужен покровитель, человек с редким чувством справедливости, способный оценить его таланты. Человек, который не только не будет давать его в обиду, но и научит кусаться и защищать себя. Не Минцзюэ как раз нужен такой мягкий, обходительный помощник, способный договориться с кем угодно.       Лань Сичэнь взялся за письмо.       Он как раз закончил к возвращению А-Яо. Тот выглядел страшно уставшим. Руки его висели, как плети, рукав был оборван, точно за ним кто-то гнался.       — Что случилось?       — Случилось. Воины Вэнь в городе! Сестрица Чжан вас сдала… она… она подслушивала под окнами. Уходите!       — Я не брошу тебя.       — Их слишком много, а я отболтаюсь. Уже не помню, что врал… Быстрее! Через калитку на заднем дворе!       Прежде чем уйти, Лань Сичэнь отдал А-Яо письмо:       — Поезжай в Цинхэ Не. Это меньшее, что я могу для тебя сделать! Считай это доброй приметой.       — Как лань со змеем?       — Как лань со змеем. Рано или поздно Вэнь Жоханю придёт конец, а мы победим!       Возможно, главе Цишань Вэнь даже оторвут или откусят голову.       Лань Сичэнь выскользнул в темноту. Всё это время ему чудовищно, потрясающе везло. Однако рано или поздно заканчивается любое везение.       У городского кладбища возле ям для сжигания слуг сторож бранился с вэньскими воинами.       Оказалось, что один из них попытался надругаться над сестрицей Чжан, а она, прежде чем умереть, пырнула его в бедро ножом.       — Эта смерть крайне подозрительна! Дайте осмотреть лекарю!       — Слуг не положено!       И тело сестрицы Чжан без всякого почтения полетело в топку.       В иной день Лань Сичэнь бы ужаснулся. В этот он слишком хорошо понимал, что таких убитых и изнасилованных служанок, крестьянок, нищих и мещанок будет в ближайшее время множество. В этом, как и в мастерстве воинов Вэнь в изготовлении мертвецов, вдов и сирот сомневаться не приходилось.       «Полководец — слуга смерти». Так сказал Сунь-цзы, и за прошедшие века правда не сделалась историей.       Ни одного человека в мире Лань Сичэнь не ненавидел так, как Вэнь Жоханя. Из этой ненависти следовало сковать меч, пустить её в дело ко всеобщей пользе, а не растрачивать на сотрясение воздуха.       Лань Сичэнь помедлил лишь у указателя.       Он мог отправиться в Юньмэн, и там найти смерть или плен, а мог — на север, найти Не Минцзюэ и начать убеждать людей воевать, отбросив старые обиды.       Совесть или разум? Разум или совесть?       «Сбереги наше наследие, наши книги и честь», — так сказал ему перед разлукой дядя.       Значит, так тому и быть.       Лань Сичэнь выбрал разум. Так он мог сделать хоть что-то.       Так они все могли победить.       Дорожный камень с указателем на Юньмэн остался далеко позади.