ххх
я плохого тебе не сделаю, а хорошее вряд ли смогу. петю было очень сложно любить, почти — невозможно. петю было легко хотеть, легко думать о нем, легко трогать и целовать, легко забирать его пьяно-обдолбанным из клуба, легко трахать в коридоре, на кухне, на балконе, в кровати и ванной, легко забывать о нём, когда он вновь пропадал на месяц-два-пять из города и со всех радаров. но любить петю было практически невозможно. он не разрешал и не хотел этого, а игорь сам бы может и рад чуть-чуть соприкоснуться с этим чувством — забытым и затёртым — но мешала и не позволяла гордость. потому что сначала на петю было равнодушно, а затем — после второй пропажи за полгода их странных взаимоотношений, вдруг неожиданно стало злостно. на петю легко было сердиться. срывать на нём свой гнев, выталкивать его из квартиры, кричать на него, хватать за грудки и тяжело дышать в губы от злости. причинять боль пете было тоже сложно. только у него была такая привилегия, а у игоря — и у всех, кто были до игоря — не было. гром без страха и угрызений совести признавался себе сам порой, что ещё один такой скандал, и он точно петю отпиздит прям в парадной до кровавых соплей. даже представлял, как это будет — петя слабее, петя сразу повалится на пол, сплюнет кровь, захохочет истерично по-страшному, изваляется в пыли по паркету. а игорь будет упиваться своей никчёмной местью, своим тем, что всё-таки смог сделать хазину хоть в треть так же больно, как хазин делал ему. но каждый раз у грома не поднималась рука. у пети поднималась — колотить игоря в грудь, пихать, толкать его. а у игоря нет.ххх
я раньше и не думал, что у нас на двоих с тобой одно лишь дыхание. игорь понял, что чувствует к пете больше, чем нужно, когда в одну из многочисленных дождливых питерских ночей хазин вновь завалился к нему за полночь со зрачками шире вселенной и ярче космоса — весь промокший, укладка к черту, пальто пижонское сырое насквозь, а под пальто дрожал замёрзший скулящий комок. — и че мне с ним делать? — игорь стоял в собственной кухне, сложив руки на груди, и смотрел вниз. щенок — черный как уголь — лакал молоко из одной из немногочисленных игоревых тарелок, чавкал аппетитно, ел жадно. был совсем дохлым, через пушистую шкурку можно было легко нащупать рёбра. петя сидел рядом с ним на корточках и всё наглаживал костлявую спину. — тебе станет на него похуй через три дня, а мне чё с ним? пете стало похуй чуть больше, чем через три, до этого — носился, откармливал, купил ахуеть дорогой поводок, хотел ещё именной ошейник, но с именем так и не определился — вставал ни свет ни заря, как самый взаправдашний собачник и вёл свою псину на прогулку. правда, загвоздка в том была, что домой не всегда возвращался — возвращался, конечно, первое время, потому что знал, что его теперь по-собачьи верно в своей квартире ждёт не только гром, но и сама собака. а потом стало не до этого — не до дома, не до собаки, не до игоря. а псина скулила у двери часам к восьми вечера — обычно во столько приходил петя, если приходил вовсе. скулила, скреблась, соседи стучали по батареям и ругались матом — игорь ругался в ответ, не отдавая в обиду своего нового сожителя, а потом с усталым вздохом поднимался на ноги, накидывал свитер на домашнюю футболку и вёл это чудовище на прогулку. совсем скоро это стало привычной, и щен изучал с громом команды, и лизался, и тяфкал от радости, хвостом вилял, как только игорь за поводком тянулся. но то и дело порой обнюхивал петины кофты, небрежно висящие на стуле, скулил в них; один из бадлонов утащил в свою лежанку и спал на нём. петя, впрочем, тогда ругался — в первую очередь на игоря, потому что «ты, блять, знаешь сколько это стоит» и во вторую — на пса, который непонимающе тогда осел у ног своего основного хозяина и не понимал абсолютно искренне, почему тот, появившись впервые за столько дней, не рад их с игорем видеть.ххх
гори огнём твой третий рим. из своей москвы петя всегда возвращался ёбким и ласковым после весёлых выходных, припорошенных коксом, когда на деле — на самом деле — он пытался вынюхать последние остатки оттраханного отцом мозга. тот старательно и очень навязчиво подкладывал под петю генеральских доченек и также старательно заёбывал петю этим. потому после проведенного в родительском доме времени отдыхал хазин качественно, долго и дорого, уходя в полный экстаз, а затем на остаточном кайфе пригонял к грому, тёрся рядом, вилял хвостом, кусался и лизался, дышал в загривок тяжело, подкрадываясь сзади и обхватывая игоря поперёк голого живота. тыкался носом в верхние позвонки так, что у игоря от такой ласки сердце щемило. впрочем, всегда это было чтоб поебаться, и никогда — чтоб по-настоящему приласкать. игорь думал — хоть один разочек, когда такой ласкучий петя не сведёт все к койке, а предложит просто полежать вместе, посмотреть тупое кино, и грому бы этого хватило, чтоб слабо убедить себя, что между ними не всё потеряно, что сам петя ещё не потерянный и его можно попытаться спасти и приручить. игорю тогда было истерично и смешно от своей беспомощной детской наивности, потому что спасать петю было заранее плохой идеей. он никогда этого не позволит и не одобрит, ему такое не нужно. со всей своей глупой искалеченностью игорь готов был прийти к пете, забыть обо в всем в целом, о себе — в частности, и только заботиться, любить, помогать, вытаскивать хазина из обусловленных обстоятельств, только его иметь в своей голове и мыслях, только его делать центром всей своей почти-что-никчемной жизни. но пете этого искренне было не нужно. нужно было притереться сзади к игорю, обвить костлявыми руками, огладить холодными ладонями тревожно поджавшийся живот и скользнуть ниже к паху. встать на колени. отсосать слюняво и глубоко. позволить утащить себя на скрипучий кожаный диван, повиснуть на игоре куклой, цепляться за него и почти трогательно под него подставляться. пожалуй, единственное, что пете и было нужно. а потом — ничего. разбежаться по работам и, как игоря знал заранее, выучив все петины повадки против своих желания и воли — не видеться пару дней. хазин отдалялся, закрывался в себе и замораживался, не брал трубку и, как хотелось верить игорю, уходил с головой в работу.ххх
но у меня один тариф – твое внимание. в августе, возвращаясь домой под утро после ночного дежурства, игорь нашел дверь своей квартиры открытой. конечно, у пети были запасные ключи, но никогда у пети не было желания проводить хоть минуту лишнего времени в квартире грома, если там не было самого игоря. а тут — вон как. внутри было тихо и солнечно — огромное витиеватое окно пропускало в комнату слишком много света с улицы, а петербург сегодня с утра купался в тепле. было это ненадолго — к обеду всё снова затянет тучами, засеменит холодный дождь. внутри был петя — лежал на диване игоря в своих шмотках, либо недавно приехавший, либо не снизошедший до переодевания, одно только ясно — не планирующий оставаться надолго. лежал, залипая в телефон, клацал по экрану, тихонько разносились звуки ввода цифровых букв — печатал петя практически без остановки, только раз в минутку с неточной периодичностью последняя модель его айфона позвякивала уведомлением о новом сообщении. волосы пети подсвечивались солнечными лучами, размывая точный контур. похож он был в это мгновенье на святого. присутствия игоря он даже не заметил, а гром неумышленно ступал по паркету слишком уж тихо, можно было подумать, что правда подкрадывается. больше, чем нужно, времени потребовалось грому, чтобы понять, что что-то ощутимо не так. его не встречал ни радостный вой подросшей за полгода псины, ни звуки стуканья коготков по паркету. никакого виляния у ног, никаких блестящих восторженных глаз. — собака где? — петя дрогнул всем телом и поднял на игоря глаза, абсолютно нормальные глаза. заблокировал телефон, засунув его в карман брюк, и на ноги поднялся. вид у него был уставший. хотелось приласкать, и мысль мелькнула у игоря в голове мимолетно, а затем тут же была заглушена ощутимой тревогой. — я его к маме увез. избавил тебя от лишней возни, поэтому лицо попроще, — фыркнул петя и зашлёпал тапочками в сторону кухни. игорь ощущал вполне обоснованное недоверие, которое встало в горле комом, а ещё — жгучую обиду. вот так — щелчок — и петя лишил его того немногого, что было причиной возвращаться домой с работы. — это была моя собака, — с ударением на «моя» низко прохрипел игорь так, что петя его не сразу расслышал и не сразу среагировал. в кулаках зудела злость в ответ на непонимающий, олений взгляд хазина. — а… да? — петя хлопнул пушистыми ресницами, нахмурился, словно задумавшись, а затем подплыл плавно к грому в шуршащих тапках и обнял того за шею, у игоря первая реакция — дернуться в сторону. но петя не выпустил, к себе поближе прижал. внутри обрушилось ещё чуть-чуть. — ну ладно, раз твоя, то привезу на неделе. может, завтра даже. я просто подумал, что он тебя напрягает, что время и денег на него много надо, вот и решил тебе ношу облегчить. игорь почти не дышал и почти не слушал глупые петины оправдания; сейчас больше его занимали чужие руки, чужие пальцы, гладившие голову и накручивающие короткие волосы на затылке. так просто, словно у них это в обиходе — нежно обжиматься на кухне. загвоздка в том, что в обиходе у них такого не было — оттого все было непривычным. у грома руки безвольно висели вдоль тела, и чтоб ответить пете объятиями, он не мог найти в себе силы. — отвисни, — заметив неживое и расфокусированное в чужом взгляде, позвал хазин. игорь тут же сфокусировался на чужих потемневших глазах, вздохнул шумно и заморгал. — расслабься. в уголок губ ткнулись нежным поцелуем, теплые губы остались там фантомным отпечатком, трехдневная щетина отозвалась колючестью. игорь не понимал, что происходит с петей — от слова совсем. тем не менее, горячие ладони поднялись к чужой спине, обняли, прижали к себе поближе и не встретили никакого сопротивления. петя оживился. улыбнулся довольно и поцеловал повыше. ласково. — я соскучился.ххх
ты мне целовала спину, туда же и наносила две тысячи ножевых. и петя в тот день действительно был не собой. он был тем петей, о котором игорь мог только мечтать и которого игорь мог просить для себя только в каких-то параллельных вселенных. все не могло быть так хорошо без подвоха, и гром до последнего убеждал себя в его отсутствии. они занялись сексом тем же утром и на том же скрипучем диване, в щедрых лучах питерского солнца, в легкой комнатной прохладе. после петя по-киношному лежал у игоря на груди, выводил пальцем узоры на его коже, мягко целовал с периодичностью, известной лишь ему одному. а гром, уткнувшись носом в его затылок, вдыхал запах волос и отсчитывал пульс собственного сердца, бьющегося под петиной щекой. то не унимало своего биения, а, кажется, с каждой минутой лишь учащало его, так и норовя вырваться из грудной клетки. у них никогда такого не было, и, будь игорь слегка наивнее, подумал бы, что это начало чего-то большего, но уже тогда всё подсказывало ему, что это лишь начало неминуемого конца. так и случилось, но не потому что гром сглазил, разозлив своими неверующими мыслями госпожу вселенную, а лишь потому, что так было задумано с самого начала. игорь с трудом выскользнул из-под пети, босыми ногами зашлёпал в ванную и, пока отмокал после ночного дежурства, улыбаясь, слушал, как хазин, корячась, раздвигает и расстилает для них диван, чтобы можно было уместиться, лежа ни друг на друге. после петя должен был присоединиться к игорю, но этого не произошло ни через десять минут, ни через двадцать. тревожно заворочившись, гром выбрался из ванны и прошел в комнату, найдя там петю, спящим на диване, укутанным в один лишь пододеяльник. за окном было все также солнечно. на голом петином бедре, выскользнувшим из-под ткани, красивым изгибом лежала полоска желтого света. гром, стараясь не разбудить, забрался на диван, прижался ближе и тихонько петю приобнял — времени было к одиннадцати, расслабленная усталость обволакивала тело, глаза смыкались сами собой, словно тяжелея. под подушкой зазвучал уведомлением петин телефон. и сложно сказать, хотел ли гром убавить на нем звук или заглянуть немного в ту петину жизнь. пароль до смешного простой — игорь видел его уже тысячу раз, а петя вроде никогда и не настаивал на том, чтоб игорь не видел. может, наивно надеялся, что грому плевать и что тот точно не полезет искать там что-то. верхний ряд цифр. 1-2-3. нижний ряд цифр. 7-8-9. телефон поддался, открыв все тайны, а у игоря внутри что-то предчувственно сжалось. он вышел на кухню и упал на расшатанный стул. уведомлением было возмущающееся сообщение от нины: «эй, ну ты куда пропал?! серьёзные вопросы решаем!!!» игорь втянул воздух носом, но кислорода оказалось словно недостаточно. дыхание сбилось, сердце заколотилось бешено. игорь пролистал полотно диалога выше — хотел было вообще дойти до самого первого сообщения, до начала этой истории, чтобы понять лучше все действующие лица, но не смог — переписка уходила в небо, как казалось. «ну ты когда вернёшься, петь? мы скучаем». «тут пара незаконченных дел осталась. в конце недели уже буду в москве». игорь судорожно пытался вспомнить, какой сегодня день недели, но число в петином телефоне, расположившееся сверху в панели управления, заботливо практически подсказало — сегодня пятница. «есть одно важное дело, и ты должен мне помочь. прям сейчас». «валяй», — петя ответил с улыбающейся скобочкой. «какую выбрать?» к сообщению были прикреплены две фотографии — скриншоты из интернет-магазинов. на первом была детская коляска черного цвета, под фотографией мелькал ценник в шестьдесят с небольшим тысяч; на втором — такая же, но горчичная. «вторая классная, но боюсь, что слишком быстро пачкаться будет. а первая удобная, но какой-то траур сплошной. ты как думаешь? вторая тебе под пальто будет подходить, да? и под мою осеннюю курточку». сложно было в это поверить — а игорь, в общем-то, и не верил, просто не мог убедить себя в правдивости увиденного. палец скользнул по экрану судорожно, пролистнув переписку ещё выше и выше. мелькали сообщения одно за другим — от пети, от нины. иногда мелькали ее фотографии, и она, конечно, была красивой. другую петя бы и не выбрал. нина была юной, привлекательной и улыбающейся. солнечной. жизнь била из нее светом, это было видно даже по фотографиям. эмоции она выражала через скобочки и смайлики, и петя тоже ей их иногда отправлял. красные сердечки, как дешёвые признания. игорь не получал и таких. взгляд зацепился за фотографию двухнедельной давности, которую нина отправила пете. на фото был виден оголённый живот с блестящим пирсингом в пупке — футболка слегка задрана, ее край придерживали коготки с аккуратным маникюром. и ничего, как казалось, такого, но только снизу подписью было сообщение. «передаёт привет папе! мы соскучились, петь». и опять это «мы», на которое гром вообще не обратил внимание в первый раз. глупость какая. какая глупость. внутри словно резануло острым. ведь зря было надеяться, что с петей может быть серьёзно, что игорь у него один, да? но гром почему-то понадеялся, и до этого самого момента сам не отдавал себе отчета в том, как сильна эта надежда была. игорь пробежался ещё по чатам, нырнул в диалог с мамой. отложив телефон на стол, гром вздохнул. ощущение было, что все органы внутри сейчас влетят в тайфун, разразившийся в грудной клетке. но внешне ничего не происходило. смешно так — внутри все рушилось, опадало, отмирало, а снаружи — пустой взгляд словно из стекла и чуть более учащенное дыхание. а как ещё переживать такое? игорь правда не умел. глаза оставались сухими, в горле тоже было сухо. усталость мучала тело, но ничего более. может, просто ещё в полной мере до него не дошло, что случилось, а может, он просто не мог поддаться эмоциям, когда в нескольких метрах от него спал петя. игорь вернулся в спальню, вернул телефон под подушку и улёгся рядом. заснуть было легко рядом с петей. отключиться, выпасть из этого мира не несколько часов, чтобы ничего не чувствовать. легко. но почему-то ещё тогда игорь подумал о том, что проснется в одиночестве и петю больше никогда не увидит. в общем-то. так и произошло. перед сном игорь мучился мыслями о том, что о собаке петя своей матери так ничего и не сказал.ххх
ты не будешь со мной жить даже в самом счастливом сне. игорь много думал о том, насколько передозировка пети была действительно передозировкой. она случилась через пару дней после того, как игорь проснулся один в своей квартире в обед. за окном тучи дотемна затянули небо, дождь лил попеременно сильный, подвывал ветер, нагоняя черно-белую тоску. стало холодно и одиноко. ощущение того, что игорь петю больше никогда не увидит, было настолько же навязчивым, насколько и иррациональным. такая погода простояла в питере несколько недель — даже после того, как смерть пети донеслась до игоря. петербург не скорбел, но очень попадал своими театральными декорациями в скорбь игоря, которую он не хотел таковой называть. тем не менее. скорбь стирала обиды. игорь думал о том, что это не передозировка кокаином, как было известно, потому что очень сильно ощутил их последнее утро, как сцену прощания. петя его покидал и сам, наверное, знал об этом уже. все, что было «до» аннулировалось, как бы глупо и несправедливо это не было. все ссоры и крики, скандалы и ругань. всё это взаимное использование для собственного ублажения, все эти больные отношения и больные чувства затёрлись и забылись, не стали неважными, но стали ненужными. первым воспоминанием о пете в голове игоря теперь был этот его образ, когда он лежал на кровати в солнечных лучах и был похож на ангела. вторым — его худые и слабые руки в волосах игоря, третьим — его губы и нежные их поцелуи. и все это стало первостепенным. оно цепляло игоря, не позволяя ему петю отпустить и смириться. может, это было самоубийство, если петя был тем человеком, который на него способен. игорь с горечью себе признавал спустя время, что вообще не знал о том, каким человеком был петя. это было странно и страшно. но игорь понимал, что какой-то петя у него был, какого-то петю он старался любить, пусть и не получалось. какой-то петя был для игоря единственно ценным и важным, и от этого пети гром не сможет избавиться. никогда.