***
С приходом апреля город накрывает пеленой розового безумия. Зацветают пышные сакуры, а вместе с ними прилавки кафе, витрины магазинов и кофейные стаканчики окрашиваются в их яркий кичливый цвет. Ники почти завороженно смотрит на вишневое дерево, теряющее свои нежные лепестки близ его дома и небрежно роняющее их на скопившуюся после вчерашнего дождя лужицу. Дует зябкий, по-весеннему задиристый ветер, и он сильнее кутается в серую спортивную куртку. Котенок, черный, будто сажа, с белым пятнышком за ухом, вертится у его ног, выклянчивая еду. Ники ставит перед ним заранее купленный паштет и с умилением следит за тем, как тот с жадностью набрасывается на него, пачкая смешную мохнатую мордочку. Небесный ангел средь хищных, изломанных джунглей мегаполиса. Он жив лишь случайной милостью провидения. – Прелесть, – раздается голос рядом, и юноша оборачивает голову даже чересчур поспешно. Сонхун прислоняется к кирпичной стене, не слишком переживая о налипшей на нее уличной пыли. Он достает из кармана сигареты и, зажав одну меж губ, протягивает ему пачку. – Не курю. Спасибо, – вежливо возражает тот, надеясь, что его отказ не воспримут предвзято. Старший равнодушно пожимает плечами и чиркает зажигалкой. Ники украдкой наблюдает за дымом тонкой струйкой, вырывающейся из его изящного рта. – Такой маленький и несчастный. Совсем один в этом гиблом, забытом Богом месте, – продолжает Сонхун. Его слова ласкают уши отрешенным сочувствием. – Бедняжка. – Так забери его, – говорит младший, и когда его неожиданный собеседник вопросительно приподнимает бровь, кивает на котенка, все еще с аппетитом поглощающего паштет. – Прелесть. – Я не кошатник. Да и в моем положении сложно заботиться о животных, – на мгновение лоб мужчины исчерчивает хмурая морщинка. – Почему ты не возьмешь его себе? Кажется, вы уже большие друзья. – Что у тебя за положение такое, хен? – игнорирует его вопрос Ники и задает свой. – Денег нет. Картины плохо продаются. Юноша кривится в хитрой усмешке. Сонхун лжет просто отвратительно или же намеренно желает быть раскрытым – другого оправдания для столь посредственного притворства быть не может. – Неудивительно, ведь ты их не рисуешь. Ты не художник, – юноша раскрывает все карты, не таясь. – У тебя слишком чистые руки. Ни следов угля, ни масла под ногтями или на манжетах рубашки. Белой рубашки. И чересчур дорогие сигареты. Теперь улыбается уже Сонхун. Его темные глаза вспыхивают озорством, но тут же затухают, видимо, сдерживаемые пытающимся все контролировать разумом. – Ты наблюдательный, Ники-кун. Имя он наверняка выцепил из болтовни громогласных соседей. – Это плохо? – Это опасно. Никому не нравится, когда в их дела суют нос. Сонхун бросает окурок на асфальт и зажигает новую сигарету. Ники находит почти эротичным то, как охватывают фильтр его мягкие губы. – Какие дела могут быть у людей в этом захолустье… Скорее всего, такие же низкие, омерзительные, гнилые, как и они сами. Краденные и проданные в сексуальное рабство девушки, запечатленные на скрытые камеры изнасилования в тесных, воняющих дешевым спиртом клубах, распиленные на части трупы с вывернутыми наружу кишками – никогда не знаешь, что прячут благопристойные фасады зданий, что скрывают порочные человеческие сердца. Ники передергивает, и он решает перевести тему. – А чем ты занимаешься? Он напирает без толики смущения, рискуя показаться слишком заинтересованным. С другой стороны, юлить вокруг да около в его планы и не входит. Новый жилец привлек его внимание с самого своего появления. – Я не художник. Это точно – кратко отвечает Сонхун, и его взор устремляется вдаль. Он предпочитает хранить свои тайны и обвинить его в этом нельзя – они ведь почти незнакомцы. – Я бы забрал его, – младший гладит наевшегося и мурчащего котенка за ушком. – Ухаживал бы, заботился… Но отец бывает жестоким, когда пьет. А пьет он постоянно. Вопреки собственным печальным словам он не ощущает и толики грусти. На одну тайну меж ними становится меньше. Мужчина цепляется за него напряженным, непроницаемым взглядом, словно пытаясь усмотреть подвох в его внезапной искренности. Порыв прохладного ветра срывает с сакуры ворох лепестков, розовыми разводами размазывая их по влажному асфальту. Пахнет терпким табаком и неспелой вишней. Пожалуй, именно так Ники хочет запомнить эту скоротечную весну. Сделав еще один вдох, он поворачивается к подъезду. – Прелесть, – голос Сонхуна не слишком громкий, но хорошо различаемый даже сквозь шум автомобилей. – Я говорил это не о котенке. Юноша смущенно улыбается. На мгновение жизнь кажется прекрасной.***
Впервые Ники встал на скейтборд, когда ему было десять. Неумело оттолкнувшись от земли пару раз, он упал, наткнувшись на кочку, и в кровь рассек коленку. Однако это не отвадило его от дальнейших попыток, а только раззадорило. Он всегда был упертым, всегда добивался того, что хотел. На одно Рождество мать наскребла денег со своей скудной зарплаты, и под елкой его ждала завернутая в красную бумагу доска, поддержанная, но куда лучше старой. С тех пор Ники с ней не расставался, пристрастившись к скорости, к бьющему в лицо воздуху, к неизбежности падений. С высоты рампы мир кажется далеким, незначительным, все проблемы – ничтожными. Он надавливает на край скейта, заставляя его соскочить с края и полететь вниз. Забавно, но даже в сотый, в тысячный раз дыхание перехватывает от страха, как в первый. А затем наступает ощущение абсолютной свободы. Притяжение ослабевает, и он стремительно несется вверх. На короткий миг он уподобляется Богу. Однако в отличии от ангелов небесных человеку не дано воспарить и уже в следующую секунду гравитация тянет его обратно, к бренной земле. Сидящий на железной перекладине низенькой ограды Джейк вяло аплодирует ему. – Круть, бро, – его голос хрипит, и он прочищает горло, сплевывая слюну на асфальт. Худощавый, угловатый, в вечно измятых клетчатых рубашках юноша со взъерошенными волосами, в последнее время он постоянно таскается за Ники, если ему удается выцепить его на улице, и тот слишком хорошо представляет зачем. Не нужно быть мастером дедукции, чтобы определить, что Джейк крепко сидит. Сейчас это кокаин, судя по раздраженной слизистой носа и нервному бегающему взгляду, но это вопрос считанных недель, когда он перейдет на нечто посерьезней, и его девственные вены усеют фиолетовые кровоподтеки. Остановиться у него не получится – кишка тонка. Да и зачем? Реальность омерзительна, а наркотическая эйфория сладка, пусть и платить за нее приходится жизнью. Джейк продолжает трепаться о чем-то еще, однако внимание Ники переключается на объект куда более занимательный. – Хен, – почти кричит он, окликая Сонхуна, идущего рядом по парковой аллее. – Хен! Мужчина оборачивается на его голос, а затем, лишь на миг застопорившись, направляется в их сторону. На нем снова черное пальто, несмотря на напоенный солнцем день, словно тепло – концепт ему чуждый и неведомый. – Пренебрегаешь учебой? – закономерный вопрос, учитывая весьма ранний час и весьма юный возраст Ники. Тот лишь пожимает плечами, оправляя задравшуюся в гонке с ветром застиранную черную футболку. – Занимаюсь спортом. Во всем нужно искать плюсы, – он чуть улыбается и ставит ногу на скейт. – Ты катаешься? Ответ очевиден. Сонхун насмешливо кривит брови. – Я тебя научу. Это не сложно, – предлагает юноша, игнорируя пышущего недовольством Джейка, который никак не может понять, что ему лучше убраться восвояси. Сонхун разбирается с ним сам, бросая небрежное «тебе пора» и пронизывая ледяным, словно бескрайняя арктическая пустыня взглядом, отчего тот трусливо сутулится и вжимает голову в узкие плечи. – Ладно, я пойду. У меня дела. Увидимся, Ники-я, – он принимает поражение, не сражаясь, и вскоре его клетчатый силуэт исчезает за поворотом. – Жестокий ты человек, – слова Ники исходят беззлобной иронией. – Разве ты не хотел, чтобы он ушел? Неприятный тип, – мужчина неприязненно морщится. – Ты ему нравишься. – Это пройдет. Скоро ему будет нравиться только героин. И хорошо, он куда более сговорчив, чем я. Приступим? Сонхун с недоверием косится на непривычное для него средство передвижения, и снова на Ники, в надежде избежать не слишком желанного обучения. – Отказы не принимаются, – опережает юноша его возражения. – Все просто, хен: одной ногой встаешь, другой толкаешь. Смирившись со своей участью, старший аккуратно взбирается на скейт. Ники невольно любуется точеными чертами его сосредоточенного сейчас лица и плавными, по-кошачьи грациозными движениями. Сонхун принимает все слишком серьезно. Слишком ответственно. – Расслабься, хен. Толкайся сильнее. Еще сильнее, – последнюю фразу он нарочито произносит с придыханием, наслаждаясь ее двусмысленностью; мужчина действительно ускоряется и почти теряет равновесие, но младший вовремя подхватывает его за талию, не давая упасть. – Я мог бы говорить тоже самое и при других, более пикантных обстоятельствах. Сонхун рвано выдыхает. Ники чувствует, как напрягаются мышцы под плотной тканью его пальто, и внизу живота разливается липкий, медовый жар. Самонадеянно. Легкомысленно. Но когда старший с таким вожделением скользит взглядом по его губам, он готов отдаться ему, не задумываясь. – Хватит на сегодня экспериментов, – мужчина мягко отстраняет чужие руки и, к собственному облегчению, ступает на твердую землю. – Выходит у меня не очень. – Для первого раза неплохо… Юношу охватывает печаль от их внезапно оборвавшегося соприкосновения, и он старается скрыть ее за фальшивым воодушевлением. Актер из него всегда был так себе. – Ники-кун, ты… – начинает Сонхун, и вдруг осекается, говоря не то, что собирался. – Ты любишь мороженое? Здесь недалеко продают. Судя по огромной очереди, вкусное. Людей и правда оказывается много: они, выстроившись ровной линией, оживленно болтают, фотографируются, дети шумят и играют в догонялки. Ники знает свой район слишком хорошо, чтобы верить их ложному благополучию. Подрагивающие руки пьющих мужчин, ссадины на изможденных лицах женщин и испуганные взгляды малышей, когда родители тянутся, чтобы погладить их по голове – сегодня юноша предпочитает не замечать плохого, обманываясь напускным счастьем. Сонхун покупает ему ванильное, а себе берет вишневый рожок, и они садятся на лавочку в тени развесистого каштана. Младший не сдерживает улыбки. – Я выяснил о тебе еще кое-что. Тебе нравится вишня, и у тебя нет аллергии на лактозу. Тихий смех старшего наполнен негой начинающего заходить солнца. – Я тоже кое-что узнал. Точнее, заметил уже давно, – заговорщически произносит он. – Ты очень красивый, Ники-кун. Мне становится все сложнее отвести от тебя взгляд. Румянец загорается на щеках Ники алым маревом расцветающих маков. В ушах исступленно стучит растравленное комплиментом сердце. – Разве это не хорошо? – Это… – Сонхун медлит с ответом, чуть хмурясь, – … не очень осмотрительно с моей стороны. – Ты что, государственный шпион? – озадаченно моргает юноша, на что в ответ ему раздается негромкий смех: – А похож? – Не особенно. Меж ними воцаряется умиротворяющая тишина. Небо темнеет, сменяя синюю лазурь на мрачный, почти черный фиолетовый. Пахнет вечерней прохладой, травянистой и свежей, какая бывает только во время весеннего зенита. Ники наблюдает за резвящимися на лужайке собачонками, запутывающими поводки к неудовольствию их престарелой хозяйки. Взор же Сонхуна же безотрывно прикован к нему. Цепкий, пристальный, отчаянный, словно в любую секунду он может исчезнуть, раствориться в воздухе. Что заставляет одного человека смотреть на другого с такой жадностью? Мороженое давно съедено, пустые стаканчики летят в мусорный бак, и им пора уходить. – Я хочу показать тебе одно место, – говорит юноша, когда они заходят в подъезд. На втором этаже, за дверью его квартиры, раздаются жуткие истошные крики, надрывный плач и звуки ломающейся о стены мебели. Колыбельные его детства. Страшные сказки, ставшие для него зловещей реальностью. Однажды он уедет и никогда не вернется. Однажды кошмары прекратят мучить его по ночам. Не обращая внимания на пробежавшую по телу дрожь, он ведет своего спутника дальше, по грязной, засоренной окурками и смятыми банками лестнице. Подниматься приходиться пешком – лифт перестал фурычить больше года назад, и с тех пор никто не озаботился его починкой. Дойдя до самого верха, Ники достает из кармана драных джинсов ключ, отпирая им выход на крышу. – Почти на сто процентов уверен, что нам сюда нельзя, – говорит мужчина, впрочем, без колебаний направляясь внутрь. – Запретный плод сладок, – младший упирается голыми коленками в шершавый кирпичный борт. – Я прихожу сюда, когда дома становится особенно невыносимо. Очень часто. Простирающийся под ними город сияет мириадами огней, соперничая в яркости с разбросанными на небосводе звездами. Высота пугает и манит одновременно, очаровывает обещанием полета. Французы называют это l’appelle du vide – притяжением бездны, иррациональной тягой человека броситься в зовущую пустоту зная, что в конце его податливую уязвимую плоть ждет неминуемая встреча с бетонной твердью. Сонхун закуривает. Вредная привычка, но некоторым людям она идет настолько, что они будто родились с сигаретой во рту, с младенчества выпуская в воздух витиеватые клубы табачного дыма. Его знакомый – именно такой случай. – Ты мне нравишься, – признание срывается с губ Ники легко и уверенно, словно созревший сочный персик со ставшей слишком хрупкой для него ветки. – Очень нравишься. – Ты меня совсем не знаешь. Сухая констатация факта, который в их ситуации ничего не значит. – Разве важны ингредиенты, если мне по душе готовое блюдо? Но раз тебе это нужно… Что мешает нам узнать друг о друге больше? Чужое молчание режет подобно затупившемуся, ржавому ножу, продирающемуся через плотные сердечные мышцы. По венам растекается жгучая, перечная горечь. – Тогда я начну. Я Нишимура Ники, мне восемнадцать, мой отец – вонючий мудак и алкаш, моя мать – жалкая, слабовольная, несчастная женщина. Я люблю кататься на скейте, люблю клубничные леденцы и запах вишневых сигарет на твоем пальто. Я родился в этих трущобах и, наверное, в них и умру, – голос юноши надрывается, сходя на едва слышный шепот, каждое слово дается ему борьбой. – Твоя очередь, хен. Взгляд старшего тяжелый, почти умоляющий не продолжать, но Ники, не проявляя пощады, толкает его к краю. – Ты Сонхун… Ким? Ли? – Пак, – наконец, говорит тот. Младший победно улыбается. – Тебе… тридцать два? Тридцать три? – Тридцать четыре. –И ты..? – юноша вопросительно поднимает бровь, подталкивая собеседника к чуть большей откровенности – хотя бы на тему профессии или хобби. – И рассказывать больше было бы небезопасно ни для тебя, ни для меня. Говоря это, Сонхун выглядит чертовски серьезным, будто и правда несет бремя какой-то невообразимой тайны на своих плечах. Усмешка Ники приправлена толикой разочарования. – Ты не сказал еще кое-что, – младший разворачивается к нему и делает шаг навстречу, нежно проводя пальцами по вороту пальто. – Что и я тебе нравлюсь. Горячее дыхание мужчины опаляет его лицо, сердце лихорадочно колотится о ребра, грозясь пробить грудную клетку насквозь. Еще хоть секунда тишины сломает его, намертво пригвоздит к серому, пыльному полу. Одиночество и безответность просто задушат его. – К черту… – шипит Ники, прогибаясь в спине и рискованно нависая над мерцающей фонарями улицей. Мгновение отделяет его от вечного спокойствия. Однако Сонхун обхватывает его талию и притягивает к себе. «Идиот…», зло шепчет он, но его руки, гладящие спину юноши, ласковы. Поцелуй, которым он впивается в чужие губы – чувственный и голодный, со вкусом пряной вишни, табака и сумасбродства весенней ночи. Ники исходит возбужденной дрожью, жмется к нему сильнее, отдаваясь дурманящей разум сладости наслаждения. Нет ничего прекраснее, чем знать, что жажда, гложущая тебя изнутри взаимна, что тебе не придется гореть в одиночку. – Ты мне нравишься, Ники-кун, – страсть в словах старшего перемежается с тщательно подавляемым страхом, в затуманенных желанием глазах едва сдерживаемая потребность поцеловать его вновь. – И я не знаю, что с этим делать. Юноша улыбается опьяненно, восторженно и опять припадает к вожделенным губам – совершает еще один осознанный шаг в бездну. Возможно, ему предначертано разбиться. Возможно, у него получится полететь.***
Жизнь Сонхуна всегда строилась по нескольким простым правилам: он тщательно собирал информацию, выполнял работу чисто и исчезал незаметно. Следует он этим принципам дотошно и неукоснительно – того требует весьма специфичный род его деятельности. Таких, как он называют «исполнителями», и во всей Южной Корее их количество исчисляется парой десятков. Задания попадаются самые разнообразные – от банальных заказных убийств (обычно высокопоставленных чинов или криминальных авторитетов) до любой неординарности, которую только способно представить воображение. Кражи или внедрения информации, создание компромата, срыв бизнес-сделок – все это входит в его поле деятельности. Конечно, работает он не один. В его распоряжении находится так называемый «диспетчер» – некто по ту сторону монитора, анонимные сообщения в зашифрованном чате. К нему поступает заказ без имен и подробностей, он предлагает его исполнителю, и если тот соглашается, то получает более полную картину предстоящего дела. Имеется еще одно правило: заказчик обязан назвать и подтвердить свою личность как залог безопасности, а исполнитель, в свою очередь, гарантирует сохранность поверенных ему данных. Утечка карается «утилизацией», потому что смерть в общечеловеческом понимании ему недоступна: для это нужно, чтобы информация о том, что ты вообще рождался существовала. Согласно всем официальным документам, реестрам, банковским отчетностям, такого человека, как Пак Сонхун никогда не было. Он – призрак с сотнями фальшивых личин и подделанных айди. Он приходит и уходит, не оставляя следов и нигде не задерживаясь надолго. В таком положении люди становятся обузой, и общение с ними сводится к вежливому минимуму. Ничего личного. Он не нужен им, они не интересны ему. Именно так было до недавнего момента, до последнего дела. И вроде бы ничего не предвещало беды – типичный захолустный район, полный опустившегося, еле сводящего концы с концами отребья, квартира с отслаивающимися обоями, плесенью по углам ванной и не выветрившимся запахом пролитого где-то виски. Он заселяется, впервые за долгое время представляясь данным ему при рождении именем, и ставит у окна мольберт. Живопись – ремесло плохо оплачиваемое, так что неудивительно, что он прозябает в такой дыре, а остальное жильцы додумают сами. Накинув привычное черное пальто и закурив сигарету, Сонхун выходит наружу и тут же замирает, как вкопанный. На облезлой деревянной лавке на противоположной стороне усеянной разномастным мусором улицы сидит юноша – его глаза закрыты, голова слегка наклонена, отчего темные волосы спадают на юное, красивое лицо, пухлые губы нашептывают текст играющей в наушниках песни. Он растворяется в музыке, пока мужчина теряется в изящном изгибе его шеи, ведет взглядом по его нагретым весенним солнцем ключицам, мечтая коснуться их поцелуем. Сигарета затухает в его рту, падая на асфальт. Сонхун встряхивает головой, тайно разозленный потребностью сбросить захватившее его сладкое наваждение. Обычно он не подвержен подобным слабостям. Должно быть, слишком устал. Нужно сосредоточиться на задании. Мыслить здраво. Он бросает еще один (последний, как он себя уверяет) взор на очаровавшего его незнакомца, чтобы увидеть, что теперь и тот с любопытством смотрит на него, хитро ухмыляясь. Сонхун позорно ретируется. Юноша милостиво позволяет ему уйти. С тех пор им было не избежать друг друга. Мужчина сталкивается с Ники (так звали этого заблудшего в трущобах ангела) в тесноте пропахшего спиртом подъезда, в местном магазинчике с тусклой мигающей лампой, в прохладной тени парковых деревьев, и каждый раз ему удается устоять, не заговорить, не задержаться взглядом, не выдать собственной заинтересованности. Предают его только сны, тягучие, сахарные подобно растопленной карамели, реалистичные настолько, что Сонхун может ощутить мягкость чужой кожи, различить мускусный запах пота, расслышать все переливы исступленных наслаждением стонов. Ночью он упивается страстью, а с утра страдает от ее несбыточности, не понимая, как абсолютный незнакомец может пробуждать в нем такие эмоции. Ники же не спешит идти на сближение. Он наблюдает, сидя на подоконнике и свесив наружу облаченную в драные джинсы ногу, словно выжидающий добычу кот, не подозревая, что та уже давно угодила в его когтистые лапки. Возможно, поэтому, из видовой солидарности, он подкармливает крошку-котенка, поселившегося у них во дворе. И старший сдается, идет на поводу у изъедающего душу желания, нарушая незаключенный, но неукоснительно соблюдаемый обет молчания. В конце концов, избавиться от прихотей плоти можно лишь удовлетворив их. В глазах юноши – осколки детских чаяний, на щеках нежно-розовые мазки рассыпанных по улице вишневых лепестков, в его печальной улыбке играют искорки солнца. Ники подкупает искренностью. Сонхун бросается в омут с головой.***
Выберите любую страну, где употребление даже самых легких наркотиков строго карается законом, и вы можете быть уверены, что сеть их распространения в ней куда обширнее, чем там, где правительство не имеет ничего против травки и ЛСД. В Южной Корее торговля запрещенными веществами является бизнесом масштабным и очень прибыльным. К несчастью для всех желающих ухватить свой кусочек этого денежного пирога, сферы влияния давно были распределены, и делиться не собирался никто. Наркобароны крепко держат рынок, не пуская вторженцев со стороны и заодно следя, чтобы кто-нибудь из своих не тянул одеяло на себя, тем самым отбирая заслуженный «хлеб» у другого. Такие встряски могут обернуться как сбоями в налаженной системе, так и вовлечением ни в чем не повинных обывателей в мафиозные разборки. Однако с некоторых пор в оборот начал поступать «несанкционированный» товар достойного качества по цене куда ниже средней, и многие дилеры «на местах», в надежде побыстрее нажиться, начали брать его вопреки запрету начальства. Заказчик Сонхуна, тоже из высшей лиги, считает, что кто-то из его коллег решил пренебречь негласными правилами и устроить передел власти, действуя при этом чужими руками. Ему удалось вычислить, что контрафакт попадает в страну через одного сеульского босса по кличке Джей. Сам Джей – мелкая сошка для подобных крупных сделок, а значит, за ним стоит некто крайне могущественный. Заказчик не может разбрасываться подозрениями, рискуя собственным положением, поэтому задача Сонхуна состоит в том, чтобы достоверно определить предателя и поставщика и передать информацию наверх. Честно говоря, по сравнению с чем-то подобным убийства кажутся ему в разы проще. Заряжаешь винтовку, прицеливаешься – и сквозная дыра в чьей-то голове знаменует твой успех. Здесь же ему приходится налаживать связи со старыми знакомыми, бывшими друзьям и нынешними недоброжелателями Джея, общаться с теми, кто хуже грязи в попытке выудить то, что не получилось у великих дельцов наркопрома – золотые перстни на их пальцах слишком увесисты для ловли юрких помойных крыс. Хотя Сонхун пока тоже не особенно преуспевает, а действовать необходимо быстро, ведь Джей и его шавки, какими бы недалекими они ни казались, скоро догадаются, что к чему. Однако разве мог он сконцентрироваться на работе, когда несносный, обольстительный мальчишка постоянно крутился под ногами? Наглый до бесцеремонности, Ники не стесняется флиртовать, биться кулаками в скрупулезно выстроенные мужчиной барьеры, полный решимости добраться до нутра, пусть даже содрав в кровь костяшки и сорвав в истошных криках горло. Исходит ли его упорство из безрассудной подростковой влюбленности или острого болезненного одиночества, но его влечет к таинственному незнакомцу. Он не просто хочет затащить его в постель, он хочет его узнать. Сокрушительная глупость. Катание на скейтборде, мороженое в парке – сцены из подростковых романтических фильмов, которые Сонхун давно перерос, и все же они отдают в его груди теплом. Иногда, в период накатывавшей сентиментальности, он представлял, как бы все было, если бы он жил обычной жизнью. Дружеские посиделки с друзьями у реки Хан, ночные зубрежки перед ответственными экзаменами, смазанные, нетерпеливые поцелуи на последних рядах кинотеатра. В одной из вселенных это – его реальность, однако здесь обстоятельства сложились иначе, и поменять уже ничего нельзя. Но Ники молод, он еще властен исправить свое будущее, вырваться из кандалов окружавшей его нищеты и невежества, куда его заковала семья. Родители всегда либо твои благодетели, либо палачи, и рубят они не головы, а судьбы. Юноша затравленно косится на свою дверь, услышав устраиваемый там отцом погром, и на Сонхуна накатывает волна злости. Мудак, не имеющий права называться родителем – он может за секунду заставить его умолкнуть. Зайти в квартиру, достать из спрятанной под пальто кобуры пистолет и размазать его никчемные мозги по облупившимся стенам, а затем заверить своего ангела, что бояться ему больше нечего. Холодный ветер и возможность закурить слегка отрезвляют мужчину, хотя идея кровопролития все еще кажется ему привлекательной. Впрочем, он почти готов приставить дуло к собственному виску, когда Ники признается ему, хлещет словами, словно кнутом, на выказывая ни капли пощады. Напряжение огненными всполохами трескается в ледяном воздухе. Втягивать мальчишку в свои дела – значит, вешать на его спину огромную мишень, обрекая на постоянную опасность стать средством шантажа или испещренным сквозными дырами трупом. Сонхун и сам находится в ненадежном положении – с одной стороны «жертвы» мечтающие растерзать его живьем за нарушенные планы и миллионные потери, с другой – работодатель, не прощающий ошибок и постоянно держащий палец на спусковом крючке. Однажды они все решат, что он знает слишком много. Он не уверен, что сможет защитить себя, что уж говорить о наивном подростке. Так зачем же начинать? Нет смысла причинять боль ни себе, ни ему тем, чему суждено неизбежно прерваться с окончанием задания. В глазах Ники вспыхивает обида, мгновенно сменяющаяся опустошением, и он кренится назад, видимо, собираясь распластаться на тротуаре абстрактным арт-объектом. Сонхуну следовало бы позволить ему, ведь прелестные юноши всегда падают, их скрепленные воском крылья таят под жаром солнца, боги радуются принесенной им жертве, но от одной лишь мысли о смерти своего ангела его пронзает панический ужас. – Идиот… – проклинает он себя, заключая Ники в объятия и сходясь с ним влажным, бархатным поцелуем. Сливочное мороженое и горьковатый табак. Готовность отдаться и потребность взять. Мужчина пожирает сладострастие с чужих губ, прижимает к себе трепещущее от возбуждения тело, до дрожи в пальцах желая изучить все изгибы и линии. Пусть их роман будет скоротечен, как цветущая на улицах весна, пусть его сердце воспоет восторгом, а затем обратится в пепел без надежды воскреснуть. Пусть. Ники играет со спичками. Сонхун счастлив сгореть заживо.***
Меж тем охота продолжается, и в то время, как «исполнитель» по крупинкам выведывает информацию о несанкционированных поставках и деловых контактов Джея, тот тоже не медлит с ответными действиями. Сонхун и Ники сидят в небольшом кафе, где младший с аппетитом вечно недоедающего подростка уплетает облитые кленовым сиропом вафли. Сам же старший с удовольствием наблюдает за ним, медленно потягивая айс-латте, и другие редкие посетители не особо занимают его. Все, кроме одного. Он расположился за столиком поодаль, притворяясь работающим за ноутбуком, однако по движениям его пальцев заметно, что он просто печатает случайные буквы. Сонхун видел его и вчера, вчитывающимся в состав рамена в круглосуточном магазине, и позавчера, курящим около его дома, пока он кормил того миленького черного котенка, ставшего началом их с Ники общения. Исправно шпионя за ним, мужчина, тем не менее, не вступает в открытую конфронтацию, и оружия, на первый взгляд, при себе не держит. Было очевидно, что Джей перестраховывается, даже будучи на своей территории, ведь план по переделу власти еще в процессе, и в случае неудачи всех собак спустят именно на него. Что ж, тем самым он выкраивает Сонхуну несколько дополнительных дней. – Твой знакомый? – спрашивает юноша, с любопытством оглядываясь на преследователя. Старший неодобрительно поджимает губы. – Держись от него подальше, – предупреждает он, пряча проскальзывающее в голосе беспокойство. – И вообще старайся избегать безлюдных мест и не ходить в одиночку затемно. – Я живу здесь всю жизнь, так что всяких отморозков повидал. Справлюсь, – Ники ехидно ухмыляется. – Но мне приятно, что ты хочешь меня защитить, хен, – его лицо становится серьезнее, и он накрывает руку мужчины своей. Сонхун ласково сжимает ее, угрюмо думая, что защита младшему нужна от него самого. По возвращении домой его ждал еще один неприятный сюрприз – сообщения от «диспетчера». «Каков статус задания?», «Подробно доложи о предпринятых действиях», «За тобой хвост. Просмотри файл» – сухие строки белым шрифтом по черному экрану и после еще раз: – «Каков статус задания?» Сонхун закуривает, борясь с желанием написать в ответ что-то злобное и ядовитое. Раньше работа отзывалась в нем равнодушием, теперь же ему на смену пришло плохо сдерживаемое раздражение. «Статус задания: кризис». Нужно смотреть правде в глаза: шансы, что он заполучит необходимые данные до того, как за ним начнут гоняться толпы головорезов – мизерный. Конечно, он сам в этом виноват, сосредоточив все внимание на мальчишке и пренебрегая основными обязанностями, но что сделано, то сделано. Устранят ли его за провал? Может быть. О чем единственном он будет жалеть, так это о том, что он не вкусил Ники сполна, не постиг всех тайных уголков его души, не излечил ото всех страхов. «Статус задания: безнадежно влюблен». Так если печальный конец предопределен, значит, напоследок можно вынести на публику покоящуюся в кулуарах грязь, назвать имена, которые упоминать запрещено, устроить настоящий переполох и бесконтрольное кровопролитие. Они более, чем заслужили. Сонхун нежно проводит пальцами по рукояти своего пистолета, представляя, как пробивает дыру в стальном корпусе ноутбука и больше никогда не получает этих сраных сообщений. «Статус задания: идите нахуй». Он захлопывает крышку, не удосуживаясь открыть отправленный ему файл. Преследовавший его мужчина не представляет из себя ничего интересного, он разгадал его и без помощи со стороны. За окном трелью заливаются птицы, по асфальту глухо шаркают шины проезжающих авто, бархатные насыщенно-серые тучи грозятся загородить стремящееся к краю горизонта солнце. Сонхун откидывается на спинку дивана и умиротворенно засыпает.***
Спустя пару часов его будят доносившиеся из подъезда крики и ругань, достаточно громкая, чтобы быть слышной через стену, но не разобрать слова. Сперва Сонхун не собирается вмешиваться – не в первый раз живущее здесь отребье устраивает пьяный дебош, и все же внутренне чутье подталкивает его хотя бы посмотреть, что там происходит. По привычке набрасывая пальто, дабы прикрыть кобуру, он выходит на лестничную клетку и спускается чуть ниже, туда, откуда исходит звук. Дверь в квартиру Ники распахнута настежь, перед ней стоит мужчина с засаленными волосами в мятой клетчатой рубашке и изношенных штанах, очевидно, виновник учиненного беспорядка. – Не пизди мне… у тебя должно быть бабло! – по голосу и неловким, размашистым взмахам руками ясно, что он прилично под градусом. – Куда ты его дел?! Сам юноша находится чуть в стороне, так, что Сонхун не может увидеть его лица, только рваные джинсы и фирменные кроссовки. – Ты вконец свихнулся! Откуда у меня деньги? – огрызается Ники в ответ, звуча скорее расстроенно, чем зло. – Я школьник, забыл, блять? Мужчина гортанно смеется. – Как шляться со всякими мужиками, так ты уже взрослый! А как отца своего выпивкой угостить… Охуел в край! – он заходится приступом кашля и сплевывает слюну на грязный кафель. – Иди лучше проспись, – шепчет юноша, цепляя скандалиста за плечо и пытаясь направить в квартиру. – Еще указывать мне будешь, щенок! Кусок никчемного дерьма! – разгневанно орет тот, брызгая слюной и, неуклюже пошатываясь, притягивает Ники к себе за футболку, занося руку для удара, который, наверняка, будет уже не первым. Теперь, когда Сонхун способен увидеть его целиком, он замечает свежую ссадину на его скуле и кровь, тонкой струйкой стекавшую из рассеченной губы. Ему хорошо знакомо подобное отношение – правда, его родители спирту предпочли иглу. Он помнит, как, будучи, ребенком забивался в угол и дрожал от испуга, когда отец в приступе ломки кидался посудой и крушил мебель. Гнев раскаленной лавой растекается по его венам, дурманя рассудок. Он не позволит Ники жить в том же страхе. Он положит этому конец. Быстро спустившись, Сонхун грубо вталкивает мужчину внутрь квартиры, и тот, не успевая среагировать, валится на пол прихожей. – Хен… – ошарашенной выдыхает юноша, не ожидавший вмешательства. – Что– – Закрой, пожалуйста, дверь, – несколько резко просит его старший, но затем добавляет мягче. – Закрой ее, солнце. Слегка замешкавшись, Ники выполняет просьбу. – Что за херня?! Ты, блять, еще кто? – мужчина безуспешно пытается подняться, однако так и замирает на коленях, потому что в лоб ему упирается дуло пистолета. Сонхун не имеет привычки стрелять без крайней на то необходимости, его не радуют чужие смерти и страдания, однако в этого отброса он бы с величайшим удовольствие выпустил всю обойму. За то, что тот вместо того, чтобы быть достойным родителем не отлипает от бутылки. За то, что портит Ники жизнь, за то, что посмел ударить его. Непростительно. – Я ничего не сделал… Я… я просто хотел вправить своему сыну мозги, – лепечет пьяница, таращась на оружие выпученными от страха глазами. – Не убивайте… Что Вам нужно? Деньги? Наркотики? Все достану… – Ты должен перестать пить, привести себя в порядок и найти работу. И никогда, слышишь? никогда больше даже и пальцем не касаться Ники. Понял? Мужчина лихорадочно кивает. – Конечно, конечно… Больше и глотка в рот не возьму, только не убивайте! Сонхун брезгливо морщится. Что все эти обещания? Пустой звук. Начав употреблять однажды, остановиться потом очень трудно. Он украдкой смотрит на юношу, на его израненное лицо, на разбитые губы, проклиная всех, кто мог причинить ему боль. Придет время, и они с набитыми свинцом желудками отправятся прямиком в Ад. Мужчина облегченно опускает плечи, видя, что незнакомец убирает пистолет в кобуру, и лишь удивленно приоткрывает рот, когда Сонхун обхватывает его голову ладонями, с влажным хрустом проворачивая в сторону. Некоторых людей нельзя воспитать – от них можно только избавиться. Тело, не способное более удерживать равновесие, с глухим стуком опускается на пол. – Он… он мертв? – спрашивает Ники. Ужас в его голосе смешивается с надеждой. – Да. Полиция решит, что это несчастный случай. Алкаши часто падают и сворачивают себе шеи по пьяни, а очередной «висяк» им ни к чему, – старший подходит к нему и медленно, словно боясь, что юноша отшатнется, гладит его по щеке. – Прости, но он бы не исправился. – Он был козлом. Не нужно извиняться. Младший прижимается к Сонхуну, утыкаясь носом в его шею и позволяя заключить себя в объятия. – Когда придет твоя мама? – Утром. Она работает в круглосуточном магазине в ночную смену. – Тогда давай поднимемся ко мне. Я обработаю твои ссадины. Пусть Ники пока не задал вопрос ни о наличии у мужчины огнестрельного оружия, ни о той легкости, с которой ему далось убийство, речь об этом обязательно зайдет. Так почему бы не обсудить все сейчас? Когда они приходят к нему, он усаживает младшего на кухне, а сам приносит из ванной аптечку. Улицу темным пологом накрывает вечер, из свинцовых, закрывающих серебряный диск луны туч накрапывает дождь. Его ангел чуть хмурится, стоит ему коснуться раны на щеке ваткой с перекисью. Закипает заранее поставленный чайник, и Сонхун заваривает им кофе. Будто и не было ничьей смерти, никаких наркобаронов, никаких заданий, и они просто влюбленные, решившие скоротать вечер в компании друг друга. По инерции он зажигает сигарету и глубоко затягивается. – Ты очень сексуально куришь, – Ники хитро ухмыляется и облизывается, словно он самое аппетитное на свете блюдо. – И убиваешь тоже. Часто этим занимаешься? – Иногда приходится. – Ты киллер? Это предположение, и то, с какой детской непосредственностью младший его произносит, заставляет Сонхуна тихо рассмеяться. – Нет, не совсем. Скорее, я наемник, – поясняет он. – Мой работодатель находит клиентов, и я выполняю их заказы. Убийство, пожалуй, в списке самых простых. – Здесь ты тоже из-за заказа. – Твоя проницательность не знает границ, – мужчина на мгновение медлит, решая рассказывать ли дальше. – Ты когда-нибудь слышал о Джее? – Кто же о нем тут не слышал? Снабжает наркотой весь наш район и еще парочку сверху, – младший вопросительно поднимает бровь. – Тебе заказали его убрать? – К сожалению, нет. В Сеул начал поступать несанкционированный товар, и один из наркобоссов, скажем так, вышел на него. Но ни откуда товар поступает, ни кто сверху прикрывает Джея неизвестно. Это и есть мое задание. Юноша восторженно присвистнул. – И ты добыл нужную информацию? – Нет. И уже не смогу, – говорит Сонхун равнодушно; провал больше нисколько не беспокоит его, как и неотвратимо последующее за ним наказание. Вместо этого он завороженно наблюдает за тем, как Ники оглаживает подушечками красивых длинных пальцев шершавую поверхность стола, как широкая футболка немного слезла с его плеча, обнажив гладкую смугловатую кожу. За какие-то пару недель мальчишке удалось обесценить и обратить в пыль то, чем он занимался вот уже больше пятнадцати лет. – Звучишь не слишком расстроенно. Могу поспорить, твоя работа тебе не нравится, – пальцы младшего теперь выводят узоры на его бледных запястьях. – Как ты вообще стал наемником? – Я… – слова застревают у мужчины в горле, но он силой выталкивает их наружу, и они начинают литься свободно, словно вода из бурного родника. – Мои родители были выходцами из такого же района, как этот. Перебивались случайными заработками, на рис и на бутылку хватало. Потом отец подсел на наркотики, и их уже наш скромный бюджет не потянул. В попытке раздобыть денег он сам принялся приторговывать, и какое-то время дела шли неплохо, однако, чем крупнее становились партии, тем больше становилось желающих их присвоить. Когда однажды к нам в квартиру ворвались люди с оружием, оказалось, что мой отец умудрился потерять товара на сотни тысяч долларов. Вернуть их ему было, конечно же, нечем. С ним и с матерью разговор вышел короткий. А мне дали выбор: они покрывают часть родительского долга, пустив меня на органы, или же я попробую отработать всю сумму. Меня забрал один человек – он раньше работал в службе национальной безопасности, а теперь держит организацию по подготовке головорезов для горячих точек. Меня учили всякому, давали мелкие поручения, и как только я доказал свою профпригодность, перевели в «исполнители». У меня не стало ни имени, ни постоянного места жительства, ни права на привязанности, так что иногда мне кажется, что и сам не знаю, кто я такой. Спустя столько лет поступки родителей уже не вызывают былой ярости, только едва тлеющую злость и тоску по жизни, которая могла бы быть, и которой они его безжалостно лишили. Плохой она была бы или хорошей – главное свободной. Ники, до того молчаливо слушавший, игриво улыбается ему и накрывает его руку своей. – Я знаю, кто ты такой. Ты Пак Сонхун. Тебе тридцать четыре года. Ты носишь черное шерстяное пальто, куришь вишневые сигареты и любуешься цветением сакуры. Ты не умеешь кататься на скейте, но зато одним движением можешь свернуть чью-нибудь шею. У тебя милая родинка на переносице, – он задумывается, будто бы вспоминая все ли перечислил. – Ах да, и ты до умопомрачения красив. Красив настолько, что рядом с тобой я забываю, как дышать. Сонхун шумно сглатывает, еле сдерживаясь, чтобы не прижать юношу к стене и не сойтись с ним жадным поцелуем. – Перестань делать это, – произносит он, прожигая младшего пристальным взглядом, и тот строит невинное выражение лица: – Что? – Заставлять меня влюбляться в тебя еще больше. Потому что Сонхун уже и без того потерялся, заплутал в вихре неизведанных, непривычных для него чувств. Пронзительная нежность, умопомрачительная страсть, желание не просто обладать чужой плотью, но нечто большее, пугающее и завораживающее одновременно. Он хочет есть с ним мороженое в парке, гулять по залитой светом фонарей вечерней набережной, лежать в обнимку на диване, смотря какой-нибудь незамысловатый сериал. Хочет заботиться о нем, быть тем, в чье плечо он утыкается, просыпаясь от ночных кошмаров, оберегать ото всех невзгод. Хочет всего того, что не может себе позволить. Ники не обременен его терзаниями, не скован страхами. Он лукаво улыбается и усаживается старшему на колени, устраивая руки у него на плечах. – Почему? Я хочу, чтобы ты влюбился в меня, – шепчет он в сантиметре от его губ, выдавая свое стеснение лишь легким румянцем на щеках. Близость юноши кружит Сонхуну голову, вожделение растекается по телу вязкой патокой, беспощадно отнимая остатки самоконтроля. Он забирается под его футболку, проводит по спине кончиками пальцев, наслаждаясь ответной дрожью. – Ты всегда будешь под прицелом, всегда будешь в опасности. Разве это подходит такому юному и беззащитному котенку? Хотя предостережение порядком запоздало, ведь он уже посвятил мальчишку в свои дела, превратив в потенциальную угрозу для помешанной на анонимности организации. Да и сам Сонхун будет в немилости после проваленного задания – впрочем, его это не волнует. Он знает, что уйдет. Также он знает, что живым его не отпустят. Однако ни будущие погони, ни перестрелки не имеют абсолютно никакого значения, когда теплое дыхание младшего опаляет его лицо, а бедра почти прижимаются к паху. – С чего ты взял, что я беззащитный? – Ники хитро прищуривается. – Недооценивать меня – это фатальная ошибка. У беспризорного котенка есть лишь два пути – умереть или научиться кусаться. В доказательство он прикусывает губу старшего, позволяя вовлечь себя в глубокий поцелуй. На крыше они жадно сталкивались ртами, ведомые исступленным отчаянием и снедающей изнутри похотью, сейчас же они ласкают друг друга невыносимо медленно, пошло сплетаясь языками, обмениваясь горькой от сигарет и кофе слюной, пока легкие не начинает жечь от нехватки кислорода. Сонхуна ведет от исходящего от младшего сладковатого запаха, он утыкается носом в изгиб его шеи, беззастенчиво оставляет засосы, разукрашивая багряными всполохами тонкий атлас кожи. Ники стонет, подставляется под прикосновения, впиваясь ноготками в плечи любовника так сильно, что завтра те будут гореть алыми царапинами. Старший нетерпеливо стягивает с него футболку, наслаждаясь видом обнажённого мальчишеского торса, скорее худого, нежели подтянутого. Уже пройдя через тернии переходного возраста, юноша все еще не до конца лишился подростковой угловатости, являя ее в острых ключицах и выступающих линиях ребер. Сонхун нежно целует небольшой шрам на его груди, самозабвенно вылизывает розоватые бусинки сосков до влажной клубничной припухлости. Ники жалобно всхлипывает, чуть отстраняя мужчину от себя. Сейчас, встрепанный, с раскрасневшимся от смущения лицом, он кажется воплощением растленной невинности, непорочным ангелом, угодившим в сети демона-искусителя, но уже в следующую секунду он с елейной улыбкой на губах накрывает ладонью его промежность, принимаясь массировать скрытый под плотной тканью член. Теперь наступает очередь старшего заходиться сдавленными стонами. – Расскажу один секрет, хен, – говорит юноша, севшим от возбуждения голосом. – Хочу отсосать тебе с того момента как увидел. Затуманенным похотью взглядом Сонхун наблюдает за тем, как младший опускается перед ним на колени. Он помогает ему расправиться с поясом и кобурой, небрежно откладывая их на кухонный стол. Ловко расстегнув молнию, Ники высвобождает из плена джинсов уже напрягшееся естество и слизывает выступившие жемчужные капли смазки. Он смакует удовольствие, неспешно очерчивая языком каждую выпуклую вену, слегка оттягивает крайнюю плоть, чтобы сомкнуть губы вокруг влажного бархата головки, пока Сонхун, неспособный более выдерживать столь изощренной пытки, сам не толкается в зовущую мягкость его рта. Младший вбирает его в себя с пошлым хлюпаньем и причмокиванием, старательно расслабляет горло, впуская глубже. Преступно хорошо. В низу живота собирается нестерпимый жар, и мужчина, ощущая приближение оргазма, притягивает любовника за волосы, кончая внутрь. Ники послушно глотает исторгающееся семя, позволяет остаткам смешиваться со слюной и стекать по подбородку. Он совершенно прекрасен. Из-за такой грешной, пленительной красоты разрушались империи, братья пронзали друг друга копьями, цари раболепно падали ниц, одаривая прелестника золотом и алмазами. Что же до Сонхуна… Он может предложить только свои кровавые по локоть руки и не знавшее тепла одинокое сердце. Будет ли этого достаточно? Снова жадно припадая к чужим губам, мужчина чувствует на них солоноватые нотки слез и терпкий вкус собственной спермы. – Я тоже расскажу тебе маленький секрет, – шепчет он, подхватывая худощавое тело младшего и направляясь в спальню. – С момента нашей встречи я брал тебя во снах каждую ночь. Ты стал моим наваждением, заставил нарушить все правила, пренебречь заданием… – Ах, какой я негодник. Накажешь меня за это? – Ники звонко рассмеялся. Сонхуна забавляет его наглость: – Не сомневайся. Окончательно избавившись от мешающей одежды, они, абсолютно нагие, укладываются на кровать. Полученная разрядка возвращает Сонхуну толику самоконтроля, позволяя полностью сосредоточиться на партнере. Он хочет насладиться музыкой его стонов, лихорадочно бьющимся на шее пульсом, чувственным трепетом изможденных удовольствием ног, им всем. Потому что иной возможности может не представиться. Мир всегда был для него сплошной переменной, карточным домиком, удерживаемым от падения лишь его волей к выживанию, но теперь ему этого недостаточно. Теперь ему нужна свобода, и путь к ней лежит через порох и гильзы. Шансов умереть у него больше, чем победить. И сей факт наделяет происходящее особой, неповторимой ценностью. Ники расцветает под его прикосновениями, словно напоенная весенним солнцем вишня, отзываясь исступленной дрожью на рассыпанные по внутренней стороне бедер черничные кляксы поцелуев и белесые полумесяцы укусов. Кое-где на них выступает кровь, которую Сонхун собирает пытливым языком, впрочем, избегая истекающего соком члена. Вместо этого он подкладывает под его поясницу подушку и ласкает его меж ягодиц сперва ртом, затем пальцами, предварительно нанеся на них недавно купленную клубничную смазку. – Хен, черт… – сбивчиво выдыхает юноша, смотря на него из-под опущенных ресниц. – Если ты сейчас же не трахнешь меня, то я… – его фраза обрывается тихим вскриком, когда мужчина проходится по простате. – Терпение, прелесть, – Сонхун и сам находится на пределе. Он обхватывает свой возбужденный член, приставляя головку ко влажному отверстию. Где-то в комнате у него лежит специально приобретенная пачка презервативов, но использовать их видится ему богохульством. Он вожделеет ощутить возлюбленного без каких-либо преград, сойтись плоть к плоти, испить его до краев. Ники внутри горячий, безумно тесный, так что каждый толчок стремительно приближает его к пику. Сонхун сдерживается, сосредотачиваясь на младшем, впитывая его черты – запрокинутую в эйфории голову, разметавшиеся по простыни волосы, расфокусированный, опьяненный страстью взгляд. Он жаждет иметь его часами напролет до истертых коленей и сорванного голоса, и он должен сделать для этого все. В первую очередь, сохранить жизнь им обоим. Они кончают почти одновременно, заходясь громким протяжным стоном. Сонхун изливается внутрь партнера, а тот – себе на живот, отчаянно цепляясь за чужие скользкие от пота плечи. На мгновение окружающая действительность меркнет, обращаясь вспышкой чистейшего ослепительного удовольствия, по венам растекается насыщенный, концентрированный рай. Наркоманы меняют Бога на героин, он же продает душу за мальчишку с вишневыми губами и худыми, распутными бедрами. Ложась рядом с юношей, он чуть приобнимает его и привычно закуривает. – Ты трахаешься также хорошо, как убиваешь. Ну, или убиваешь также хорошо, как трахаешься, – кровожадный комплимент, слетая с уст Ники, становится благословением, и мужчина усмехается. Он еще не видел настоящих убийств с вываливающимися из животов комьями кишок, сломанными челюстями, прикрепленными к черепу лишь хиленьким лоскутом кожи, разбросанными по земле ошметками мяса и дробленых костей, фоном к которым бывает жалостливый женский плач и истошный детский крик. Сонхун искренне надеется, что увидеть ему и не придется. – К сожалению, убиваю я куда чаще. – И, смотрю, совсем себя не бережешь, – укорительно произносит младший, аккуратно дотрагиваясь до круглых шрамов на его торсе. – Шальные пули. По неопытности пару раз попал под обстрелы, зато кровоточащие дыры на теле хорошо учат осторожности, – ирония в голосе мужчины отдает горечью. – Я же говорил, что занимаюсь опасными делами. – Я – самое опасное дело, в которое ты когда-либо ввязывался. Игривость рассыпается в воздухе столпами шаловливых искр. – Так и есть. Ты имел глупость влюбить меня в себя по уши, и если мы продолжим держаться вместе, то нас очень захотят прикончить. – Мне плевать на риски. Ники говорит это с той непоколебимой уверенностью, с какой могут говорить то лишь существа очень юные и очень отчаявшиеся, готовые броситься в омут с головой, убежденные, что не утонут, поверившие в собственное бессмертие. Сонхун подобных иллюзий не строит. – Скорее всего, я умру, – подводит мужчина тоскливый итог. – Ты пока можешь избежать этой участи. – Лучше, наверное, подохнуть в этом клоповнике? – юноша презрительно кривится. – Я хочу сбежать отсюда, хен. Так или иначе. – Тогда давай сбежим, – старший небрежно стряхивает пепел на и так не слишком чистый пол. – У меня есть кое-какая полезная информация и люди, которые взамен на нее нам помогут. За годы работы у него скопилось приличное количество ценных данных, которых хватит, чтобы переполошить весь Сеул и не только. Часть он продаст, а часть – сольет, и пока криминальные авторитеты будут грызть друг другу глотки, они попробуют скрыться. И, может быть, им даже повезет. – Я увезу тебя отсюда, котенок, – он ласково оглаживает возлюбленного по щеке. – И сделаю все, чтобы защитить. Жгучее вожделение обращается трепещущей нежностью. Умиротворение нисходит на них, рожденной в близости тел благодатью. Пусть сегодня длится вечно. Пусть смысл жизни сводится к простым истинам. К звукам весеннего, робко стучащего по карнизу дождя. К танцующему под потолком сигаретному дыму. К витающему в воздухе терпкому запаху секса. К теплой улыбке, сейчас играющей на припухших от ласк устах юноши. Мужчина тоже улыбается, чувствуя, как растворяется копившееся годами одиночество. Они знакомы совсем недавно, однако их истерзанные души сплетаются вместе кровавыми ранами, обретая не познанную до того гармонию. – Посмотрим, кто еще кого будет защищать, хен, – младший игриво ухмыляется, сходясь с ним до умопомрачения сладким, тягучим поцелуем. Ники самозабвенно обещает им счастье. Сонхун опрометчиво в него верит.***
Время переваливает далеко за полночь, когда Сонхун вдруг просыпается от своего непродолжительной дремоты. Медленно приподнявшись, он обводит комнату пристальным взглядом, стараясь обнаружить причину пробуждения. За окном чернильной кляксой растекается ночь, лунные лучи мутной дымкой проникают через пыльное стекло, оставаясь на потертом линолеуме желтоватыми разводами, тревожно колышется раздуваемая ветром занавеска и поскрипывает форточка. Вроде бы все, как обычно – пальто на спинке стула, закрытый ноутбук с ненавистным чатом и непрочитанным досье на столе, пистолет, предусмотрительно принесенный им с кухни, на прикроватной тумбочке. Ники рядом не оказывается, однако из приоткрытой двери в ванную льется свет и тихо шумит вода. Тем не менее, мужчина нутром ощущает, что что-то не так, чует опасность, как дикий зверь чует охотника, и потому нарочито неспешно поднимается с постели, натягивая на себя валяющееся на полу нижнее белье и серые домашние штаны. Чемодан с оружием, наличными и документами был тщательно спрятан в морозилке – нужно забрать его и сваливать отсюда. – Ники? – окликает он юношу, сохраняя спокойствие в голосе. – У тебя все хорошо? Ответа не последовало, и сердце Сонхуна беспокойно сжалось. – Ники? – снова спрашивает он и, не раздумывая направляется к уборной. Страх за благополучие возлюбленного лишает его осторожности, и он почти получает в лицо от вскочившего из-за двери громилы. Отшатнувшись назад, он еле восстанавливает равновесие и отражает несколько последующих ударов. Однако, нужно признать, что ближний спарринг никогда не был его сильной стороной, тем более что в этот раз противник значительно превосходит его по росту и мышечной массе, буквально тесня оппонента к письменному столу своим огромным телом. Ему нужно добраться до пистолета, иначе исход сражения предопределен. Неужели этого великана послала «организация»? Нет, такие риски им ни к чему, они бы скорее просто сняли бы неугодного с винтовки. Значит, Джей… Но почему сейчас? Убивать его, очевидно, не хотят, иначе бы пришли с огнестрелом. Как они так бесшумно вскрыли замок и внутреннюю задвижку? Вопросы хаотично роятся в его сознании, пока он старается высвободиться из плена. Ценой пары пропущенных тумаков в живот, он нащупывает ладонью ручку, и, совершив обманный маневр, ударяет оппонента точно в глазное яблоко. Тот рычит от боли, схватившись за брызжущее кровью ранение, и Сонхун, воспользовавшись его замешательством, с силой отшвыривает его в стену, расчистив дорогу к пушке. Он хватает рукоять как раз в тот момент, когда в дверном проеме показывается второй дуболом, более прижимистый и коренастый. Ничего, одного он убьет, другого заставит говорить. А уж если они посмели хоть пальцем дотронуться до его мальчишки… Сонхун наводит прицел прямо на голову пришедшего, без колебаний нажав на спусковой крючок… И ничего не происходит. Ни звука выстрела, ни характерной отдачи, ни влетевшей из дула пули. Только сейчас он замечает, что его пистолет поразительно легкий, разумеется, от того, что магазин был пуст. Невозможно. Он всегда держит оружие наготове, всегда заряженное… Однако прийти к какому-либо заключению он не успевает, так как оправившийся от шока гигант крепко стискивает его руками, а напарник вонзает в его шею шприц. Проваливаясь во тьму, Сонхун надеется только на то, что с его ангелом невообразимым образом все будет в порядке.***
Очнулся мужчина с тяжелой, раскалывающейся на части головой и ноющей болью во всем теле. Кое-как разлепив веки, он смаргивает застилавшую глаза пелену и осматривается. Помещение, в которое его притащили не отличается ничем примечательным – мрачный, лишенный окон подвал с несколькими металлическими шкафчиками и столами у стены, заваленными различными медицинскими приборами. Бетонный пол сплошь покрыт пятнами крови, в основном, засохшими и коричневатыми, однако в углу виднеется алый достаточно свежий след. Типичная камера пыток любой обделенной фантазией мафиозной организации. Сам Сонхун, связанный по рукам и ногам, сидит на стуле в самом центре под тусклым по-больничному холодным светом лампочки. Раз он еще дышит, значит, Джей надеется выведать у него информацию, но насколько много он уже знает? В курсе ли он его истинного работодателя или же считает, что его нанял какой-нибудь амбициозный наркодилер в попытке подвинуть местного авторитета? От этого нюанса напрямую зависит исход их лобового столкновения. Впрочем, за собственную шкуру он мало беспокоится. Мысли его занимает только Ники, и сможет ли он выторговать для него жизнь. Будь он трижды проклят за то, что втянул мальчишку в этот кошмар, поддался эгоистичному желанию обладать объектом своей горячной страсти, дал волю своей безумной влюбленности, самолично толкая его в алчущие, не ведающие пощады волчьи пасти. Лучше бы Сонхуну было выпустить пулю себе в висок еще когда он впервые очаровался его прелестью. – Уже оклемался? А ты действительно живучий, – раздается позади насмешливый голос, и в следующую секунду перед мужчиной предстает его владелец. Высокий и светловолосый, Джей щеголяет в темных классических брюках и белоснежной рубашке, расстегнутой на пару верхних пуговиц, обнажавших загорелую кожу груди. На запястье у него болтается инкрустированный брильянтами «Ролекс», пальцы усеивают золотые перстни, на ухе поблескивает обрамленный в платину рубин. Даже рукоять висящего на поясе пистоле украшена драгоценностями. Выбившись из грязи в князи, он отчаянно жаждет продемонстрировать, что в состоянии позволить себе любую роскошь. По бокам от него в комично-угрожающей позе застывают телохранители с пулеметами Узи, безмозглые сторожевые псы, атакующие по команде «фас», сопровождающие хозяина даже дома. За показной вальяжностью, Джей скрывает прогрессирующую паранойю, путешествуя в полностью бронированной машине, редко покидая свое богатое поместье и никому не доверяя. Отчасти именно такая строгая конфиденциальность и помешала Сонхуну выполнить порученную ему миссию. – Профессия обязывает, – наконец, цедит он в ответ. – Ближе к делу. – Понимаю, работенка у тебя опасная, – досадливо цокает языком Джей. – Шпионишь, вынюхиваешь, продаешь. В общем, ведешь себя, как сраная крыса. А я пиздец как ненавижу ебучих крыс! Скольких я уже истребил в своих рядах… – от нахлынувшего гнева у него на скулах играют желваки. – Пришла очередь тебя и твой поганой Организации. Какая горькая ирония, что о компании, столь свято оберегающей свою анонимность по факту может узнать даже средней руки наркоделец. – Организация только исполняет заказы, – сухо комментирует Сонхун. – Мы наемники, а не инициаторы. Джей пренебрежительно пожимает плечами. – Не все ли равно? Грязь она и есть грязь. Но да ладно, оставим философию. Пак Сонхун, верно? Уверен, ты понимаешь, что мне нужно имя заказчика, и что я использую любые методы, чтобы его заполучить, – он с нескрываемым удовольствием указывает головой на пыточный стол. – Я могу быть очень дотошным. Угрозы оставляют мужчину равнодушным. Он был привычен к боли, а дополнительная пара шрамов затеряются на его теле среди прочих. Предметом обмен должно стать нечто значительно более ценное. – Прибереги свои кровожадные утехи для конкурентов. Я назову тебе имя, если ты отпустишь мальчишку и гарантируешь ему безопасность, – то, что Ники здесь и что его будут использовать для шантажа кажется очевидным, поэтому Сонхун сразу четко обозначает свою позицию. Сказанное им немало развлекает Джея, и он издевательски присвистывает. – О, да у вас тут прямо настоящая история любви. Ромео и Джульетта, не иначе, – он кривится будто от омерзения и приказывает одному из своих амбалов. – Приведи его. Вопреки самым страшным опасениям Сонхуна, на первый взгляд юноша не пострадал: он шел, спотыкаясь со связанными перед собой руками и заткнутым кляпом ртом. Беззащитный и умопомрачительно прелестный одновременно. Телохранитель покорно передает его Джею, и тот, развернув Ники лицом к сидящему на стуле пленнику и не особенно церемонясь, заставляет того опуститься на колени. – Значит, вот он, твой священный грааль, – он тянет младшего за волосы, и прищурившись разглядывает. – О его жизни ты так печешься? Почему? Ты ведь знаешь его совсем недолго. Почему? Наверное, от того, что он прекрасен. От того, что его кожа искрится золотом в лучах мягкого предзакатного солнца, его губы обласканы карминовой сладостью вишни, а его глаза манящие и глубокие, хранят тысячи тайн и тысячи откровений. Он – павший с небес ангел, влачащий за собой сломанные крылья, ребенок, которому не повезло родиться у недостойных родителей, измученный, израненный, но выстоявший. Единственный, кто способен избавить Сонхуна от невыносимого, безнадежного одиночества. – Отвечай, – выплевывает Джей, раздраженный его затянувшимся молчанием, и резким движение выхватывая пистолет из кобуры, приставляет его к затылку Ники. – Почему? По спине Сонхуна колкой ледяной дрожью пробегает страх. – Я… люблю его, – тихо произносит он, обращаясь только к юноше, будто кроме них в комнате никого нет. Скорее всего, это их последняя встреча, и потому он должен признаться и показать, как много значат для него столь внезапно вспыхнувшие меж ними чувства. Младший смотрит на него в легком недоумении и растерянности, не в состоянии до конца поверить чужим словам. Сердце неистово грохочет у него в ушах. – Какая романтика, – Джей злорадно ухмыляется – Жаль прерывать, но если хочешь спасти своего любовничка, то называй имя. – Мне нужны гарантии, что Ники выберется от сюда целым и невредимым. – Ты не в том положении, чтобы что-то у меня требовать. Если захочу, прострелю мальчишке голову прямо сейчас, – огрызается мужчина, и в доказательство возводит курок, отчего Ники испуганно вздрагивает. – В таком случае, нужной информации ты не получишь. Твой босс будет крайне недоволен, что ты похерил важные данные просто чтобы ради забавы убить какую-то малолетку, – Сонхун играет дерзко, старается давить на уязвимые точки, каковыми для того, кто застрял где-то посередине властной иерархии наверняка является руководство. – Мой босс… – голос Джея источает презрение. – Скоро он перестанет быть моим боссом. После того, как ты расскажешь мне все, что знаешь о мафиозной верхушке, об их гнилых делишках, о своей Организации, я грамотно распоряжусь информацией, уж поверь, – он снова ставит оружие на предохранитель. – Ладно, предлагаю сделку. Ты называешь заказчика, после я отпускаю парнишку, но только в такой последовательности. Либо… – сложив пальцы пистолетом, он изобразил выстрел. – Выбирай. Мужчина тяжело вздыхает, понимая, что иного пути у него просто нет. Придется рискнуть. – Ли Хисын, глава Фармаколоджи Про, снабжает порошком добрую половину Кореи. Он был уверен, что кто-то из его партнеров собирается устроить передел рынка и делает это через тебя. – И он оказался чертовски прав, – удовлетворенно хмыкает Джей. – Мне нужно подтверждение. – На моем ноутбуке есть документ, – говорит Сонхун, и когда один из подручных Джея приносит его, диктует сложный десятизначный пароль. – Убедился? Теперь выполняй, что обещал. Тот на удивление сразу соглашается. – Ну разумеется. Развяжите юноше руки. Телохранитель помогает Ники подняться с колен, спешно избавляя его от веревок. Кляп он вынимает сам, несколько открывая и закрывая ноющую от боли челюсть. Однако вопреки ожиданиям на его лице не отражается ни облегчения от освобождения, ни беспокойства за свою дальнейшую судьбу. – Ты бы еще дольше возился. У меня уже запястья затекли, – недовольно бурчит он, обращаясь к Джею, позволяя ему по-хозяйски притянуть себя за талию и коснуться своих губ. У Сонхуна от отвращения скручивает желудок, желчь поднимается по пищеводу, оставляя во рту кислый привкус. На мгновение он перестает понимать происходящее, его сознание отключается, способное только наблюдать за разворачивающимся перед ним театром абсурда и биться в истерике от нежелания принимать его. А потом все разом встает на свои места. С самого начала это была лишь игра. То, что мальчишка постоянно попадался в его поле зрения, то, как выпытывал личную информацию, вовлекал в эмоциональные игры, нарочно заманивал в свои сети, дабы использовать в своих целях. Этим объясняется и бесшумное проникновение в его квартиру, и опустошенный магазин его пистолета. «Я самое опасное дело, в которое ты когда-либо ввязывался» – теперь слова младшего приобретают иной, жестокий смысл. – Сонхунни влюбился по-настоящему, как трогательно, – глумится над ним Джей, ощущая абсолютное превосходство над сломленным противником. – Разве в твоей Организации тебя не учили, что все кругом враги и никому нельзя доверять? Хотя, смотрю, работа тебе окончательно осточертела, даже документы, отправленные тебе, не читаешь. А надо бы, – он разворачивает ноутбук экраном к нему – на нем то самое досье, которое Сонхун не стал открывать, но было оно вовсе не о том безымянном шпионе из кафе; на страницах красовались данные о Ники, что-то о его причастности к наркотрафику, фото с Джеем и всякие прочие компрометирующие факты. Мужчина особо не всматривается. Он не жалеет, что не увидел этого раньше, ведь тогда, наверное, не было бы той их проведенной вместе ночи, жарких поцелуев, сладострастных стонов, сплетенных в порыве страсти тел. Пусть остальное ложь, но искренность их вожделения несомненна. – Надеюсь, ты понимаешь, хен. Ничего личного, – юноша чуть наклоняется к нему, хитро улыбаясь, и Сонхуна пронзает новой волной сокрушающей тоски. – Убей меня, – говорит он Джею, уже направляющегося к выходу со своей пассией. – Боюсь, с этим придется повременить. Мне нужна от тебя еще кое-какая информация, помнишь? Потом же я с радостью исполню твою просьбу, – с этими словами они с Ники исчезают за дверью. Телохранители зачем-то накидывают ему на голову холщовый мешок, и тоже удаляются, оставляя мужчину наедине с судорожной, пульсирующей в груди болью. Его раздирают на части острые когти безжалостного невидимого зверя, его пожирает неугасимое пламя преисподней и вместе с тем конечности сковывает невыносимым холодом. Что хуже – страдать от одиночества или от разбитой вдребезги любви? Ему не дать ответ. Еще недавно в нем буйствовала весна, сейчас же вишня отцвела, лишилась розовых лепестков, обнажив уродливые искореженные ветви. Но ее мимолетное великолепие сполна стоило всех последующих мучений. Даже узнав о предательстве, он не мог найти в себе сил ненавидеть Ники или презирать его, потому что тот подарил ему счастье. И Сонхун любил его. Из всех людей на земле он отдал свою душу именно ему и делал бы это снова и снова. Как жаль, что Боги предпочитают трагичные концовки, Икара сбрасывают с небес, Нарцисс тонет во мраке водных глубин, а Гиацинта насмерть пронзает смертоносный диск Аполлона. Ники протягивает ему нож. Сонхун вонзает его в свое сердце.***
Ники оказывается в личных покоях Джея впервые с самого момента их знакомства, произошедшего где-то около года назад. Острая нужда в деньгах толкнула его на скользкую дорожку торговли всякой синтетикой, где его и приметил собственный босс. Они встречались в люксовых номерах гостиниц с персидскими коврами и китайским фарфором или в его частном особняке, напичканном охраной и сигнализациями, проводили вместе ночь, трахались, иногда что-нибудь пили или сидели в джакузи. Джей часто говорил, что ему надоело быть пешкой в чужих руках, что он хочет править, что однажды весь наркотрафик Кореи будет под его полным контролем. Ники, по большей части равнодушного к материальным благам, мало занимали его амбиции, но по иронии судьбы он сам принял непосредственное участие их реализации. Сонхун был легкой мишенью, уставший от исполнения заданий и бесконечного одиночества, он тянулся к юноше, словно мотылек к огню, и делая вид, что отталкивает, наоборот сокращал дистанцию, пока не стало близко. Слишком близко. Персональные покои Джея были и кабинетом, и спальней одновременно – широкая кровать с балдахином в стиле ар-нуво, массивный комод из вишеневого дерева, заставленный всякой техникой, большая плазма на стене и толстые пуленепробиваемые стекла на окнах. Что и говорить, свою безопасность мужчина ценит прежде всего, вплоть до легкой паранойи, и, наверное, поэтому Ники удостаивается попасть в его «убежище» только сейчас, видимо, доказав свою преданность. – Сегодня чудесный день, – провозглашает старший и, вскрыв вынутую из мини-холодильника бутылку Просекко, разливает шампанское по фужерам. – Выпьем за наш успех. – За твой успех, преимущественно, – мягко поправляет его юноша, отпив немного напитка. – Ты ведь все спланировал. – Может быть, – без раздумий покупается на лесть Джей и, довольно улыбаясь, осушает фужер целиком. – Хотя то, как он влюбился в тебя по уши поражает. Чем ты так его приворожил? – Просто был собой, – пожимает плечами Ники; забавно, но с Сонхуном он совсем не притворялся, и тот принимал его без условностей и оговорок. – Зря ты решил так поторопиться и вломиться к нему в квартиру. Думаю, через пару дней он и сам бы выложил мне все. Мужчина неодобрительно цокает языком, проводя взглядом по засосам на шее юноши, и выпивает еще шампанского. – Для этого ты с ним трахался? – в его тоне проскальзывает возмущение, и младший еле подавляет в себе желание ответить грубостью. – Разве ты мне запрещал? Ты же спишь со всякими шлюхами, – добавляет Ники как бы невзначай. – К тому же, если бы я не вытащил патроны из его пистолета, то он бы убил твоих людей и сбежал. – Да, да, согласен, – быстро идет на попятную Джей, находящийся в слишком благостном расположении духа для пустяковых ссор. – Главное, что все выгорело, верно, крошка? Отхлебнув еще игристого прямо из горлышка, он кружит любовника в импровизированном танце и затем утягивает их обоих на диван, чуть не задевая полный различных угощений кофейный столик – тут и сашими, и лобстеры, и целый копченый окорок. Видимо, намечается пир. Тайная вечеря, на которой Ники собственным выбором отведена роль Иуды – недостойная и омерзительная до скрежета в зубах. Юноша изображает сладкую улыбку и усаживается к Джею на колени лицом к лицу. – Смотрю, твое настроение просто на высоте. Неужели данные, что ты получил и правда такие важные? – он невинно хлопает ресницами, прекрасно зная, как старшему нравится его поучать. – Ах ты моя глупышка, – мужчина нежно треплет его по щекам и, выуживая из штанов флешку, гордо демонстрирует ему. – Информация на ней плюс то, что предоставила и предоставит мне эта крысы погрузит весь теневой мир в хаос. И тогда я воспользуюсь моментом, чтобы получить причитающееся мне по праву, – чмокнув миниатюрное устройство, он возвращает его обратно в карман. – Ну а пока я хочу получить тебя. Джей принимается страстно оглаживать его талию и бедра, однако казавшиеся ранее приятными прикосновения ныне вызывают в нем лишь отчуждение и желание смыть, будто прикипевшую к коже грязь. – Ты меня любишь, Джей? – спрашивает младший, прекрасно зная ответ. Мужчина прекращает свои ласки и мгновение взирает на него с недоумением, а затем едко усмехается. – Я люблю трахаться с тобой, разве этого недостаточно, детка? Ники неприязненно хмурится. Этого перестало быть достаточно в тот момент, когда он повстречал Сонхуна и понял, что ему нужно по-настоящему. Завлекая жертву в мастерски расставленные сети, юноша не заметил, как та, сама того не ведая, ловко завладела его сердцем. Горький кофе, терпкие сигареты, смятые в порывах вожделения простыни, теплые слова и обещания защищать – вкусив все это однажды, он отказывается прекращать. – Знаешь, что? Я тоже тебя не люблю, – он четко выговаривает каждое слово. – Но, видишь ли, в чем проблема – трахаться я с тобой тоже больше не хочу, – его голос наполняется язвительностью, и он цепляет старшего пальцами в подбородок, выдыхая ему прямо в губы. – Потому что он делает это куда лучше, чем ты. Мужчина прищуривается, и в его взгляде загорается ярость, но возмущение остается невысказанным, так как Ники отклоняется назад и, схватив лежащую на подносе с окороком двузубую вилку, со всей силы вонзает ее ему в грудь. Раздается глухой звук пробиваемых металлом ребер. – Что такое? Помнится, ты сам говорил, что кругом враги и никому нельзя доверять. Так вот, ты был абсолютно прав, – гневно шепчет юноша, наблюдая за Джеем, судорожно пытающимся схватить ртом воздух. – Прости, я не могу оставить тебя в живых, иначе ты будешь гоняться за нами. К тому же, я одолжу у тебя кое-что, – свободной рукой он вынимает из его штанов флешку. – Твоя услуга неоценима, детка. Несколько раз зайдясь хриплым кровавым кашлем, мужчина обмякает, его голова заваливается на бок, а глаза меркнут и пустеют, знаменуя безвозвратный переход от живой плоти к мертвой. Ники тотчас вскакивает на ноги, невольно вспоминая своего почившего отца, такого же недвижного и бесполезного, словно покинутая кукловодом марионетка. Только сейчас, взглянув на себя, он видит, что покрыт множеством алых пятен и еле подавляет начинающую завладевать руками истеричную дрожь. До стальной выдержки Сонхуна ему, конечно, далеко, но для первого убийства неплохо. Теперь необходимо действовать быстро. Найдя в шкафу Джея более-менее подходящие джинсы и футболку, он переодевается, еще несколько комплектов одежды он складывает в найденный в том же шкафу рюкзак, туда же отправляется макбук, пара долларовых пачек и все не находящиеся в сейфе украшения. Преодолев бессмысленный страх перед неспособным причинить какой-либо вред трупом, Ники снимает с рук мужчины золотые перстни, Ролекс, вытаскивает пистолет из кобуры, а затем перемещает его тело в горизонтальное положение и накрывает пледом, чтобы казалось, что он просто задремал. Остается самое сложное. Собираясь с духом, юноша делает шаг за дверь.***
Сонхун не знает, сколько точно времени он провел в темном пустом подвале, но поясница у него от долгого нахождения в одной позе начинает ныть, а запястья и щиколотки саднят, натертые грубыми веревками. Точно больше часа или двух. Значит, скоро по всей логике к нему должны прийти и продолжить допрос, иначе оставлять его тут не имеет смысла. И действительно, через несколько минут он слышит, как скрипит тяжелая металлическая дверь. Из-за мешка на голове вошедших не разглядеть, но судя по звуку шагов – это кто-то один. Ничего не говоря, тот развязывает Сонхуну ноги и помогает подняться со стула, а после, ткнув ему в спину дулом пистолета, подталкивает вперед. В теории, мужчина мог бы попытаться высвободиться, пнуть опрометчивого конвоира, забрать оружие, однако душевное измождение лишает его всяческих сил. Он хочет только умереть, и поскорее, поэтому послушно идет, куда ему укажут. Они поднимаются по холодным лестничным ступеням выше, на первый этаж, потом босыми ступнями Сонхун чувствует мягкий ковер, звякает сигнал лифта, и они снова внизу. Тут зябко, и по его обнаженному торсу пробегают мурашки. Наверное, подземная стоянка. Сопровождающий подводит его к автомобилю и, открыв перед ним дверцу, усаживает внутрь. Сидения кожаные, должно быть, транспорт первого класса. Тихо заурчав мотором, машина несколько раз дергается на месте, слышится сдавленное водительское «черт», и они наконец трогаются. Шины шуршат по гравию двора, скрежещут ворота, и вот они мчат по асфальтированной дороге. Куда им вздумалось везти его? Неужели Организация уже объявила награду за его голову? Если честно, он не удивится. Авто продолжает слегка вилять из стороны в сторону и притормаживать, словно человек, сидящий за рулем, получил права совсем недавно или вовсе был только любителем. Сзади кто-то громко и явно раздраженно сигналит, и Сонхун вздрагивает, но не от гомона клаксонов. Рядом с ним раздается испуганное, пищащее мяуканье, и машина, съехав на обочину, останавливается. Сперва с его рук срезают путы, а затем снимают мешок, и он, щурясь от чересчур яркого солнечного света, наконец, видит своего таинственного спасителя. – Ники-кун… – удивленно произносит мужчина, не в состоянии поверить своим глазам. – Ты что– – Подожди, пожалуйста, – прерывает его младший, смотря на него умоляющим, почти испуганным взглядом, словно пойманный в ловушку олененок. – Прежде, чем ты что-то скажешь, я хочу объяснить. Я не врал тебе, хен. Ну, точнее, изначально я шпионил для Джея, но то, как я вел себя, что говорил и делал было искренним. Конечно, все пошло немного не по плану и все же… – он нервно усмехается. – Я спас тебя, хен, как и обещал, помнишь? Сонхун внимательно слушает его сбивчивую речь, пытаясь угомонить неистово колотящееся в груди сердце, велящее в ту же секунду сгрести мальчишку в объятия, наплевав на нюансы. Он должен злиться, должен проклинать юношу за бессовестный обман, однако все его существо испытывает лишь абсолютное, ничем незамутненное ликование. Ники – его разящий мечом воин и исцеляющий раны лекарь, небесный ангел, низвергающий в пылающие адские пучины и возносящий до благословенных райских кущ, но равно обожаемый во всех обличиях и ипостасях. – Разумеется, ты имеешь право ненавидеть меня, – угрюмо бормочет Ники, расценив затянувшееся молчание негативно. Его вздох пропитан безотчетным, гнетущим страхом. Старший ласково прикладывает палец к его губам, не позволяя сказать еще что-то настолько же немыслимое. – Я не ненавижу тебя, солнышко, – мягко возражает он, и тот облегченно улыбается. – Как тебе удалось меня вытащить? Юноша тяжело вздыхает. – На самом деле, все вообще не должно было до этого дойти. В ту ночь ты предложил уехать, и я думал, что мы и правда уедем, но Джей переполошился. Джейк, тот парень с рампы, наркоша-информатор, убедил его в том, что ты собираешься улизнуть. Пока дуболомы упаковывали тебя в тачку, я обшарил квартиру и перепрятал кейс из морозилки в вентиляцию в подъезде. Кстати, вот он, – Ники указал на переднее сиденье, где разместился небольшой черный чемоданчик. – И еще я забрал Прелесть. Без меня о нем некому будет заботиться. Крошечный черный котенок с любопытством тыкается мокрым носом в решетку переноски, упорно стараясь обнюхать штаны Сонхуна. – Ты назвал его Прелесть? – старший озадаченно поднимает бровь. – Ты его так назвал, – глаза юноши загораются теплом. – Ему подходит. Мужчина с умилением смотрит на беззащитный шерстяной комочек – прямое доказательства того, что судьбу дано превозмочь, что можно выжить даже если извечные бесстрастные звезды предначертали тебе неминуемую смерть. Тлеющие угли надежды в груди Сонхуна разгораются робкими языками пламени. – Ладно, предысторию я понял, – возвращается он к насущному обсуждению – Но как в итоге ты смог пройти через охрану, и Джей… – Джей мертв. Я убил его. Заколол, – говоря это, Ники бледнеет и его руки до побелевших костяшек впиваются в спинку кресла. – Так как я частый гость в доме, охрана меня хороша знала, и потому не задавала вопросов. Раз веду, значит, хозяин так приказал. Я украл у него кое-какие вещи, драгоценности, оружие и самое главное, – он достает из кармана флешку. – Джей сказал, что данные на ней могут спровоцировать настоящий переворот в преступном мире. Думаю, такая информация на просто необходима. Мужчина даже присвистывает от изумления. Убийство непросто совершить и на горячую голову, прикончить кого-то намеренно требует громадной выдержки. Эту неизведанную, и притягательно-опасную сторону возлюбленного ему только предстоит изучить. – Недооценивать тебя – действительно фатальная ошибка, Ники-кун. Дворовый котенок вырос в опасную пуму. – Брось. То, как Джей кашляет кровью еще долго будет являться мне в кошмарах, – шутливо отмахивается от него младший, однако от воспоминаний его передергивает. – Я буду защищать тебя ото всех самых страшных кошмаров. И не только от них. Щеки юноши заливает румянец, слова выпархивают из него сбивчиво, будто встревоженные шаловливыми детьми пташки. – В подвале ты сказал кое-что… Я знаю, что обстоятельства были так себе, но… Очаровательный в своем смущении, он кажется еще юнее и невиннее. – Я люблю тебя, – не дожидаясь самого вопроса, говорит Сонхун. Тогда, поверив в обман, ему казалось, что без Ники его сердце не совершит ни единого удара, но оно назло продолжало биться, причиняя лишь больше страданий. Он не позволит этому повториться. Он не даст их разлучить, даже если придется пойти против всех, даже если придется убить очень много людей или низвергнуть с небес самого Бога. Что ж, раз такова цена за любовь, он заплатит ее сполна. – Я тоже люблю тебя, хен, – искренне признается младший, сжимая его руки своими. Через окна автомобиля льется согревающее майское солнце, розовые соцветия сакуры распускаются в их измотанных, но пронизанных нежностью душах. Может быть, дальше не будет легче, может, весь мир восстанет против них, но главное, они будут вместе. Ники счастливо улыбается. Сонхун целует его вишневые губы.