Душа бесья

Это ведь определённо нельзя назвать чем-то здоровым. Ранбу понимает. Но понимать — не значит стремиться исправить. Он никогда не был связан обстоятельствами или чем-либо ещё, чтобы терпеть закидоны Тобиаса, количество которых возростало в геометрической прогрессии. Но как когда-то высказался один недопонятый гений на просторах локальной сети: «Влюблённый волк уже не хищник». К собственному сожалению, Ранбу ощущал себя именно так. Это было так плохо, что даже смешило его. Он, черт побери, сверххищник, сила укуса его пасти — грёбаные четыре килоньютона, он сам — сто пятьдесят килограмм на два с хвостиком метра. И он терпит короткий поводок со строгим ошейником от существа, которому он легко может перекусить шею. Бу довольно часто думает, что сам либо мазохист, либо идиот. Он чувствует себя диким животным, которое так привыкло к человеку, что никогда не допустит мысли о его убийстве. Его лениво гладят против шерсти и, в случае хорошего настроения, чешут за ушком. Они с Таббо, и правда, как инь и ян. Барашек весь из себя такой холодный и лицемерный, двуликий до жути, а те, кто знают его ближе необходимого, едва сдерживают отвращение. Он делит людей на свиту и холуев, первых подпуская к себе, и точа о вторых когти и зубы, непозволительно острые для травоядного животного. Он носит костюмы, на которые его отец готов потратить треть бюджета Мэнберга, и тонкие перчатки из стопроцентной кожи ягнёнка на шёлковой подкладке. И Ранбу готов поклясться, что прикосновения этих перчаток к лицу ощущаются как трепет бабочек в животе, но даже так он предпочитает тёплые ладони вице-президента. Таббо гневается тихо, сохраняет лицо и лучезарно улыбается, с балкона мэрии маша ручкой гражданам. Он трёт виски пальцами и курит слишком крепкие сигареты для своего возраста, от которых сам же кашляет. Он убивает свой режим сна и собственное здоровье, трудясь не покладая рук. И он определённо заслуживает своё положение в обществе больше, чем тот же Шлатт. С неким недовольством эндермен подмечает свои с ним различия: куда более раздражительный и порывистый, Ранбу первым переходил на рык, словно выучивший команду «фас» пёс. Его привлекала кровь и погоня за жертвой, которую ему, как великодушный хозяин, конечно же позволит загрызть Таббо. Злость у странника края тоже другая: он начинает раскачивать хвостом из стороны в сторону, как кошка, чей покой нарушен невовремя, в его голосе появляется шипение, а глаза застилает токсично розовый цвет. Ранбу жалеет своих подчинённых и не умеет так бездушно посылать их в горячую точку, как это делает Тобиас. Но то немудрено: отдавать приказы, сидя в удобном кабинетном кресле гораздо проще, чем произносить это вслух тем, кто, возможно, не вернётся обратно. Таббо людей не любит и ни во что не ставит, но вращается в высших кругах так, будто родился с книгой социальной психологии в руках. Ранбу словно большой, но отчаянно жаждущий ласки, волк, тянулся к ним. И он не думает, что несмотря на дружелюбную улыбку, он всё ещё опасность в глазах других. Он гуляет по улицам города, любуясь чудесными строениями, и охотно соглашается на пятничный поход в бар со своими сослуживцами. Тобиас брезгливо избегает любого лишнего контакта. Возможно, то, что они вообще вместе — самая ебейшая ошибка. Но Тоби нравится то, как равнодушно Ранбу реагирует на его психозы с требованием перебить к хуям половину населения, а после приносит тёплый чай, один глоток которого остужает гневный пыл. Ему нравится наблюдать, как медленно закипает злость в чужих венах, прежде чем превратиться в разрушительную стихию. И у Таббо тянет внизу живота от возбуждения, когда Ранбу рывком прижимает его к стене, доходя до точки кипения. Ранбу же обожает чужие руки на своей спине и загривке, перебирающие короткую шёрстку. Он плавится от ощущения тёплых объятий и острого носа, которым барашек тычется в его шею. А ещё Тобиас закрывает глаза на его перекусы людишками и применение пыток на допросах. И Ранбу готов сколько угодно преданно ждать своего доброго хозяина. Это слишком хорошо окупается.

***

Таббо возвращается чуть раньше обычного, кажется, впервые решив пощадить своё ментальное и физическое здоровье. Он тяжело поднимается на второй этаж, в спальню, немного пошатываясь. Чуть не запнувшись о собственную ногу, он хватается за перила и с трудом выравнивает своё тело в вертикальном положении. Мальчишка был пьян и крайне весел. Кажется, корпоратив задался на славу. Ранбу удивлённо поднимает брови, когда дверь спальни открывается с громким хлопком о стену, и барашек вваливается внутрь, задорно смеясь. — Ра-анбу, привет. Как твои дела? — судя по раскрасневшемуся лицу и крайне весёлому настроению, юноша планировал интересное времяпровождение. Сомнений в этом не остаётся, когда тот, не снимая верхней одежды и обуви, лезет на кровать и усаживается эндермену на бедра. Запах алкоголя сильный, такой же, как и курева. Он смешивается с дорогим парфюмом, которым вице-президент любил пользоваться. Амбре то ещё. Ранбу не сильно нравится. Он упирается ладонью в чужую грудь, ощущая под ней бешеное сердцебиение. — Таббо. Ты пьян. Спать пора, — молодой эндермен ловит шаловливые руки, с интересом развязывающие верёвочки на его просторной рубахе. Тоби не слышит. Он хихикает и дёргает руками, ёрзая на чужих ногах. Испытывает самоконтроль. Глупо. — Брось, Бу. Тебе же тоже хочется, — Таббо улыбается лукаво, наклоняя голову вперёд и тычась носом тому в висок. Дышит так горячо и с придыханием, мурлыча что-то негромко. Что-то такое совершенно дурацкое о том, что если Ранбу его любит, то должен послушаться, что он так ждал этого момента весь вечер, скучал, и прочее-прочее-прочее. И, если честно, Ранбу задумывается. Тоби редко бывает таким мягким и податливым, таким удивительно ласковым. В трезвом уме и рассудке он предпочитал брать без спроса то, что ему захочется. Настоящий сын своего отца, ни больше, ни меньше. Он плевал на то, что эндермен мог быть занят или не в настроении, он просто прижимался всем телом и оттеснял к стене, в пару грубых движений сдирая с того брюки. Усаживал в свое кресло, когда дело было на работе, и забирался сверху, ради забавы перетягивая тому член у самого основания и не давая кончать, пока не насытится. Бу всегда мог легко скинуть его с себя. Но так не делал. Возможно, он никогда не признается в этом никому, даже самому себе, но… …но ему нравится то, что Тобиас совершенно его не боится. Вероятно, такого Таббо, как сейчас, он больше никогда не увидит, учитывая отвращение барашка к пьянству. Очевидно, он пил за компанию, не желая выделяться и публично противопоставлять себя обществу. В другой раз он точно вывернется как-нибудь. И Ранбу сдаётся, особо сильно и не сопротивляясь. — Хорошо, — но прежде, чем обрадованный барашек успевает что-то сказать, он слышит продолжение условий, — Только если ты будешь сегодня послушным. О, кажется в чужом взгляде видно обиду и полную готовность слезть. Поздно. За него уже решили, что сегодня на ужин «Agneau Langui dans le vin». Когтистая лапа сжимается на бедре, стоит юноше предпринять попытку бегства. Таббо обиженно дует губы, но останавливается, очень забавно зыркая исподлобья. Но то, как он придвигается обратно, промежностью потираясь о крепкое бедро под собой — да, Ранбу считает, что это бесценно. — Мы ведь договорились, Таббо. Будь послушным мальчиком. Ты ведь и сам понимаешь, что тебе придётся действовать на моих условиях, ты вовсе не глупый, чтобы это отрицать, — Бу улыбается, наблюдая целую гамму эмоций на чужом лице. Возмущение, стыд, заинтересованность. Барашек задумчиво прикусывает собственные губы. Осмысляет. — Таббо? — звучит твёрже, жёстче, чем в первый раз, а на мягкую ягодицу с шлепком опускается ладонь. Таббо издаёт звук, напоминающий что-то среднее между охом и пищанием. — Да-да, хорошо, — судя по багровеющим щекам, и ногам, между которыми крепче стискивают бедро эндермена, Тобиаса вполне устраивает положение дел. Ранбу хватает его за подбородок, вздёргивая вверх. — «Да, сэр»,- о, он вовсе не забыл старых обид. И то, как жалобно мычит на нём юноша, стоит только приподнять колено и усилить трение — восхитительно. Но скулёж и виляние задницей — не то, что сейчас требуется от Тобиаса. Отсутствие внятного ответа лишь отсрочивает унижение, которого, естественно, барашек надеялся избежать. Ранбу рычит, обнажая клыки. — Да, сэр, — наконец-то правильный ответ, пусть его и озвучивают дрожащим голосом. Ранбу расплывается в довольной улыбке, поглаживая большим пальцем по щеке своё сокровище. Кожа нежная и бархатная, по ощущениям — кукла фарфоровая. А чего только стоят мягкие губы, к которым прижиматься одно удовольствие. О, это прекрасно. Таббо всем телом льнет ближе, жадно и отчаянно отвечая на поцелуй, чуть ли не вылизывает и строит ну совершенно оскорбленную моську, когда его мягко отстраняют. Рывком он подаётся вперёд, намереваясь укусить, и удивлённо пищит, когда звонкая пощёчина отпечатывается красным следом на щеке. — Кажется, мы договорились о послушании. Возмутиться барашек не успевает — слишком быстро он оказывается прижат лицом к постели, лёжа на чужих коленях. Ругань застревает где-то на уровне горла, когда с него стаскивают брюки вместе с бельём. Первичный порыв извернуться и разразиться гневной тирадой прерывается широкой ладонью, давящей на поясницу и вполне уверенно удерживающей его на месте. Таббо задыхается стыдом и злостью, понимая, что чувствительный к прикосновениям хвостик мягко приподнимают за кончик. Безумно унизительно. Рука у Ранбу тяжёлая, понимание этого приходит после второго же шлепка, когда тот грубо тискает за покрасневшее место, прежде чем вновь отвесить звонкий удар. Таббо почти готов заплакать, настолько безысходно сильно тащится от всего происходящего. Он вздёргивает задницу вверх и гнётся в спине, смиряясь с переломленной об колено гордостью. Ранбу любуется, занося руку для нового шлепка. О, какая музыка, какая чудесная картина. Как же ему сильно хочется отпиздить Таббо до кровавых синяков, вы бы знали. Этот гадёныш ему столько крови уже выпил, столько нервов истрепал, что Бу даже не скрывает того, как ему приятно вслушиваться в слезливое поскуливание. Если на утро его милый вице-президент сможет сидеть, это будет настоящим чудом, ведь на его филейной части уже наливались лиловым цветом следы столь своеобразной прелюдии. Ранбу может и поверил бы всем этим возмущённо-визгливым требованиям прекратить, если бы только в его ногу не упирался крепкий стояк. Сраный мазохист. Таббо готов умолять, лишь бы его уже отпустили и наконец позволили сделать хоть что-нибудь с возбуждением, которое давило не только в низ живота, но ещё и на мозг. И будто сам бог слышит его молитвы, когда экзекуция прекращается, сменяясь ленивым поглаживанием. Когда же с ягодиц пропадает чужая рука, Тобиас все равно остаётся лежать. Удивительно, насколько хорошо в нём отпечаталось понимание, что без разрешения лучше не рыпаться. — Хороший мальчик. Тоби невнятно блеет, приподнимая дрожащий бараний хвостик. Он думает, что умрёт от стыда, если подобное повторится хоть раз в его жизни. — Можешь сесть. Новой возможностью пользуются сразу же. И примерно в тот же момент Таббо понимает, насколько чувствительный стала у него кожа пониже спины. Ранбу улыбается, прищуриваясь. Им определённо стоит иногда меняться местами, это почти как терапия. Смазка как и всегда под подушкой, специально для подобных случаев. Учитывая постоянно переменчивое настроение барашка — вполне рационально. В любой момент дня и ночи, естественно, без предупреждения, ему могло приспичить. И тут вертись, как хочешь, но угоди ему. Таббо мелко вздрагивает и приподнимается на коленях, подёргивая хвостиком, когда чувствует прохладу влажного прикосновения к своей промежности. У него глаза на мокром месте и всё в нём отзывается трогательной чувствительностью, отражается в каждом неровном вздохе. Ранбу не торопится, спешить им некуда. Он как всегда осторожен и заботится о чужом самочувствии намного больше, чем сам Тобиас. Давит максимально аккуратно, размазывая интимный гель и стараясь расслабить, успокоить. Благо, это не трудно: Тоби слишком возбуждён и больше похож на мягкий кусок глины, из которого, при большом желании, можно вылепить что угодно. Таббо приоткрывает рот, кратко облизывая пересохшие губы. Тонкие пальцы сжимаются на чужой пижаме против воли. Ранбу определённо мягок, но с непривычки всё равно чувствуется небольшой дискомфорт, разливающийся жжением. Барашек расслаблен совершенно, толкнуться пальцами глубже нетрудно. Тоби мычит недовольно, краснея и жмурясь, но не рыпается. Терпит заботу. Спасибо за такое одолжение, дорогой вице-президент. У Ранбу острые когти, но это не является помехой. Его осторожность и бережность всегда давали свои плоды, а барашек ни разу не жаловался. Он поджимал от приятной стимуляции хвост и мягкие бараньи ушки мелко дрожали. Сейчас Таббо жутко пьян, капризен больше обычного и плохо соображает, но это не станет причиной боли — эндермену всё равно, сколько потребуется времени. Он готов подождать. Ранбу никогда не позволит себе навредить Тобиасу. Не простит себе этого. Таббо трёт рукавом пиджака глаза, в котором так и остался по непонятным обстоятельствам, мямлит что-то и, забывая о условии «послушания», неуверенно двигает бёдрами, стараясь подтолкнуть своего бойфренда к более активным действиям. Провокатор. Ладно, Ранбу и сам сдаётся. Быть строгим — выше его сил. Он обнимает тонкую талию и тянет на себя. Ближе. Ещё ближе. Слишком близко. Таббо с радостной готовностью льнет ближе, давясь несдержанным стоном. Он кусает губы и хватает Ранбу за плечи, да так прытко, что ногтями царапает. А Ранбу улыбается. Ранбу становится забавно. — Что такое, Тоби? — он наблюдает, как юноша напротив дрожит, шипит оскорбления и то, что у Ранбу нет совести. О, если он так считает, то как же любимый караульный может разочаровать господина вице-президента? Бу повторяет движение кистью руки, вызвавшее столь яркую реакцию, и вновь получает красочный ответ. Он давит, лениво задевая подушечками пальцев нервные окончания, поглаживает. Таббо разбито всхлипывает. Он чувствует себя совершенно замученным и усталым, а ещё крайне несправедливо обиженным. Неразборчиво бурчит какую-то околесицу и тычется бараньим носом в чужую ключицу. Ему так хорошо сейчас. Так плохо и до слёз унизительно. Обжигающе приятно. Тобиас ноет, когда чужие пальцы покидают его нутро, губы дует. Но стоит только заметить, что Ранбу возится с завязками пижамных штанов — моментально успокаивается, даже пытается принять участие, чем только мешает. У него тёплые руки, совершенно не повреждённые мозолями физического труда. Его прикосновения — топлёное молоко с мёдом и карамелью. Ласковые движения ладонью вдоль немалого размера отзываются искрами по всей коже, рассыпаются мурашками. Таббо игриво смотрит исподлобья, сдувая тёмную кудряшку со своего лица. «Моё милое чудовище» Ранбу теряет даже намёк на терпение, когда рывком приподнимает чужие бёдра вверх, вызывая удивлённый вздох. Таббо перенимает инициативу сразу же, чувствуя упирающийся в себя член. Сам направляет, делает всё куда удобнее для них обоих и запрокидывает голову от наслаждения, когда ему наконец позволяют медленно опуститься. У Ранбу член не человеческий, даже отдалённо не похожий, и дело не только в размере — вдоль всей длины до самой головки имелось что-то вроде мягкого ребристого гребня. Да и глупо скрывать одно: для своего возраста и не особо большого опыта, Бу вполне умело пользовался тем, чем его наградила природа. У Таббо острые колени и изящные ноги, гладить которые — одно удовольствие. У него замутнённые алкоголем и чувствами глаза, а ещё самый красивый голос, которым тот хрипит, когда широкие ладони давят на бедра сверху. Барашку кажется, что его кожа медленно покрывается огнём. Чужой половой гребень трётся о мягкие стенки нутра, приятно раздражая нервные окончания ребристым рельефом. Таббо неприлично громкий. Он очаровательно музыкальный сейчас, словно хорошо настроенная скрипка при умелом обращении. И он выдаёт такие ноты, что Ранбу радуется полному отсутствию третьих лиц в доме. Иссиня-чёрные ладони смотрятся контрастно на бледных бёдрах, сдавливают до красноты и крепко удерживают, направляя. Тоби не нуждается в таком количестве нежности, сколько Ранбу желает ему дать. Его бесит отношение к себе, как к хрустальной вазе и чему-то почти святому. Если ему так хотят поклоняться, то хватит простого обращения «Всевышний» — остальное не обязательно. Но сегодня, видимо, жизнь преподнесла ему самый лучший подарок на Рождество, День рождения и первое сентября сразу: его милая, любимая зверушка обнажила клыки. Ранбу берёт контроль на себя. Любой укус может стать смертельным, если он перестарается, и каждый из них знает об этом. Но Таббо подставляет шею и жмурится, словно сытый кот, когда острые зубы вспарывают его тонкую кожу. Алыми лепестками распускаются кровавые укусы, которые тут же зализывают и кусают снова. Под чужими руками трещит шёлк рубашки и ткань пиджака, обнажая острые, по-юношески угловатые ключицы и плечи. И Ранбу вжимается губами в бархат чужой кожи, потираясь носом. У Таббо выпирают тазобедренные косточки (это почти мило) и мелко дрожат колени с каждым новым толчком. И то ли барашек слишком маленький, то ли Ранбу как эндермен непропорционально большой, но он отчётливо видит, как пониже живота его пассии выпирает заметный бугорок. И он бездумно накрывает этот бугорок ладонью, надавливая. Таббо туго сжимается и скулит, выгибаясь до хруста позвоночника. У него звёзды перед глазами пляшут, медленно разъезжаются колени, когда он приподнимается на них перед тем, как резко опуститься. Ранбу помогает подняться снова, после — рывком тянет вниз, подаваясь вверх бёдрами и входя глубже. Тоби давится собственными стонами, дыша с трудом. Он размазывает слёзы по лицу и делает ещё несколько движений, прежде, чем замереть. Рефлекторно сжимаясь, пульсируют мышцы, словно пытаясь выдоить крупный член внутри. Таббо горбится, упираясь ладонями в грудную клетку эндермена, и пачкает его живот семенем. Ранбу ещё двигается, дотрахивая обмякшее тело до собственной разрядки. Горячая, вязкая жидкость заливает внутренности, переполняет так, что немного даже вытекает, размазываясь по внутренней стороне бедра. Барашек на нём какое-то время сидит неподвижно, хватая ртом воздух. А после еле поднимается, пересаживаясь на чужие колени, и укладывается сверху. Он прижимается щекой к широкой груди и обнимает, уже не стараясь держать глаза открытыми. Всего через пару минут до Ранбу доносится сонное посапывание. Эндермен откидывается на подушки, рассеяно поглаживая своего парня по голове, перебирает пальцами мягкие, как шёлк, волосы. Он немного отдохнёт и естественно потащит отмывать бессознательную тушку, менять постельное бельё и укладывать Тобиаса спать по-нормальному. Ещё до пробуждения Ранбу подготовит ему одежду на утро, специально такую, чтобы скрыть множество меток, а потом принесёт самый лучший кофе во всем Мэнберге, без которого Таббо отказывался вставать с кровати. И будет продолжать любить этот кошмар с миловидным кукольным личиком до болезненных спазмов.