Сокровище Китового острова

В день летнего солнцестояния над Китовым островом раздается первый раскат грома, а спустя час небо озаряет молния, которая позже разнесёт по континенту дурную весть. Всех жителей сковывает скорбь, корабли спускают флаги и не осмеливаются отчалить следующие три дня. И дело даже не в том, что курс судна совпадает с направлением, в котором ушел смертоносный шторм. Остров совсем не густо населен, большинство людей — торговцы, зашедшие в порт на несколько дней, а тех, для кого это место является домом, так мало, что все друг с другом знакомы и имеют связь ничем не отличающуюся от родственной. Поэтому на долгих три дня весь остров переодевается в скорбный белый. За долгую историю острова лишь единицам удавалось найти призваниями за пределами родины, но фамилия Фрикс второе поколение подряд гремит на Континенте. И если Джин успел отличиться успехами в исследованиях, то Гон запомнился своим постоянным участием в мировых событиях или даже конфликтах. В любом случае его возвращение стало для всех радостной новостью в той же степени, что и неожиданной. С большой земли он пришёл совершенно другим человеком, это было очевидно всем. Никто не мог понять, насколько важной вещи он лишился. Невероятно больно остаться ни с чем, проделав такой путь. И его смерть оказалась ещё более нелепой, чем если бы он по глупости вызвался биться с несоизмеримо сильным соперником и проиграл. В реальности же Гона нашли под утро на утёсе, всё его тело было покрыто ожогами: самый крупный и страшный, от которого в стороны ползли узоры подступивших к коже вен, и несколько менее заметных — выходных. Тело Гона могло вынести многое, да и он уже возвращался к жизни и из менее позитивного состояния. Но сердце не перенесло такого шока и замерло навсегда. Три дня Хисока никак не мог попасть на остров, ни одно судно не соглашалось туда ехать, да и всем было известно, что в такое время чужаков в порту не примут. К тому же, неподалёку продолжал бушевать шторм, который и пригнал грозу. Когда удалось найти способ прибыть на остров, Хисока сразу же им воспользовался. И как только ступил на берег — отправился к месту, к которому ноги ведут его сами. У могилы Гона нэн нет и быть не может, но количество скорби совсем свежей словно оставило на отдалённом холме, приспособленном под своеобразное кладбище, мощный отпечаток, который Хисока легко улавливает. Здесь нет памятников в виде крестов, нет аккуратных оградок, которые привычны для многих культур. Есть только небольшая насыпь земли, ещё не поросшая травой, а рядом с ней — маленький саженец. Вокруг совершенно нет людей, все разошлись сразу после похорон и ровно три недели никто не посмеет тревожить его душу. Он идет к месту захоронения лишь чтобы попрощаться, убедить своё сознание, что это не байка, которую пустили лишь бы его позлить. Смерти никогда не были для Хисоки чем-то необычным, а смерти близких он не переживал, ведь ни к кому так и не успел привязаться за свои тридцать с небольшим. Однако Гон — занятный человек, которого Хисока никогда не мог оставить во вчерашнем дне, а потому лишь с интересом прислушивается к ощущениям, что так непривычны. Он проходит все стадии, про которые раньше мог только заносчиво рассуждать или читать в заумных колонках журналов. Отрицание начинается несколько дней назад с фразы “Я знал, что и про него будут распускать нелепые слухи” в ответ на новость от Иллуми и длится вплоть до того момента, пока Хисока не опускается коленями на перекопанную землю рядом с саженцем, которая, очевидно, является могилой Гона. Ошибки быть не может, теперь Хисока открывает глаза на горькую правду. И недоверие быстро сменяется раздражением. Это так глупо и несправедливо! Гон не заслужил такого, хотя не Хисоке размышлять о справедливости. Гнев приходит и заполняет всё ближайшее пространство, заставляет колотить рыхлую землю под собой,проклинать Гона за его глупость и весь этот несправедливый мир, который так рано отнял его самое драгоценное сокровище. Всё должно было произойти не так! Не так! Не так! Гон мог отдать жизнь в очередной смертельной заварушке, в которые он так любит… любил встревать, но никак не проиграть её суровой стихии. Да даже оставить Хисоку без их лучшего боя, отдав его другому стало бы не таким большим ударом, очень в духе Гона. Но такой исход — он злит до скрежета зубов! Он невероятно зол на то, что случилось, на то, что Гон посмел уйти так и не вернув свою силу. Но больше всего Хисока зол на то, как остро он ощущает отсутствие Гона. Стадия торга внедряет нездоровую идею прямо в мозг. Гон всё ещё есть. Он всё ещё существует. Существует совсем близко, прямо под ним, всего в паре метров, если не меньше. Хисока замирает. Словно не владея своим телом он стягивает короткий топ через голову, глаза не устают смотреть на относительно свежую могилку, он даже не моргает и совсем не ощущает собственный взгляд. Хисока сжимает горсть земли в ладони. Рука трясётся. Картинка перед глазами расфокусирована. Хисока бросает землю в сторону. Поднимает ещё немного. Отбрасывает. Сердце начинает колотиться сильнее, заведенное смутной надеждой. Он роет землю голыми руками, словно одержимый, раскидывая всё по сторонам. Дыхание заметно учащается. Контроль над телом он уже не вернёт, но возможность снова коснуться Гона стоит любых жертв. Обычаи Китового острова не поддерживают захоронения в гробах — тело после смерти должно разложиться и полностью слиться с природой. Поэтому спустя несколько минут Хисока видит под собой худое бледное лицо, засыпанное землёй, грязное и неряшливое, а кожа обтягивает скулы. От плеча к груди тянутся ветви вен, но остальное пока скрыто от глаз. Хисока стряхивает червей и жуков и куски земли с лица, открывает тусклые глаза руками, грубо обхватывает голову руками и самозабвенно целует, не обращая внимания на привкус сырой земли во рту и острый запах разлагающегося тела. Он продолжает гладить его, обводить пальцами очертания черепа и гадать, каким гладким он был бы на ощупь. К своему большому удивлению Хисока даже может приподнять голову Гона, трупное окоченение уже прошло, суставам вернулась подвижность. Не отрываясь от поцелуя Хисока одной рукой продолжает откапывать своё сокровище. Он совершенно не видит в этом ничего аморального, мертвецу уже всё равно, что происходит с его телом, все эти ритуалы нужны лишь живым, они устраивают всё это лишь бы сохранить память. На людей, которые решили, что будет лучше для Гона, Хисоке откровенно плевать. Сейчас имеет значение лишь то, что он снова может его коснуться и даже представить себе, будто Гон действительно смотрит на него. Может дорисовать в воображении его неповторимый взляд, от которого всегда ярким пламенем в груди разгорается обожание. Всепоглощающее, бесконечное, не терпящее преград. Оно заставляет Хисоку чувствовать себя взвинченным, абсолютно одержимым. Тело Гона в полной его власти, оно хрупкое, и внутри него уже наверняка запустились все процессы разложения. Он буквально расщепляет сам себя, будто сбегает из физического мира. Но этот процесс слишком долгий, и пока он не скрылся от Хисоки, у него есть последняя возможность взять то, о чем он так давно мечтал. Он берёт в руку костлявую ладонь Гона и переплетает их пальцы. Целует его виски, мягко касается грязного лба и убирает. Тело Гона полностью холодное, но его посиневшие губы так и манят собой, превращаются в единственную потребность Хисоки. Кажется, он никогда не испытывал в жизни большего желания, чем сейчас. В паху нестерпимо тянет, практически болезненно скручивается жаром, и Хисока решает, что раз Гон поджог в нём эту искру, значит только ему её и удастся потушить. Тянет ледяное, потемневшее от земли запястье вниз, ведёт им по собственному бедру, а затем пропускает его под резинку штанов. Накрывает ладонью Гона свой член и непроизвольно сводит брови. Чёрт, это ощущается восхитительно. Пусть ему приходится в удерживать руку Гона в нужном положении, пусть самому нужно двигать её, это всё никак не умаляет трепета момента. Он буквально мечтал однажды почувствовать это, и вот наконец есть возможность хотя бы убедить себя в том, что Гон ему дрочит, и делает это именно так, как сделал бы сам Хисока, будто знает его потребности лучше всех. — Гон… Ах, Гон, ещё, ты такой хороший мальчик, — стонет Хисока, продолжая зацеловывать бледное лицо. проводит языком по впалой щеке, мягко покусывает остро выступающую скулу. Нужно так мало, когда нервы и так накалены до предела… Хисока успевает только прижаться губами к худой шее — пусть даже оставить на ней следов теперь и не получится — прежде чем кончить в штаны, запачкав руку и свою, и Гона. Дыхание долго не приходит в норму, сердце колотится так бешено, будто за них двоих. И Хисока кладёт его руку на свою грудь. Пусть уже слишком поздно, пусть это глупо и ничем не поможет, но он должен показать Гону, что он с ним делает, до какого состояния может довести. Жалеет в это мгновение лишь о том, что не успел доставить ему удовольствие, пока это было возможно сделать. Желание продолжить начатое растёт в нём, но Хисока вовремя бьёт себя по рукам, напоминая — это не имеет смысла. Больше не имеет. Всё напрасно, если Гон не сможет отвечать ему, двигаться навстречу своими когда-то прекрасными пухлыми бёдрами и голосом заявлять о своём удовольствии. Поэтому Хисока целует его испачканную руку, целует самого Гона ещё раз и закрывает ему глаза, прежде чем уйти.