9
Пылинки вьются в воздухе, ноздрей касаются знакомые, родные даже, запахи нагретого солнцем металла, старых газет, машинного масла и красок. Глаза щурятся в темноте, Джуни по привычке щёлкает фонариком, пятнышко света пляшет по стене, выхватывая полки, забитые отцовскими инструментами, коробками, проводами, стопки маминых подрамников, старый мольберт, самокат брата, который перешёл во владение Хонджуна с боем — сколько слёз из-за него было пролито… Ну где же оно, куда поставил в прошлый раз? Яркий лучик мечется между залежей, и наконец — вот оно! В закутке за велосипедами надо устроиться тихо как мышка, фонарик подвесить сбоку, чтоб не мешался в руках, а теперь самое главное, ради чего он прибегает сюда каждый раз, пока не видят отец с мамой, пока брат пропадает в секции. Вспотевшая рука вкладывает батарейки (их теперь днём с огнём, тоже раритет!) в ячейку, щелчок, нажать кнопку на потёртом корпусе, покрутить ручку столько раз, пока не отыщется нужное. Громкость поменьше, и Джуни прижимается ухом к динамику, словно к ракушке — мама говорит, что раньше они так делали, чтоб море послушать. Только теперь от этого моря одни воспоминания, да картинки в учебниках: метеоритным дождём всё перекроило, и теперь не то, что сорок лет назад. До ближайшей воды несколько суток ехать, да и то на море это похоже не будет — так, озерцо, да и только. Но какое там море! Тут, за густой пеленой помех на радио-волне, кроются все тайны мира. Джуни в этом уверен, только ни за что не скажет об этом вслух. Брат засмеёт, отец нахмурится, а мама… Посмотрит грустно и задумчиво, взъерошит ему чёлку и промолчит. Если слушать внимательно, в густом потоке белого шума куда больше смысла, чем кажется. Сиди себе вникай. Шелест, шорох и треск рассеются, переплавятся в голоса людей, которым и невдомёк, что какой-то мальчишка их слушает. Знать бы только, как достучаться до этой изнанки… выйти на связь. И Джуни льнёт ухом ближе к приёмнику, пальцами крепче стиснув портфель, где ждут своей очереди старые книжки по радиофизике. Сейчас, в свои солидные девять, ему кажется, что уж он-то сможет разгадать белый шум и словно через дверцу шагнуть в чей-то мир, совсем другой, обманчиво близкий.✨
Он только закончил настраивать искатель — неужели получилось! — как снизу позвали: — Сонхва? Сонхва-я, прекращай прятаться! Сонхва тяжело, по-взрослому так вздыхает и отодвигается от телескопа. Час убил, чтоб разобраться с настройкой, и вот приспичило же нуне явиться именно сейчас! — Сонхва, — и чего ей неймётся? — или ты спускаешься или я иду к тебе. Вот уж напугала. Если было бы с кем спорить, Сонхва поставил свой новёхонький «Лего», что Ханыль намылилась на свидание, а от него ей надо только одно… Мысли прервало появление кузины на крыше летней бабулиной кухни — его импровизированной обсерватории. Несмотря на строгий, почти командирский тон, Ханыль не выглядела устрашающе, ну вот ни капельки. Вот она стоит и выдыхает сквозь сжатые зубы — устала карабкаться по узкой лесенке, а в глазах тот самый заискивающий блеск. Ну, конечно… — … я совсем ненадолго, обещаю! Прикрой по-братски, уложи Сан-и, — сказала она и протянула руку погладить по отросшим волосам, но Сонхва вовремя увернулся. — И что бы ты без меня делала, — пожимает плечами Сонхва, а нуна строит в ответ самую умильную мину и кивает, — должна будешь… — Э-э, вот это молодёжь пошла! — притворно распекает его Ханыль, но тотчас принимается хихикать, становясь похожей на ведущую того приторного телешоу, которое так обожает смотреть бабуля. — Ладно, шучу-шучу, сочтёмся, малыш… И опять тянется к лицу — ущипнуть щёку Сонхва, за что получает несильно по пальцам, шипит как кошка, но больше не лезет. Сонхва и сам едва сдерживает смех — на самом деле он Ханыль очень любит, как и её младшего братишку Сана. Но ведь повыделываться веселее, иначе не так интересно. Шутливо ворча, Сонхва складывает штатив телескопа, а сам прибор бережно накрывает чехлом и принимается спускаться следом за кузиной. Звёздное небо сияющим полотном раскинулось в вышине, сегодня как назло идеальная видимость, со вздохом думает Сонхва, делая последний шажок и спрыгивая на землю. Всю досаду как рукой снимает от одного вида Сан-и: тот закутался в одеяло по уши, одни глаза блестят в полутьме детской. Сонхва пропускает мимо ушей прощание Ханыль, не слышит даже, как тихонько нуна затворяет дверь, в два счёта оказывается рядом с Саном. Ему не показалось: из-под одеяла раздаются тоненькие всхлипы. — Ау… Ладонь Сонхва бережно опускается на детскую макушку, и всхлипы становятся тише. Сан-и жмурится как котёнок, льнёт к руке, того и гляди замурчит. Губы трогает самая ласковая на свете улыбка, и Сонхва осторожно спрашивает: — Кто посмел обидеть Сан-и? Сан сопит, по-прежнему пряча нос в складках одеяла, ёрзает чуть-чуть, мнётся с ответом. Сонхва не ждёт, щекочет за ухом легонько — запрещённый приём, но работает безотказно, — и малыш фыркает, втягивает голову в плечи, едва сдерживая смешки, они как пузырьки в газировке так и рвутся наружу. Не прошло и минуты, а Сан уже откинул одеяло, разулыбался вовсю, сверкая щербатой улыбкой — на днях выпали передние молочные, чем он на радостях очень гордился и даже спрятал зубы под подушку, пока мама не видела. — Всё-всё, хён, — шепеляво шепчет Сан-и сквозь смех пополам с икотой, — хватит, я скажу. — Говори уж, — внимательно склоняет голову Сонхва, — помнишь ведь уговор — никаких секретов. Сан-и широко распахивает глаза, сразу посерьёзнев, и кивает часто-часто. Делает глубокий вдох и очень тихо говорит: — Ты не смейся, ладно? Сонхва смотрит в ответ строго и чуть растерянно. Сан жмёт плечами и наконец-то на одном дыхании выдаёт: — Не могу я заснуть! — И? — Сонхва искренне не понимает, что тут может быть смешного. — Нет, ты не… — братец опять тянет к себе одеяло, но Сонхва мягко убирает его от лица, в конце концов он хочет дослушать, — не понял, хён. Не могу вон из-за них! И тычет пальчиком в окно — большое, в деревянной раме с тонкими трещинками тут и там. За стеклом вовсю цветёт звёздная ночь, как будто художник щедро плеснул белой и серебряной краски на иссиня-чёрный холст: метеоритные вихри оставили в небе чарующий рисунок, звёздная пыль обнимает светила, а те знай себе прямо в окошко к людям заглядывают. Луна на фоне астероидов кажется совсем малышкой, а ещё лет семьдесят назад, говорила бабуля, небо было совсем иным. Это сейчас небо ночью яркое, как днём, аж дух захватывает, а раньше… Сонхва это «раньше» не застал, конечно же, только из рассказов и книг узнал, каким всё было до Большого метеоритного дождя. И пронзительно светлое небо ничуть не пугает его, а наоборот так и манит прикоснуться, дозваться… Робкое касание маленькой руки приводит Сонхва в чувства, опять размечтался. Сан выглядывает из одеяльного убежища, смотрит жалобно. А взгляд хитрый, ну точно Уёнова школа, они же с ним неразлучные, вот Сан и научился глазки строить. Ну как тут устоять? Сонхва улыбается мягко и, отобрав край одеяла, устраивается на кровати, подзывая Сана к себе, и тот охотно приваливается к боку старшего — как есть котёнок. Тёплый свет ночника озаряет маленький пятачок у постели, и в этом островке света донельзя уютно и спокойно, и даже дышится легко. Сонхва ждёт, пока Сан устроится в его объятиях, свернётся клубком, и шёпотом начинает: — Сан-и, открой глаза, — ресницы дрожат, и Сан подчиняется, — гляди вон туда. И малыш заворожённо следит за тонким пальцем старшего — тот указывает прямиком на россыпь звёзд Центавры. Проксима, словно заметив людское внимание, подмигивает им, на что малыш вздрагивает от неожиданности и уже готов нырнуть с головой обратно в одеяло, но Сонхва ласково тормозит ему и, не давая спрятаться, продолжает: — Представь себе, всего на секунду, что вооон там, — палец обводит звезду в кружок, — живёт точно такой же мальчик, очень сильно на тебя похожий. Рот Сана невольно округляется, глаза зажигаются любопытством, — о, Сонхва прекрасно знает этот взгляд. Значит, он на верном пути. Весь вид малыша так и говорит: «Ну, хён, не томи! Что же там дальше?» — И каждый вечер, когда приходит пора ложиться спать, он строит крепость из одеял и крепко жмурит глаза. Потому что в окошко глядит звезда — она сверкает как огромный шар, странный и чужой. Мальчику немножко страшно, ведь он и не догадывается, что эта звезда — дом для такого вот, — Сонхва легонько щёлкает Сана по носу, отчего тот хихикает и задорно щурится, — Сан-и. Маленького трусишки, который замотался в одеяло до ушей и дрожит у хёна под боком. Вот и сидите вы, каждый в своём одеяльном царстве, и знать друг о друге не знаете. А вы есть. Самые обычные, совсем не страшные. С этими словами Сонхва ухитрился громко чмокнуть Сана в ухо, отчего тот расхохотался в голос. То-то же! Звонкий смех малыша заполнил комнату, даже пришлось шикнуть разок — а вдруг бабушка проснётся, не сдобровать им обоим, да и Ханыль завтра попадёт. Насмеявшись, Сан-и убирает, наконец, от личика одеяло и льнёт к хёну ближе, Сонхва гладит его по голове, приглаживая чёрные взъерошенные прядки. В детской воцаряется молчание тёплое и даже как будто ласковое. Но ненадолго: Сан возится, острым локтем подталкивает своего хёна под рёбра — не нарочно, конечно, Сонхва и не думает обижаться. Сан сопит как ёжик, продолжая возиться, и Сонхва не выдерживает: — Говори давай, а то сейчас лопнешь, — со смехом шепчет он и тянется пощекотать Сана, — я же вижу. Сан, насупившись, садится на постели ровно и с самым серьёзным видом тыкает Сонхва пальчиком в грудь: — Сонхва-хён, обещай… Сонхва глядит в ответ со всей серьёзностью девятилетнего человека и ждёт, что же будет. А Сан-и, вдохнув побольше воздуха, выпаливает разом: — …обещай, что ты узнаешь, есть он там или нет! Сонхва замирает без ответа всего на миг, слова разом куда-то все подевались. Сказка сказкой, а ведь он и вправду верит в то, что эти далёкие-близкие звёзды обитаемы. Сердце ускоряет бег, щёки розовеют, хорошо, что в потёмках не видно. Как же мало, оказывается, надо человеку — всего лишь, чтоб в него поверили искренне, вот как бескорыстно, как умеют только малыши. И разве есть у Сонхва право, как у старшего, подвести Сан-и? — Я… — голос чуточку хриплый от неожиданности, и Сонхва медленно делает выдох, чтоб успокоить сердце, которое совсем с ума сошло, — обещаю, Сан-а. Сан берёт его за руку, цепляется за мизинец старшего своим — нерушимая клятва, самая честная из всех. Теперь пути назад нет, и Сонхва отчего-то точно знает, что уж это обещание он в силах исполнить.17
— Ким! — как гром посреди ясного неба грянул голос секретаря, — Вы там уснули, что ли? Входите, директор ждёт. Едва держа лицо, секретарь, бормоча что-то очень похожее на «совсем распустились, бестолочи, никакого уважения», жестом указала Хонджуну на директорский кабинет. Смаргивая остатки вязкой дрёмы, — да, он снова полуночничал, нет, ему не стыдно, — Хонджун поднялся с пластиковой скамейки и быстрым шагом пересёк приёмную. Теперь от неизбежности его отделяла лишь дубовая дверь с латунной табличкой «Мин Дохён». Он уж было настроился выслушать нехилую порцию нотаций и нравоучений, чего стоило бы ожидать от директора в любых обстоятельствах, однако, едва переступив порог, сразу попал под прицел цепкого взгляда. Директор, упитанный и приземистый человечек, восседал за тёмным глянцевым столом; Хонджун едва сдержал рвущийся наружу смешок — Мин сложил коротенькие пальцы под подбородком и всем своим напыщенным видом напоминал сейчас сытую муху. Которая, однако, была вовсе не прочь чем-нибудь полакомиться. Директор то и дело шевелил кончиками пальцев, напустив при этом на себя вид, преисполненный вселенской скорби. Словно он мгновение назад получил известие о смерти любимого питомца и теперь боролся с собой, едва сдерживая тоскливый вой. Хонджун мысленно поёжился, начинал бы уже своё представление, а то смотреть тошно… Тонкие губы Мина тронул намёк на улыбку, и он кивком указал Хонджуну на стул — тот, подобно эшафоту, стоял таким образом, чтобы сидящий непременно находился под прицелом ушлого директорского взгляда. Как добыча на крючке, б-р-р. Хонджун ни словом, ни жестом не выказал отвращения, лишь отказался, коротко качнув головой. Уголки директорского рта разочарованно опустились ещё ниже, и он наконец заговорил: — Господин Ким, — голос директора тёк, медово-липкой интонацией запечатывая уши, — или лучше просто Хонджун-щщи? Хонджун равнодушно пожал плечами, типа, хоть горшком зовите, только в печь не сажайте. Мин меж тем продолжил, пытаясь поймать взгляд Хонджуна: — Следует ли мне, как вашему старшему товарищу и, не побоюсь этого слова, наставнику… — тут Хонджуна едва не передёрнуло, но он нашёл силы не скривиться от такой грубой лести, — воззвать к вашим амбициям и таланту? Напомнить вам о том, сколько вами крови и пота пролито, сколько сил вложено в вас в стенах сего скромного («Ага, как же!») храма науки? Или мне стоило бы начать с того, что ваш выбор ставит под угрозу наследие семьи? Как же хотелось сквозь землю провалиться или уметь силой мысли сооружать вокруг себя звуконепроницаемый купол, только бы не выслушивать всё это. Хонджун повёл плечами, словно сбрасывая невидимую паутину — никакая не муха этот директор Мин, а самый настоящий паук. Разыгрывает этакого добряка, а ручонки уже протянул к заветной папке с характеристикой, вцепился так, словно Хонджун вот-вот ринется отбирать её с боем. Директорские речи слились в один сплошной гул — бессмысленный, густой, он туманом стелился по комнате, заполняя каждый уголок. Но у Хонджуна словно фильтр в голове включился, сработал иммунитет ко всяким кретинам: льстивая болтовня обходила вскользь, не затрагивая сознания, не касаясь сердца. Пусть пыжится, всё равно, сколько не старайся, Ким Хонджуна не проймёшь. Упрямство вперёд него родилось. Дождавшись, когда Мин наконец-то выдохнется (так и вышло: у того аж голос сел слегка, ишь как расстарался!), Хонджун отлепил глаза от трещинок, тонкой вязью покрывавших тяжёлую столешницу директорского стола. Взгляд Кима — ясный и прохладный — на миг вонзился в потухшие глазки директора, где на самом донышке теплилась ещё кой-какая надежда. Полоснул на секунду и припечатал голосом, твёрдо: — Ни за что. Бровки директора скорбно вздрогнули, с губ сорвались последние, слабые совсем, уговоры, но Хонджуна таким не купишь. — Как вам ещё объяснить, что я не заинтересован? — устало выдохнул Хонджун, — Зря стараетесь, поэкономили силы бы, а то возраст, сами понимаете… И, глядя на то, как вся льстивая шелуха словно краска мигом стекает с лица Мина, обнажая раздражение и презрение, Хонджун махнул рукой, делая шаг к выходу: — Я за эти бумажки перед вами выплясывать не собираюсь. Всего хорошего. Щелчку двери вторит директорское: «Ах, ты, щенок!», и шелест потрошимых в ярости листов именной характеристики. — Скорую вызывать не пора? — ухмыляется навстречу Юнхо. Вот же заноза, тепло хмыкнул Хонджун, а в ответ лишь пожал плечами: — Да что с ним станет? Ну поорёт часок, и выдохнется. Плевал я на эти бумажки, знаешь же. Ты давай скажи, как оно? Юнхо закусил губу и смущённо тряхнул головой, кудрявая чёлка смешно всколыхнулась. Ёсана, с которым Чон делит комнату в дорме, так задолбало уже смотреть, как морозится сам Юнхо, что он взял да с психу и подал заявку на стипендию от имени друга. Все в один голос твердили, если не киберспорт, то что ещё, Юнхо-я, ты чокнулся? И вот он, день Х, Чон от волнения мнёт по углам плотный конверт из универа — уговор был открыть с Хонджуном вместе. Ким достаёт из-за пазухи свой, мать при виде него точно хватил бы удар, и они с Чоном синхронно отрывают уголки, выпуская на волю своё будущее. Хон-то в своём как раз уверен, а вот Юнхо… — Ха-ха, — Хонджун что есть силы хлопнул друга по спине, пока тот в сотый раз пробегает неверящим взглядом по заветным строчкам, — а кто-то сомневался! Балбес ты, Чон Юнхо… Остаток фразы тонет в медвежьей хватке — в Юнхо энергии столько, что на стаю ретриверов хватит — и куда-то за ухо дрожащий шёпот: «Спасибо, Джун-а, спасибо…» — Меня-то… ох, Юнхо-я, отвянь, ну всё, задушишь! — заныл Хонджун, выворачиваясь из ручищ друга, — меня-то ты за что благодаришь, дубина? Хонджун стучит костяшками пальцев Чона по лбу, и оба ржут на весь коридор как припадочные. — О, глянь, — отсмеявшись, Хонджун дёрнул Юнхо за рукав пиджака, — Ёсан нам машет, за тобой явился. На другом конце коридора одуванчиком маячит белокурая макушка Ёсана, который уже исчерпал весь запас заметных жестов в попытке дозваться этих двоих. Отсюда не видно, но Хонджун с Юнхо оба уверены, что Кан ни грамма не сердится, но всё равно Юнхо, бегло кивнув соседу, на миг становится очень серьёзным. Хонджун уже и забыл, что тот так может, и замирает в ожидании. Но Юнхо не может и пяти минут провести без движения, и Кима как лавиной сносит ещё одним объятием — самым крепким и горячим в его жизни — Юнхо стаскивает его так, что вот-вот треснут рёбра, но в этот раз Хон не сопротивляется. Почему-то именно сейчас как никогда явно он сознаёт, что другого такого объятия между ними может и не случиться, и обязательно надо ловить момент. Родительский дом встретил гулкой тишиной, мать с отцом ещё на прошлой неделе укатили на какой-то то ли симпозиум, то ли другой какой-то слёт всех важных творческих шишек Кореи. А после отъезда брата на другой конец света дом и вовсе опустел. Хонджун со вздохом бросил рюкзак в прихожей и, не спеша разувшись, в мгновение ока взмыл по лестнице к себе в комнату. Сегодня уже пятница, а значит они с братом наконец-то смогут созвониться! С поиском отдельного жилья, утрясанием всяких взрослых дел и этой чёртовой разницей часовых поясов не выдавалось ни шанса на что-то, кроме пары строчек в мессенджере. А Хонджун, хоть может и скрывает это ото всех, на самом деле скучает страшно. И за сегодняшний шанс повидать брата хотя бы на крохотном экране смартфона он цеплялся со всей яростью семнадцатилетнего упрямца. — Ну ты чего? — умеет же брат смутить одним взглядом! Хонджун закутался в толстовку почти по уши, хотя скудный свет настольной лампы толком даёт ничего разглядеть. А то раскраснелся как маленький, стыдоба да и только! — Хэй, Джун-а, посмотри на меня? Брат двигается ближе к камере, и становится совсем как в детстве, когда он сначала выводил Хонджуна, дожидался, пока в младшем забурлят эмоции, и вот тогда садился очень близко, прислонялся к его лбу своим и находил только самые правильные слова. — Я всегда на твоей стороне, слышишь? — голос старшего тихий, проникает под кожу, до сердца достаёт, Хонджун жмурится сильнее — а вдруг этот звонок ему снится? — Не смей ничего бросать, слышишь? С мамой и папой я сам поговорю с глазу на глаз, на Чхусок прилечу… — Хён, — изнутри рвётся стыдный полу-всхлип, но Хонджун душит его на корню, — жалко, что… Брат молчит и смотрит очень внимательно, побуждая собрать остатки воли в кулак и закончить: — Жалко, что я… Что меня, — да куда, чёрт возьми, подевались все слова?! Сглотнув, Хонджун, наконец выдаёт: — На Чхусок у меня как раз сборы выпадают, не вырваться никак… А вдруг… Он замолкает, и старший не задаёт вопроса. Оба и так знают, что на уме у Хонджуна. «Что, если мы больше не встретимся ещё долго? Что, если… вообще никогда?» — Джун-а, — если бы можно было обнимать голосом, то у Хонджунова брата это сто процентов получалось лучше всех, — ты всегда идёшь только вперёд. И никогда, ты слышишь, никогда не ищешь лёгкого пути. Просто делай, что задумал, и не бойся. Слышишь, я как твой хён просто запрещаю тебе сдаваться. Хонджун давит смешок и наконец высовывает кончик острого носа из складок толстовки. Да уж, хён знает его лучше всех на этом свете. — Давай-ка, выброси эти мысли из своей умной головушки, и расскажи, будет у вас вечеринка? — с лукавой улыбкой переводит тему брат. Хонджун хохочет и стукает ладонью телефон, едва не роняя — теперь хохочут оба. — А чего? Потом в Академии не до веселья, надо ж оторваться! Хонджун проводит кончиками пальцев по экрану, как будто этот крохотный жест сможет стереть десятки тысяч километров, что пролегли между ним и его хёном.✨
Кусок бинта у Сана в руке алеет на глазах. Уён фыркает и держит Сонхва за подбородок так, словно тот вот-вот убежит. Убежишь тут, как же! За последние минут пятнадцать, что они торчат в туалете на четвертом этаже, ни один из них ни слова не проронил. Лица Уёна и Сана — похороннее некуда, как будто так и ждут от Сонхва каких-то оправданий. Что ж, иногда приходится выкинуть что-то такое, из ряда вон… Что аж сам Чон Уён дара речи лишился. Когда со ссадинами, наконец, покончено, и Сан, отвернувшись к треснувшей раковине, моет руки ледяной водой, Уён ослабляет свою хватку на Сонхва, но совсем рук не убирает, а оплетает ими талию Пака и устало кладёт голову ему на плечо. Шум воды стихает, и вот уже Сан сверлит своего хёна по-кошачьи острым взглядом. Мол, ну давай, ты нам задолжал объяснения. — Если вы, — Сонхва морщится, губы уже успело стянуть противной коркой, но продолжает, — если вы думаете, что я буду оправдываться, то зря. — Ну-у, вообще-то, ты уже большой мальчик, — тянет Уён, поудобнее устраиваясь на плече Сонхва, — и сам за свои действия отвечаешь. Только… — Хён, а ты хоть подумал, что будет, если до бабушки дойдёт? Сан подходит ближе, и Сонхва невольно вздрагивает. Когда он успел так вырасти? Вроде только летом праздновали четырнадцать, вся мордашка была измазана тортом и арбузным соком… А тут вон какой вдруг: голос словно у взрослого, так и хочется вжать голову в плечи и даже повиниться. — Представь её реакцию на звонок соцпедагога, мол, доброго вам дня, госпожа Ли, явитесь-ка в школу, тут ваш мальчик Пак Сонхва, знаете такого, староста, отличник и просто умница, устроил драку на ровном месте. И это за месяц до выпуска. Прекрасная новость для женщины под восемьдесят, согласен? Сонхва реально впервые в жизни так хочется провалиться сквозь землю от захлёстывающего по самую макушку стыда, что хоть вой. Он прав, Сан во всём, конечно, прав. Но он не мог иначе, просто не мог. Иногда чаша терпения даже у самых стойких даёт трещину, это неизбежно. И пускай теперь ему до смерти стыдно, но о своём поступке Сонхва не жалеет. — Я всё утрясу, обещаю, — тихо, старательно уговаривая голос не дрожать, произносит Сонхва, — за пределы школы это не выйдет. Бабушка ничего не узнает, Сан-а, вот увидишь. Бабушка родная по крови только Сану, но Сонхва рос под её крылом с десяти лет, не чужие люди совершенно. И волновать её немолодое сердце он просто не имеет права. А значит обязан сдержать обещание — уже не первое, данное Сану, а их он держит всегда. Сан только качает головой, глаза-полумесяцы смотрят всё с тем же недоверчивым прищуром. Уён же тёплым котом льнёт ближе, обнимает за талию и говорит: — А я тобой прям горжусь, хён, — Уён чуть отстраняется и с важным видом кивает, уставившись на Сонхва. А тот не знает, плакать ему сейчас или смеяться. — Кибом давно напрашивался, я б ему сам съездил по роже, вот честно, но ты опередил. Жалко, мы уже к шапочному разбору прибежали, вас разнять успели, а то… Слова Уёна незаметно сливаются в одну сплошную пелену звуков, изредка к ним примешиваются укоризненные замечания Сана, но Сонхва как по волшебству переносится ровно в тот самый миг, когда… — И чё ты будешь мусор в космосе собирать, что ли? — ржёт Кибом, следом заходятся его шавки, вторят гиеньими смешками. — Ну оно и понятно, самое то тебе, сиротинке, по помой… У Сонхва шумит в голове, кулак летит вперёд, не давая Кибому договорить. Кисть пронзает острая боль, следом — рёв вперемешку с матом, глаза застилает гнев. Сонхва не замечает, как его уже бьют в ответ, как он даёт сдачи, как несутся к нему ребята, как Сан с Уёном — господи, а они-то тут откуда? — хватают его под мышки и тащат на себе на четвертый этаж. Сознание схлопнулось до единственной яростной искры, и ему вовсе не жаль и не стыдно ни капли. С чего вообще он должен стесняться своей мечты, своих намерений, своих, чёрт возьми, амбиций? У него в верхнем ящике стола уже лежит ответ из Академии, мол, господин Пак, конкурс пройден, вы приняты, пакуйте чемоданы. И он упакует, причём с превеликой радостью, чтоб убраться поскорее да подальше от таких кретинов. Жалко, до безумия просто, оставлять здесь, в Тэгу, бабушку, но с ней Сан, а с ним — Уён, с этими двоими не пропадёшь. Такие и мозги вправят, и в бой с тобой бок о бок, и выплакаться дадут… Тёплая ладошка Уёна гладит Сонхва по щеке, стирает мокрую полоску — и когда успел только? С другого бока уже мостится Сан-и, бодает головой в плечо, мол, хён, не реви, мы ж тут, с тобой. В носу щиплет, и Сонхва что есть сил прижимает к себе мальчишек, беззвучно шепча такое, от чего Уён расцветает, а Сан бубнит смущённо и прячется.25
Коридоры петляют, всё никак не закончатся, Хонджун перестал считать повороты примерно после шестого, а то голова кругом. Провожатый («Лейтенант-коммандер Сон, давайте просто Сон Минги») не особо досаждает, чему Ким безусловно рад — бесконечной трескотни он бы точно не вынес. Новая форма как будто немного жмёт, ткань пока ещё жёсткая, словно не родная, зато, отмечает Хонджун, уже подсуетились и обновили нашивки — на плече красуется новёхонькая лейтенантская. Вдруг спутник тормозит резко возле какой-то неприметной двери, Хонджун благодарит отличную реакцию, что уберегла от столкновения с широкой спиной провожатого. Тот меж тем неспешно разворачивается и басит благожелательно: — Мы на месте. Народ, как пить дать, заждался. «Народа» в помещении раз два и обчёлся: трое молодых мужчин, на вид не старше самого Хонджуна, один из них кажется Киму смутно знакомым. Первым навстречу поднимается парень круглолицый и крепкий — лейтенант Чхве — рукопожатие у него будь здоров, наверняка все победы в армрестлинге его, про себя заключает Хонджун. Затем вперёд выступает тот, кого Ким принял за знакомого — так и есть, ну надо же… — Уж не ожидал, если честно, — от души улыбается Хонджун, радостно стискивая ладонь Ёсана в своей, на что тот лишь скромно улыбается, — что пересечёмся не где-нибудь, а на космической станции. Кан только кивает и смотрит мягко и чуть застенчиво, ну точь-в-точь как в школе. Только нынче он уже главный корабельный инженер, местное дарование — в тандеме с Чонхо они фору дадут головной базе, их даже сманить хотели, но не тут-то было. Таланты не продаются, ласковым тоном замечает Ёсан, ловя твёрдый взгляд Чонхо. Ким улыбается в ответ, всё ещё под впечатлением, и едва ли замечает, что Сон подталкивает к нему третьего, который смотрит настороженно и не спешит знакомиться первым. — Сан-а, ты это, давай… — громко шепчет Минги, не особо скрытничая, на что его собеседник делает раздражённый жест рукой, мол, сам как-нибудь разберусь, но всё же подходит. Поступь у него лёгкая, как у танцора, Хонджун себе прямо поражается, и откуда такие мысли, а вот глаза выдают, что на плечах у парня неподъёмной ношей лежит такое, о чём тот вряд ли станет первому встречному трепать. — Чхве Сан, — рука жёсткая и тёплая, только ободок кольца случайно холодит Хону пальцы. На вопросительный взгляд Кима Сан жмёт плечом, — можно без званий, так достало если честно… Ёсан с Чонхо о чём-то бесшумно шепчутся, брови сводят досадливо, но Сан лишь машет рукой устало, мол, и без вас тошно. Минги, дождавшись, когда Сан с Хонджуном расцепят ладони, аккуратно отводит Кима в сторону. — Вы, лейтенант, сильно на Сана не серчайте, — словно извиняясь, говорит Сон, — ему тяжелее всего пришлось. Разом и брата лишился, и Уён ещё… Поймав вопросительный взгляд Хонджуна, Минги, на миг смутившись, поясняет: — Они с Уёном помолвились за месяц до, ну сами знаете… — Хонджун молча кивает, разумеется, он в курсе всей истории, иначе его бы здесь не было, — Сан очень спешил, как будто чувство у него было нехорошее… Густые брови Минги сходятся в линию, но в глазах нет ни капли унизительного сочувствия — по крайней мере, никого из пропавших офицеров не хоронили, иначе и Кима тут не было бы. Сан отвернулся к окну, за которым имитация ночной столицы — неоновая голограмма — и задумчиво крутит что-то в пальцах. Свет бликует на золотистом ободке кольца, двойника того самого, которое Чхве носит на правой руке. Хонджуну всё ясно без слов, от этого простого жеста решимость выложиться на всю только выросла. Когда привычные поисковые сценарии не срабатывают, база «Оптима» по договору с Центром подаёт запрос в KQ. Иден вызывает Хонджуна в разгар тренировок у первашей: лейтенант Ким гоняет их на ментальных тренировках будь здоров, кадеты делают страшные глаза, но в самом-то деле чуть не лопаются от гордости — сам Ким-сонбэнним за них взялся. Однажды Хонджун случайно подслушал восторженную болтовню Ечана и Сумина, на душе как-то вмиг потеплело. И теперь придётся их огорчить: вылетает незамедлительно, замену уже нашли, привлекли Кёнмуна. От шанса испытать свои наработки Хонджун отказаться не вправе. И если в первые минуты им руководил интерес прежде всего научный, то теперь, глядя на Сана, хотя казалось бы, чужие люди совсем, Хонджун вспоминает слова брата. Он не сдастся никогда и ни за что. — Отключайте его! — рявкает Чонхо в комм, — Юхён, я кому сказал! Ещё десять минут таких перегрузок, и мозги в кашу… Ёсан кладёт ладони ему на плечи, Чонхо вроде чуть тише дышать начинает, но по-прежнему бесится, это и слепому ясно. У них с Хонджуном вечно всё не слава богу: Чонхо приучился его пилить за безрассудство, за перегрузы эти чёртовы… А Ким по-другому не умеет, ему надо всё или ничего. «Никто кроме меня» — не просто слова, Хонджун этим дышит, для него это всё всерьёз. — Я тебе запрещаю тут находиться, — выплёвывает Ким, когда капсула открывается, и Юхён наконец снимает датчики, — Сону тебя сдам, пусть запрёт, на цепь посадит, если надо! Чего тебе мои мозги покоя не дают с самого первого дня?! Адреналиновый всплеск только чудом не выливается в потасовку, вовремя появляется Сан, а Чонхо, ворчливо матерясь, сваливает в рубку, увлекаемый чуткой рукой Ёсана. Хонджун дышит тяжело, как после спринта, лоб весь мокрый, во рту пустыня, Сан очень кстати кидает ему бутылку воды, и Ким осушает её в пару глотков. — Как на этот раз? — спокойно спрашивает Сан. Хонджун никогда с ним не лукавит, всегда говорит чистую правду, и сегодня новости однозначно хорошие. — Если бы, — всё ещё отфыркиваясь, выдыхает Хонджун, кивая на рубку, где скрылся Чонхо — не этот бешеный, получилось бы дотянуться. Ментальная стыковка возможна, не хватило времени. Наподдать бы ему, да зубов потом не досчитаюсь. Короче… — Сегодня скажу Сону, чтоб выделил нам отдельную капсулу, чтоб без посторонних, — припечатывает Сан, Хонджун аж давится остатками воды, — а что? Я весь процесс сопровождения знаю не хуже Юхён, ты сам учил, думаешь, не справимся? Хонджун мотает головой, и Сан неожиданно расцветает как никогда раньше: — Давай, хён, — у Хонджуна по спине бегут мурашки от такого обращения, — у нас получится. Я чувствую. Ты точно сможешь. Рука Сана такая же тёплая и жёсткая, как и в первую встречу, только самую малость дрожит. Или это Хонджуну лишь чудится.✨
— Может ещё не поздно? Пальцы Сана медленно касаются отросших прядей на макушке Уёна — тот терпеть не может уставную стрижку, вечно приходится собирать волосы в пучок. А Сану Уён любым нравится, особенно когда вот так только вдвоём на узкой койке в каюте, и можно тихонько трогать его, иногда целовать то в щёку, то в висок. Уён елозит по Сановым коленям, приподнимается, во взгляде уже ни капли былой неги — глядит неверяще. — Сан-а, я тебя умоляю, не начинай, — Уён морщится как от зубной боли, — семь земных месяцев пройдут быстрей, чем тебе кажется. Оглянуться не успеешь, как я снова тут, всячески бешу вас с хёном… С этими словами Уён принимается Сана щипать за рёбра, знает же, провокатор, как тот боится щекотки. Чем ближе отъезд, тем ласковее Уён, хотя казалось бы куда ещё сильнее… Как будто не может надышаться их близостью, не меньше, чем Сан. Тоже ведь не хочет этой разлуки, хоть и отшучивается по-всякому. Сан теребит кольцо, которое Уён сам нанизал на цепочку, мол, с тобой ему надёжней будет, а как вернусь, хочу, чтоб ты надел мне его сам. Говорил и целовал пальцы, шею, проходясь дыханием по каждой веснушке, и у Сана сердце сжималось, кровь стучала в висках: «Не отпускай, не уходи». Перед отлётом никаких сантиментов, время рассчитано чётко до секунды: скупые рукопожатия, кивки и одни лишь взгляды громче слов говорят. Сонхва машет Сану, подталкивая Уёна к трапу, сам еле держится, но надо отдать ему должное — капитан Пак набрался во флоте только лучшего, и запереть на сотню замков свои чувства хоть и больно, но всё же удаётся мастерски.✨
Космос не терпит самоуверенных, это Сонхва с Уёном вдолбили ещё в Академии, а ещё будь ты хоть сто крат талантлив и силён во всём, за что б ни брался, меж звёзд ты песчинка. У червоточины нету души, ей невдомёк, что корабли не хлебные крошки, проглотит, только тебя и видели… Романтикам да поэтам в космосе никак не место, не успеешь и вздохнуть, станешь ещё одной пылинкой посреди бесконечности. Резервный режим включается молниеносно, механизм отлажен, эвакуация невозможна — их и не к такому готовили, зарубили на носу порядок действий. По сигналу — активация крио-капсул, по венам течёт спасительный сон. За секунды веки наливаются тяжестью, Сонхва закрывает глаза, сознание плавится, становится мягче воска, легче пуха… Мягкий свет окутывает, словно одеялом, наконец-то я высплюсь, думает он, я так давно этого ждал. Звуки истончаются до шелеста дыхания, время замирает. Пульс метрономом бьётся в висок, так тихо, спокойно, наконец-то высплюсь…✨
«Упрямый, — думает Хонджун в попытке пробиться, — мне нравится… Давай, пусти меня, сам же спасибо скажешь». Про Пака он знает меньше, чем про Уёна, хотя Сон и сообщил про обоих пропавших достаточно, а сухие строки официальных досье Кима волновали мало. В конце концов, они люди прежде всего, а не безжизненные буквы на бумаге. Самый молодой капитан во флоте за последние сколько-то там лет, лучший курсант, самый первый, самый… Сколько же бессмысленной болтовни, что Хонджуну до неё? Ему сейчас, сию секунду, хочется лишь одного — сквозь плотный туман белого шума пробиться к спящему сознанию Сонхва, дотянуться, дозваться… И в этот раз, Ким точно знает, он сможет, никто не отвлечёт, можно копнуть ещё чуть глубже, нырнуть дальше, ещё немного, давай, не упрямься, дай мне руку, я здесь, слушай, слушай внимательно, дыши, слышишь? Хонджун чувствует — вот оно, то самое, перегрузка пошла, ещё чуть-чуть, и Сану его не вытащить. А, и плевать, почти достучался. Вот же он — за обманчиво тонким стеклом виднеется силуэт, зыбкий как греза, но реальнее любого самого сладкого сна. Сонхва, дай мне руку, позволь увести тебя, слушай, слушай… Длинные ресницы мягко дрожат, губы шевелятся в ответ несмело, полузабыто, у Хонджуна затылок как в тисках, а кровь из носа противно и солоно пачкает подбородок, давай, ещё немного, и…✨
«Хочу слышать твой голос, — вслух думает Сонхва, — как тебя зовут? Зачем ты меня разбудил, я так давно не спал так сладко…» Как будто крепкую и длинную нить привязали куда-то слева под рёбра, и тянут-тянут-тянут, да так, что не послушаться нету сил. «Упрямый, — губы шепчут беззвучно, — мне нравится». Сонхва делает первый — бесконечно долгий — вдох и открывает глаза. «Ну, здравствуй».